Текст книги "Смертельно безмолвна"

Эшли Дьюал
Смертельно безмолвна

Умереть – это выбор? Либо безысходность.

Или же безысходность – тоже выбор?

Нужно быть либо первым, либо последним,

чтобы о тебе помнили.

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Дьюал Э., 2023

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Часть первая
Дельфия Этел

Глава 1
Как злобен в бурю океан

Я считаю шаги, когда иду домой. Я всегда так делаю.

Девяносто три. Девяносто четыре. Девяносто пять.

Кто-то толкает меня в плечо, я резко покачиваюсь, но глаз не поднимаю, лишь прибавляю скорость и еще четче считаю: девяносто девять, сто, сто один.

Я смотрю на серый искореженный асфальт и плетусь, сгорбив от раздражения спину. Я так часто стискиваю руки в кулаки, что у меня на ладонях образовались темные ссадины бордово-синеватого цвета. Они ноют. Я считаю шаги, сосредоточившись на боли, ползущей по пальцам. Я рада, что ладони зудят, так проще. Не знаю, что бы я делала, если бы не спасительные цифры и боль.

Двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь. Дом уже близко. Двести девяносто. Люди далеко. Вокруг моего дома пустырь, но мне это необходимо.

Поднимаюсь по ступеням, решительно открываю дверь и врываюсь внутрь, едва не споткнувшись на пороге. Случайно ударяюсь плечом о дверной косяк, и тут же плечо обжигает боль, но я рада этому. Лучше моя боль, чем боль других.

В доме стоит запах старой мебели, но я привыкла к нему. Это запах спокойствия. Я вбегаю в ванную комнату, проворачиваю кран и нервными движениями стягиваю с себя одежду. Жду, пока вода дойдет до края, закрываю кран и погружаюсь под толщу, втянув воздух как можно глубже в легкие.

Тишина. Раз, два, три, четыре, пять. Я могу быть здесь столько, сколько пожелаю.

Вода поглощает звуки, обволакивает тело и не дает чужим чувствам, голосам, боли проникать в голову. Вода – моя тюремная камера, но я не хочу выбираться на свободу. Только здесь, в безмолвной тишине, я чувствую себя, переживаю свои ощущения.

Пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять.

Дышать уже трудно, я сжимаю бортик ванны, но не поднимаюсь.

Плечи расслабляются, исчезает звон в ушах, я чувствую, как пузыри воздуха несутся по моей коже, и представляю, как они лопаются на поверхности. Они разрываются на сто, а может, и двести миллиардов частичек! А я не разорвусь, не сейчас, потому что я в своем убежище. Здесь я причиняю боль только себе.

«Как злобен в бурю океан, – говорю я про себя, зажмурившись, – но рыбы в глубине живут в недвижных водах, как во сне».

Легкие вспыхивают от боли, дышать почти нечем, но я не выныриваю. Снаружи еще больнее, ведь я пропускаю боль каждого через себя. Больнее, ведь не всем я в состоянии помочь, а иногда я просто не хочу. Исцеляя других, я причиняю вред себе. И, возможно, я эгоистична, но мне кажется, спрятаться в собственной тюрьме правильнее, чем погрязнуть в тюрьмах окружающих.

Так или иначе все выстраивают вокруг себя стены.

Мои стены не только отгораживают от людей, но и не пропускают их ощущения.

«Как злобен в бурю океан, – повторяю я про себя. Тело дергается в конвульсиях, а я лишь крепче сжимаю бортик ванны. – Но рыбы в глубине… Рыбы…»

Пожар ошпаривает легкие. Сейчас я отключусь. Я уже отключалась, и много раз. Но затем чьи-то руки вырывают меня из плена, и, резко распахнув глаза, я оказываюсь лицом к лицу с испуганной матерью.

– Успела, – тараторит она хриплым голосом, – успела.

Она обхватывает меня сильными руками и вытаскивает из ванны. Я безвольно падаю на кафель, сворачиваюсь клубком и чувствую, как из ванны на меня обрушиваются волны, качающиеся из стороны в сторону.

Я не помню, когда было иначе. Наверное, это происходит всю мою жизнь.

В ванной комнате припасено одеяло. Мама накрывает мне плечи и трясущиеся ноги. Ее грудная клетка тяжело вздымается и опускается, но мама не злится. Она никогда на меня не злится. Ласково поглаживает мокрые волосы и напевает себе что-то под нос, что успокаивает меня, как колыбельная.

– Как злобен в бурю океан, – шепчет она, и я впитываю тепло, которое исходит от ее объятий, – но рыбы в глубине живут в недвижных водах, как во сне.

– Как во сне, – повторяю я и разжимаю кулаки.

Ноги расслабляются, я плотнее укутываюсь в одеяло. Мама целует меня в макушку, а затем улыбается. Я не вижу, но чувствую, что теплота заполняет ее сердце.

– Идем.

Трудно представить мою жизнь без приступов и осложнений. Тогда это была бы и не моя жизнь. Так происходит уже девять лет. Я существую с виной и угрызениями совести. Я не могу спасти всех, а главное – не хочу. Но мои способности для этого и появились: я должна облегчать муки тех, кто их испытывает. К сожалению, впитывая боль людей, я пропускаю ее через себя. Мой организм больше не хочет тлеть от сомнений и разрываться на части от неразделенной любви. Организм изношен, сердце требует справедливости, а рассудок так и верещит, что еще чуть-чуть – и спасать придется меня.

Когда я вижу человека, я вижу его неисправность. Понимаю, в какой момент он сломался, и нахожу пути исцеления. Надо прикоснуться к нему ладонью и впитать в себя его ощущения. Последствия бывают разными. Обычно мне не терпится вернуться домой, но иногда я не успеваю добраться до мамы. Я теряю сознание и еще долго блуждаю где-то далеко, рассекая время абсолютно другим человеком.

Ненавижу свои способности! Я призвана помогать тем, кто не ценит мою помощь. Отказываться нет сил. Словно на дозе, я ищу все новых искалеченных чужаков, которые так сильно во мне нуждаются. Потом помогаю им, а они уходят, не сказав ни слова. Даже не притворившись, что я дала им второй шанс, дала им возможность задышать заново.

Люди – черные пустые точки на огромной карте. Они сталкиваются, отталкиваются, старательно делают вид, что мир был создан именно для них, воздух, чтобы они дышали, земля, чтобы по ней ходили. Люди не думают, что и без их присутствия воздух оставался бы воздухом, как и земля землей. Они много о себе возомнили, а я должна их спасать.

Почему? Не хочу! Они не заслуживают.

Я понимаю людей, их чувства и мотивы, и, знаете, лучше бы их потаенные желания так и оставались для всех загадкой, потому что зачастую за тем или иным плохим поступком не стоит никакой высшей цели. Люди причиняют друг другу боль от злости, из зависти. Они просто делают – и все. В этом нет смысла, но иначе они не умеют. Лучше бы я не понимала и не знала отгадку, а оставалась в неведении и наивно полагала, что у каждого слова есть причина. Но нет, причин не существует, как и хороших людей.

Мы сидим за круглым столиком. Я разглядываю еду в тарелке, понимая, что не хочу к ней притрагиваться. Сглатываю ком в горле и хмурюсь, разминая пальцы под столом.

– Дел, еда остывает.

– Не хочу, я не голодная.

– Сама не понимаешь, что говоришь. Не капризничай, ладно? – Мама улыбается. Она постоянно мне улыбается. Отпивает воды и смотрит на меня заботливым взглядом, словно просит прощения. Ее родословная оставила отпечаток на наших жизнях. Ее бабушка была ведьмой. Из-за ее родных мы стали такими. Но я никогда не винила мать. Мама – то, что не дает мне утонуть. Она единственный светлый человек на моем пути, и я никогда не хотела ее исцелить, потому что всегда знала, что она сильная и не нуждается в помощи. – Зашла в магазин?

– Что?

– Тебе надо было в магазин, поэтому ты выходила из дома.

– Да, – киваю в ответ.

Всего лишь магазин, всего лишь в нескольких сотнях метров от дома…

Провожу пальцами по волосам. Они еще не высохли. Мокрые, они падают на плечи, а за ними тянутся тонкие струйки.

– Мы же договорились, что ты будешь предупреждать меня, когда уходишь. Помнишь, Дел?

– Ага, только ты и так все знаешь.

– А если бы не знала?

– Ты в-в-всегда все знаешь, – заикаясь, отвечаю я.

Я редко заикаюсь, но каждый раз, когда язык отказывается подчиняться, мне хочется взвыть от отчаяния.

Моя последняя попытка «отдохнуть от мира под водой» закончилась плохо. Я отключилась, а пришла в себя уже в больнице с багажом физических проблем. Я никак не ожидала, что едва не переступлю черту, да еще и вернусь искалеченной.

Доктора сказали, что я повредила какой-то канал в каком-то отделе мозга. Они очень много тогда говорили, но я не могла слушать, потому что больница не лучшее место для человека, который впитывает в себя боль и чувства окружающих. Столкнуться с последствиями мне пришлось уже дома, когда я не смогла нормально позвать маму, когда я прощалась с отцом. Он работает на судне, мой голос осип, и вместо нормальных звуков я заикалась в нашу последнюю встречу, как старая пластинка.

– Сегодня было столько клиентов, – сообщает мама, поправляя густые волосы, – ты и представить себе не можешь. Я еле успевала! Хорошо, что Айрис согласилась помочь.

Я удивленно вскидываю брови.

– Да, Айрис согласилась помочь, потому что я пообещала ей надбавку. Но, знаешь, у этой девушки действительно есть талант. Она составляет невероятные букеты, дорогая.

– Не сомневаюсь.

– Тебе понравилось бы.

Пожимаю плечами, а мама вздыхает. На ней длинное бесформенное платье, которое она, возможно, носила еще в эпоху хиппи. Или кто там строил иллюзии насчет счастья? Я почему-то думаю, что она выглядит как никогда красивой, пусть давно уже не отдыхала.

Собираюсь встать и слышу:

– Осторожно!

Но уже поздно – я случайно задеваю локтем тарелку. Она падает и разбивается на десятки осколков, которые разлетаются по всей кухне. Горошины разбегаются по полу.

– Прости, – извиняюсь я и все же поднимаюсь из-за стола, – я не хотела.

– Дел, все в порядке.

Нет. Я падаю на колени и нервно собираю осколки, царапая пальцы, а мама протяжно выдыхает, присаживается рядом и кладет мне на плечи теплые руки.

– Все хорошо.

Стискиваю зубы и считаю: раз, два, три, четыре… Сколько горошин? Пять, шесть, семь, восемь. А сколько осколков? Их меньше, но они опаснее.

– Я уберу, дорогая.

– Но ведь это я разбила!

Мама чувствует ужасную усталость и отворачивается, потому что знает, что теперь и я это почувствовала. Ей меня жаль. Я смотрю на свои пальцы и вижу мелкие царапинки, из которых течет кровь. Я действительно заслуживаю сожаления. Я мерзкая. Дефектная…

Мама словно читает мои мысли. Она оборачивается и молча прижимает меня к себе, и тогда я понимаю: нет, мама никогда не считала меня мерзкой. Мама меня любит, и в ее объятиях мне всегда спокойно. Как в океане.

– Иди, отдыхай. Я все уберу.

Послушно встаю и иду в свою комнату. Раз, два, три – считаю ступеньки. В комнате темно. Шторы задернуты. Достаю наушники, включаю музыку и прибавляю громкость до тех пор, пока уши не начинают болеть.

Глава 2
Утес

Я почти уверена: чинить людей бессмысленно. Они перестают чувствовать боль, но при этом я не исправляю того, что им удалось разрушить. Знаете, когда людям больнее всего? Не в последнюю секунду. После. Люди ломаются не в процессе, а как результат. Не в тот момент, когда наступает самое сложное, не в тот момент, когда груз ответственности горит на плечах и пылает, как свежее мясо на вертеле. Люди ломаются, когда все кончено: бой проигран, близкий потерян, рана кровоточит, когда слишком поздно. Не тогда, когда надо что-то сказать, а когда уже говорить нечего; когда поезд уехал, а момент упущен. Ты потерял нечто важное и лишь теперь понимаешь, как это «нечто» много для тебя значило. Потом я прикладываю ладонь, забираю из груди вопли совести или пики боли, и человек открывает глаза – он продолжает жить, но жить в руинах собственной глупости. В пустыне собственного одиночества. Я помогаю им начать все заново. Но понимаете, что самое смешное: люди – идиоты, и они вновь и вновь повторяют свои ошибки. Не возводят новые стены, а продолжают топтаться на обломках своих надежд и стремлений, добавляя в эту гору новые свершения, у которых нет будущего. А я их лечу. Опять и опять.

Бессмыслица. Невероятно глупая способность: забирать боль у тех, кто за эту боль держится, кто стремится к новой боли.

Я встаю, заправляю кровать и подхожу к зеркалу. Расчесываю волосы медленно и сосредоточенно, считая это одним из тех занятий, что отвлекают от того, что творится за окном, и внезапно становлюсь похожей на обычного человека. Правда, это иллюзия, конечно.

Я далеко не обычный человек. И проблемы у меня не человеческие.

Я спускаюсь вниз. Мамы уже нет. Она рано уходит. Наверное, специально убегает, чтобы я не перенимала ее чувств. По утрам жизнь часто кажется невыносимой. Ночью ты готов свернуть горы, а с рассветом хочешь слиться с пылью.

Послезавтра Йоль – день зимнего солнцестояния. Мне опять придется запереть себя в ванной комнате, а матери вновь придется не вставать с постели. Но мы привыкли.

Мне хочется прогуляться, хотя я прекрасно понимаю, во что это может вылиться. Но сидеть дома невыносимо. Когда-то я уже пыталась запереть себя, замуровать в коттедже, как в тюрьме, лишь бы не встречаться с людьми и не испытывать их чувства. Но потом до меня дошло, что из дома выходить нужно, иначе я окончательно сойду с ума.

Я натягиваю куртку и выхожу из дома, не поднимая глаз. Я привыкла смотреть на носки кроссовок и считать шаги: это отвлекает от происходящего вокруг.

Сразу сворачиваю с главной дороги. Бреду вдоль леса, вдыхаю запах хвои. Ветер завывает где-то высоко в небе, а я иду по тропинке и считаю: шестьдесят два, шестьдесят три. Слышен рокот волн. Шестьдесят пять. Чувствуется запах океана. Эта дорога – мое спасение, изолированный путь от неприятностей, бушующих в городе.

Через какое-то время я оказываюсь перед пугающей пропастью. Папа показал мне это место и сказал, что я могу находиться здесь сколько пожелаю. Могу наблюдать за волнами и ждать, когда он вернется. Могу первой увидеть его лодку.

Я подхожу к краю обрыва, усаживаюсь на сухую землю и выдыхаю.

Папа редко бывает дома, он почти все время рыбачит. Иногда я не вижу его неделями и невероятно скучаю. Они с мамой словно были созданы для такой непутевой дочери. Даже не знаю, что бы со мной сделали другие родители.

Я наблюдаю за грозовыми тучами, скопившимися над горизонтом.

– Ты никогда меня не слушаешь! – неожиданно раздается за моей спиной женский голос, и я резко оборачиваюсь. – Никогда!

Отлично! Впервые за долгие месяцы кто-то решил посетить этот утес одновременно со мной. Спасибо, Удача, ты блестяще сработала.

– Чего ты орешь?

– Не трогай меня!

– Ко мне живо подойди, идиотка!

Внезапно я ощущаю такой поток ненависти, что у меня перехватывает дыхание. Тут же хватаюсь пальцами за горло и широко распахиваю глаза. Нет-нет, пожалуйста!

– Что я тебе сделала? – в слезах кричит девушка. – Что я тебе…

Раздается звук звонкой пощечины, и я дергаю головой, словно ударили меня.

Ненавижу людей.

Ссора прекращается. Звуки стихают. Кажется, все закончилось, но нет. Я знаю правду, чувствую ее. Парень уходит, ненависть исчезает вместе с ним. А затем на утес, с трудом переставляя ноги, выходит девушка. На ее лице горит след от пощечины. Слезы катятся по щекам. Она становится почти на самый край и только потом замечает меня.

Я всегда вижу, когда людям стыдно за то, какие они, за неумение дать сдачи, за неуважение к себе. Такие девушки, как эта, словно дымка: они не живут, а плавают и мельтешат перед глазами. От них отмахиваются, их не воспринимают. Ими пользуются, ею пользуются, пользовались так много раз. Я вижу правду в серых глазах незнакомки. Она не убегает, а я поднимаюсь на ноги.

В голове щелкает, будто сдвинулась стрелка часов. Я наклоняю голову, смотрю на девушку и понимаю, что она поломана. Ее надо починить. Надо забрать ее боль, отнять ужас, стыд. Я могу это сделать. Но хочу ли я? Нужно ли это?

Неважно. Мои способности никогда не спрашивают разрешения. В какой-то момент я просто перестаю себя контролировать и становлюсь совершенно другим человеком.

– Ты плачешь. Я могу это исправить. – Делаю шаг вперед, внизу волны врезаются в скалы с оглушающим грохотом. – Тебе не будет больно, я обещаю.

Но ей будет больно, и еще много-много раз, потому что она вновь вернется к тому кретину, что ударил ее, или найдет нового. Она не умеет иначе. Она не вынесет урок, если я избавлю ее от стыда, заберу ненависть, сделаю жизнь проще, но жизнь этого не любит – не любит быть простой, она ударит вновь, и гораздо сильнее.

Темноволосая девушка дергается, когда я подхожу совсем близко. Но я не отступаю. Изучаю пристальным взглядом полопавшиеся сосуды в ее глазах, эти тоненькие нити, что тянутся вокруг радужки воспаленной паутиной. Изучаю отпечаток его руки. Да, видно даже слишком отчетливо – грубые, толстые полосы на щеке и подбородке.

– Тише, – убаюкиваю я, – тебе станет легче, я лишь прикоснусь рукой.

Я должна, меня тянет зависимость, доза. Воздух застревает в горле, и я понимаю, что смогу дышать только тогда, когда выполню предназначение, сделаю ее жизнь лучше.

Тиш-ш-ше.

Я прикладываю ладонь к груди девушки, и волна боли врезается в меня. Спина выгибается, рот распахивается в немом крике. Я смотрю в небо и чувствую, как сквозь меня проносится поток невыносимой боли, унижения и стыда. Колени подгибаются, но я стою, даже когда ощущаю слезы на щеках, когда хочу сорвать с себя кожу, потому что считаю ее грязной. Тиканье часов, ее жизненных часов, вопит в моей голове. Каждая упавшая слеза, каждый удар, каждый вдох…

Как всегда, все заканчивается слишком резко.

Я отлетаю в сторону, прижав к груди руку, а незнакомка валится на колени.

Теперь ей будет лучше. А вот меня охватывает невообразимая боль. Я встряхиваю волосами, зажмуриваюсь, но боль не проходит. Я ощущаю себя гнилой.

Она была гнилой, эта девушка, я ее починила.

– Ненавижу, – шепчу я и, хромая, отхожу.

Это мой утес. Мой! Здесь никого не должно быть. Слезы градом катятся по щекам, а на голову падают огромные дождевые капли. Я плетусь домой, прижимая к себе руки, но становится только хуже. Я вижу, как эта девушка плачет у себя дома, как ее прижимают к стене мужчины – всегда с разными лицами. Они делали ей так больно, почему она не сопротивлялась, почему терпела?

Ноги заплетаются, я опираюсь о дерево, а над головой вспыхивает молния.

Иногда я жалею, что не могу прикоснуться к своей груди и забрать свои эмоции. Так ли важно чувствовать? Сейчас люди руководствуются не светлыми ощущениями, а теми, что приносят боль. Сейчас чуждо добро как справедливость, сейчас ты становишься, даже невольно, обозленным, обиженным, сломленным. Нужно ли это людям?

Без эмоций жить гораздо легче. Как от них избавиться?

Я невольно смотрю на обрыв. Да, там, внизу, морская пучина, которая всегда готова раскрыть объятия. Она ждет меня и манит. Она знает, что я нуждаюсь в тишине и покое, и сможет помочь мне.

Очень медленно отхожу от дерева, смахиваю холодными руками капли дождя.

Смерть. Обычное явление. Мы рождаемся, чтобы умереть – таков закон. Некоторые пытаются заполнить тонкую черту, стоящую между цифрами на надгробье, событиями и воспоминаниями. Некоторые, такие же, как я, просто хотят пропустить ту фазу жизни, при которой у тебя ничего не получается, а жизнь предстает в виде колючего шара, как можно быстрее. Знаете, я ведь не против испытаний, просто они должны к чему-то приводить, ты не должен страдать просто так. Должна быть цель, замысел.

Я не вижу цели – я вижу обрыв. Подхожу к краю и вытираю ладонью лицо. Порывы ветра хлещут по щекам так же грубо, как мужчина бил по щекам неизвестную девушку. Думаю, она уже далеко. Она убежала и решила, что жизнь стала иной. А я вижу свою жизнь внизу, в бирюзовой пучине с пенистыми гребнями. И я хочу прыгнуть.

– Нет! – раздается незнакомый голос одновременно со вспышкой, полоснувшей по небу острым клинком. Я резко оборачиваюсь.

Метрах в десяти от меня стоит невысокий парень, он машет руками, словно я дикое животное. Справа от него темноволосая женщина. Она стоит в такой позе, будто готова накинуться на меня в любую секунду.

– Нет, не надо, подожди, – повторяет незнакомец, сделав крошечный шаг вперед. По его запотевшим очкам катятся струйки дождя. – Отойди от края, слышишь?

– Вы кто такие?

– Пожалуйста, – вмешивается женщина, – мы хотим помочь.

Я растерянно моргаю, пытаясь смахнуть недоумение с глаз, но ничего не выходит. Я впервые вижу этих людей и искренне не понимаю, с какой стати им спасать мне жизнь. Не умеют люди помогать друг другу, я знаю. А они пришли сюда не просто так, я чувствую.

– Кто вы?

– Давай поговорим у тебя дома, Дельфия.

Они знают мое имя. Я ошеломленно смотрю на них и слышу, как скалы отражают натиск тонн воды. Земля под ногами даже трясется. Мне не нравится происходящее. Я ощущаю себя загнанной в клетку.

– Твоя мама сказала, где тебя найти.

– Но…

– Она это предвидела, – опережает мой вопрос парень в огромных очках. – Ты не должна прыгать, Дельфия. Ты ведь не хочешь.

– Хочу.

– Твоя мама. Ей стало плохо.

– Что? – Холод проносится по моей коже. Пожалуй, ко мне возвращается нечто настоящее, нечто реальное. Не наваждение, не обида – страх.

– У твоей мамы было видение, в котором ты прыгнула, Дельфия. Ей стало нехорошо, поэтому мы искали тебя, она сказала, где ты будешь. Это не судьба и не случайность.

О нет.

Я тут же срываюсь с места. Надо срочно найти маму, чтобы попросить прощения. Не знаю, что на меня нашло? Какая же я глупая, беспомощная, слабая…

– Подожди, пожалуйста! – Парень нагоняет меня, хватает за руку, но я отстраняюсь. – Не убегай, черт возьми, мы ведь хотим помочь тебе, слышишь?

– Вы не мне хотите помочь, а себе.

Люди одинаковые. Всем что-то нужно, и только тогда они становятся теми, в ком вы нуждаетесь, лишь взамен на что-то или для выгоды. Не обольщайтесь, доброта – валюта, которой сейчас расплачиваются. Она не идет от сердца и от души, ее уже успели растоптать и превратить в пыль, которую люди пускают друг другу в глаза.

Мне кажется, я бегу целую вечность. Легкие горят, но я не обращаю внимания, лишь считаю в голове проделанные шаги, считаю, сколько раз вспыхивает молния. Это немного успокаивает, но не избавляет от страха, борющегося с рассудком.

Наконец я вижу дом. Врываюсь в коттедж и захлопываю за собой дверь.

– Мам! – кричу я. – Мама!

Иду по коридору, заглядываю на кухню и чувствую, как желудок делает кульбит.

– Дел, это ты?

Я нахожу маму в гостиной. Она сидит в кресле такая бледная, словно увидела призрака.

– Мама! – Я подхожу к ней и крепко ее обнимаю.

– Дел, – с ее губ слетает сиплый вздох, – дорогая, как же ты меня напугала.

Ее голос срывается, а руки сжимают меня все крепче и крепче. Я не собираюсь открывать глаза. Черт возьми, я не хочу! Я упираюсь лбом в ключицу матери и чувствую колючие слезы, прикатившие к глазам, бессмысленные и предательские слезы.

– Ты…

– Я увидела, как ты прыгнула, как ты вообще додумалась, Дел? Ох, ну как ты могла? Девочка моя, это же чистой воды безумие.

– Так было нужно.

– Нет, не говори подобных вещей, – мама бросает на меня недовольный взгляд. – Если бы каждый раз люди сдавались, на Земле никого не осталось бы.

Мама выходит из гостиной, а я послушно следую за ней. Она останавливается уже в коридоре, тянется к ручке двери, но застывает.

– Я видела это.

– Что?

– Этот день. Видела очень давно, когда ты еще была совсем малышкой. – В ее глазах проскальзывает страх. – Ты должна знать, что я люблю тебя.

– Ма-а-ам.

– Будущее можно изменить, и мы нередко доказывали это. Я доказывала, когда видела тебя мертвой, видела, как ты задыхаешься в ванной, но приходила, спасала тебя. Ничего не происходит без вмешательства человека, человек сам решает, по какой дороге пойдет.

– Я не понимаю…

– Ты уйдешь.

– В смысле? Куда уйду, мам? Прекрати говорить загадками, пожалуйста.

– Ты уйдешь, потому что это починит тебя, Дельфия. Починит тебя так же, как ты чинишь других.

Я застываю. Что вообще происходит? О чем она говорит? Ничего не понимаю!

Я испуганно хватаю маму за плечо.

– Ты собираешься впустить тех людей? – В моих глазах вспыхивает изумление.

– Они помогут тебе.

– Не нужна мне ничья помощь. Тем более каких-то чужаков. Они лишь хотят, чтобы им помогла я, как и все.

– В этот раз, помогая другим, ты поможешь себе.

Я покачала головой, не веря, что мама говорит подобное. Какое-то безумие!

Мама открывает дверь как раз в тот момент, когда незнакомый парень собирается нажать на звонок. Он растерянно застывает, а мама выстреливает:

– Проходите.

Вот так просто, без каких-либо вступительных слов и вопросов моя мать позволяет двум незнакомцам переступить порог нашего дома.

Я сосредоточенно изучаю гостей. Парень и женщина проходят в плохо освещенный коридор, останавливаются, переминаются с ноги на ногу и вытирают лица от дождевых капель.

– Простите, что врываемся, – хрипло шепчет женщина и откидывает назад угольно-черные волосы, – мы слишком долго вас искали.

– Не извиняйтесь.

Что? Я ошеломленно смотрю на мать. Она сошла с ума! Она не должна быть доброй и приветливой, не должна общаться с незнакомцами. Люди никогда не раскрывают своих истинных мотивов. Они говорят то, что вы хотите услышать, а потом оказывается, что вас обманули, смутили, выбили из колеи.

– Я Мэри-Линетт Монфор, – говорит женщина и пожимает моей матери руку, – а это Хэйдан Нортон.

– Добрый день, мэм, – улыбается парень, – ну и погодка, верно?

Погодка? Анализируй, Дел, анализируй их слова, повадки, жесты, мимику. Им бы до скончания веков скрывать истинную причину прихода, но я все вижу. Вижу изношенное и разбитое сердце женщины, вижу пустоту в глазах парня, не скрытую даже очками.

– Может, пройдем на кухню?

– Может, останемся з-здесь. – Это не вопрос. Я гляжу на гостей и все понимаю. О да, они разбитые, потерянные, потому что близкий им человек сломался. – Как же банально.

– Что именно? – спрашивает темноволосая женщина с кожей такой же бледной, как чистейший снег. – Вы о чем, Дельфия?

– О причине.

– Какой причине?

– Причине вашего появления. И кто это? – Я перевожу взгляд на парня. – Любовь всей жизни? Сестра? – Усмехаюсь. – Подруга.

Незнакомец сглатывает, я чувствую, как колючий ком прокатывается по его глотке, и почему-то вновь усмехаюсь. Никогда еще ко мне не приходили за помощью, это что-то новенькое. Обычно я встречаю страдальцев на улице, в школе, в магазинах. Люди смотрят на меня такими глазами, что просто сил нет отвернуться. Здесь иначе.

Что парень, что женщина глядят на меня воинственно, будто идет война, о которой я не подозреваю, и мое нежелание идти на попятную – детский лепет, непозволительный в такой ситуации.

– Я не служба поддержки.

– Прошу, – Монфор делает шаг вперед. – Вы наша последняя надежда. Мы искали вас больше месяца.

– Что же у вас произошло? – взволнованно спрашивает мама.

– Моя племянница, с ней случилось нечто…

– …плохое, – опережает ее парень, – весьма плохое.

Я хмыкаю:

– И наверняка весьма несправедливое?

– Так и есть, – твердо отвечает женщина, она даже спину выпрямляет, ведь я, черт возьми, наверняка оскорбила ее чувства. – Моя племянница – хороший человек.

– Ари – удивительная девушка, – вклинивается парень, нервно потирая переносицу, – она не заслужила того, что с ней происходит. Она стала жертвой дьявольских обстоятельств, и я сейчас не метафору использовал, уж поверьте.

– Всегда одни и те же слова. Мне уже надоело это слушать! Придумали бы что-то поинтереснее. Люди вечно не виноваты и вечно оказываются в плохой ситуации по какой-то особенной причине! Но на самом деле они просто совершили плохие поступки. Вам самим не смешно? Вас занесло черт-те куда ради слепой веры в человека, который оказался не таким, каким вы его считали. Но ваша племянница сделала выбор, и я тоже имею право сделать свой. Простите, но сколько бы красивых слов вы мне ни сказали, я ни за что не поставлю жизни незнакомцев выше собственной. Так много раз я читала мысли людей, была в их шкуре, что научилась вести себя соответственно.

Я поворачиваюсь к нежданным гостям спиной и ухожу в свою комнату.

Нет, пусть сами справляются со своими проблемами. Почти всегда, когда ты ведешь обычный образ жизни, катастрофические неприятности не сваливаются на твою голову. И я могу сделать вывод, что, раз уж эта девушка попала в такую ужасную ситуацию, она сама напросилась! Тогда с какой стати мне ей помогать?

В комнате сажусь на кровать, складываю руки на коленях и невольно анализирую слова парня, движения женщины. Они проделали такой путь, чтобы надавить на жалость. И все же я почувствовала… нечто теплое. Заботу? Страх потерять близкого? Любовь?

Нет, Дел, нет! Не стоит вновь надеяться, что здесь все иначе. Не стоит верить, что на свете есть еще люди, достойные исцеления. Человечество придумало семь смертных грехов еще в начале своего существования, но даже сейчас названия не изменились, ни один грех не зачеркнули, не добавили новых – как было, так и осталось. Порок и желание – взаимосвязанные тропы, по которым проходит каждый, и эта девушка тоже. Она просто свернула не туда. Но это не моя проблема.

Неожиданно я слышу стук в дверь. Она со скрипом открывается, и на пороге, как ни странно, показывается парень, который уже успел порядком мне надоесть.

– Я зайду?

Не отвечаю. Он все равно зайдет.

Я искоса наблюдаю, как он оглядывает мою комнату, стеллажи с книгами, как проходится пальцами по пыльным корешкам, а потом переводит взгляд на меня.

– Ты много читаешь. Я тоже раньше много читал, но потом…

– Мне неинтересно.

– …потом началась эта заваруха с ведьмами, знаешь ли, – продолжает он, несмотря на мой комментарий, и сплетает на груди руки, – трудно спасать свой зад и читать Ремарка.

– Это должно меня поразить?

– Ну было бы классно, ведь мне чертовски нужна твоя помощь.

– Как расчетливо: завести друга, чтобы решить личные проблемы…

– Я хотел бы подружиться, но, честно говоря, я не спал уже несколько ночей, от меня жутко несет, и в животе урчит, ведь мы нормально не ели с прошлой… Хануки? Так что я прекрасно понимаю, что для зарождения дружбы не самый подходящий момент.

Молчу. Не хочу говорить. Пытаюсь понять, что его сломало, но натыкаюсь на нечто абсолютно незнакомое. Озадаченно морщу лоб.

– Что? – растерянно спрашивает парень. – Мое очарование не подействовало?

– Я не могу тебя починить.

Это открытие повергает меня в шок. Я всегда хочу починить человека. Всегда! Я еще ни разу не встречала исключений. Но этот парень не сломан. Он пережил много боли, да, но тьма лишь окружает его. Ее нет в его сердце.