Книга: Уход в лес - Эрнст Юнгер

Книга совершенно не 18+, но поставляется в целлофане, как почти всё от AdMarginem, это,наверное, сильно помогает им продаваться. Потому что такой антидизайн и такую вёрстку я б, полистав в магазине, не купил бы (140 страниц плохой бумаги карманного формата почти без полей с раздражающими градиентными кирпичами между главок, которые переползают со страницы на страницу, да ещё за 600 рублей - ну, ё-моё... А рядом старые издания Ad Marginem, тот же Юнгер, "Семьдесят минуло" - толстый том в переплёте, нормальная вёрстка, в руки приятно взять, и стоит те же 600 рублей примерно; где-то издательство свернуло не на ту дорожку).

"Уход в лес" Эрнста Юнгера - это сочинение о возможности противодействия, выходящего за пределы простого "нет", высказанного в системе формальной легальности. Уход в Лес - это уход в смерть, уход к Дионису, уход к Пану, уход к Христу, к силам которые создают возможность противодействия миру, охваченному господством титанов, воплощенных в чудовищной власти доведенной до автоматического совершенства техники. Данная работа интересна во многих отношениях. К примеру, она критикует избирательную систему, вскрывая формулу ее существования в ситуации тоталитарных государств. И критика Юнгера, пусть и не всегда до конца оправданная, должна приниматься в расчет, игнорировать ее невозможно. Из приведенного отрывка видно еще несколько любопытных граней "Ухода в лес". В частности, ясно виден акцент на жертву и мученичество в контексте противостояния насилию и принуждению, осуществляемым тиранией. Эрнст Юнгер не юрист, он не вдается в тонкости различий между диктатурой и тиранией, тоталитаризмом и древней деспотией. Несомненно, здесь острота зрения подводит непревзойденного мастера субтильной охоты. Тем не менее, сама сила мысли Юнгера от этого не убавляется, а работа - не проигрывает в достоинстве. Эрнст Юнгер верно распознает нерв власти, обращаясь к фигуре мученика. Современная социо-гуманитарная наука и философия не уделяют жертве и мученичеству достаточно внимания. Между тем, именно здесь располагается начало порядка и господства. Американский конституционалист Пол Кан верно указывает на скрытое от взгляда основание гражданства - готовность к жертве. Речь идет даже не о готовности служить в армии и погибать на войне, хотя эта грань долга имеет значение. В действительности дело касается куда более глубоких пластов существования человека, ибо готовность к жертве означает идентификацию с порядком. Гегель полагал, что господин отличается от раба готовностью к смерти, риском, которому он подвергает свою жизнь. В этом смысле истовое мужество перед лицом гибели создает власть и господство, которое может переломить любое функциональное насилие. Безоружные люди, кольцом окружившие свои символы и надежду останавливают движение танков. Потестас обретает черты того типа достоинства, которое не нуждается в силе, чтобы отдавать приказ. Там, где есть аукторитас, насилие теряет смысл. Здесь в историю вступают силы слишком древние для их точной фиксации политическими терминами. Порядок создается границами. Его архаический образ - круг бойцов, готовых к битве. Внутри - мир, снаружи - возможность врага. Аналогично действует огонь в очаге, очерчивающий правовой режим гостеприимства, который исключает всякую вражду и допускает лишь дружбу. Но это лишь одна грань жертвенности. Другая ее грань - роль мертвых. Порядок может существовать лишь в общности, спаянной единством; в нации, чтущей своих павших. Таков смысл союза живых и мертвых, связанных общей клятвой.

Ибо вся культура покоится наряду с культом земли («Ибо «культура» была и есть в первую очередь культуpой земли, ее растений и порождений, а также мертвых…») в буквальном смысле слова на культе мертвых; без внимания к мертвым не может быть никакого внимания к человеку (Х. Зедльмайр)

Пусть это покажется странным и кощунственным, но не столь уж важно, насколько эти "мертвые" существовали в профанной реальности, они могут принадлежать мифу. Это не имеет такого уж серьезного значения. Дионис, Геракл, Христос... не столь уж важно их фактическое существование. Куда важнее их символическая сила, мобилизующая на принятие боли. Мертвые присутствуют в порядке и делают возможным его длительное существование, бесстрастное к смене поколений, а значит - ходу времени.

"Что это значит для современника, если он начнет руководствоваться примерами тех, кто победил смерть, примерами богов, героев и мудрецов? Это означает для него участие в сопротивлении времени, и не только конкретному, но всякому времени вообще, а главная сила любого времени в своей сути есть страх смерти. Если человеку удастся отвоевать себе это пространство, тогда он будет пользоваться свободой и в любой другой области, управляемой страхом. Тогда он сокрушит великанов, чье оружие - ужас. Именно так всегда было, есть и будет в истории".

Эрнст Юнгер, как и всегда, чрезвычайно поэтичен. Его мысль задает ритм мыслям читателя. Почти интуитивно он подступает к темным, неясным областям метафизики власти и закона, насилия и процесса, господства и права. Это делает его суждения острыми и ясными. Он не всегда точен в использовании понятий, но сам его жест без всяких сомнений точен, каким бы спорным он порой не казался.

Впрочем, прокатиться на Юнгере у современных фашистов вряд ли выйдет. Как говорится, с немецкого автора где сядешь, там и слезешь. Проехать на его спине не вышло даже у доктора Геббельса. Чем более коричневел политический режим Третьего рейха, тем в большую духовную оппозицию к нему становился писатель. Во время Второй мировой войны Юнгер был близко знаком со многими участниками антигитлеровского заговора и от расправы его спасло лишь то, что Гитлер относился к писателю с определенным пиететом, как к герою Первой мировой войны, участником которой был сам.

В конце Второй мировой войны уволенному с военной службы офицеру, ставшему начальником местного фольксштурма в Кирххорсте, выпал шанс в буквальном смысле "уйти в лес". В том смысле, что самому стать партизаном. Однако, Юнгер этим путем не пошел, распустил подчиненный ему отряд по домам и утопил свой автомат в пруду (чуть не забыв его в последний момент на верху книжного шкафа у себя дома). А вот в соседнем населенном пункте, педантично записал Юнгер в дневнике, все вышло иначе: фанатичные подростки из гитлерюгенда на ж/д переезде повредили из фаустпатрона американский танк. У местных жителей в результате были большие неприятности.

В 1985 году Юнгера, в его доме в немецком городке Вильфлингене, навестил французский президент Франсуа Миттеран. С идеологом фашизма политик-социалист Миттеран, конечно, не стал бы встречаться.

Удивительно! В ходе боевых действий в Первую мировую войну Юнгер был ранен 14 раз! Его могли убить неоднократно, он получил сквозное пулевое ранение в голову. Но, родившийся на самом пороге "железного" ХХ века в университетском Гейдельберге в 1895 году, он прожил долгих 103 года и мирно скончался почти на самом исходе столетия, в 1998 году. Кто-то, кажется покойный Эдуард Лимонов, сравнил человечество с коралловым рифом. Мол, как кораллы, поколения людей наползают и растут друг на друге. В 1998 году ваш рецензент уже занимался своей профессиональной деятельностью, а ветеран легендарной битвы при Сомме и кавалер высшего военного ордена давно канувшей в Лету кайзеровской Германии, награды Pour le Mérite, которую на военном жаргоне называли "Голубой Макс", писатель Эрнст Юнгер, все еще был жив! Это впечатляет, конечно.

Юнгер -- это романы "В стальных грозах", "Африканские игры", "Сердце искателя приключений", "На мраморных утесах", послевоенные -- "Гелиополь" и "Стеклянные пчелы", и др. Но также литератор оставил богатую коллекцию интереснейших дневников военного и послевоенного времени, которые вышли в свет под различными названиями: "Излучения", "Сады и дороги", "Время оккупации", "Семьдесят минуло". Я совершенно не знаком с корпусом художественных произведений писателя, но вышедшие на русском дневники внимательно изучил почти все. Конечно, со стороны самонадеянного рецензента известного немецкого писателя это попытка уехать на машине с золотыми слитками в багажнике (дневники -- это писательское золото!), но безо всякого мотора под капотом. Надо все-таки знать автора. Тем не менее, все же, попробуем.

*** Написанное в 1951 году эссе "Уход в лес" (Der Waldgang) -- вещь сложная и многоплановая.

Следует упомянуть об истории с анкетой. В те послевоенные годы Юнгер отказался заполнить обязательную анкету по денацификации, за что подвергся жесткой критике и бойкоту. Писатель в эссе начинает с того, что говорит о тоталитарности современной процедуры голосования, когда бюллетени (а также обязательные анкеты) совпадают на 98 процентов.

Вид огромных, страстно возбуждённых масс – важнейший признак того, что мы вступили в новый век. В этой области господствует если не единодушие, то наверняка единогласие, так как если и раздаётся вдруг несогласный голос, тут же поднимаются вихри, уничтожающие того, кому он принадлежит.

Удивительно, но в ХХI-ом, веке разнообразных всеобщих продекларированных свобод, веке мгновенной связи и свободного доступа к Интернету, изничтожающее иное мнение большинство стало довлеющим. Тенденцию философ тогда угадал весьма точно.

Юнгер рассуждает о роли оказывающего сопротивление духу времени одиночки, которого он называет "суверенным". Впервые в тексте возникает образ Леса, а точнее партизана, Waldgänger (Ушедшего в Лес). Говорится, что сопротивление может быть и пассивным, молчаливым, потенциальным. Но даже и такое, тем не менее, оно все же может быть действенно.

Если во времена господства непосредственного насилия, затянувшиеся, быть может, надолго, обретаются одиночки, хранящие сознание своих прав даже жертвуя собой, то именно здесь нам и необходимо искать. Даже там где они молчат, вокруг них, как над скрытыми под водой рифами, всегда будет волнение. Они доказывают, что превосходство в силе даже там, где оно изменяет историю, не способно создать право.

Пишет о ментальном ничтожестве тиранов. Еще был жив Сталин, но уже мёртв Гитлер, так что, возможно, это камешек в огород СССР, с его практикой оккупации Германии, а не в западный. Но нет, конечно, взгляд Юнгера тут куда шире и универсальнее.

Самое мерзкое в данном спектакле – это сочетание подобного ничтожества с чудовищной функциональной властью. Это мужи, перед которыми трепещут миллионы, от решений которых зависят миллионы. И всё же, нужно признать, что в их подборе дух времени улавливается безошибочно, достаточно взглянуть на них под одним из возможных аспектов – как на дельцов великого опустошения. Все эти экспроприации, девальвации, унификации, ликвидации, рационализации, социализации, электрификации, земельные консолидации, дистрибуции и пульверизации не предполагают ни индивидуального склада, ни характера, поскольку и то, и другое вредит автоматизму. Поэтому там, где в цеховой иерархии требуется ещё власть, предусматривающая дополнительную оплату, неизбежно возвышаются ничтожества, обладающие сильной волей.

*** Когда Юнгер пишет о Лесе, он имеет ввиду вовсе не природное укрытие, чащобу для камуфлированных убийц с АК-47 или со Sturmgewehr 44 в руках, неважно. Здесь он не говорит даже, а поёт:

Там Эдемский сад, где виноградники, лилии, пшеничное зерно из христианских притч. Там сказочный лес с волками людоедами, ведьмами и великанами, но там же и добрый охотник, и изгородь из розовых кустов Спящей Красавицы, в тени которых застыло время. Там германские и кельтские леса, там гласировая роща, где герои побеждают смерть, и опять же Гефсиманский сад с его оливами.

Так что юнгеровский Waldgänger -- не партизан с примитивным автоматом за плечами, а скорее, культурный герой со стрелами бога Аполлона в одной руке и томиком поэта Гёльдерлина в другой.

А что такое еще лес для немецкого самосознания? Немецкий лес (это уже не Юнгер, а слабенький ассоциативный ряд автора рецензии), все же отличается от русского, который "повернись ко мне передом, к лесу задом". Но это тоже волшебный лес. Томик братьев Гримм, сказка на ночь, румяные детки-близнецы Гензель и Гретель... К слову, лес немецкий -- это широколиственный лес, чернолесье. Там мифологические дубы немцев произрастают, и по сей день их чеканят на мелкой монете ФРГ. А также в немецком лесу имеется благородное дерево бук. Бухенвальд (Buchenwald), это в переводе ведь просто "буковый лес". А также название известного страшного концлагеря в Тюрингии. Вот там, во рву, на качественных буковых, политых бензином дровах и...

Эх, навсегда испорчена немецкая волшебная сказка!..

*** Эрнста Юнгера трудно, невозможно простить за одну дневниковую военную запись. Хоть на военные нравы и делают обычно скидку. Во время командировки на Восточный фронт, в ноябре 1942 года, Юнгер побывал на Кавказе. Близ своих окопов между позициями немецкая солдатня выставила обнаженный и закоченевший труп молодой русской женщины, погибшей советской военнослужащей. Даже мертвой, девушка казалась красивой. Как тогда ее назвал в своем дневничке Юнгер? "Эта дама?.."

При этом в рассуждениях Юнгера, при всей его философской мастеровитости и владении словом, менее в дневниковых записях, больше в этом эссе, есть некий неприятный дух, а именно: сочетание немалого пафоса и гордости с кропотливым немецким копанием и разбором. Некий взгляд, как бы одновременно и с большим достоинством, но и очень внимательный, как у старого опытного кельнера. Русский характер этому гештальту совершенно противоположен.

*** Снижу пафос и завершу на юмористической ноте.

Все-таки о немцах и их мыслях рассуждать трудно. Немецкого языка не знаю, с немцами не знаком. Но наши предки знали их в 1941-1945 гг, а до этого, в ХIХ веке, знавали еще лучше! Тогда российский обыватель на отдыхе был характерной (и выгодной) чертой немецкого города. Германию за год посещали сотни тысяч русских. Как тут не вспомнить искрометный рассказ Антона Чехова "Патриот своего отечества". Русские туристы в курортном городке со вкусом едят и выпивают тоже. Немецкий праздник. Вдруг появляются бурши, факела, шествие! Потом все по очереди взбираются на стол и произносят трескучие речи. Тут решил высказаться и наш выпивший герой.

Петр Фомич умилился. В груди его стало светло, тепло, уютно. При виде говорящей толпы самому хочется говорить. Речь заразительна. Петр Фомич протискался сквозь толпу и остановился около стола. Помахав руками, он взобрался на стол. Еще раз помахал руками. Лицо его побагровело. Он покачнулся и закричал коснеющим, пьяным языком: "Ребята! Не... немцев бить!"

Счастье его, что немцы не понимают по-русски!