Текст книги "Темная сторона Кая"

Папа вдруг хватает картину обеими руками и в приступе ярости швыряет через комнату. Таким я никогда еще его не видела.

Я смотрю на него большими глазами, а он спускается с лестницы и роется в карманах джинсов в поисках сигарет.

Вот и сломался. Бормоча что-то под нос, он проходит мимо меня, как будто и не замечая, и бредет в кухню.

– Пап, пусть она постоит на полу, – мягко говорю я, следуя за ним.

Он открывает дверь во двор, прислоняется к косяку, закуривает и выпускает в холодный ночной воздух струйку серого дыма. Мама не разрешала ему курить в доме, но теперь ее нет и следить за выполнением правил некому. В половине случаев папа даже не подходит к задней двери. Вот почему наш дом пропах табаком, и вот почему Чайна приходит к нам не чаще, чем раз в неделю, потому что стоит переступить порог, как у нее моментально обостряется астма.

– Она расстроится, – бормочет папа и закашливается. – Любит эту картину.

А еще расстроится из-за того, что он курит в доме. При чем тут старая картина?

– Но мамы-то здесь нет, – говорю я. – Так, как раньше, никогда уже больше не будет.

Он поворачивает голову и укоризненно смотрит на меня, потрясенный моими прямотой и бессердечием. Ему не нравится, когда мы называем вещи своими именами. По большей части он продолжает говорить о маме в настоящем времени, как будто она просто путешествует по миру и скоро вернется – с подарками, объятьями и рассказами о приключениях в далеких странах. Если бы…

– Нельзя так думать, – ворчит он. – Надо, чтобы она нами гордилась.

И что именно мы должны для этого делать? – хочется спросить мне. Уж нынешним папиным поведением она бы точно не гордилась. Она хотела бы, чтобы он был счастлив, счастлив, как тогда, когда она влюбилась в него, чтобы он был собой тогдашним, а не собой нынешним – измученным, вечно скорбящим, жалким затворником. И мною она бы, конечно, тоже не гордилась. Да и как гордиться дочерью, которая не в состоянии контролировать собственное поведение, о чьих сексуальных похождениях говорит вся школа и чьи выходки доступны теперь любому пользователю в Сети?

В какой-то момент у меня даже возникает желание рассказать всю правду папе. Представляю, как вываливаю перед ним нелицеприятную правду, а потом прошу помочь разобраться во всем, что натворила. Хочу услышать от него слова поддержки и одобрения, обещание помочь и заверение, что все будет хорошо. Но я знаю, что теперь это ему не по силам. Он глух и нем и не чувствует уже ничего, кроме собственной боли.

Оставляю его у двери во двор и быстро, перепрыгивая через две ступеньки, поднимаюсь в свою комнату. Хватаю макбук, падаю на кровать, лонгуюсь, а по щекам уже текут слезы; до меня наконец доходит, что вот обрушилось несчастье, а помочь некому – я совсем-совсем одна. Свет не включаю, достаточно и того, что дает экран. Открываю браузер. «Твиттер». «Фейсбук». Впервые за весь день.

Сначала проверяю «Фейсбук» – он самый безопасный. В наше время им никто уже не пользуется, и вероятность увидеть там что-то, посвященное мне, приближается к нулю. На всякий случай прокручиваю свою новостную ленту, высматриваю собственное имя, но вижу только фотографии, загруженные дальними родственниками, и местные новости не первой свежести.

Перехожу на «Твиттер». Из всех социальных сетей эта самая беспощадная. Настоящий варочный котел, куда попадают все слухи и пересуды из школьной жизни. Каждому есть что сказать, когда выразиться так легко, и каждый черпает из других постов, подбрасывая дровишек в пламя дискуссий. Я далеко не глупа и прекрасно понимаю, что увижу, поскольку знаю, что написала бы сама, если бы речь шла о ком-то другом, но действительность превосходит мои ожидания.

ну и подстилка

а разве кто-то ее такой еще не видел

ванесса мерфи совсем тормоза потеряла

#улыбнисьнакамеру

о мой боХХХ!!

Вообще-то мои имя и фамилия упоминаются в твитах только дважды, но и без этого ясно, что речь в каждом посте идет именно обо мне. В каждом посте, начиная с семи утра и вплоть до настоящего момента, меня склоняют, стыдят, унижают и оскорбляют мои ровесники. Впечатление от их комментариев такое, будто рвать ближнего на куски – их любимое занятие, доставляющее им истинный садистский восторг. Они так радуются, что не стали мишенью и не попали под огонь, ведь смеяться над кем-то куда приятнее, чем быть осмеянным. Хуже всего то, что большинство этих людей всю прошлую неделю разговаривали со мной в школьных коридорах. Мы вместе веселились и шутили на вечеринке у Мэдисон Роуми. Сидели рядом на ланче в столовой. Теперь-то ясно, что я никогда им не нравилась, что их мнение обо мне уже сложилось, но им недоставало храбрости или не было возможности выразить это мнение. Теперь, когда ситуация изменилась, они осмелели и запели в один голос с другими. Обычно я и сама такая и участвую в этом хоре, но сейчас все воспринимается иначе.

Да, я хотела внимания, но только не такого. Я закрываю доступ к аккаунту и убираю макбук. Какая несправедливость. Слезы бегут и бегут по щекам. Но за слезами кристаллизуется решимость. Сейчас как никогда раньше я жажду мести. Ни в одном посте мне не встретилось его имя. Ни одного намека на Харрисона. Но это я тоже знала. Знала еще утром, что стрелы полетят только в меня. Харрисону не надо беспокоиться о том, что кто-то станет донимать его в соцсетях, а его социальный статус будет разорван в клочья, но есть кое-что еще, из-за чего у него могут возникнуть проблемы.

Это мы, Кай и я.

Глава 7

В школу я просыпаю. Признаюсь, намеренно. Не могу представить, как снова пойду по тем же коридорам. А ведь еще вчера я шла по ним в блаженном неведении, не догадываясь, что все вокруг уже получили злосчастное видео на свои телефоны. Вот дура.

Но сообщение Чайне я все же отправила. Написала, чтобы не заезжала за мной утром, и пообещала быть в школе к полудню. Как бы я себя ни чувствовала, как бы ни боялась встречи с одноклассниками, подводить Чайну с ланчем нельзя. В кафетерии у нас свой столик, за которым мы сидим обычно с несколькими друзьями, но Чайна более замкнутая и менее общительная, чем я, и предпочитает держаться в тени, а если я не появлюсь, может запаниковать. Вот почему я должна быть там сегодня. Ради подруги.

Вторая пара близится к концу, когда я подъезжаю к нашему кампусу. Но не на Зеленом Рыжике, о нет! Сегодня папа поехал на нем на работу, так что мне пришлось импровизировать. Прибываю на велосипеде Кая. Чувствую себя немного неловко, но это смущение не идет ни в какое сравнение с унижением от секс-видео. Вообще-то после такого позора испытываешь даже что-то вроде облегчения – тебе уже наплевать, что будет дальше, потому что, как говорится, ниже дна не упадешь.

По пути в школу останавливаюсь у хозяйственного магазина – купить замок для велосипеда, потому что в нашем кампусе за сохранность вещей никто не отвечает. Я сейчас – цель номер один для любителей грязных шуточек. Увидят, что прикатила на велосипеде, обязательно найдутся придурки, которые снимут цепь да забросят куда-нибудь в канаву просто так, мне назло. И тогда Кай меня убьет.

Поблизости, однако, никого нет. Я ставлю велик на свободное место, вешаю замок и пробегаю взглядом по другим, ищу велосипед Кая, но, увы, не помню, как он выглядит. Тот, на котором прикатила я, выкрашен в темно-синий цвет, а на колесах у него красная кайма. Велосипед отца Кая, по-моему, был в более мягких цветах. Стою в раздумье и в какой-то момент ловлю себя на том, что на самом-то деле пытаюсь вычислить, в школе Кай или нет.

Конечно, в школе. Почему нет? Для него это только лишь второй день. И, между прочим, я так и не узнала, почему он перевелся в нашу школу. Надо бы спросить, но мы же вроде бы условились не разговаривать при посторонних.

Звонок на ланч разносится эхом по пустынному школьному кампусу. Это и мне знак. Пора набраться смелости и переступить порог. Я делаю глубокий вдох… еще один… и направляюсь к двери. На мне мешковатые джинсы и худи, потому что если бы я появилась в обычном прикиде, народ сбежался бы, как к клеткам со зверьем в зоопарке в час кормления. Мой стиль – облегающие джинсы и топы с глубоким вырезом, и мне нравится, как я в них выгляжу, но, надев их сегодня, я привлекла бы к себе ненужное внимание, что определенно не пошло бы мне на пользу. Еще один пункт против Харрисона Бойда, заставившего меня изменить привычному стилю.

Шумный поток изливается из здания, и мне, чтобы попасть внутрь, приходится идти против течения. Стараюсь не реагировать на смешки и шуточки, хотя это не значит, что они не цепляют. Как ни старайся, как ни притворяйся, стрелы достигают цели.

Голову повыше, взгляд строго перед собой, губы плотно сжаты. Я не смотрю на затопившее коридор море лиц. Они все слились для меня в пестрое колышущееся пятно. Не хочу увидеть ни Харрисона, ни его дружков. Не хочу увидеть Кая, потому что сейчас он единственный, кроме Чайны, друг, и я боюсь, что, увидев его, не выдержу и побегу к нему. К тому же я пока не знаю, могу ли доверять ему. И помню, что он ясно дал понять: вместе нас видеть не должны.

Подходя к двери кафетерия, невольно сжимаю кулаки. Кафетерий – опасное место. Именно здесь взрываются открытым конфликтом назревавшие весь день споры; именно здесь решаются на кулаках разногласия, и здесь же свершается правосудие над теми, кто согрешил или нарушил неписаные правила школы.

Следом за двумя девочками-девятиклассницами прохожу на боксерский ринг, каким и является наш школьный кафетерий. Шум, звонкие голоса, переклички, веселый смех, суета с подносами. Я пробиваюсь сквозь толпу к своему столику, надеясь, что в этой круговерти меня никто не заметит. Но шум стихает, тон его меняется, и все взгляды обращаются ко мне. Но, конечно, одними взглядами они не довольствуются.

Не слышать, не вникать, отключиться – невозможно, и я вздрагиваю, но тут же замечаю Чайну и облегченно выдыхаю. Она одна, молча возит вилкой по тарелке, и это странно. Обычно за нашим столом полно народа, а если вдруг обнаруживается свободное место, что случается очень редко, оно сразу же притягивает какую-нибудь потерянную душу. Я подхожу ближе. Чайна поднимает голову, и ее лицо озаряется улыбкой.

– Ты здесь! – говорит она и, поднявшись из-за стола, заключает меня в крепкие объятия, которые, как я знаю, означают больше, чем просто выражение благодарности и признательности. В них любовь и поддержка, и они напоминают, что подруга здесь ради меня. Я тоже обнимаю Чайну, прижимаюсь лицом к ее косичкам, сдерживаю слезы. Иногда, глядя на нее, я вижу частички себя прежней. Счастливой, пылкой, преданной, жившей с надеждой на будущее. За последние пару лет я стала совсем другой, но тем не менее мы не разошлись. Понимаю, это наивно, но думаю – даже уверена, – что мы будем лучшими подругами до конца жизни.

Мы сидим вместе за столом, и я снова обвожу взглядом остающиеся свободными места. Чувствую на себе тысячу обжигающих глаз.

– Где все?

Чайна пожимает плечами и опускает взгляд, но мы обе знаем ответ на мой вопрос. Где угодно, только бы подальше от меня. Никто не хочет иметь что-то общее со школьной потаскушкой. Ладно, в задницу их. Подруги называется. Чайна подвигает ко мне свой поднос, предлагает в качестве утешения гроздь винограда.

– Мне так жаль.

– Все в порядке. – Я бросаю в рот виноградинку. Мне и раньше следовало бы понять, что настоящая подруга только одна, и это Чайна. Сижу спиной к залу и не оглядываюсь, не хочу никого видеть. Смотрю на грязное пятно на окне. На самом деле не все, конечно, в порядке. Так вот оно каково, быть отверженной. Держу пари, даже у жутковатого Райана Мэлоуна друзей за его столом больше, чем у меня.

– Ты так и не сказала, что случилось прошлым вечером с Каем. Как все прошло?

Смотрю на Чайну. Признаваться в соучастии в мелком уголовном преступлении, наверно, не самое мудрое решение, но она – моя лучшая подруга.

– Мы ездили на велосипедах к дому Харрисона. Порезали колеса на его пикапе, – говорю, наклонившись к ней и понизив голос, и выдавливаю из себя фальшивую улыбку. – Так что спасибо за предложение.

Глаза у Чайны лезут на лоб, и она едва не вскакивает со стула.

– И вы действительно порезали ему колеса?

– Шшш!

– Извини. Но… вот дерьмо.

– Грязную работу сделал Кай, – объясняю я, трусливо уклоняясь от ответственности. – Я только вела наблюдение. Было… весело. – Я вспоминаю, как все было, ужас и восторг, шум адреналина в крови. Интересно, что еще у нас с Каем в программе. Чувство такое, будто мы участвуем в какой-то видеоигре.

Чайна складывает руки на груди и строго смотрит на меня.

– Только не говори, что ты съехала с рельсов и закончишь в тюрьме.

– Обо мне не беспокойся. – Я закатываю глаза. Если я смогла пережить смерть мамы, то все остальное мне уже не страшно.

– Знаешь, а я беспокоюсь. – Шутить Чайна не склонна. – У тебя точно все в порядке?

Киваю и изображаю улыбку, но мы обе знаем, что улыбка эта фальшивая и у меня далеко не все в порядке. Но что я могу сделать? Ничего. Только ждать – дни, недели или месяцы, – пока всеобщее внимание не переключится на очередного неудачника.

#улыбнисьнакамеру написано на дверце моего шкафчика ярко-красным маркером. Слышу за спиной перешептывания и смешки, но держу себя в руках, не оборачиваюсь и, открыв дверцу, забираю книги. Кто это мог написать? Не тот ли шутник, что твитнул вчера этот хештег? Или теперь этой фразой пользуются все желающие подразнить меня?

Захлопываю дверцу, поворачиваюсь и замираю, едва не наткнувшись на того, кто стоит прямо передо мной.

– Ванесса, – с угрожающей ноткой произносит вполголоса Харрисон и, бросив взгляд на слова, написанные на дверце, корчит презрительную гримасу. Наши взгляды сходятся, и он подступает ко мне на шаг. – Это ведь случайно не ты вчера вечером порезала мне колеса?

– Понятия не имею, о чем ты, – спокойно заявляю я и, задев его плечом, прохожу мимо. Смотреть на него не могу. Ненавижу.

Харрисон хватает меня за руку и тянет назад.

– Ванесса… – Он даже не пытается маскировать агрессию. Его пальцы до боли сжимают мою руку, глаза пышут злобой. – Не смей трогать мое, понятно?

– А ты не сливай то, что только нас касается, – бросаю я в ответ и, сделав большие глаза, с усмешкой добавляю: – О, подожди-ка. – Вырываю руку из его пальцев и смотрю на него с такой же злостью. Двое влюбленных, ставших врагами.

И лишь теперь я замечаю, что вокруг нас собралась целая толпа зрителей. Еще бы. Они следят за каждым нашим движением, ловят каждое слово и с нетерпением ждут продолжения скандала. Давать им пищу для свежих сплетен я не хочу и, хотя мне жуть как хочется оттолкнуть его, как мусор, стискиваю зубы и иду дальше по коридору.

Прижимая к груди книжки по английской литературе, вхожу в класс на полной скорости и практически одновременно со звонком. Поскольку я первая, право выбора места за мной. Обычно все занимают уже привычные места, но никаких правил на этот счет в школе нет, и садиться за тот же, что всегда, стол у меня нет ни малейшего желания. Раньше на английской литературе я всегда сидела вместе с Ноа в заднем ряду, и мы то спорили и препирались, то флиртовали. С этого, в общем-то, у нас когда-то и началось, но потом я подвела под этим делом черту, и мы уже почти не разговаривали. Вчера он повел себя как предатель, и сидеть с ним после всего случившегося и слушать его намеки и оскорбления я не собираюсь, а потому занимаю чье-то место прямо у окна.

Кабинет понемногу заполняется одноклассниками; одни посматривают на меня с любопытством, другие бросают осуждающие взгляды, и до меня постепенно доходит, что соседние места остаются свободными. Никто не хочет сидеть рядом со мной, как с тем мальчиком в младшем классе, который еще не открыл для себя дезодорант. Вокруг меня мертвая зона радиусом в пять футов. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох. Все эти люди, все эти телефоны с видео…

Кто-то приземляется рядом, и я кошу глазом. Кай. На голове у него повернутый козырьком назад снэпбек с надписью «Кливленд Браунс». Он устраивается поудобнее, кладет на стол учебник. Держится раскованно, спокойно, без спешки. В какой-то момент я ловлю его короткий взгляд и улыбку.

– Привет, – бормочу едва слышно и поворачиваюсь к нему. Единственному другу в этом классе. Слава богу, на этом уроке он со мной. Хорошо бы и на других тоже. Надежда теплится в груди – может быть, я еще переживу сегодняшний день.

– Действуем под прикрытием, Несси, – шипит Кай, не шевеля губами и глядя прямо перед собой на белый экран на стене. А я не могу понять, сел ли он рядом со мной по собственному выбору или потому, что других вариантов уже не осталось.

Я вздыхаю, отворачиваюсь и, пока мисс Андерсон не появилась, барабаню пальцами по столу. В кармане звякает телефон. Достаю его и поднимаю бровь – новое сообщение от Кай Вашингтон (партнер). Он на меня не смотрит и старательно, даже чересчур, меня игнорирует.

я сказал со мной не разговаривать.

Как мило. Значит, у него вот так все серьезно. Быстренько набираю короткий текст:

больше не с кем.

Наблюдаю краем глаза и вижу, что он читает мое сообщение на экране и пишет ответ:

задержись после урока, поговорим, когда все уйдут. есть идея, что делать с харрисоном дальше.

– Эй, здесь у кого-нибудь камера? – Я поднимаю голову и вижу входящего в класс Ноа. – На случай, если кто-то надумает устроить шоу и начнет раздеваться. – Его взгляд бежит ко мне, губы кривятся в садистской ухмылке, а по классу проносится волна приглушенных смешков. Он идет к своему столу в заднем ряду, останавливается и качает головой. – Да ладно, Ванесса, вернись на место. Может, мы еще пошалим, пока мисс Андерсон не смотрит. Тебе и стараться особенно не придется. Гляди. – Он расстегивает пуговицу на джинсах и хохочет, а обступившие его парни всячески выражают свое одобрение. Веселится весь класс. Смеется надо мной. Когда-то я находила Ноа привлекательным именно потому, что он взял на себя эту роль классного клоуна. Но быть мишенью его острот не очень-то приятно.

Щеки горят от гнева, жаркое пламя начинается от пальцев ног и бежит вверх, захватывая все тело. Снова поворачиваюсь к экрану на стене, пытаюсь отключить постороннее, но я так напряжена, что, кажется, могу взорваться в любую секунду. От чего – не знаю. Не знаю даже, что будет, если я открою рот: то ли расплачусь, то ли накинусь на кого-то с кулаками. В голове вертятся остроты, которыми можно было бы забросать Ноа, но я молчу и только крепче стискиваю зубы.

Кай смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и я вижу в его глазах озабоченность. Он покусывает губу и как будто пытается решить, утешать меня или нет. А потом вдруг поступает совершенно неожиданно и вместо того, чтобы утешать меня, защищает. Кай поворачивается, смотрит на Ноа и, не повышая голоса, говорит:

– Не думаю, что ей хочется ловить твои шарики.

Смех обрывается, и вместе с Ноа умолкает весь класс. Он сидит на краю стола, сердито пыхтит, раздувая ноздри, и пристально смотрит на Кая.

– А ты кто такой?

– Линейный из той команды, что надрала вам задницу в прошлый уик-энд, – с улыбочкой отвечает Кай, и я вижу, как меняются лица моих одноклассников, до которых только теперь начинает доходить, что Кай не просто новенький, а еще и парень из Уэстервилль-Сентрал. Как и я, они, наверно, задаются вопросом: что здесь делает чужак.

– Знаешь, перед ней выставляться крутым лишнее, – ворчит Ноа и, опустившись на стул, смотрит с ненавистью на меня. – Не напрягайся. Просто попроси – она все подбирает, что шевелится.

– Тишина, пожалуйста! – говорит мисс Андерсон и хлопает в ладоши. Все поворачиваются к ней и затихают, а она начинает урок с того самого места, на котором остановилась в пятницу.

В пятницу все было по-другому. Я сидела за задним столом, обсуждала с Ноа предстоящую вечеринку у Мэдди Роуми, представляла, какие будут напитки и какая музыка и как я буду петь, а потом целоваться с Харрисоном Бойдом. Откуда мне было знать, что вечеринка станет началом конца Ванессы Мерфи.

На протяжении всего урока пытаюсь перехватить взгляд Кая, но он делает вид, что полностью увлечен рассказом мисс Андерсон, и не отвлекается, а только грызет ручку, как накануне в библиотеке. В отличие от него я сосредоточиться не могу. Сижу парализованная страхом, что Ноа отпустит в мой адрес еще какую-нибудь гадкую шуточку. К счастью, урок проходит и заканчивается спокойно, все тянутся к двери, а я остаюсь на месте. Кай неторопливо складывает книги, и мы оба ждем, когда класс опустеет, чтобы поговорить о наших делах.

Ноа снова напоминает о себе и, проходя между мной и Каем, нарочно задевает его плечом, окидывает оценивающим взглядом и улыбается мне.

– Сама напросилась, – ухмыляется он и выходит.

Я смотрю ему вслед. В голову лезут вчерашние мысли. Если бы я не пошла на ту вечеринку… Если бы не связалась с Харрисоном… Если бы не выпила лишнего и сказала ему убрать телефон… Если бы жила не так, как жила, ничего этого не случилось бы. Но я сделала все то, что сделала, и жила так, как мне хотелось. И что же? Неужели мне теперь до конца дней стыдиться из-за того, что я повеселилась с парнем, который мне нравился? Похоже, все именно так и думают.

Наконец все, включая мисс Андерсон, выходят из класса, и я поворачиваюсь к Каю. Смотрю на него бесстрастно.

– Зачем ты это сделал?

– Ну, ты же молчала. – Он снимает бейсболку, проводит ладонью по волосам и снова надевает бейсболку. Козырьком назад. – Вот я и не сдержался. Очень уж хотелось уколоть игрочишку-«северного».

– На случай, если забыл, напоминаю – ты и сам теперь «северный».

– Кровь во мне та же, Несси. Центровая. – Он прижимает к груди кулак и жмурится. Потом открывает глаза, улыбается и, понизив голос, говорит: – Надеюсь, ты свободна после занятий, потому что нам нужно остаться. Задача следующая: проникнуть в раздевалку и стащить телефон. Будь готова. И давай без соплей, без этого нытья про то, что тебе так жаль. Неужели ты и вправду позволишь этим придуркам оскорблять тебя? Защищайся, Ванесса. Отвечай ударом на удар.

Я смотрю на него удивленно – не привыкла к такому обращению.

– Ванесса?

– Я больше не буду обращаться к тебе как к партнеру. – Кай наклоняется, осторожно берет меня за подбородок и, наклонив голову набок, смотрит в глаза. У него это получается так нежно и заботливо, что я забываю дышать. – Буду обращаться как к другу. И вот что я тебе, как другу, говорю: выше голову, и вперед. – Он ободряюще кивает, как будто и в самом деле верит, что у меня хватит сил вытерпеть все мучения и издевательства, а потом сует книги под мышку и идет к двери.

Я с усилием сглатываю, смотрю ему в спину и, подняв руку, провожу пальцем по подбородку, там, где остался его след.