Текст книги "Ты знала"

Глава 10

– Ты нервничаешь, и она это чувствует, – заявил ты.

Наша дочь кричала пять с половиной часов. Четыре из них я кричала вместе с ней. Я заставила тебя найти в книжке о младенцах описание колик.

– Больше чем три часа в день, в течение трех дней в неделю, в течение трех недель.

– Она кричит дольше.

– Ей же всего пять дней от роду.

– В часах дольше, чем три.

– Просто у нее газы.

– Попроси родителей не приезжать. – Я чувствовала, что не выдержу две рождественские недели под одной крышей с твоей безупречной матерью. Она постоянно звонила и каждый разговор начинала с фразы: Знаю, в нынешние времена все по-другому, но, поверь мне… Давайте укропную воду. Туже пеленайте. Добавляйте в бутылочку со смесью немного рисовой каши.

– Они помогут, любимая. Нам всем станет заметно легче. – Тебе хотелось, чтобы рядом была твоя мать.

– У меня еще кровь идет, я пахну как труп, даже футболку не могу надеть, так грудь болит. Сжалься надо мной, Фокс.

– Вечером позвоню им.

– Можешь взять ее?

– Давай. Поспи.

– Ребенок меня ненавидит.

– Ш-ш-ш, тише.

Меня предупреждали: в первые дни будет тяжело. Мне говорили о грудях как булыжники, о непрерывном кормлении, о молокоотсосе. Я прочитала все книги, провела настоящее исследование. Никто не упомянул о том, каково это – просыпаться через сорок минут хрупкого сна на запачканных кровью простынях, страшась грядущего. Я боялась, что не переживу. Не оправлюсь от того, что промежность зашита от ануса до вагины. Не вынесу натиска детских беззубых десен, терзающих соски хуже бритвы. Наверное, я единственная мать, которая не в состоянии функционировать от недосыпа, которая смотрит на свою дочь и думает: Прошу тебя, сгинь, исчезни.

Вайолет плакала только у меня на руках. Я воспринимала это как предательство.

По идее мы должны были любить друг друга.

Глава 11

Уночной сиделки оказались нежнейшие руки. Спокойная и большая, она пахла апельсинами и лаком для волос и едва помещалась в кресле-качалке.

Я устала.

Каждая молодая мама через это проходит, Блайт. Понимаю, тебе сейчас нелегко. Уж я-то помню.

Видимо, твоя мама все-таки беспокоилась, потому что, не посоветовавшись с нами, наняла ночную сиделку и оплатила ее услуги. Прошло уже три недели, но малышка спала не дольше полутора часов подряд. Единственное, чего ей хотелось, – есть и плакать. Мои соски были объедены чуть ли не до мяса.

Ты вряд ли видел сиделку, потому что засыпал еще до ее прихода. Она приносила мне ребенка каждые три часа, минута в минуту. Я слышала ее тяжелые шаги, выныривала из благословенных глубин сна и, не открывая глаз, доставала грудь. Закончив кормление, я возвращала девочку, сиделка уносила ее в детскую, дожидалась, пока та срыгнет, меняла подгузник и укладывала в плетеную колыбельку. Хотя мы едва обменялись парой фраз, эта женщина мне нравилась. Я нуждалась в ней. Она приходила несколько недель, пока твоя мама не сказала по телефону, деликатно, но твердо: «Милая, прошел месяц. Ты должна научиться справляться самостоятельно».

В свою последнюю смену сиделка принесла ребенка для утреннего кормления, однако не ушла, как обычно. Ты храпел рядом.

– Она просто чудо, правда? – Я повернулась, чтобы облегчить боль от геморроя, и поднесла сосок к ротику дочери. Я не была уверена в правдивости своих слов, но разве может молодая мать сказать иначе про теплое розовое тельце, приведенное ею в мир?

Сиделка молча смотрела на Вайолет и мой большой коричневый сосок. Нам никак не удавалось с ним справиться. Молоко брызнуло малышке в лицо.

– Вы думаете, она хорошая? – Я вздрогнула: моя дочь все-таки совладала с соском. Сиделка сделала шаг назад и окинула нас задумчивым взглядом, подбирая слова.

– Порой она открывает глаза и смотрит прямо на меня, будто… – Она покачала головой и вздохнула.

– Вайолет любопытная и наблюдательная, – повторила я эпитеты, подслушанные у других матерей.

Сиделка молча посмотрела на нас, потом, выдержав чересчур долгую паузу, кивнула, словно хотела что-то сказать, но так и не решилась. Когда Вайолет наелась, она похлопала меня по плечу и отнесла ее в кроватку. Больше я эту женщину не видела.

Запах лака для волос еще пару недель не выветривался из детской. Тебя это раздражало, а я иногда приходила туда лишь ради него.

Глава 12

Месяц с ночной сиделкой пошел нам на пользу. Мы с Вайолет выбрались из тумана и наладили режим. На нем я и сосредоточилась. Наш день начинался с твоим уходом на работу и заканчивался с твоим возвращением. Все, что от меня требовалось, – поддерживать ее жизнь. Один день – одно дело, такая у меня была цель. Поход за продуктами. Визит к врачу. Купить новые ползунки (предыдущие она не носила и в результате из них выросла). Кофе и маффин. Я сидела на холоде в парке, грызла печенье с отрубями и смотрела на Вайолет, закутанную в зимний комбинезончик, ожидая, когда она уснет.

У меня было несколько знакомых с дородовых курсов, которые родили примерно одновременно со мной. Я не очень хорошо их знала, но мой адрес электронной почты оказался в их списке рассылки. Они часто приглашали меня погулять или пообедать где-нибудь, где уместятся все наши коляски. Тебе нравилось, когда я с ними встречалась, – ты радовался, что я веду себя, как другие мамы. Я ходила на эти встречи в основном ради тебя, чтобы доказать свою нормальность.

День за днем мы обсуждали одно и то же. Как, когда и где дети спят, когда, что и сколько едят, планы по переходу на прикорм, ясли или няня, хитроумные приспособления, без которых жизнь не в радость… Потом для чьего-нибудь ребенка наступало время сна, а спал он только дома в колыбельке. Поэтому, чтобы не нарушать с трудом установленный режим, мы расходились по домам. Иногда, когда счет уже был оплачен, я набиралась смелости и говорила то, что думаю.

– Временами с ребенком ужасно тяжело, – закидывала я удочку.

– Пожалуй, зато какая радость видеть поутру это маленькое личико! Сразу забываешь о трудностях.

Я пристально смотрела женщинам в глаза, пытаясь вычислить ложь. Ни одна не раскололась, не дала слабину.

– Это точно, – соглашалась я. И все же, глядя на Вайолет по дороге домой, удивлялась, почему мне не кажется, будто она – лучшее, что есть в моей жизни.

Как-то раз, уже перестав встречаться с теми мамочками, я проходила мимо кафе. За стойкой у окна сидела женщина и смотрела на своего младенца. Ему было месяца три или четыре, чуть меньше, чем Вайолет. Тонкие бледные губы женщины не двигались, не произносили обычных заверений: Ты мамин мальчик, ты мой малыш, ты такой сладкий. Она слегка поворачивала ребенка из стороны в сторону, словно разглядывала глиняную куклу в поисках изъянов.

Я остановилась, надеясь заметить на лице матери любовь или сожаление. Мне представилось, какой была ее жизнь, прежде чем ребенок вынудил ее выбирать между захламленной неубранной квартирой, пропахшей кислым молоком, и стойкой у окна в пустом кафе.

Я вошла внутрь, взяла латте, лишь бы что-нибудь заказать, и устроилась на табурете рядом с ней. Вайолет спала; я легонько потряхивала коляску, чтобы не разбудить. Сумка для подгузников соскользнула с ручки, бутылочка упала и покатилась по полу. Я подняла ее и решила, что не стану вытирать соску. Меня охватило ощущение собственной силы – как и всегда, когда я принимала тайные решения, которые другие матери никогда бы не приняли, например не сразу снимать мокрый подгузник или пропустить ежедневное купание, потому что у меня есть другие дела. Женщина обернулась, мы обменялись взглядами. Мы не улыбнулись друг другу, просто молчаливо сошлись во мнении, что наша жизнь вовсе не такая радужная, как расхваливали. Ее малыш срыгнул, она вытерла ему рот грубой бумажной салфеткой.

– Трудные времена, да? – Я кивнула в сторону ребенка, смотревшего на нее без всякого выражения.

– Говорят, дни тянутся медленно, зато годы летят быстро. – Я перевела взгляд на свою дочь. Она начала пробуждаться и задергала подбородком. – Посмотрим, – спокойно произнесла женщина, словно не верила, что ее чувство времени изменится.

– Некоторые считают материнство своим главным достижением. Не знаю, мне вот не кажется, что я чего-то достигла.

Эта женщина разительно отличалась от моих прежних подруг.

– У вас девочка?

Я назвала имя дочери.

– А это Гарри. Ему пятнадцать недель.

Некоторое время мы молчали. Наконец она сказала:

– Такое ощущение, будто он появился из ниоткуда. Ворвался в мою жизнь, разнося все на своем пути.

– Да уж, – ответила я, глядя на ее младенца, словно тот взрывоопасен. – Мы хотим их, растим в животе, выталкиваем наружу, а они все равно появляются из ниоткуда.

Моя собеседница положила Гарри в коляску, небрежно подоткнула одеяльце. Она по-прежнему не сюсюкала с ребенком; возможно, ей даже в голову не приходило разговаривать с ним таким тоном.

– Увидимся, – сказала она. У меня упало сердце – мне стало ясно, что мы больше не встретимся. Я замялась, пытаясь придумать тему для разговора, чтобы задержать ее подольше.

– Вы живете по соседству?

– Нет, мы живем на севере города, просто мне назначили здесь встречу.

– Хотите, я дам вам мой номер телефона? – предложила я, краснея. Мне всегда было непросто заводить друзей, но внезапно я представила, как мы обмениваемся сообщениями перед сном, откровенничаем друг с другом, жалуемся на жизнь, – и решилась.

– Э-э, ну ладно. Я запишу, – неохотно ответила она. Я тут же пожалела о своем опрометчивом предложении, но номер все-таки дала.

Она так и не позвонила. Больше я ее не встречала.

Иногда я думаю о той женщине. Может быть, она в конце концов почувствовала, что чего-то достигла. Возможно, теперь она смотрит на Гарри и понимает: она состоялась как мать и вырастила хорошего человека. Мне не дано узнать, каково это.

Глава 13

Ее первая улыбка предназначалась тебе. Это случилось после купания. Ты предположил, что она просто увидела в стеклах твоих очков свое отражение, но мы оба знали: с самого начала ей нужен был только ты. У меня никогда не получалось так ее успокаивать – она крепко-накрепко прижималась к твоей груди и не отпускала, словно хотела в тебе раствориться. Мое тепло, мой запах ничего для нее не значили: они напоминали о материнском сердцебиении и звуках утробы, но в целом я оставалась чужой.

Я слушала, как ты что-то умиротворяюще шепчешь, укачивая ее. Я училась у тебя, пыталась тебе подражать. Ты говорил, у меня просто бзик – я делаю из мухи слона. Она еще младенец, а младенцы не понимают, что такое «не любить».

Мы проводили вместе круглые сутки, и да, она неизбежно сдавалась и засыпала у меня на руках или у груди. Ты все время ставил мне это в пример, словно подтверждая мою неправоту. Видишь, милая? Просто расслабься, и все будет в порядке. Я верила тебе. У меня не было выбора. Я водила носом по тонким волоскам, вдыхала ее запах, напоминающий о том, что она появилась из моего чрева и мы когда-то были соединены живой пульсирующей пуповиной. Закрыв глаза, я вспоминала ночь ее рождения, пытаясь воссоздать связь, возникшую между нами в те первые часы. Я помню, эта связь была еще до потрескавшихся, кровоточащих сосков, полного изнеможения, гложущих сомнений и невыразимого оцепенения.

«Ты отлично справляешься, я тобой горжусь, – иногда шептал ты мне в темноте, пока я кормила. – Вы мои девочки, моя вселенная». – И гладил нас по волосам. Когда ты выходил из комнаты, я плакала. Я не хотела становиться осью, вокруг которой вращаетесь вы оба. Наша совместная жизнь только началась, но мне больше нечего было вам дать. Что я наделала? Зачем хотела ребенка? С чего я взяла, что не стану такой, как моя мать?

Я обдумывала способы вырваться из ловушки. В темноте текло мое молоко, покачивалось кресло, а я мечтала о том, чтобы уложить Вайолет в кроватку и уйти в ночь. Вспоминала, куда положила паспорт. Грезила о сотнях авиарейсов, перечисленных в расписании аэропорта. Прикидывала, сколько наличных можно снять в банкомате за раз. Представляла, как оставлю телефон на тумбочке у кровати. Гадала, как быстро пропадет молоко и грудь перестанет напоминать, что у меня есть ребенок.

От одного предположения, что такое возможно, дрожали руки.

Эти мысли никогда не срывались с моих губ. Обычно матери о таком не думают.

Глава 14

Мне было восемь лет. Поздним вечером я подслушивала из коридора, как мама с папой ссорятся в гостиной.

Раздался звон бьющегося фарфора: не иначе фигурка нарядной дамы с солнечным зонтиком. Понятия не имею, откуда она взялась, – наверное, чей-то свадебный подарок. Сперва родители ругались из-за того, что папа нашел в кармане маминого пальто, потом из-за ее поездок в город, потом из-за какого-то Ленни и наконец из-за меня. Папа заметил, что я стала какая-то тихая и подавленная, и считал, что маме следует уделять мне больше внимания.

– Я ей не нужна, Себ.

– Ты ее мать, Сесилия.

– Без меня ей будет гораздо лучше.

Мама начала всхлипывать, чуть ли не плакать, чего за ней раньше не водилось, несмотря на тонны яда, который они выливали друг на друга во время ежевечерних ссор. Я собралась к себе в комнату – лицо горело, а от маминого голоса сводило живот. Вдруг папа помянул бабушку:

– Ты закончишь, как Этта, – произнес он.

Папа прошел на кухню. Раздался характерный стук – на стойку тяжело опустились два стакана, забулькало виски. Выпивка помогла маме успокоиться. Они оба выдохлись. Мне были хорошо знакомы их привычки – мама доводила себя до изнеможения, папа напивался, чтобы заснуть.

Но сегодня ей хотелось поговорить.

Я села на пол, привалилась спиной к стене и постаралась разобрать ее слова. Фрагменты прошлого навсегда запечатлелись в моей памяти.

Тем вечером папа лег спать с мамой, а такое случалось редко. Утром дверь их комнаты оказалась закрыта. Я сама приготовила завтрак и ушла в школу. Вечером родители не ссорились. Оба вели себя спокойно и предупредительно. Ставя на стол тарелку с пережаренным цыпленком, мама положила ладонь папе на спину. Он поблагодарил ее и назвал «дорогая». Она старалась. Он прощал.

С тех пор я начала регулярно подслушивать разговоры родителей. При упоминании имени Этты мое сердце каждый раз вздрагивало. Затаив дыхание я слушала каждое мамино слово. Я ждала таких вечеров как подарка, хотя мама ничего об этом не знала. Мне отчаянно хотелось узнать, какой она была до того, как у нее появилась я.

Постепенно я начала понимать: каждый из нас несет в себе семена прошлого, а я – часть маминого сада.

1964

Хотя Сесилии было уже семь лет, она не могла заснуть без своей любимой куклы Бет-Энн. Однажды кукла пропала, и Сесилия искала ее повсюду, пытаясь вспомнить, где видела ее в последний раз. Этта сердито позвала ее из кухни. Сесилия поняла: мать недовольна, что она топает наверху, вместо того чтобы ложиться спать.

– Твоя кукла здесь, Сесилия!

У них был подпол для заготовок размером с собачью будку. Этта уже несколько лет ничего не солила, а старые запасы почти закончились. Она стояла на четвереньках у входа в подпол, задом к дочери.

– Она там, внутри. Видимо, ты ее туда закинула.

– Это не я! Ненавижу этот погреб!

– Мне туда не пролезть. Достань ее сама.

Сесилия принялась хныкать, что ей там не нравится, что ночнушка запачкается. Бет-Энн действительно валялась в глубине подпола.

– Нечего ныть. Если тебе нужна кукла, иди и возьми.

Сесилия встала на четвереньки. Этта пихнула ее под зад и втолкнула в узкий проем. Девочка заплакала, но ей очень хотелось вернуть Бет-Энн, поэтому она медленно поползла вперед. Вдоль стен стояли банки с заготовками; казалось, над головой смыкается болотная вода, заполняет легкие.

Позади что-то лязгнуло, но погреб был слишком узким, чтобы повернуться. Последний луч света, отражающийся в банках, исчез. Сесилия набрала воздуха в грудь, позвала Этту. С каждым движением камушки больно впивались в колени. Она подалась назад, попыталась пяткой открыть дверь, но та оказалась заперта.

В гостиной зазвонил телефон. Послышались тяжелые шаги Этты. «Алло!» – сказала она. На мгновение стало тихо, потом включился телевизор. Зазвучал знакомый голос ведущего вечерних новостей. Сесилия слышала, как мать разговаривает по телефону. Стоял сентябрь шестьдесят четвертого – как раз опубликовали доклад комиссии Уоррена. Этта, как и все, была потрясена убийством Джона Кеннеди.

Она так и не пришла. Вернувшись домой с ночной смены, Генри выломал дверь и вытащил Сесилию за ноги. Он хотел отправить падчерицу в больницу на осмотр, потому что та еле дышала и не могла сфокусировать взгляд, однако Этта его отговорила.

Пока Сесилия спала, Генри сидел рядом, приложив к ее груди холодное полотенце. Следующим вечером он не пошел на работу. Несколько дней они с Эттой не разговаривали. Генри снял с погреба дверь и перенес оставшиеся банки с соленьями в буфет.

– Эта дверь постоянно заедала, – сказал он и покачал головой.

Через неделю Этта подошла к Сесилии, когда та заканчивала ужинать, и что-то неразборчиво прошептала ей на ухо. Генри был на работе. По радио передавали новости. Сесилии показалось, что Этта сказала: «Я хотела за тобой вернуться», – но она не стала переспрашивать.

Глава 15

Время летит быстро. Наслаждайся каждым мгновением.

Матери говорят о времени так, будто это наша единственная валюта.

Поверить не могу, ей уже шесть месяцев! – щебетали женщины, катая коляски по тротуару. Их младенцы спали под дорогими белыми одеяльцами, посасывая соски. Вайолет же неотрывно глядела на меня, размахивала кулачками, требуя, требуя, требуя. Удивительно, как мы продержались целых шесть месяцев. Как будто шесть лет.

Быть мамой – лучшая работа на свете, не так ли? – заметила доктор, мать троих детей, осматривая Вайолет. Я поведала ей о непроходящем геморрое и о том, что у нас с тобой целую вечность не было секса (я даже не могла вспомнить, когда в последний раз думала о твоем члене). Врач улыбнулась, приподняв брови. Да-да, понимаю. Правда, я все понимаю, произнесла она, словно теперь я в негласном клубе избранных. Я не смогла признаться ей, что мне кажется, будто с рождения Вайолет я постарела на сто лет, что каждый час, проведенный вместе, тянется бесконечно, а месяцы ползут мучительно медленно, и я иногда брызгаю в лицо холодной водой, чтобы убедиться, что это все не сон.

Глазом моргнуть не успеешь, как девочки вырастут. Вот увидишь, они мигом превратятся в чудесных девушек. Вайолет росла ужасно медленно. Я не замечала изменений, пока ты не тыкал меня носом. Ты говорил мне, что она выросла из одежды, – ползунки не доходят до живота, а леггинсы едва ли не выше колен, убирал младенческие игрушки и по дороге с работы покупал другие, мигающие и бибикающие, – для тех, кто развивается, учится, думает. А я просто старалась поддерживать ее существование. Я занималась едой, сном и пробиотиками, названия которых мне никак не удавалось запомнить. Все мои силы были сосредоточены на том, чтобы проживать одинаковые дни, валунами накатывающиеся друг на друга.

Глава 16

Ни одна пара не может представить, во что превратятся их отношения спустя год после рождения ребенка. Считается, что супруги должны пройти через все трудности вместе и действовать сообща. Технически мы с тобой действовали сообща. Мы наладили процессы и обеспечивали их выполнение. Наш ребенок был накормлен, выкупан, выгулян, укачан, запеленат, переодет. Ты делал все, что мог. Я занималась с ней в течение дня, но как только ты возвращался с работы, она полностью переключалась на тебя. Ты дарил ей терпение, любовь и ласку – все то, чего она не желала от меня. Я наблюдала за вами и завидовала.

Однако такой дисбаланс имел свою цену. Из наших отношений исчезла легкость, десять лет теплоты сошли на нет. Теперь мое присутствие тебя раздражало. Твое молчаливое неодобрение вселяло тревогу. Чем больше Вайолет получала от тебя, тем меньше доставалось мне.

Мы по-прежнему целовали друг друга при встрече, беседовали за ужином в ресторане, а после, подходя к квартире, к нашему гнезду, которое мы свили вместе, ты обнимал меня за талию. Мы установили определенные ритуалы и свято их соблюдали, однако кое-какие мелочи исчезли. Мы перестали вместе решать кроссворды. Принимая душ, ты больше не оставлял дверь в ванную открытой. Между нами пролегла трещина, заполненная невысказанными обидами.

После рождения дочери ты похорошел еще больше. Твое лицо изменилось, стало теплее, мягче. Когда Вайолет находилась рядом, брови у тебя сами собой приподнимались, рот приоткрывался, как у дурачка. Ты расцвел. Я надеялась, что со мной произойдет то же самое, однако я ожесточилась, лицо стало сердитым и усталым, глаза потухли, щеки побледнели. Я выглядела совсем как моя мать перед ее неожиданным побегом.