Текст книги "Прекрасные дьяволы"

6. Виктор

Я сажусь в свою машину, пристегиваю ремень безопасности и поворачиваю ключ в замке зажигания, затем выезжаю с больничной парковки. В этот момент я благодарен судьбе за то, что как только узнал, где находится Уиллоу, поехал на эту встречу в разных машинах с Мэлисом и Рэнсомом. Неконтролируемый гнев Мэлиса и взвинченность Рэнсома слишком напрягали бы меня. Мои собственные эмоции сейчас гораздо ближе к поверхности, чем обычно, и мне нужно пару минут в одиночестве, чтобы взять себя в руки.

Взглянув в зеркало заднего вида, я вижу машину Мэлиса прямо за собой.

После того, как Уиллоу уехала с женщиной, которую назвала своей бабушкой – за чем мы пристально наблюдали, – я и братья еще долго молча смотрели друг на друга, прежде чем Мэл кивнул головой в сторону наших машин, как всегда, взяв инициативу на себя. Теперь мы втроем возвращаемся домой – без того, за чем приехали.

Без Уиллоу.

Я снова и снова прокручиваю в голове ее слова, давлю на газ и методично перестраиваюсь на другую полосу.

Она видела видео.

И записку, которую я написал для Икса. В которой назвал ее шлюхой. Ничего не стоящей.

С самого начала мне не хотелось писать о ней такие слова. Но я знал, что это было необходимо. Мы все так думали. Икс зациклился на мысли, что Уиллоу должна быть доставлена к нему девственницей, и единственным способом отбить у него интерес к ней было лишить ее того, что он находил таким ценным. Превратить ее в ненужный мусор в его глазах.

Но это была просто уловка.

Для нас она никогда не была мусором. Или ничего не стоящей.

Уиллоу никогда не должна была узнать ни о чем из этого, но узнала, и теперь все сломалось, вышло из-под контроля, и от этого у меня неприятно зудит кожа.

Через какое-то время я теряю Мэлиса и Рэнсома из виду в зеркале заднего вида, возвращаюсь домой раньше них, заезжаю в гараж и глушу двигатель.

Даже просто зайдя на склад, я чувствую себя по-другому. Совершенно очевидно, что чего-то не хватает. Что-то не так. Может, это только у меня в голове, но я чувствую себя более опустошенным, чем раньше.

Мертвым внутри.

Как будто Уиллоу забрала весь кислород с собой, когда ушла.

Она вошла в нашу жизнь подобно бабочке, расправившей крылья и посеявшей хаос. Постепенно меняя положение вещей, она переписала очень многое в нашем повседневном существовании. Пока не запечатлела себя в нашей ДНК.

А теперь бабочки больше нет.

Странное ощущение, учитывая, как сильно меня сначала раздражало ее присутствие в нашем доме, и похоже, в то время я не осознавал, насколько привык к ее присутствию.

Однако я не успеваю углубиться в свои мысли, поскольку жуткую тишину на складе нарушает хлопок автомобильной дверцы. Секундой позже в помещение врываются спорящие друг с другом Мэлис и Рэнсом.

– Какого хрена с тобой не так, а? – требует Рэнсом. Колечко в его брови поблескивает, пока он надвигается на Мэлиса. – Почему ты просто не позволил мне сказать ей правду? Теперь она думает, что мы реально все это дерьмо о ней думаем. Она никогда не вернется!

– Я сделал это, чтобы защитить ее, – огрызается в ответ мой близнец. – Для нее небезопасно знать такие вещи. Только глубже затянули бы ее во все это дерьмо. Мы ведь это видео отправили, чтобы Икса от нее отвадить. А расскажи ты ей, снова сделал бы ее потенциальной мишенью.

– То есть, лучше пусть будет там одна и думает, что мы считаем ее шлюхой? – Рэн качает головой, поджимая губы. – Нет. Так нельзя.

– Но так, мать твою, лучше. – Татуированные пальцы Мэлиса сжимаются в кулаки. – Она была права. То, что она сказала у больницы, правда. Илья мертв, и угроза миновала. Нам больше не нужно за ней присматривать, потому что никто больше не копается в смерти Николая. А это значит, что теперь она в безопасности.

Рэнсом скрежещет зубами, становясь больше похожим на Мэла, чем обычно. Челюсти сжаты, гнев накатывает волнами.

Мне близко то, что он чувствует. Я сам по-прежнему не в себе. Все кажется каким-то… неправильным.

Я поворачиваюсь, чтобы подняться наверх, и братья следуют за мной, продолжая спорить.

– А как же то, о чем мы говорили? Как мы поклялись, что не отпустим ее? – вопрошает Рэнсом. – Ты там был, поэтому я знаю, что ты все помнишь.

– Да чтоб тебя, Рэнсом, – рычит Мэлис. – Ты прекрасно знаешь, что я просто не хочу, чтобы Икс использовал ее для своих больных идей. Подумай хоть одну гребаную секунду. Ты че, реально думал, что мы сможем оставить ее у себя навсегда? Правда считал, что такая девчонка впишется в нашу жизнь при нынешнем положении вещей?

У Рэнсома нет ответа на этот вопрос, но он все равно буравит Мэлиса взглядом, в его зеленых глазах полыхает ярость. Через некоторое время он, наконец, снова заговаривает.

– Ты сам себе врешь, Мэл, – бормочет он. – Это чушь собачья, и ты это знаешь.

Я позволяю им ругаться друг с другом в коридоре, а сам захожу в свою спальню, желая покопаться в компьютерах. Всякий раз, когда реальный мир становится слишком напряженным, сидение за клавиатурой помогает мне сосредоточиться и взять себя в руки. Помогает не скатиться по спирали в хаос и тьму, которые всегда таятся на задворках моего сознания и только и ждут шанса, чтобы нахлынуть и поглотить меня.

Но когда экраны моих компьютеров оживают, пульс тут же учащается, плечи напрягаются, и я сажусь прямее.

Потому что первое, что всплывает, – это сообщение от Икса, ответ на то, что я отправил ему ранее с видео Уиллоу.

Я открываю его, быстро бросая взгляд на Рэнсома и Мэлиса, которые все еще стоят в коридоре перед моей дверью.

– Мы получили ответ, – говорю я, повышая голос настолько, чтобы перекрыть шум их спора и привлечь их внимание. – Прекратите собачиться и идите сюда.

Рэнсом замолкает на полуслове, и они с Мэлисом оба поворачивают головы в мою сторону, мгновенно насторожившись. Потом заходят и встают за моим стулом. Я вывожу сообщение, и мы читаем его в тишине.

Сообщение короткое, и я барабаню пальцами по столу, пока просматриваю текст.

Совершенно очевидно, что Икс зол на нас за то, что мы сделали, и он знает, что мы «намеренно испортили ее». Но все же он не велит нам приводить ее к нему, так что, похоже, это сработало.

Все, что его волновало, – это ее девственность. Теперь она его не интересует.

Меня переполняет облегчение, и я откидываюсь на спинку стула, неслышно выдыхая. Мне было невыносимо видеть боль в глазах Уиллоу, зная, что она чувствовала ее из-за нас и того, что мы сделали. Но лучше пусть ее сердце будет разбито, пусть она презирает нас, чем Икс наложит на нее свои лапы. Он продал бы ее тому, кто больше заплатит, а она заслуживает гораздо лучшего.

В сообщении есть кое-что еще, и я снова смотрю на экран, перефокусируясь и продолжая читать. Поскольку мы не смогли доставить Уиллоу и испортили ее в процессе, Икс считает эту работу проваленной и говорит, что у него есть еще парочка заданий, которые мы должны выполнить, чтобы компенсировать принесенный ущерб.

Когда мы заканчиваем читать, Мэлис презрительно фыркает.

– Ну, конечно, у него для нас есть парочка заданий. Этот ублюдок даже не удосужился сказать, что за работа и сколько ее. Он просто хочет подольше нас на крючке держать.

– Это, безусловно, не самая лучшая новость, – соглашаюсь я, снова постукивая пальцами по гладкой поверхности стола и отсчитывая удары. – Но мы знали, что он не обрадуется, если мы бросим ему вызов.

– Ну, по крайней мере, наш план сработал, – вставляет Рэнсом. – Он больше не хочет Уиллоу.

В его голосе я слышу удовлетворение, а еще что-то глухое и тяжелое. Похожее на боль. Ведь несмотря на то, что наш план сработал и нам удалось защитить Уиллоу…

Мы ее потеряли.

7. Уиллоу

Я просыпаюсь, уткнувшись лицом в самую мягкую подушку, какую когда-либо ощущала в жизни. Будто бы лежу на облаке, но оно достаточно плотное, чтобы обволакивать мое лицо – нежно и бережно.

Понятия не имею, который час, в голове все как в тумане. Каждая клеточка моего тела измучена, все болит – особенно шея, хотя порезы на туловище и руках тоже ноют. Я с тихим стоном переворачиваюсь на другой бок и, моргая, смотрю в потолок.

Комната вызывает у меня недоумение, но я довольно быстро вспоминаю, что нахожусь в доме бабушки.

Моей бабушки.

Это точно не сон?

Меньше суток назад я даже не подозревала, что у меня есть живые кровные родственники. А теперь я познакомилась с бабушкой.

Я все еще не оправилась от этого открытия, и радость от обретения настоящей семьи немного омрачена воспоминаниями обо всем, что привело бабушку в больницу.

Несмотря на роскошную мягкость кровати, спала я плохо. Мозг продолжал мучить меня кошмарами, в которых Илья нависал надо мной, разрезал мою кожу и ощупывал мое тело. В своих снах я пыталась убежать, как делала и в реальной жизни, но его сильные руки хватали меня и тащили к огню, пока в воздухе витал густой запах дыма и обугленного дерева.

Я делаю глубокий вдох, испытывая облегчение от того, что в этой комнате больше пахнет лавандой и мебельным лаком, чем сажей и пеплом.

Какой бы удобной ни была кровать, я заставляю себя сесть. Хотя шторы задернуты, я вижу, как сквозь них проникает свет. Понятия не имею, какое сейчас время суток и как долго я спала, но не хочу просто лежать в постели весь день. А еще определенно не желаю снова засыпать. Только не сейчас, когда меня подстерегают ужасные воспоминания, – ждут, пока я закрою глаза, чтобы снова погрузить в этот кошмар.

Поэтому я откидываю одеяло и соскальзываю с матраса, замечая, что на стуле сбоку от кровати для меня разложена кое-какая одежда. Я беру ее и направляюсь в примыкающую ванную комнату, чтобы принять душ и одеться.

Ванная очень красивая, вся выложена блестящим кафелем и украшена декоративными элементами. Душевая кабина стоит отдельно от ванны, и обе они огромные. Все пространство едва ли не больше, чем вся спальня в моей квартире, и я на секунду останавливаюсь, чтобы осмотреться, все еще пытаясь осознать тот факт, что состою в родстве с человеком, у которого так много денег.

Над зеркалом горят лампочки, и тут я замечаю свое отражение. Лицо изможденное, губы поджаты.

Я выгляжу хуже, чем обычно.

Кожа бледная, но не как обычно. Теперь я почти похожа на призрака, выгляжу болезненно. Мои мягкие светлые волосы свисают прямыми прядями – они грязные, спутанные от пота, дыма и волочения по полу. Глаза слишком большие, а мешки под ними тяжелые и заметные.

Шрамы на шее темные и уродливые, сейчас они смотрятся еще хуже, чем когда я впервые увидела их в больнице.

Когда я раздеваюсь, то замечаю синяки и порезы, которые оставил мне Илья, вдобавок к тем шрамам, что уже были у меня после пожара, случившегося много лет назад.

Первого пожара, который я пережила.

А еще вижу татуировку, которую сделал мне Мэлис, прямо над левой грудью. Я сжимаю челюсти, пока смотрю на нее.

В ту ночь, когда он набил ее, я почувствовала, что она станет постоянным напоминанием о них. Я хотела этого – свидетельства, которое напоминало бы мне о том, что я не одинока, и что даже если наше совместное времяпрепровождение закончится, часть меня всегда будет принадлежать им.

Но теперь мне кажется, что все шрамы на моем теле – это следы чего-то или кого-то, кто причинил мне боль.

Я долго смотрю на тату, прослеживая взглядом в зеркале стилизованные двойку и четверку. Я до сих пор не знаю, что означают эти цифры и почему Мэлис выбрал их для меня, но, думаю, сейчас это не имеет особого значения.

«Все это не имеет значения, – с горечью напоминаю я себе, и в груди зарождается новая боль. – Для них это ничего не значило, так что и для меня не должно».

С силой встряхнув головой, я пытаюсь отогнать эти мысли. Вообще не хочу думать о братьях Ворониных. Чем скорее я смогу выбросить их из головы, тем скорее вернусь к нормальной жизни, какой бы она сейчас ни стала.

Я встаю под душ, полная решимости насладиться спокойствием в этой роскошной ванной комнате. Насадка для душа – одна из таких, которые я частенько видела в программах по благоустройству дома, которые так люблю смотреть. Напор воды идеальный, нагревается она до нужной температуры всего за несколько секунд.

В отличие от ситуации с моей квартирой, а именно лязгом труб и вечного ожидания.

На встроенной полочке в душе стоит несколько элегантных флакончиков, и я беру их, не торопясь мою голову, желая смыть с нее все следы пепла и сажи. Затем вытираюсь, морщась, когда мыло и горячая вода попадают на более свежие порезы, и после чувствую себя немного лучше.

Настоящим человеком.

Одежда, которую мне подобрала бабушка, не совсем подходит, будто кто-то просто угадал мой размер, но стиль не очень-то похож на мой. Льняные брюки с прямыми штанинами и рубашка на пуговицах. Они дороже и консервативнее всего, что у меня когда-либо было, но одежда чистая, а это все, что мне нужно.

Одевшись, я выхожу из спальни и осторожно ступаю в холл.

Едва закрываю за собой дверь, как тут же натыкаюсь на женщину, идущую по коридору.

– Ох, черт! – Я подпрыгиваю от неожиданности, прижимая руку к сердцу, а пульс сразу подскакивает. Похоже, я по-прежнему нервничаю из-за прошлой ночи больше, чем считала.

– Мне так жаль, – говорит женщина, и на ее лице возникает выражение досады. – Я не хотела вас напугать.

Она старше меня, но моложе Оливии, вероятно, ей под сорок. В руке у нее корзина с чистящими средствами, и, когда мое сердцебиение начинает замедляться до нормального уровня, я понимаю, что она, должно быть, горничная.

– Все в порядке, – говорю я ей. – Мне следовало быть внимательнее. Эм, вы не знаете, где моя… эм, где Оливия?

Она улыбается и вежливо кивает мне.

– Да, она внизу. Хотите проведу вас?

– О, нет, все в порядке. – Я быстро качаю головой. – Я не хочу мешать вам работать или типа того. Я сама ее отыщу.

– Как вам будет угодно. Просто дайте кому-нибудь знать, если вам понадобится помощь, – говорит мне горничная, а после продолжает свой путь по коридору.

Мне требуется пройти всего пару шагов в другую сторону, и я нахожу лестницу. Она широкая, с темными деревянными перилами по обе стороны, отполированными до блеска. Лестница покрыта роскошным ковром, выдержанным в бордовых и золотых тонах, и мне почти неловко наступать на него. Но я все же спускаюсь.

«Внизу» оказывается главным этажом в доме. Одна только прихожая больше, чем вся моя квартира, и над всем этим великолепием возвышается хрустальная люстра, отбрасывающая радужное сияние на стены и пол, когда солнечные лучи проникают в окна.

Стены со вкусом украшены произведениями искусства, картинами с изображением лугов и океанов, которые явно были выполнены опытными художниками.

Я осторожно пробираюсь по дому, стараясь не чувствовать себя незваной гостьей. Когда нахожу кухню, заглядываю туда и встречаюсь взглядом с другим человеком, который, скорее всего, тоже работает на Оливию. Он раскладывает продукты по корзинам.

Мужчина поднимает бровь, и я неловко машу ему и ухожу, прежде чем он успевает спросить, не нужно ли мне чего-нибудь.

Пройдя еще несколько коридоров, я нахожу гостиную и Оливию. Она сидит в кресле с книгой на коленях. Комната светлая, с большими окнами во всю стену, а с потолка рядом с окнами свисают растения.

Увидев меня, Оливия улыбается и подзывает к себе. Она оглядывает меня, задерживая взгляд на моей шее.

– Рада видеть, что ты проснулась, – говорит она. – Я как раз собиралась послать кого-нибудь проведать тебя и убедиться, что тебе ничего не нужно. Как тебе спалось?

– Не лучшим образом, – признаю я. – Не потому, что в комнате было неуютно, вовсе нет! – спешу добавить я, поскольку не хочу, чтобы она подумала, будто ее гостеприимства было для меня недостаточно. – Кровать, наверное, самая удобная в моей жизни. Дело… дело во всем остальном.

Она кивает.

– Понимаю. Ты через многое прошла. Было бы странно, если бы ты до сих пор не чувствовала последствий произошедшего.

Я с трудом сглатываю, ведь она права. Сейчас так много всего давит на мое сердце и разум.

Оливия одаривает меня еще одной мягкой улыбкой и указывает на диван, стоящий напротив того, на котором сидит она.

– Присаживайся, Розалин… то есть, Уиллоу. Устраивайся поудобнее.

Легче сказать, чем сделать, учитывая, что за всю свою жизнь я ни разу не была в таком шикарном месте. Когда я сажусь на плюшевый диван, он не скрипит и не стонет в знак протеста, как тот, что всегда стоял в моей квартире. Снизу не торчат пружины, а посередине нет промятых подушек.

Этот чертовски удобный, и я откидываюсь назад, стараясь наслаждаться, пока есть возможность.

Оливия внимательно наблюдает за мной, но не похоже, что она ожидает моему провала или вроде того. Напротив, она выглядит довольной, словно рада тому, что я освоилась.

– У тебя очень красивый дом, – неловко говорю я ей. – Я никогда раньше не была в таком потрясающем месте.

– Спасибо. – Она оглядывает комнату, откладывая книгу в сторону. – Я вложила в него много времени и усилий. Рада, что тебе здесь нравится. Я не хотела показаться назойливой, когда приглашала тебя переночевать, ведь мы только познакомились, но мысль о том, что ты вернешься в свою квартиру одна, меня очень обеспокоила. Я бы не пережила, если бы с тобой что-то случилось, а я бы по крайней мере не предложила тебе место для ночлега.

Я киваю, опуская взгляд на колени.

– Я ценю это. Было приятно проснуться и не чувствовать себя одинокой.

Когда я поднимаю на нее взгляд, она смотрит на меня добрыми глазами, и я слегка улыбаюсь ей в ответ.

Это все еще ужасно странно – глядеть на нее и понимать, что я смотрю в глаза своей бабушки. Той, о существовании которой я еще несколько часов назад даже не подозревала. Она уже сделала для меня больше, чем большинство людей в моей жизни.

– О! – внезапно восклицает Оливия, слегка пугая меня. – Вот же голова моя садовая! Ты, должно быть, умираешь с голоду. Давай-ка я организую тебе завтрак.

– Все в порядке. Это необязательно…

Прежде чем я успеваю запротестовать, она нажимает кнопку на стеклянной панели, встроенной в кухонный столик. Через несколько минут в дверях появляется мужчина, которого я видела на кухне ранее.

– Вы звали, мэм? – спрашивает он, почтительно склонив голову.

– Да, моей внучке нужно поесть, – говорит она. – Да я бы и сама не отказалась от чего-нибудь.

– Конечно, – отвечает он. – Чего пожелаете?

Он смотрит на меня, и я сразу напрягаюсь, не зная, что сказать.

– Эм… мне бы просто кофе, – говорю я. – И, может, какой-нибудь тост?

Черт, я не привыкла к подобным вещам. Это напоминает заказ в ресторане. Что, если я попрошу что-нибудь, чего у них нет? Конечно, кухня Оливии, вероятно, оборудована так же хорошо, как и весь остальной дом, но все же.

Оливия тихонько смеется, беря инициативу в свои руки.

– Принесите нам, пожалуй, те пирожные, что доставили сегодня утром, – говорит она мужчине. – Немного свежих фруктов. Тосты и яйца. – Она бросает на меня взгляд. – Ты ешь мясо?

– Э-э… да.

– И немного бекона, пожалуйста, – заканчивает она. – Подайте все это в столовую.

– Да, мэм, – говорит мужчина, снова кивая, а затем уходит.

Я все еще в шоке смотрю ему вслед, когда Оливия встает со своего места и жестом приглашает меня следовать за ней в столовую.

Мы идем по длинным коридорам, обшитым темными деревянными панелями, и я оглядываюсь по сторонам, рассматривая свежие цветы в вазах и произведения искусства. Для подобного богатого дома не может быть много декора. Мне нравится, как тут все обставлено.

Когда мы добираемся до столовой, Оливия проводит меня внутрь.

Стол вовсе не кажется длинным и не окружен огромным количеством стульев. Нет, он круглый, сделан из темного дерева. Скатерти на нем нет, а дерево блестит и слегка пахнет тем же цитрусовым лаком для мебели, который я ощущала повсюду в доме. В центре стола красуется красивое блюдо, в большой стеклянной вазе с водой плавают яркие цветы.

Я сажусь напротив бабушки, чувствуя себя здесь не в своей тарелке.

– Пионы, – произносит Оливия.

– Что? – Я в замешательстве поднимаю глаза.

Она улыбается и кивает на украшение в центре стола, которым я восхищалась.

– Пионы. Это одни из моих любимых цветов. Я каждый день срезаю их для этой вазы. Гости у меня бывают редко, но мне нравится, как выглядят цветы.

– Они прекрасны, – отвечаю я ей. – Я никогда раньше не видела ничего подобного.

– Да уж, представляю, как трудно найти свежие цветы в центре города, – говорит она.

Я фыркаю, а затем морщусь.

Черт, наверное, это было очень грубо с моей стороны.

– Да, – отвечаю я. – В моем районе не так уж много садов. Однажды я хотела вырастить цветы на подоконнике, но у меня не было времени ухаживать за ними.

Оливия кивает.

– У меня есть преимущество в лице очень преданного своему делу садовника. Иначе я бы тоже не смогла этим заниматься.

– Здесь живешь только ты? – с любопытством спрашиваю я ее. – Я имею в виду, ты живешь одна?

– Да. За исключением домашней прислуги. Как я упоминала вчера вечером, мой муж умер несколько лет назад.

– Точно, – бормочу я. – Очень жаль это слышать.

Оливия кивает. Затем опускает взгляд на стол, и на ее лице появляется грустное выражение.

– Спасибо. Мне… очень тяжело без него. Он был моим партнером во всем. – Она поднимает на меня взгляд, и ее карие глаза смягчаются. – Мне бы так хотелось, чтобы он дожил до этого момента. Узнал бы, что ты была жива и здорова все это время. Он так сильно тебя любил.

Сердце сжимается, а в груди тлеет чувство тоски по семье, которую я бы хотела иметь.

– Жаль, что я не была с ним знакома, – шепчу я.

Нас прерывают две женщины, входящие в комнату с подносами, полными еды. Они с привычной легкостью обходят стол и ставят передо мной чашку дымящегося кофе, а также маленькие керамические баночки с молоком и сливками. В центр ставят хрустальную сахарницу и тарелки с едой.

Боже, сколько же выпечки. Я не знаю и половины названий. Еще блюдо со свежими нарезанными фруктами. Кроме того, нам подают только что приготовленную яичницу-болтунью и два вида тостов – один намазан маслом, а от другого исходит пряно-сладкий аромат корицы. Одна из служанок ставит на стол тарелку с беконом и смотрит на Оливию.

– Вам нужно что-нибудь еще, миссис Стэнтон? – спрашивает она.

– Нет, все выглядит прекрасно, Амелия. Спасибо.

Обе служанки кивают и затем исчезают из комнаты так же быстро, как и вошли.

Секунду я только и могу, что пялиться на еду, широко раскрыв глаза, и во мне вдруг просыпается аппетит. Все выглядит так аппетитно, что я даже не знаю, с чего начать.

– Угощайся, – говорит Оливия, протягивая руку за фруктами. – Ты, должно быть, умираешь с голоду.

– Думаю, до меня только сейчас дошло, насколько я проголодалась, – признаюсь я. Следуя ее примеру, я беру пустую тарелку, стоящую передо мной, и накладываю на нее всего понемногу.

Оливия ест аккуратно, на коленях у нее тканевая салфетка, которой она вытирает рот после каждой пары кусочков. На ее тарелке все разложено весьма педантично, каждому виду блюд отведена отдельная зона, ничего не перемешано.

Я смотрю на свою тарелку. Если не считать фруктов, все в основном свалено в одну большую кучу. Я кладу яйца на тост и откусываю кусочек, наслаждаясь восхитительным вкусом.

Несколько долгих минут мы едим в тишине, и, когда я опустошаю примерно треть тарелки, то снова поднимаю глаза и вижу, что Оливия наблюдает за мной.

– Ничего, если я спрошу о том, что случилось прошлой ночью? – осторожно спрашивает она. – Полиция рассказала мне самое основное, но не более того. Только то, что на тебя напали и ты спаслась при пожаре.

Я проглатываю кусочек датского пирога и запиваю его глотком кофе.

– Это, в общем-то, все, что произошло, – говорю я ей, чувствуя, как желудок скручивает от съеденной пищи. – Я вышла прогуляться… чтобы прочистить мозги, а этот парень просто схватил меня.

– И ты не узнала, кто это был?

Я качаю головой. Мне неприятно врать этой женщине, ведь она была так добра ко мне с тех пор, как мы познакомились всего несколько часов назад. Но последнее, чего я хочу, – это чтобы она оказалась втянутой в эту чертову историю с братьями Ворониными.

– Нет, я его не узнала, – говорю я ей. – Думаю, он просто… хотел причинить кому-то боль.

Она тихо выдыхает и качает головой.

– Какие же люди пошли. Я никогда не пойму, что заставляет их делать то, что они делают. Ты, должно быть, была в ужасе.

– Это правда, – признаюсь я. – Особенно когда начался пожар. Тот мужчина вроде как хотел использовать его, чтобы навредить мне, и я… мне это напомнило о том пожаре, который я пережила в детстве, хотя я и знаю, что была слишком мала, чтобы реально его запомнить.

Спазмы в животе усиливаются, и когда я подношу чашку с кофе к губам, руки дрожат. Оливия, кажется, замечает это, поскольку откашливается и одаривает меня сочувственной улыбкой.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо? – предлагает она. – Расскажи мне больше о своей жизни. Мне так интересно, чем ты занималась все это время.

Мои пальцы сжимают кофейную кружку.

Честно говоря, это едва ли лучшая тема для разговора.

В моей жизни нет ничего интересного или достойного похвалы. Ничего, что могло бы произвести впечатление на эту женщину или заставить ее гордиться тем, что она состоит со мной в родстве. По сравнению с роскошью, в которой живет Оливия, все, что я могу сказать, покажется ей абсолютно низкопробной дрянью. Учитывая, что моя приемная мать была проституткой, а я работала в стриптиз-клубе, едва сводя концы с концами, говорить особо не о чем.

Но Оливия, похоже, очень хочет познакомиться со мной поближе, и я не хочу лгать ей или разочаровывать ее.

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь придумать, с чего начать. – Ну, я не знала, кто были мои настоящие родители. Я попала в приют, когда была совсем маленькой, и меня удочерила женщина по имени Мисти Хейз.

– Эта Мисти хорошо к тебе относилась? – спрашивает Оливия, наклоняясь ближе и совершенно позабыв о своем завтраке.

Я на секунду замираю, пытаясь сообразить, что на это ответить.

– Она старалась изо всех сил, – решаюсь сказать я, хотя на самом деле это совсем не так. А может, и так, я не знаю. Лучшие усилия Мисти, это, пожалуй, худшие усилия любой другой матери. – У нас было не так уж много денег, как я сказала вчера… э-э, то есть, сегодня утром, – поправляю я себя. – Поэтому нам приходилось сводить концы с концами, насколько это было возможно. Мисти работала, я тоже, но денег всегда казалось… ну, в общем, их никогда не хватало.

Потому что моя мать-наркоманка тратила их на все, что хотела, и не оплачивала счета.

Этого я не говорю, но, видимо, и не нужно.

Из того, что я ей только что рассказала, а также из того, что выдала по дороге сюда, Оливия явно поняла, что моя жизнь была тяжелой. В ее глазах светится сочувствие, мягкие морщинки на лице становятся глубже, когда она поджимает губы.

Я делаю еще один глоток кофе и продолжаю:

– Как только я смогла, то поступила в колледж в Уэйне. И с тех пор работала над получением диплома, чтобы улучшить свою жизнь.

Я не упоминаю, что уже давно не ходила на занятия, поскольку некие опасные братья, с которыми я жила, считали, будто для меня небезопасно находиться вне их поля зрения.

– Это замечательно, – отвечает Оливия. – Я под большим впечатлением от твоего стремления улучшить обстоятельства своей жизни, а еще от того, что ты не позволила всему этому негативу сдерживать тебя. Это требует невероятного количества сил.

– Я… да, наверное. Я просто очень хочу прожить жизнь, которой смогу гордиться.

Бабушка улыбается.

– Я не так давно тебя знаю, Уиллоу, но уже ясно вижу твою решимость.

Ее улыбка слегка увядает, и она снова опускает взгляд на свою почти пустую тарелку. Она слегка вертит в руках вилку, и впервые с тех пор, как я ее встретила, мне кажется, что ей не по себе.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Да. – Она делает глубокий вдох и поднимает глаза. – Мне просто… очень жаль, что меня не было рядом с тобой. Ты нуждалась в своей семье, а у тебя никого не было.

– Оу. Это ничего, – пытаюсь успокоить ее я, неловко ерзая на стуле. – Ты не знала, где я была. Если бы знала, то, уверена, была бы рядом.

– Я бы сделала все, чтобы вернуть тебя домой, если бы знала, – соглашается она, и в ее изысканном голосе звучат жесткие нотки.

– Я верю тебе, – шепчу я.

Почти невозможно представить, насколько другой была бы моя жизнь, если бы бабушка знала. Вероятно, я сейчас шла бы по совершенно иному пути. Даже не знаю, как начать представлять себе, каким человеком я могла бы стать, если бы я выросла в своей настоящей семье.

Но смысла зацикливаться на этом нет. Едва ли существует способ вернуться назад и изменить прошлое. Все, что я могу, – это делать то, что делаю всегда: продолжать двигаться вперед, насколько это в моих силах.

– Эм, ничего, если я спрошу тебя кое о чем? – спрашиваю я, внезапно почувствовав смущение.

– Безусловно. – Она энергично кивает. – У тебя, должно быть, так много вопросов.

– Не могла бы ты… рассказать мне о моих родителях?

Оливия складывает руки на коленях, на мгновение замявшись, прежде чем заговорить.

– Они тебя обожали. Когда ты родилась, это стало для них настоящим благословением. У твоей матери были некоторые… эмоциональные проблемы, но твой отец так сильно любил ее. Он изо всех сил старался ей помочь.

Я хмурюсь.

– Чувствую, где-то затаилось большое «но»…

Она вздыхает, на ее лице появляется страдальческое выражение.

– Да, так и есть. К сожалению, в конце концов ее проблемы взяли верх. Однажды ночью она устроила пожар в их доме. Пламя быстро распространилось, и когда пожарные прибыли на место происшествия, то обнаружили ее тело. Оно сильно обгорело.

Сердце болезненно сжимается, меня охватывает озноб.

– Она устроила пожар? – шепчу я, глядя через стол на Оливию.

– Боюсь, что так. Твоего отца тогда не было дома, и хотя мы так и не нашли твоих останков в пепелище, все же подумали, что ты тоже умерла. Теперь я спрашиваю себя: может, твоя мама все-таки на время выплыла из своей ужасной депрессии и осознала, что не хочет, чтобы ее дитя постигла ее участь? Может, она вытащила тебя до того, как дом полностью сгорел, а после вернулась туда и позволила огню поглотить ее…

Глаза горят, и я быстро моргаю, пытаясь сдержать подступающие слезы. У меня щемит сердце при мысли о маме, которая пребывала в таком бедственном положении, что хотела умереть, но любила меня достаточно сильно, чтобы вытащить и убедиться, что я не сгорю вместе с ней.

Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить ее лицо, ее голос. Что-нибудь. Но ничего нет. Только смутные воспоминания о пламени и жаре. Я до сих пор не уверена, не выдумала ли я их.

– Возможно, мы никогда не узнаем правду о том, что произошло той ночью, – продолжает Оливия. – В любом случае, после трагедии мы отчаянно искали тебя. Дом был полностью уничтожен пожаром, сгорел до самого фундамента. Твоих останков так и не нашли, но мы знали, что есть вероятность, что твое тело просто где-то под обломками, но, увы, найти не смогли. Мы старались, как могли.