Текст книги "Прекрасные дьяволы"

5. Уиллоу

Двое полицейских, вошедшие в комнату первыми, встают, и один из них кивает мне.

– Спасибо, что уделили время, мисс Хейз, – говорит он. – Мы позвоним вашей бабушке.

Они выходят, оставляя меня ненадолго одну. Прежде чем я успеваю разобраться в бушующих во мне клубке мыслей и эмоций, входит медсестра. Она доливает воду и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь.

– Эм, нет. Спасибо. – Я качаю головой.

– Хорошо. Вас скоро выпишут, – говорит она.

Я почти не слышу ее, просто молча киваю, рассеянно теребя одеяло на кровати.

У меня есть бабушка.

Не приемная мать, – женщина, которая, казалось, никогда по-настоящему не понимала, что вообще значит слово «мать». Не просто кто-то, кто использовал меня в своих целях больше, чем заботился обо мне. Нет, настоящий родственник, связанный со мной кровными узами.

Я продолжаю возвращаться к этой мысли снова и снова. Это были чертовски ужасные двенадцать часов. Я то и дело металась от одного кошмара к другому, и этот единственный факт стал для меня якорем. Я храню его близко к сердцу, будто он в данный момент может помочь мне удержаться на плаву в хаосе моей жизни.

Я всегда чувствовала себя одинокой. Всегда была одна – работала, кое-как перебивалась, копила деньги. Мисти обманывала меня, и каждый раз, когда она совершала нечто дерьмовое, я пыталась начать все сначала. Затем, с братьями Ворониными, что-то изменилось. Правда, ненадолго. Мне казалось, будто я нашла место, к которому теперь смогу по-настоящему принадлежать… пока не поняла, что я для них никто.

Просто еще одно развлечение.

Та, кого они могли бы использовать.

Но теперь у меня появилось что-то наподобие семьи. О чем я всегда и мечтала.

Я помню момент в детстве, когда я лежала в постели после очередного эпического провала Мисти и мечтала о том, что однажды появится кто-то из членов моей настоящей семьи и заберет меня.

Когда я стала старше, начала понимать, что этого, вероятно, никогда не случится, но в глубине души надеялась, что где-то там есть кто-то еще. Дядя. Кузен. Хоть кто-то. Конечно, у моих родителей была какая-то семья, и, возможно, они все еще живы и хотели бы знать, что со мной случилось.

Но никто так и не пришел, а у меня не было достаточной информации о том, кем я была до пожара, чтобы выяснить, как связаться с предполагаемой родней. Так что я оставалась одна.

Но теперь… все изменилось в мгновение ока.

Проходит час или около того, и я слегка вздрагиваю, когда раздается еще один стук в дверь.

– Войдите, – говорю я. Дверь открывается, входит один из полицейских и пожилая женщина.

– Мисс Хейз, – говорит полицейский, слегка улыбаясь и жестом приглашая женщину войти. – Это Оливия Стэнтон. Ваша бабушка.

Я резко втягиваю воздух, уставившись на нее. Женщина на мгновение замирает в дверном проеме, изучая меня так же, как я – ее.

Волосы у нее по большей части седые, но мне интересно, были ли они когда-то светлыми, как у меня. Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь увидеть в нем что-нибудь от себя. Наши носы похожи, а в ее подбородке есть нечто, что напоминает мне мой собственный.

Оливия выглядит ошеломленной. Она несколько раз моргает, глядя на меня, затем заходит в палату и подходит ближе.

– Кертис, – тихо произносит она.

Я хмурюсь в замешательстве.

– Что?

– Мой сын, – поясняет она, протягивая руку, чтобы смахнуть слезинку, скатившуюся из глаз. – Я вижу в тебе так много от моего сына. Это… это правда ты.

Кертис. Мой отец.

Даже не знаю, как относиться к тому, что я наконец-то узнала имя своего отца после стольких лет. Или к тому, что эта женщина реально здесь. Я чувствую себя неловко, не знаю, что сказать или как себя вести. Когда я была ребенком, я представляла, как брошусь в объятия давно потерянного члена семьи и почувствую себя в безопасности и счастливой, но, очевидно, сейчас я этого сделать не могу.

Я просто… Мне так непривычно видеть ее здесь. Смотреть в мягкие карие глаза женщины, вырастившей моего отца. Знавшей мою семью. Она и есть моя семья.

Полицейский, который привел ее, выходит, закрывая за собой дверь, а Оливия садится рядом с моей кроватью и нежно берет меня за руку. Ее ладонь теплая и сухая, кожа немного морщинистая от возраста. На пальцах у нее пара колец, и они приятные на ощупь.

– Эм… – Я колеблюсь, заикаясь, потому что знаю, что теперь моя очередь говорить. – Я Уиллоу.

Оливия улыбается, в уголках ее блестящих от слез глаз появляются морщинки.

– Передать не могу, как я рада познакомиться с тобой, Уиллоу. Твоя мама назвала тебя Розалин, но, конечно, я буду называть тебя тем именем, к которому ты привыкла.

Ну вот, еще одна шокирующая новость. У меня было другое имя. Трудно представить себя кем-то другим, кроме Уиллоу Хейз, но вполне логично, что раньше я была кем-то другим.

– Можете… можете рассказать мне, что со мной случилось? – спрашиваю я ее. – Я не знаю правды. Только предполагала, что мои родители погибли при пожаре, но…

Я замолкаю, и Оливия кивает.

– Конечно. Ты пропала, когда была еще малышкой. Твоя мать погибла при пожаре, и во всем этом хаосе потерялась и ты. Мы не были уверены, было ли это похищение, несчастный случай или что-то еще. Твой отец умер примерно через год после этого. – Она с тихим вздохом опускает взгляд на колени. – Думаю, из-за разбитого сердца. Он слишком много потерял.

Сердце сжимается, грудь переполняют эмоции. Я совсем не помню своего отца, но думать о том, что он остался один, потеряв всю семью, так грустно. Он хотел отыскать меня, но не вышло, и это, должно быть, причинило ему еще больше страданий.

– Его отец – мой муж – умер несколько лет назад, – продолжает Оливия. – Я бы хотела, чтобы он дожил до этого момента и узнал бы, что ты жива.

Я хочу еще о многом спросить. Хочу знать все о своих родителях. Все о жизни, которая была у нас до пожара, и о том, что случилось после. Но я даже не знаю, с чего начать, или как задавать эти вопросы, или даже уместно ли их задавать.

Прежде чем я успеваю что‐либо сообразить, входит медсестра и одаривает меня деловой улыбкой.

– Вы можете быть свободны, мисс Хейз, – говорит она. – С вами все в порядке. В ближайшие несколько дней не перетруждайте себя, и если возникнут какие-либо осложнения, пожалуйста, без колебаний звоните или приходите в отделение неотложной помощи. Вам через многое пришлось пройти.

Я киваю и благодарю ее, ожидая, пока она уйдет, а после начинаю медленно выбираться из постели. Мою старую, изорванную в клочья одежду забрали, оставив меня в простых спортивных штанах и футболке с логотипом больницы.

Я захожу в ванную, чтобы переодеться из больничной одежды, а затем возвращаюсь в палату и вижу, что Оливия все еще сидит на стуле у кровати.

– Э-э, думаю… Мне пора домой, – говорю я ей, неловко переминаясь с ноги на ногу. Мне не терпится выбраться из этой больницы, но я пока не хочу с ней прощаться. Да и как это сделать не знаю. Понятия не имею, как вести себя с ней.

– А где ты живешь? – спрашивает бабушка, хмуря брови. – В полиции мне сказали, что тебя удочерили, когда ты была совсем маленькой. Ты живешь со своей семьей?

Внутренности скручиваются, когда я слышу, как бабушка называет Мисти моей семьей. Но я просто качаю головой.

– Нет, в своей квартире.

Честно говоря, странно думать об этом месте как о доме. Я не была там с тех пор, как братья Воронины ворвались ко мне и заставили переехать к ним, и я даже не вспоминала о ней, пока жила у них на складе. Но теперь эта квартира – все, что у меня есть.

Оливия говорит что-то еще, и мне требуется секунда, чтобы понять, что она спрашивает, где находится моя квартира.

– О, в комплексе «Лейквью Террас», – отвечаю я. Довольно забавное название, учитывая, что рядом с моим домом нет ни озер, ни террас.

Судя по выражению лица Оливии, она понятия не имеет, где это, поэтому я рассказываю о нескольких располагающихся рядом достопримечательностях и ближайших улицах. Ее глаза немного расширяются, и она поднимается на ноги.

– Уиллоу… – запинаясь, произносит она, переплетая пальцы. – Меньше всего мне хотелось бы указывать, как тебе жить, впервые появившись в твоей жизни, но это не самое лучшее место. Я не хочу, чтобы ты возвращалась туда одна. Особенно после того, как на тебя напали.

Часть меня хочет сказать ей, что по этому поводу можно не волноваться. После смерти Ильи не похоже, что кто-то еще станет меня преследовать. Но нужно учитывать братьев Ворониных, и если они узнают, что я вернулась в свою старую квартиру, ничто не помешает им вломиться ко мне, как они, в общем-то, делают всегда.

– Я…

– Пожалуйста, – просит Оливия. – Давай я отвезу тебя к себе, останешься у меня. Только на одну ночь, чтобы ты могла поспать в безопасном месте. – Она слегка смеется, качая головой. – Ну, вообще-то уже утро, но тебе все равно нужно отдохнуть. Я не знаю всех подробностей, но, похоже, ты прошла через тяжелое испытание, моя дорогая.

Она и половины не знает.

От ее заботы у меня кружится голова. Но она права. Это была долгая ночь, и последнее, чего я сейчас хочу, – это оставаться одной.

– Хорошо, – говорю я ей. – Спасибо.

Бабушка улыбается, и в ее улыбке сквозит облегчение, как будто она не была уверена, приму я приглашение или нет. Это так… странно, что кто-то настолько рад моей компании. Но я слишком устала, чтобы разбираться в чувствах, поэтому, когда она выводит меня из палаты, я просто следую за ней.

Мы выходим на улицу, и я с удивлением замечаю, что небо в предрассветных розовых и оранжевых полосах. Сейчас и правда утро.

В голове не укладывается, что вся эта история с Ильей произошла всего несколько часов назад, а мой побег со склада братьев Ворониных вообще будто бы случился в прошлой жизни.

В каком-то смысле мне кажется, словно все это случилось с кем-то другим, а я, выходящая из больницы со своей бабушкой, – это совсем другой человек. Но поскольку мне все еще больно думать о зловещей троице, это определенно неправда.

– Уиллоу.

Этот низкий голос. Я замираю на месте и резко поднимаю голову.

Будто бы мысль о них каким-то магическим образом призвала их сюда. Братья Воронины пересекают больничную парковку, направляясь прямо ко мне и Оливии.

Я моргаю. Кожа горит, а потом становится ледяной.

Это они.

Здесь. Уже нашли меня.

Они втроем идут плечом к плечу, такие же опасно красивые и устрашающие, как всегда. На лице Рэнсома читается облегчение, лицо Виктора словно высечено из мрамора, а челюсть Мэлиса сжата так сильно, что желваки на его щеках вздулись.

Я застываю, сердце бешено колотится о ребра. Думаю, мне следовало ожидать, что, как только я вырвусь из рук Ильи, они смогут меня отыскать. Все, что нужно Вику, – это зацепка, и он способен будет выследить почти любого.

Но все равно это шок – видеть их здесь.

Мышцы напрягаются, дыхание перехватывает, и во мне вдруг просыпается инстинкт «бей или беги». Я понятия не имею, что делать или говорить в их присутствии. Всего несколько часов назад я планировала сбежать из Детройта и никогда не возвращаться. Чтобы больше не видеть их. Но вот они здесь, приближаются ко мне, быстро сокращая расстояние.

Оливия замечает их на мгновение позже меня и слегка отстраняется, выглядя встревоженной.

Не могу ее винить. В глазах постороннего они наверняка выглядят страшно. Они все крупные, в татуировках, и хотя Виктор не такой широкоплечий, как его брат-близнец, он выглядит так, будто при необходимости мог бы переломить человека пополам. Братья кажутся такими же опасными, какими и являются на самом деле. От них волнами исходит сила и уверенность.

Странно, что в какой-то момент у меня совершенно вылетело из головы, как я боялась их раньше. Конечно, я никогда не забывала, кто они и что из себя представляют, но начала чувствовать себя комфортно рядом с ними.

Теперь все в прошлом.

Отныне все, что я чувствую, – это тошноту и нервозность.

Все трое останавливаются в нескольких шагах от меня. Судя по их пристальным взглядам, я понимаю, что они ни за что не уйдут, не поговорив со мной. И последнее, чего я хочу, так это чтобы Оливию втянули в этот кошмар.

– Уиллоу, – шепчет бабушка, придвигаясь ближе ко мне. Она не сводит глаз с братьев, как будто не доверяет им настолько, чтобы отвести от них взгляд хоть на секунду. – Ты знаешь этих мужчин?

Кажется, она вот-вот вызовет копов, и да, наверное, в этом есть смысл. Она явно богата, судя по ее одежде, а братья выглядят как люди, которые без колебаний сделали бы ей больно, лишь бы отобрать то, что у нее есть.

– Да, – отвечаю я ей, отводя взгляд от троицы. – Мне, эм… просто нужно поговорить с ними наедине, если ты не возражаешь.

– О, конечно.

Оливия слегка кивает мне. В ее глазах все еще читается настороженность, но я все же отхожу от нее и приближаюсь к братьям. Бросаю на них взгляд, и мы отходим на небольшое расстояние к крытому участку больничной лужайки. С каждым шагом мое сердцебиение учащается, и к тому времени, когда мы останавливаемся и поворачиваемся лицом друг к другу, пульс скачет, как бешеный.

Рэнсом окидывает меня взглядом, задерживаясь на шее. Я знаю, что он смотрит на синяки от рук Ильи – пятнистое кольцо красновато-фиолетового цвета, которое в лучах раннего утра выглядят еще более темным.

– Черт, ангел, – бормочет он, морщась. – Что он с тобой сделал?

Он тянется ко мне, но я инстинктивно отстраняюсь, не желая, чтобы он прикасался ко мне.

– Со мной все в порядке.

На лице Рэнсома появляется выражение боли и удивления, но он убирает руку и больше не пытается прикоснуться ко мне.

Виктор смотрит через дорогу туда, где ждет Оливия, печатая что-то на своем телефоне и поглядывая в нашу сторону каждые несколько секунд.

– Кто это? – спрашивает он.

Двое других тоже смотрят на нее, и на их лицах читается настороженность – такая же настороженность была на лице Оливии, когда она впервые увидела их. Они словно хотят защитить меня от нее.

Забавно, особенно, когда дело касается этой троицы.

– Моя бабушка, – отвечаю я прямо. Нет смысла это скрывать. – Ее зовут Оливия Стэнтон. Копы нашли ее после того, как взяли у меня анализ крови в больнице.

Брови Рэнсома взлетают вверх, и он переводит взгляд с Оливии на меня, словно ищет сходство. Наверное, он думает о тех временах, когда я считала, что у меня нет семьи, и вот, теперь у меня есть бабушка.

Если бы ситуация была иной, возможно, я бы поговорила с ним обо всех тех сложных чувствах, которые переполняют сейчас мою грудь.

Но все так, как есть.

И я больше не доверяю ему в том, что касается моих чувств.

Выражение лица Рэнсома немного смягчается, в его сине-зеленых глазах мелькает понимание, но я отворачиваюсь от него, не желая этого видеть.

Так я и попала в их ловушку – позволила этим нежным моментам заставить меня забыть, кто эти мужчины на самом деле. Я не хочу никаких напоминаний о том, как я открылась ему. Как рассказала ему о своей боли и шрамах. Как доверяла ему.

– О чем ты, мать твою, думала? – встревает Мэлис. Его голос тверд, и я ощущаю практически облегчение от того, что можно отвести взгляд от Рэнсома и посмотреть в разъяренное лицо его старшего брата. – Какого хрена ты вообще сбежала? Ты знаешь, как это опасно, особенно посреди ночи. Как, мать твою, мы сможем тебя защитить, если ты не рядом?

Он злой, как черт, и это внезапно напоминает мне о том гневе, который вырвался из него, когда он узнал о том, что Колин пытался со мной сделать. Его слова пронзают мое сердце, поскольку я знаю, что все это неправда.

Это все гребаное притворство.

Я складываю руки на груди, пытаясь унять бешеное биение своего сердца.

– А тебе разве не насрать? – огрызаюсь я в ответ. – Ты никогда особо не рвался защищать. Так что можешь прекратить этот спектакль.

– Чего? – Мэлис дергает головой, будто я дала ему пощечину. На секунду в его глазах вспыхивает замешательство, а затем гнев возвращается с новой силой. – Так ты думаешь, да? После всего, что произошло?

– Я не знаю, что еще думать! – практически кричу я, но потом вспоминаю, где мы находимся, и понижаю голос. – Ты говоришь одно, а потом делаешь другое и ждешь, что я просто смирюсь. Позволю тебе обращаться со мной так, как ты, черт возьми, хочешь, и буду благодарна за любые проявления привязанности…

Я обрываю себя, у меня перехватывает горло. Поджав губы, я качаю головой, пытаясь обуздать свои бурные эмоции. Последнее, чего я хочу, – это плакать перед ними.

Я отказываюсь показывать им, как сильно они меня ранят.

Мэлис и Виктор обмениваются взглядами, а Рэнсом делает шаг вперед.

– Уиллоу, – мягко произносит он. – Что случилось? Почему ты ушла? Я думал, у нас все было хорошо. Думал, ты счастлива.

– Я и была! – выпаливаю я. – Я была счастлива. А потом… – Я с трудом сглатываю, глаза щиплет. Выдыхаю. – Я увидела то гребаное видео.

– Что? – Рэнсом хмурится. – О чем ты говоришь?

– Видео. Которое он слепил. – Я тычу пальцем в сторону Виктора. – Я зашла в его комнату и увидела это. На его гребаном компьютере. Все его шпионские записи из моей квартиры. Кадры с того проклятого поля для гольфа, где Колин меня домогался. А еще… то, что мы делали с вами. – Эта часть ранит больше всего. Каждое слово царапает горло, словно наждачка. – Я видела слова, которые вы написали обо мне. И знаю, что вы на самом деле обо мне думаете, так что не надо заявляться сюда и пытаться притворяться, будто я хоть когда-то была вам небезразлична.

Все трое братьев надолго замолкают, удивленно уставившись на меня. Даже глаза Виктора на секунду расширяются, прежде чем выражение его лица становится более нейтральным.

– Уиллоу, – говорит Рэнсом, подходя еще ближе. – Это совсем не то, что ты подумала. Мы должны были…

– Рэнсом, – резко обрывает его Мэлис.

Он качает головой, и Рэнсом замолкает. Все трое обмениваются взглядами, безмолвно переговариваясь друг с другом, и хотя мне не понять, о чем они совещаются, это ранит и выводит меня из себя еще больше.

Еще одно напоминание о том, что я всегда была для них чужой, никогда по-настоящему не вписывалась в их компанию. У них тут целый безмолвный язык, который я никогда не пойму.

Никто из них больше не произносит ни слова, и я на секунду закрываю глаза, чувствуя, как боль в сердце становится все острее.

– С меня хватит, – говорю я им слегка дрожащим голосом. – Найдите другую игрушку, которую можно использовать, как захочется. Илья мертв, так что у вас больше нет причин следить за мной. Угроза миновала. – Я вздергиваю подбородок, глядя на каждого из них по очереди. – Убейте меня, если хотите, но я не вернусь.

– Уиллоу…

На этот раз именно я отмахиваюсь от Рэнсома, качая головой.

– Я ничего не сказала копам. Не упомянула о вас или о том, что знаю, кто такой Илья или Николай. Ваша тайна по-прежнему в безопасности. Все, чего я хочу, – это чтобы вы оставили меня в покое. Пожалуйста. Просто оставьте меня в покое.

Прежде чем они успевают сказать что-нибудь еще, я разворачиваюсь и иду через лужайку обратно к бабушке. Они не пытаются остановить меня, и по какой-то причине это тоже причиняет боль.

Я знаю, что поступила правильно. Если я вернусь к ним, позволю им снова ворваться в мою жизнь, у них будет больше шансов заморочить мне голову. Убедить меня, будто им не все равно, а потом опять использовать меня. Обращаться со мной, как со своей личной шлюхой.

И все же, это чертовски больно. Я чувствую, как мое и без того разбитое сердце разрывается на части с каждым шагом. Ощущаю, как их взгляды устремляются на меня, пока я ухожу прочь, и прожигают мне спину, но я не оборачиваюсь.

– Ты в порядке? – спрашивает Оливия, когда я возвращаюсь к ней. В ее глазах читается беспокойство. – Кто эти мужчины? Они твои друзья?

– Вроде того. Просто парни, которых я знаю. – Я пожимаю плечами, стараясь, чтобы мой ответ звучал расплывчато. – И да, я в порядке. Просто… устала.

Она цокает языком и качает головой, бросая на меня сочувственный взгляд.

– Ну, конечно, устала. Ты через многое прошла. Поехали домой, там ты сможешь отдохнуть.

Она подводит меня к своей машине, стильному и модно выглядящему седану, и открывает для меня пассажирскую дверцу. Я опускаюсь на кожаное сиденье и пристегиваюсь, пытаясь отвлечься и не думать о парнях.

– Ничего, если я порасспрашиваю тебя о всяком? – спрашивает Оливия, ведя машину. – Я знаю, ты устала, но мне просто любопытно. Ты все это время была жива, жила своей жизнью, а я и не подозревала.

– Конечно, – отвечаю я ей, ведь отказаться, наверное, невежливо. – Что ты хочешь знать?

– Ты работаешь в городе?

Я качаю головой.

– Больше нет. Раньше я работала официанткой, потому что мне нужны были деньги на учебу, но я получила… грант, так что я смогла уволиться и полностью сосредоточиться на учебе.

Ни за что на свете я не смогу сказать ей, что «грант» был от трех опасных убийц, которые платили мне за сохранение их тайны.

– О, как замечательно, – говорит она, улыбаясь. – Тебе двадцать два, верно? Ты учишься на последнем курсе?

– Нет, только на втором. Я поздно начала, из-за аттестата.

Она хмурит брови, и я уже знаю, о чем она, должно быть, думает. Прежде чем она успевает спросить, я пускаюсь в объяснения, рассказывая, что пропустила много уроков в школе, поскольку мне приходилось работать, чтобы помочь приемной матери оплачивать счета.

Не то чтобы деньги действительно шли на это, но это уже совсем другая история.

Бабушка молча слушает, и когда я, наконец, заканчиваю рассказывать ей очень краткую версию истории своей жизни и оборачиваюсь, то вижу, что она смотрит на меня. Выражение ее лица – это грусть, смешанная с чем-то похожем на гордость. Она протягивает руку, кладет ее мне на плечо, и я вздрагиваю от неожиданности.

Когда бабушка смотрит на меня, в ее глазах – теплота, а в уголках губ притаилась добрая улыбка.

– Похоже, у тебя была тяжелая жизнь, – бормочет она. – Ты явно умеешь выживать.

– Я… думаю, да. Это было нелегко, но я справилась.

– Ты еще так молода, – говорит она. – И практически сама о себе заботилась.

Я киваю, ведь это правда. Едва ли Мисти когда-либо по-настоящему заботилась обо мне. Она была моей матерью лишь на бумаге, но я делала за нее всю работу. Я следила за тем, чтобы оплачивались счета, содержала квартиру в чистоте. Я помогала ей привести себя в норму, когда она запойно пила или употребляла, или когда очередной клиент распускал руки, пытаясь ею воспользоваться.

Но такова была моя жизнь. Если бы я тратила слишком много времени на размышления о том, насколько это было тяжело или плохо, я бы никогда ничего не добилась.

– Я надеюсь, что в будущем тебе будет легче, – тихо говорит Оливия.

Она сворачивает на узкую извилистую дорогу. Я моргаю, понимая, что за то время, пока мы болтали, она проехала через весь Детройт в район, где я никогда раньше не была.

Здесь тише, чем в других частях города, которые я видела, дороги по бокам обсажены деревьями, а перед большими домами установлены вычурные железные ворота.

Оливия сворачивает на другую дорогу, по обеим сторонам которой расстилаются акры ровной зеленой лужайки. Мне требуется секунда, чтобы осознать, что это не просто другая дорога – это ее подъездная дорожка.

Мы поднимаемся на небольшой холм, и то, что встречает нас наверху, даже домом назвать нельзя.

Это чертов особняк.

Он весь из старого кирпича и камня, сотни окон блестят в утреннем свете. Сад поражает буйством красок. Этот особняк больше похоже на те места, в которых обычно проводятся свадьбы, или на историческое здание, но точно не на дом, в котором кто-то живет.

Впечатления настолько новые, что я даже не могу их переварить. У братьев Ворониных деньги тоже водятся, но они по-прежнему живут на складе, который скорее напоминает гараж, а не дом. И по сравнению с той дерьмовой квартиркой, в которой жила я, этот дом кажется настоящим замком.

С момента, как я встретила Оливию, мне стало ясно, что у нее есть деньги, но это… другой уровень.

Моя бабушка не просто состоятельна.

Она охрененно богата.