Текст книги "Сними обувь твою"

Глава III

Первые крохи утешения он получил от леди Мерием. Когда на следующий день он зашел к ней сообщить о своей помолвке, ее радость была так искренна, что его настроение немного поднялось. Она откровенно призналась, что очень тревожилась, но теперь он ее успокоил: скоро Беатриса будет под надежной защитой. За него она тоже рада: девушка, которая была такой преданной дочерью, несомненно будет хорошей женой.

В этом он не сомневается, сказал Генри, но будет ли она счастлива – другой вопрос. Он опасается, не потому ли она приняла его предложение, что ее к этому принудили.

Как подобная мысль могла прийти ему в голову?

Он попытался объяснить. Но он не умел объяснять, а она еще меньше умела понимать. До нее дошло только одно: молодой человек обижен, потому что девушка не выказала достаточного восторга. В ее голосе зазвучал оттенок доброжелательной снисходительности, который был так хорошо знаком ему по Уорикширу.

– Не забывайте, что Беатрису воспитывал отец, который, если бы не его несчастье, давно уже был бы послом. Девушки ее круга не выказывают открыто свои чувства после столь непродолжительного знакомства.

Она сделала презрительную гримасу и прибавила:

– Неужели избыток скромности – такой уж непростительный недостаток для девятнадцатилетней девушки?

В другое время Генри, возможно, и не стерпел бы подобного щелчка по носу. Но теперь он был слишком встревожен, чтобы обижаться на то, что на него смотрят сверху вниз. Он снова пустился в бессвязные объяснения, и выражение сдержанной надменности, появившееся было на пухлом лице старой дамы, сменилось добродушием, которое шло ей гораздо больше. Услышав о встрече в лесу, она всплеснула толстыми руками, пальцы которых были унизаны кольцами.

– Но, мой милый, нельзя же так пугать молоденькую девушку. Прятаться за деревом в пустынном месте! Бедняжка, наверное, приняла вас за бродягу с дубиной. И вы еще хотите, чтобы она через пять минут стала веселой и оживленной.

Генри был полон раскаяния. Да, теперь он понимает, что поступил опрометчиво, и очень сожалеет. Но ведь этим нельзя объяснить ее равнодушие к выбору кольца. Он продолжал свой рассказ. Когда он дошел до случая с сапфиром, леди Мерием засмеялась.

– Ох, уж эта мне Дора и ее глаза! И как похоже на Беатрису – ничего не хотеть. Истинная дочь своего отца!

Она потрепала его по руке.

– Вы оба просто младенцы. Ну, а теперь отправляйтесь покупать кольцо, какое вам понравится. Она будет ценить его за то, что это ваш подарок, а не за камень.

Он ушел от нее утешенный и после долгих колебаний выбрал наконец кольцо с бриллиантом, которое было ему не совсем по карману. Временное уменьшение счета в банке само по себе не страшно, но ведь предстоят еще значительные расходы. Надо заново отделать дом, чтобы достойно принять ее; надо будет оплатить брачный контракт; супруги Карстейрс, вероятно, найдут лазейку, чтобы уклониться от оплаты своей доли свадебных расходов; и ему уже ясно дали понять, что он должен свозить Беатрису в Париж по крайней мере на месяц. Может быть, лучше было потратить на кольцо только пятьдесят гиней?

Нет, то кольцо было бы слишком дешево для такой изумительной руки. Прелесть лица Беатрисы то вспыхивала, то угасала, но ее руки всегда оставались прекрасными – прекрасными, как руки величественной красавицы на портрете, который висел в гостиной в Кейтереме, – ее бабушки или прабабушки. Кроме того, свадьбу можно устроить поскромней, да и медовый месяц тоже. Беатриса поймет; она не захочет, чтобы он рубил старый лес или нарушил обещание, которое дал умирающему отцу, – всегда жить по средствам и не залезать в долги. Года два им придется немного экономить. Но раз уж он так дорого заплатил за кольцо, пусть оно и ему доставит удовольствие. Он хоть на минуту останется с Беатрисой наедине. Жадные глаза не будут глядеть на кольцо, прикидывая цену, – уж об этом-то он позаботится!

На этот раз ему повезло: он застал ее в саду, и она была одна.

– Пойдемте в библиотеку, – сказал он, – я хочу вам кое-что показать.

Она молча открыла футляр и так долго и внимательно смотрела на кольцо, что он испугался.

– Оно вам не нравится?

– Очень нравится. Оно прекрасно. Но… – Она подняла на него глаза. – Генри… пожалуйста, не считайте, что вы должны покупать мне дорогие подарки. Мне… они не нужны… правда, не нужны…

В первый раз он видел на ее лице такое выражение, словно она собирается заплакать.

– Но, дорогая, каждой девушке нужно хорошее обручальное кольцо. Ведь это бывает раз в жизни.

– Да, но… Генри, они говорили вам? У меня мало денег.

– Ну и что же? Нам хватит и моих. Разве вам так много нужно на булавки?

– Ах, дело не в этом! Тех денег, которые я получу, когда стану совершеннолетней, мне, наверное, хватит на платья. Но за мной ничего не дают. Если вы об этом знаете, то…

Неужели она думает, что он охотится за приданым? Пожалуй, самое правильное будет обратить все в шутку. Он засмеялся:

– Не огорчайтесь. Мне нужны вы.

Что он такого сказал? Почему у нее стало такое лицо? Почти безобразное.

Она протянула левую руку, чтобы он надел ей кольцо. Но когда он попытался поцеловать ее, она отшатнулась, отталкивая его обеими руками.

– Нет, нет!

Потом она овладела собой.

– Простите, Генри, я не хотела… Да, поцелуйте меня.

Но ему уже совсем не хотелось целоваться. Он поглядел на нее, растерянно хмурясь.

– Послушайте, Беатриса. Вы уверены, что любите меня? Я не хочу жениться на девушке против ее воли. Если вас кто-нибудь заставляет…

– Нет, Генри, меня никто не заставляет.

– Это правда? Если ваша мать или… кто-нибудь еще настаивает, чтобы вы…

– Разумеется, они настаивают, но это не имеет никакого значения. Они не могли бы меня заставить, если бы я сама не хотела.

Она медленно подняла на него глаза.

– Я… я рада, что нужна вам. Я сделаю все, чтобы вы не пожалели. Просто это… немного неожиданно. Я скоро привыкну.

Последовал первый поцелуй, если это можно было назвать поцелуем. Потом они вышли из библиотеки и увидели, что их ожидает все семейство. Элси жаждала поскорее увидеть кольцо и просто места себе не находила от нетерпения.

– Ты его привез? Покажи! Ох, какая прелесть! Ну, Би, теперь ты должна выбросить засохшие цветы, которые тебе подарил тот, другой, раз Генри привез тебе такое кольцо.

– Какие цветы? – резко спросила миссис Карстейрс.

– Ну, цветы… или письма, а может, еще что-нибудь. Во всяком случае, Би что-то прячет за корсетом, а по ночам кладет под подушку, – я сама видела. Да, Би, видела! Ты думала, что я сплю…

– Придержи язык, Элси, – сердито перебил Карстейрс.

Беатриса отвернулась и молча вышла из комнаты.

Немного позже миссис Карстейрс подошла к Генри.

– Мой дорогой, я боюсь, что наша плутовка Элси сегодня утром вас расстроила. Она всегда шалит и не может обойтись без шуток. Не ревнуйте; кроме вас, Беатрисе еще не нравился ни один мужчина. Я догадываюсь, что это: медальон с портретом ее отца. После его смерти он исчез, и мне не хотелось расспрашивать бедную девочку, хотя я с самого начала знала, что медальон у нее. Вы знаете, как она любила отца. Но, может бить, вы подумали…

Генри вне себя от ярости перебил ее:

– Я ничего подобного не думал! Я сам знаю, что Беатриса не из тех девушек, которые способны носить кольцо одного человека и прятать в своей постели письма другого. Раз уж вы спрашиваете, я скажу, что я думаю: по-моему, Элси заслуживает хорошей порки, и я сам готов отшлепать ее как следует. Я не считаю, что подобные шутки приличны для девочки, которая только-только вышла из детской.

Он ушел совершенно взбешенный. Еще минута, и он высказал бы этой женщине все, что о ней думает. Она смеет уверять его, как будто он сам не уверен…

А уверен ли он? Он был совершенно уверен, что Беатриса не сделала ничего постыдного. Но как знать – вдруг она тайно оплакивает первую любовь, которая увяла, не успев расцвести? Это объяснило бы многое…

Чепуха! Портрет ее отца – и больше ничего.

Как только ему удалось застать ее одну, он заговорил о свадебном путешествии. Ему не хотелось бы, объяснил он, выходить из бюджета, потому что тогда придется тратить деньги, которые его отец отложил для непредвиденных починок на фермах или на случай болезней среди арендаторов, – хорошие арендаторы заслуживают хорошего хозяина. Если бы вместо Парижа они съездили на какой-нибудь ближний курорт, это обошлось бы гораздо дешевле. Он слышал о прекрасной гостинице в приморском городе Брайтхелмстоне, который считается приятным и здоровым местом. Ее очень огорчит, если они пока отложат поездку в Париж?

Конечно нет, и она хочет, чтобы свадьба была поскромней.

Потом он задал ей еще один вопрос: не обидится ли она, если он теперь же уедет в Бартон, чтобы все приготовить? Он так долго не был дома, что его присутствие там, вероятно, необходимо. Он вернется первого сентября. И тогда, как только будет готово ее приданое, можно будет сделать оглашение.

Разумеется, пусть он поступает, как сочтет нужным. Это было все, что она сказала, но облегчение, которое она почувствовала при мысли о его отъезде, было до боли очевидным. Тем не менее он тоже почувствовал облегчение. Теперь, когда она наконец надела его кольцо, эти гарпии на некоторое время успокоятся и не будут ее мучить; а чем дольше он задержится в Бартоне, тем меньше будет у Карстейрса возможностей выманивать у него деньги. Кроме того, у этой странной застенчивой девушки будет время свыкнуться с мыслью о замужестве.

Дома у него оказалось столько дел, что ему некогда было раздумывать о том, что хранится у нее под подушкой, хотя, впрочем, все это, может быть, просто злокозненное воображение ее сестры. Ее чрезмерная скромность тоже перестала его тревожить. В конце концов что здесь удивительного? Какой девушке понравится, если ее навязывают, – пусть даже человеку, которого она любит? Когда они поженятся и он увезет ее из этого отвратительного дома, все будет по-другому.

Из Бартона он иногда отваживался посылать ей маленькие подарки. Ее ответные письма содержали только выражения благодарности и уверения, что она здорова и ни в чем не нуждается.

Вернувшись в Лондон, он в тот же вечер поехал в Кейтерем с брачным контрактом в кармане. К счастью, там не оказалось никаких неприятных гостей – только незнакомый молодой человек необычайно привлекательной наружности, с мягким голосом и очень похожий на Беатрису.

Миссис Карстейрс и ее муж были чем-то встревожены.

– Мой сын, Уолтер Риверс, – сказала она. – Он неожиданно приехал вчера из Португалии в короткий отпуск. Мы так рады, что он здесь.

Ну, кажется, среди родственников его жены нашелся хоть один, которого можно будет, не краснея, представить уорикширскому обществу. Немножко женоподобный, правда, – наверное, такой же книжный червь, как и его отец. Побольше мужественности ему не помешало бы, но это по крайней мере джентльмен. Генри почувствовал облегчение.

– Надеюсь, вы сможете задержаться до нашей свадьбы? – спросил он.

– Я должен уехать в четверг.

– Как! Неужели в следующий четверг?

– Да. К сожалению, я могу пробыть в Англии только неделю.

Генри был поражен. Стоило ли приезжать из Португалии на одну неделю?

– Ужасно мало, не правда ли? – сказала миссис Карстейрс. – Но такова уж судьба дипломата: никогда ничего нельзя знать заранее.

Вскоре она приказала Элси идти спать и после обычных пререканий выпроводила ее наверх. Затем она повернулась к Генри.

– Мы хотели спросить вас, может быть, вы согласитесь поторопиться со свадьбой? Для того чтобы Уолтер мог быть посаженым отцом милочки Беатрисы. Ведь вы понимаете, он теперь глава семьи Риверс…

– Но ведь он уезжает в четверг.

– Да, конечно, это несколько неожиданно, но Уолтер очень хочет присутствовать при церемонии. Беатриса не огорчится, если ее приданое будет еще не совсем готово. Не так ли, дорогая?

– Да, – сказала Беатриса. Она сидела, опустив голову, и не принимала никакого участия в разговоре.

Ее мать торопливо продолжала:

– Мы успеем приготовить простенькое подвенечное платье… ведь вы и сами говорили, что предпочли бы свадьбу поскромнее.

– Но это же невозможно! Только на оглашение потребуется три недели.

– Если взять специальное разрешение…

Генри нахмурился. Они ведь не убегают в Гретна-Грин. В уорикширском обществе так не принято.

– Отчасти это ради Элси, – добавила миссис Карстейрс. – Она уезжает с Уолтером, а мы обещали ей, что она будет подружкой. Бедняжечка будет так разочарована!

Генри хмурился все сильнее. Ему лгали – сейчас или прежде, – а он ненавидел ложь.

– Элси только что мне сказала, – ответил он, – что она через неделю уезжает погостить к подруге в Эпсом.

– Она еще ничего не знает; это было решено только час тому назад. Мы скажем ей обо всем завтра.

– О чем именно?

– Мы отдаем ее во французский пансион. Уолтер считает, что она уже слишком большая, чтобы заниматься с мисс Смизерс, и… и что ей следует усовершенствоваться во французском языке. К счастью, он возвращается через Париж и сможет отвезти ее туда и оставить…

– В Париже, этого ребенка? С кем?

– Уолтер подыскал для нее превосходный пансион; он навел справки через английское посольство. Супруга посла очень любезно предложила свои услуги. Все так удачно складывается.

Генри посмотрел на Уолтера. Что за человек этот изнеженный юноша, который как снег на голову является из Португалии и решает все за всех? Посмотреть на него – тише воды, ниже травы, но это не помешало ему единым махом устроить свадьбу одной сестры, отдать в пансион другую и по дороге заручиться помощью незнакомой дамы, прежде чем он соизволил сообщить матери свои планы.

Уолтер встал.

– Я хочу пройтись. Не составите ли вы мне компанию?

Когда они отошли от дома, он повернулся к Генри.

– Могу я говорить с вами откровенно?

Генри, у которого к этому времени уже голова шла кругом, осторожно ответил, что будет очень рад. Но Уолтер, казалось, вдруг утратил дар речи.

– Мне кажется, – начал он наконец, – вы уже довольно близко познакомились с мужем моей матери?

– Ближе, чем мне хотелось бы, – пробормотал Генри. Раз уж дело дошло до откровенности, он тоже умеет быть откровенным.

– Во всяком случае, достаточно, чтобы понять, насколько этот дом теперь – неподходящее место для двух молоденьких девушек?

Генри угрюмо кивнул. Это по крайней мере прямой разговор.

– Вы можете себе представить, как я беспокоился о сестрах с тех пор, как умер мой отец? Ведь Португалия очень далеко. Затем я узнал о втором браке моей матери… Я попросил отпуск, но мне отказали. Я чувствовал, что не могу объяснить всего. Она же… моя мать, вы понимаете?

– Понимаю, – сказал Генри.

– Тогда я написал нашему поверенному, мистеру Уинтропу, прося его навести справки о Карстейрсе. На это потребовалось много времени. Когда наконец они были собраны… они оказались малоутешительными. Оказалось, что прошлой зимой родственники окончательно отреклись от него. Тогда его кредиторы дали ему сорок восемь часов, чтобы расплатиться с долгами. Это означало Маршалси. В тот же день он сделал предложение моей матери. У нее были кое-какие собственные деньги – немного, но достаточно, чтобы на время выручить его. Мистер Уинтроп написал, что он узнал о случившемся, только когда они пришли в его контору с брачным свидетельством и потребовали еще денег. Видимо, они оба полагали, что мама может продать часть имущества Риверсов. Когда он объяснил, что согласно условиям завещания ничто, кроме коллекции редкостей, собранной моим дедом, не может быть отчуждено, она впала в истерику, а Карстейрс разразился бранью. Он жаловался, что его «обманом женили на старухе». Мистер Уинтроп не стал сообщать мне остальные его выражения. В конце концов он предложил им оставить его контору. Позже моя мать пришла к нему одна, чтобы извиниться. Она горько плакала. Я написал леди Мерием – она моя крестная – и попросил ее приглядеть за девочками.

«Вот отчего вспомнили обо мне», – подумал Генри.

– Потом я получил еще несколько писем – положение было тревожным. А потом несколько строчек от Беатрисы, которая писала, что боится за Элси, и умоляла меня приехать как можно скорее. Вы бы поняли почему, если бы видели Элси год назад. Когда умер отец, она была милой благовоспитанной девочкой. О себе Беатриса ничего не писала, но нетрудно было догадаться, что она очень несчастна. Затем от матери пришло радостное письмо с сообщением, что Би выходит замуж за джентльмена, с которым она знакома меньше двух недель. Сначала я решил, что вы – один из знакомых Карстейрса. Как бы вы поступили на моем месте?

– Сбежал бы, – сказал Генри, – если бы не удалось получить отпуск.

– Вот именно. К счастью, посол дал мне отпуск по семейным обстоятельствам и письма к влиятельным лицам в Париже и Лондоне – на случай если придется применить крутые меры.

– Вы не теряли времени.

– У меня его просто не было; я не знал, что с Беатрисой. Вы можете себе представить, какое облегчение я почувствовал, когда моя крестная сказала мне вчера, что это она познакомила вас с Беатрисой.

– Вы виделись с ней?

– Да, и с мистером Уинтропом тоже. Она сказала мне, что ее сестра знает вас с детства и очень высокого мнения о вас.

– Я учился вместе с младшими Денверсами.

– Да, она упомянула об этом. Так вот, хотите вы помочь мне? Я… не думаю, что для моей матери можно что-нибудь сделать, по крайней мере сейчас. Я говорил с ней… Подробности, вероятно, вам не нужны. Она… не хочет расстаться с ним, а он не уйдет, пока у нее есть хоть какие-нибудь деньги.

– А припугнуть его нельзя?

– Я сделал, что мог; в дела девочек он вмешиваться не будет. Нам нужно удалить их из этого дома прежде, чем я уеду. Взяв специальное разрешение, вы сможете увезти Беатрису тогда же, когда я заберу Элси. Вы согласны?

– Да.

– Ну так давайте завтра же поедем в Лондон и все устроим. Спасибо, Телфорд.

Они обменялись рукопожатием и повернули к дому.

– Еще одно, – сказал Уолтер, останавливаясь под фонарем на крыльце. – Сестра говорила, что боится, не занимали ли у вас… Пожалуйста, не давайте больше. Моя мать, конечно, не хочет вас обманывать, но… – Он мучительно покраснел.

– Не беспокойтесь, – сказал Генри, – я одолжил не больше, чем могу позволить себе потерять, и не ей, а Карстейрсу.

– Беатриса очень расстроена. Она надеется, что вы позволите мне возвратить вам этот долг.

– Нет, нет. Пусть она считает, что это плата за мой стол и постель.

Они вошли в дом. Карстейрс, угрюмо хмурясь, читал вслух длинный список, ставя кое-где галочки, а его жена, нервно посмеиваясь, вставляла замечания. Беатриса, которая сидела, разглядывая свои стиснутые на коленях руки, не подняла глаз, когда вошли молодые люди. Они сели и стали слушать.

– Минуточку, Уолтер, – сказала миссис Карстейрс. – Мы просматриваем список редкостей и безделушек, чтобы решить, какие из них мои и какие она возьмет с собой. Две китайские статуэтки из слоновой кости. Беатриса, ты помнишь? Мне кажется, они мои, не так ли?

– Хорошо, мама.

– Что дальше, Джек?

– Большая нефритовая чаша.

– Ах да. Она тоже из Китая.

– Конечно, возьмите ее, мама.

Перечисление продолжалось: золото, горный хрусталь, слоновая кость, малахит, бериллы, статуэтки, мозаика, вышивки… В свое время редкостей, по-видимому, было немало, но в доме Генри их почти не видел. Скорее всего большая часть коллекции существовала теперь только на бумаге; половина предметов уже давно отправилась к аукционистам и ростовщикам, остальным в ближайшем будущем предстоял тот же путь. Судя по всему, Беатриса принесет ему в приданое только то, что будет на ней. Впрочем, какое это имеет значение? Он подарит ей новые безделушки. Уолтер не отрываясь глядел в пол. Его уши горели.

– С этим все, – сказал Карстейрс. – Теперь картины. «Портрет высокородной Доры Понсефоут». Эта, конечно, останется здесь.

Вслед за миссис Карстейрс Генри посмотрел на портрет в золоченой раме – она в восемнадцать лет. Кроме этой, в комнате была еще только одна картина, хотя грязноватое пятно на стене показывало, что не так давно здесь висела третья.

Белый муслин, голубые ленты, ребячливая улыбка; а вот и обручальное кольцо с сапфиром, которого больше нет на ее руке. Право, можно простить ее тщеславные воспоминания о былой красоте – она, кажется, была на редкость хорошенькой. Но все равно он рад, что Беатриса не унаследовала эту бело-розовую прелесть, – она плохо сохраняется.

– «Портрет маркизы де Файо» кисти Лели. Он, разумеется, тоже остается.

– Разумеется, – сказала Беатриса.

Портрет со знаменитой подписью висел на противоположной стене. Когда Генри впервые вошел в эту комнату, он сразу же обратил на него внимание и с тех пор часто пытался понять, почему он напоминает ему Беатрису, хотя сходства никакого нет. На нем была изображена женщина, скорее всего иностранка, с большими темными глазами. Она была пышно одета; в пудреных волосах сверкали драгоценные камни; в белой руке она держала розу. Да, руки похожи – такие же изящные, и в то же время сильные и ловкие; но лицо совсем другое. У Беатрисы, слава богу, нет и следа этой пугающей, властной красоты, этого эффектного контраста угольно-черных ресниц и алебастровой кожи. Ее краски скромны, как у мышки. Кроме того, овал лица на портрете совсем другой, глаза посажены ближе, и рот тоже непохож. И все-таки… эта улыбка в лесу…

– Кто это? – шепотом спросил он Уолтера.

– Бабушка моего отца, француженка… ужасная женщина. Портрет был написан вскоре после ее приезда в Англию, до того, как мой прадед на ней женился.

Генри передернуло. Француженка! Неудивительно, что она с первого взгляда внушила ему отвращение, несмотря на все ее прелести. Нет, сходства нет ни малейшего. И если приглядеться, то видно, что она вовсе и не красавица. Но все-таки в ней что-то есть… Когда он снова взглянул на портрет очаровательной, как дрезденская фарфоровая пастушка, мисс Понсефоут, даже его неискушенному взгляду стало ясно, насколько она проигрывает при сравнении.

– Вот и все, если не ошибаюсь, – с облегчением сказала миссис Карстейрс. – Может быть, тебе хочется взять что-нибудь на память, дорогая моя?..

– Нет, спасибо, мама.

Миссис Карстейрс начала складывать список.

– Дора, – сказал ее муж.

Она бросила на него быстрый взгляд и провела платком по губам.

– Да… еще одно. Ты помнишь миниатюру твоего отца в золотом медальоне с бриллиантом? Я… мне кажется, что она у тебя. Я об этом не заговаривала, пока ты жила здесь, но теперь, я думаю, тебе следует вернуть ее мне.

– Она не может этого сделать, – сказал Уолтер. – Медальон в Лиссабоне. – Он по-прежнему глядел в пол.

– Ах, вот как? Я… я не знала.

– Отец подарил миниатюру ему, – сказала Беатриса. – Я выбрала портрет углем. Это было, когда он умирал. Он хотел, чтобы эти два портрета были у нас. Я думала, что вы об этом знаете.

– Нет, я не знала… Конечно, Уолтер, если ты убежден, что отец действительно подарил его тебе…

– Не понимаю, как это может быть, – сказал Карстейрс. – Насколько мне известно, медальон принадлежал тебе, Дора.

Она облизала пересохшие губы.

– Ну… да, мне казалось… Но это было так давно. Я… Я точно помню, как выбирала этот бриллиант.

Уолтер поднял голову и посмотрел на мать. Когда он заговорил, голос его был холоден и негромок, как у его сестры:

– Если вы хотите получить бриллиант, мама, я с удовольствием прикажу вынуть его для вас из оправы. Но, с вашего разрешения, я хотел бы сохранить миниатюру. Она не имеет никакой ценности.

Он встал.

– Если вы извините меня, я пойду спать; мне предстоит трудный день. Доброй ночи. До завтра, Телфорд.

Так, значит, у этого юноши есть характер. У Генри мелькнула мысль, что ему, возможно, еще доведется увидеть в таком гневе и Беатрису. И какая сдержанность, – что было еще страшнее.

А впрочем, неудивительно: кто угодно вышел бы из себя. Беатриса продолжала молчать. Наверное, она боится новых пререканий из-за золотой цепочки или жемчужной запонки отца – из-за того, к чему бедная одинокая девочка по ночам прижимается щекой.