Текст книги "Четверо мужчин для одной учительницы"

6

Порыв ветра сдул кленовую ладонь с лежащей на скамейке тетради, раскрытой на 49-й странице. Лист спланировал на землю, смешавшись со своими желтыми от предсмертной грусти сородичами, а ветерок, как озорной ученик журналом в отсутствие учителя, зашелестел журнальными страницами: 47... 42... 39, и стих. Страница 38 подставила осеннему солнцу свою исписанную щеку...

Я буду любить тебя. Тонко. Нежно. Страстно... Обволакивать... Скользя по венам. Затекая в каждую клеточку. В каждый миллиметр тебя. Разбегаясь сладкой дрожью по телу и устраивая под кожей безумные игрища.

Я буду изучать тебя. Неторопливо... осторожно... медленно... Получая удовольствие, просто наблюдая за тем, как ты пахнешь, дышишь, двигаешься... тонуть в этом времени, в этом безвременье...Час, день, минуту, год, до тех пор, пока... я буду любить тебя....

Войду... взорву, беги... скрывайся.

Впусти, шепчи, кричи. Меняйся...

Сорвись... исчезни... уплыви...

Будь мной, будь выше... удиви....

Наташка! Это тебе! Почти проза и почти стихи.

От Вики, от гения.

Почерк был совсем другой – острый, летящий, с сильным наклоном вправо. В пустой аллее тихо тонули немые листья, возле скамейки воробьи дрались за кусок заплесневелой булки. Им не было никакого дела до того, кто такая Вика и что она значит в жизни какой-то Наташи.

Зачет по литературе был назначен в незнакомой, тусклой аудитории с исписанными столами. И преподаватель значился тоже незнакомый – Томейко Е.Б. Студентке Ситниковой было все равно, кому сдавать. Реферат по творчеству Толстого и «кирпич» с цитатами оттягивал сумку – зачет почти в кармане. Девушка заняла дальний стол у окна, бухнув на него свою «ношу». Сев, она выпрямила спину и подняла голову. Она намеренно заставляла себя это делать. Иногда, конечно, забывала, но когда видела чьи-то сутулые плечи или свое отражение в зеркалах, в витринах, ее плечи сами мгновенно расправлялись. Не бывает аристократок с круглой спиной и двойным подбородком, да к тому же с резкими, неуклюжими движениями. Поэтому голову надо наклонять плавно и красиво. Прислушиваясь к внутреннему голосу, Наташа постаралась медленно и грациозно опустить голову. И увидела, что в центре стола изображен сказочный цветок, вернее чья-то хищно раскрытая пасть с высунутым языком, замаскировавшаяся под невинное растение и терпеливо ждущая свою жертву. Все детали были тщательно прорисованы. Наташа всмотрелась внимательней. Продолговатый центральный лепесток, устремленный вверх вкупе с парой кругленьких нижних, образовывали другую композицию, незаметную на первый взгляд, – изображение мужского полового органа. Настроение творца, переделавшего пенис в гибрид цветка и хищной пасти, приобрело совершенно другие краски. Наташа смутилась. Кто-нибудь еще это видел? Может, пересесть? Она оглянулась. Все столы у трех окон уже заняты. А ей так нравилось чувствовать щекой рассеянное февральское солнце. Наташа прикрыла шедевр настольной живописи шедевром художественного слова – томом Толстого, но первый из-под второго продолжал кое-где фривольно выглядывать.

Все расселись по местам, и в аудиторию вошла преподавательница – женщина лет сорока пяти, в декольте, короткой, обтягивающей ляжки юбке и с прической «воронье гнездо» на голове.

– Здравствуйте. Меня зовут Евгения Борисовна. Я буду принимать у вас зачет вместо заболевшей Софьи Александровны, – объяснила она, и гнездо несколько раз качнулось в такт ее движениям.

«А если бы в гнезде были яйца? Осторожнее надо», – заботливо подумала Наташа, не удивляясь тому, что внешний вид новой преподавательницы был ей уже знаком.

Студенты в алфавитном порядке вставали с места, мямля свои рефераты. Остальные делали вид, что слушали. Евгения Борисовна покачивала гнездом в такт отвечающим, отделяя один бубнеж от другого фразой: «Хорошо, давайте зачетку» или «Достаточно, давайте зачетку».

Двусмысленная пасть снова показалась из-под книги. Наташа покраснела, как будто это она сама только что нарисовала. Она наугад раскрыла том, увеличив площадь покрытия нарисованной непристойности. Взгляд заскользил по знакомым строчкам:

«Я не мещанин, как с гордостью говорил Пушкин, и смело говорю, что я аристократ и по рождению, и по привычкам, и по положению. Я аристократ потому, что вспоминать предков-отцов, дедов, прадедов моих мне не только не совестно, но особенно радостно. Я аристократ потому, что воспитан с детства в любви и уважении к высшим сословиям и в любви к изящному, выражающемуся не только в Гомере, Бахе и Рафаэле, но и во всех мелочах жизни. Я аристократ потому, что был так счастлив, что ни я, ни отец, ни дед мой не знали нужды и борьбы между совестью и нуждою, не имели необходимости никому никогда ни завидовать, ни кланяться, не знали потребности образовываться для денег и для положения в свете и т.п. испытаний, которым подвергаются люди в нужде. Я вижу, что это большое счастье, и благодарю за него Бога, но ежели счастье это не принадлежит всем, то из этого я не вижу причины отрекаться от него и не пользоваться им... Я аристократ потому, что не могу верить в высокий ум, тонкий вкус и великую честность человека, который ковыряет в носу пальцем и у которого душа с Богом беседует...»

В Наташином животе, как назло, что-то булькнуло. «Да уж, по Толстому, я далека от аристократизма, – подумала девушка. – Предков своих дальше бабушки не знаю, образовываюсь от нужды, и в животе у меня булькает».

Она посмотрела в окно. Солнце еле-еле проглядывало сквозь грязное стекло. Кто-то монотонно бубнил о Фонвизине: «...изобличает крепостное право как корень всех бед страны, высмеивает систему дворянского воспитания и образования...».

«Тоже интересно, – подумала Наташа, – немецкий аристократ Фон Визин изобличал недостатки русского дворянского образования, русский царь Петр пытался из русских насильственно сделать немцев, немецкая принцесса Екатерина была очарована всем „русским“».

Задумавшись, Наташа, кажется, последней заметила оживление в аудитории, вызванное появлением новой студентки.

Огибая столы, по ряду изящной походкой, словно по подиуму, двигалась незнакомая девушка. Она была очень красива, но казалось, состояла из одних противоречий: легкая походка и тяжелые пшеничные волосы; темные джинсы и светлые замшевые туфли на низком каблуке; мужская рубашка, расстегнутая на груди, широкий браслет на тонком запястье.

– Вовремя надо сдавать свои задолженности, студентка Шацкая! И приходить на зачет тоже надо вместе со всеми, а не когда вам это заблагорассудится! – раздался из-под гнезда гневный голос преподавательницы.

– Извините, – на ходу пропела девушка вкрадчивым голосом.

– Садитесь и включайтесь в работу, – уже мягче скомандовала преподавательница. – Продолжайте, Воронков.

Но губастому Воронкову не продолжалось. Да и все остальные смотрели как прикованные на опоздавшую студентку Шацкую, словно она пришла не одна, а внесла с собой десяток неуправляемых стихий. Первыми ворвались волнение, возбуждение и любопытство. Остальные подтягивались.

– Воронков, вы что, оглохли? Мы все слушаем вас внимательно.

– А? А, да...

Литературный бубнеж нехотя возобновился, но уже взволнованным голосом.

Опоздавшая студентка Шацкая заняла свободное место рядом с Наташей. «Вероятно, здесь не принято спрашивать не только „можно ли войти“, но и „можно ли сесть рядом“, – с неприятным удивлением отметила про себя Наташа. В этот момент новая соседка повернулась к ней. Тяжелая пшеничная прядь повторила движение ее красивой головы с небольшой задержкой, словно в замедленном кино. Она улыбалась, глядя прямо в глаза, по-мужски протянула руку и шепотом сказала:

– Привет. Я Вика.

Наташа неумело дотронулась до ее сухой твердой ладони:

– Наташа.

– У тебя красивые глаза, Наташа! Ты уже выступала? Прикольный рисунок! – Вика уже разглядывала нижнюю, мясистую часть «цветка», сдвинув в сторону том поборника нравственности. Похоже, для нее совершенно естественно было выдавать несвязанные между собой реплики и делать несколько дел одновременно.

«Стихийное бедствие какое-то, эта студентка Шацкая», – подумала Наташа и ответила:

– Я еще нет. Я на «С», в конце списка. А что в нем прикольного?

– Во-первых, то, что в цветке замаскирован пенис, а во-вторых, то, что рисовала девушка.

Наташа вздрогнула.

– Почему ты думаешь, что девушка?

– Ну, это очевидно. Попытка сказать нечто намеком, а не прямо, стыд за свои естественные желания, прорисовка второстепенных деталей, излишнее внимание ко всяким завитушкам, – все это типично женские черты. Мужчина изобразил бы член проще, без ханжеского упрятывания его в растительный антураж. Мужчина ведь подсознательно боится этого своего «второго я», потому как наукой до сих пор не установлено, кто из них все-таки главней. Поэтому, без сомнений, автор рисунка – женщина, девушка. Причем девушка, которая недавно рассталась со своим молодым человеком. Он ее бросил, и расставание она тяжело переживает. Это был самый незабываемый роман в ее жизни. И лучший любовник, кстати. У нее было неправильное отношение к мужчинам и к сексу. Поэтому он ее бросил.

– Думаешь, бедная брошеная девушка в приступе тоски и любви испортила парту?

– Нет, это не от тоски нарисовано. И не от любви. Любви уже нет. Есть обида, зависимость, злость на себя и на него. Рисуя это, она, с одной стороны, пыталась освободиться от зависимости, потому что желание делает женщину внутренне несвободной, лишает ее самообладания. Она стремилась очистить свою душу от похоти. Вика подняла вверх указательный палец и добавила тоном проповедника, «окая» и растягивая слова:

– Ибо не плоть тленная сделала душу грешницею, а грешница душа сделала плоть тленною!

Наташа улыбнулась, отметив Викину способность мгновенно перевоплощаться. Она почти представила себе нудного служителя культа в рясе и с бородой.

– А с другой стороны? – напомнила она, уже заинтересованная разговором.

– А с другой стороны, этим актом вандализма она пыталась унизить своего бывшего друга, изобразив, пусть и завуалированно то, что мужчины обычно скрывают. Считается ведь, что женщина – это тело, чувство, природа, а мужчина, наоборот, – дух, разум, голова! В этом его главное достоинство. Но на самом деле она унизила себя, подтвердив свою вторичность в этом мире как человеческой единицы. Изображение гениталий на партах и заборах – признак слабости и незрелости того, кто рисует. Состоявшиеся личности используют для этого полотна, бумагу, пленку и мировую общественность. Ты любишь живопись?

Вопрос застал Наташу врасплох.

– Ну да, мне многое нравится.

– А-а-а... Хочешь, угадаю? Шишкин, Айвазовский, Репин? Ну и Саврасов, конечно, «Грачи прилетели». Я права?

Наташа смутилась.

– А тебе кто нравится?

– Мне нравится не «кто», а «как». Точность Малевича, утонченность Модильяни, загадочность Магритта, апломб Уорхола, желтый Ван Гога...

– Они все тоже рисовали гениталии?

– Ну, нет, конечно. Не только, – Вика хитро посмотрела на Наташу из-под длинных темных ресниц. – Но ты права в том, что художника, да и любого нормального человека, не может не волновать эта тема. Во все главные моменты своей жизни – рождение, половой акт, смерть – человек бывает голым. Обнажение – это способ самораскрытия, знак доверия миру. Ты знаешь, что в древнем Израиле мужчина, принося клятву, должен был положить руку на свои гениталии или гениталии того, кому он клялся...

– Так! Девушки у окна! Вы болтать сюда пришли? – Голос хозяйки вороньего гнезда вернул студенток в скучную реальность.

– У тебя, кстати, реферат есть? – спросила совсем тихим шепотом Вика.

– Есть. А у тебя?

– Не-а...

– И как же ты?

– Ситникова... Наталья? Пожалуйста, слушаем вас. – Воронье гнездо выжидающе повернулось вокруг своей оси в сторону Наташи. Два круглых тоскливых глаза уставились на нее в упор. Наташа встала.

– Евгения Борисовна, я сегодня не взяла с собой реферат, забыла. Но я готова его защищать, если вы разрешите. Я его помню. И цитаты у меня с собой.

– Ну, хорошо, попробуйте. У вас, я вот смотрю, пропусков занятий нет. – Преподавательница провела красным ногтем по строчке журнала и постучала им же по столу, призывая к тишине. – Так, ребята, слушаем внимательно!

Перед Наташиными глазами всплыло сразу несколько текстов, можно было даже выбрать, какой из них произнести. Она минуту подумала и начала:

«...За свою долгую жизнь Лев Николаевич Толстой не раз отказывался от написанного им прежде. Но за четыре года до смерти он записал в своем дневнике: „Умираю и думаю, и пишу все в том же направлении... Тайна в том, что я всякую минуту другой и все тот же...“. Наташа почувствовала, как Вика смотрит на нее, не понимая, что происходит. Готовый реферат, подписанный фамилией „Ситникова“, лежал на краешке стола. Наташа и сама сейчас не отдавала себе отчет в том, почему она так поступила. Ей захотелось так сделать и все. Материал она знала почти наизусть. У нее была превосходная память на текст, способность стройно и логично выражать свои мысли, говоря как по написанному в любой ситуации. Эти способности как-то сами собой обнаружились в ней во время бесед с Еленой Николаевной. Наташа слышала свой ровный, размеренный голос, словно со стороны:

«...Достоевский считал „Анну Каренину“ одним из лучших русских романов... А Некрасов даже написал эпиграмму:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,

Что женщине не следует «гулять»

Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,

Когда она жена и мать...»

До Вики начало доходить, ради кого Наташа демонстрировала литературный эквилибр. Синева ее прекрасных глаз расплескивала благодарное удивление. Наташа почувствовала это всем телом и быстро взглянула на Вику. Глаза их встретились. Это соприкосновение так взволновало... Жгучее тепло наполнило живот.

Наташа взяла в руки «кирпич», чтобы озвучить несколько цитат. Вика склонилась над обнажившимся рисунком на парте и, игриво глядя на подругу, медленно провела рукой по верхнему лепестку. Пряди ее волос нехотя сползли с плеча, луч солнца лизнул смуглую скулу и полураскрытые в улыбке губы. Совсем не накрашенные. Чуть потрескавшиеся. Наташа почувствовала, как краснеет, и выпалила намеченные цитаты в два раза быстрее...

– Хорошо, хорошо, достаточно, давайте зачетку. Но работу не забудьте сдать, – услышала она наконец голос преподавательницы и с облегчением села на место. Положив свой реферат перед Викой, она шепнула ей на ухо:

– Перепиши фамилию и сдавай.

Вика посмотрела на Наташу с восхищением и пропела:

– Спасибо, дорогая, выручила. Я твоя должница.

Из аудитории они вышли подругами. Но дальше их пути расходились. Вика была из другой группы, годом старше. Они договорились «как-нибудь встретиться», дружески расцеловались, но продолжали стоять, глядя друг на друга.

– Я тебе говорила, что у тебя очень красивые глаза, – сказала Вика.

– Спасибо.

– Это правда.

– А почему ты села ко мне? – спросила Наташа, чтобы не выпалить кучу ответных комплиментов подруге, уже готовых сорваться с языка.

– Мне нравятся девушки, – ответила Вика. И, выдержав двусмысленную паузу, добавила с лукавой улыбкой: – С прямой спиной. Ну, пока, дорогая!

Наташа проводила взглядом пшеничную Викину макушку, скрывшуюся в разноцветной толпе, и ей вдруг захотелось вернуться в аудиторию за их расписную парту, чтобы разобраться в нахлынувших чувствах. На последних рядах последние двоечники выясняли, что надо было готовить к зачету. «Их стол» с цветком-пастью был свободен. Наташа вгляделась в рисунок. Сейчас она видела в нем только пенис. Вызывающе откровенный, отвратительный. Она первый раз за последнее время осмелилась вспомнить весь ужас и стыд, связанный с этим «предметом». Осмелилась потому, что теперь она не одна со своим кошмаром. В ее жизни появился человек, который поймет и не осудит, объяснив логично и просто: «У нее было неправильное отношение к мужчинам и к сексу. Любви уже нет. Есть обида, злость на себя и на него. Она пыталась освободиться от зависимости, она стремилась очистить свою душу от похоти...»

С Кириллом Наташа познакомилась в том самом ювелирном, куда зашла за серебряными столовыми приборами. Она не удержалась, чтобы не примерить очень красивое кольцо, и услышала за спиной:

– Девушка, у вас такие красивые пальцы... Вы, наверно, пианистка?

– Нет, я не умею играть, – хотела она обернуться, но голос попросил:

– Не оборачивайтесь, пожалуйста. Я хочу угадать цвет ваших глаз. Мне кажется, они серые...

Глаза оказались действительно серыми, а Наташа действительно совсем не умела играть. Он встречал ее после лекций с неизменной красной розой, ухоженный, со снисходительной полуулыбкой на четко очерченных губах. «Ситникова, ты где отхватила такого парня? У вас же на филологии одни бабы?» – Девчонки в общежитии с трудом переваривали несправедливость.

Это продолжалось чуть больше месяца. Кино, музеи, прогулки, рассказы о семье: «мы ведем нашу родословную от Меньшиковых», «в нашей семье все обращаются друг к другу на „вы“, как это было принято в русском дворянстве», нежные поглаживания по руке и робкие, почти детские поцелуи. Он был воспитан и обходителен, смотрел не на нее, а словно сквозь, но она не успела подумать об этом... А потом он пригласил ее на день рожденья. Наташа одолжила платье у Лены, соседки по комнате. Лена накануне купила его в ГУМе и еще ни разу не надевала...

Что было дальше, вспоминать стыдно и страшно. Кричать и звать на помощь казалось ей бесполезным и глупым, в огромной квартире в центре Москвы они были одни – Кирилл с друзьями и Наташа. И она пришла туда сама, в новом платье, с подарком, ее никто не заставлял... Она так и не поняла, как могла она, не глупая девушка, оказаться в такой банальнейшей ситуации, которую, казалось, сама не раз видела в кино, читала, слышала от других... От этого было еще обидней и стыдней...

Через две недели после «праздника» Наташа поняла, что беременна... Она звонила Кириллу, но никто не брал трубку. Она приходила к нему домой, но никто не открывал. Однажды она просидела у подъезда до вечера, пока не дождалась его. Но ничего нового тоже не услышала. «С чего ты взяла, что это от меня? Мы были пьяные, ты сама не помнишь, сколько народу тебя поимело, какие ко мне претензии?», «Что ты целку-то из себя строишь?», «Какой на фиг врач? Это твои проблемы!», «Ты, дурочка провинциальная, думала, в Москву приехала, сразу в сказку попала? Вали отсюда, чтобы я больше не видел никогда твою кислую рожу, ты мне надоела...»

Наташа, онемевшая от унижения и боли, не помнила, как вернулась в общежитие на свой скрипучий диван. Все время хотелось плакать, ненависть на весь мир и на себя пронизывала все ее существо. Фиолетовый ирис сочувственно и беспомощно взирал на нее желтыми тычинками...

«В концлагере сохраняли свою личность только две категории людей – верующие и аристократы», – вспомнила Наташа Елену Николаевну. А ведь она, Елена Николаевна, наверняка переживала и времена и ситуации похуже. И ничего. Спина прямая и улыбается... Выход один – надо продолжать жить. Наташа вытерла слезы, встала, расправила плечи, привела себя в порядок и пошла узнавать, где «женская консультация»...

Все эти мысли пронеслись морозом по коже, как ветерок из открытой в зиму двери... Двоечники в аудитории лениво сменялись ребятами из другой группы. Они входили, кидали сумки на столы, болтали, не обращая внимания на неподвижную темноволосую девушку у окна.

Нет, о том, что случилось, она никому и никогда не расскажет. Это умрет вместе с ней! Но ей уже не так страшно и одиноко... У нее теперь есть Вика...

Наташа встала и подмигнула толстому пенису на парте, словно заигрывая с собственным страхом, и ей показалось, он тоже подмигнул ей в ответ своим единственным глазом...

7

Рейс Air France Париж—Москва задерживался. Наташа отвела глаза от терминала. Вот самое противное – ждать неизвестно сколько. Она поудобней устроилась в пластиковом кресле возле своего выхода 14 С и достала тетрадку с надписью «Дневник В.Ш.» на обложке. Лучший способ убить время – поразмышлять. Это еще полковник Исаев-Штирлиц открыл. А поразмышлять Наташе было о чем. В Москве ее ждала задачка номер два: Прошков Андрей Александрович, русский бизнесмен. И это задачка посложней падкого на лесть и женщин в красном белье фотографа... Что она знает о нем? Почти ничего. Но все-таки достаточно, чтобы понимать: подготовка должна быть серьезной. Она вспомнила его фотографии, которые показывал ей Виталий Аркадьевич, давая задание. Хорошо сложенный, загорелый, с колючими глазами и подкупающей дорогой белозубой улыбкой. Закрытый, сложный, не подпускающий к себе близко тип состоявшегося мужчины... Наташа открыла дневник на чистой странице, аккуратно проставила вверху номер – 53 и записала:

Андрей П. 37 лет. Бизнесмен. Возглавляет крупный инвестиционный фонд. Скрытен и недоступен. О личной жизни известно только то, что пять лет назад развелся. Сын Иван, 11 лет, живет с бывшей женой в Америке.

П. недоверчив и подозрителен. Часто меняет секретарей и сотрудников. Последние 1,5 года – секретарь Ольга. Это рекорд, так долго еще никто не задерживался. Интересно, почему?

Отличается экстравагантными поступками, один в обществе появляется редко, предпочитает окружать себя «друзьями», кичится деньгами.

Через секретаршу Ольгу, пожалуй, стоит попробовать подобраться к нему.

Взлетающие самолеты все-таки фантастическое зрелище!

Люди изобретают все более совершенные телеги, но сами и не думают меняться.

Объявили посадку! Наконец-то!

Стюардесса, на всех языках с сильным украинским акцентом объясняющая, как следует пользоваться спасательным жилетом, шевелила ртом и руками, словно заводная кукла. Наташа старалась не думать о предстоящем взлете, дабы не искушать задремавший в подсознании страх перед полетом. Она старалась отвлечься, сосредоточившись на какой-то другой волнующей проблеме. Девушка не могла сфокусироваться на голосе стюардессы, только следила за движением ее тусклых крашеных волос. В тот момент, когда она поворачивала голову, они совершали то самое движение, которое Наташа так любила в исполнении Викиной золотистой копны. Конечно же, Викина тяжелая пшеничная волна, заставляющая чаще биться Наташино сердце, не шла ни в какое сравнение с обесцвеченными прядями стюардессы. Но все же этого сходства хватило, чтобы ее сердце снова сладко сжалось, окунув Наташу в воспоминания...

После их знакомства с Викой за расписной партой прошло месяца полтора. Наташа даже не заметила, как они пролетели – все ее время было отдано учебе, а еще чтению английских газет и журналов, книг на французском, штудированию воспоминаний известных людей из аристократической среды. Она даже выписывала кое-что для себя. Какие-то показательные мелочи, например: «...детей в аристократических семьях во время еды заставляли держать под мышками книги, чтобы приучить не отставлять локти в стороны...»; «...В ХIХ веке аристократки не использовали макияж, ибо лицо переставало быть настоящим. Румяна и губная помада были привилегией купчих...»

С Викой они столкнулись в коридоре университета. Наташа задержалась на английском и почти бежала, опаздывая на следующее занятие и ругая себя за неуклюжую торопливость в движениях. Вика спокойно шла навстречу. Она поймала бегущую подругу двумя руками и радостно воскликнула:

– Наташка! Привет! Чего бежишь? Опоздала – не спеши!

Наташа сразу узнала пшеничную копну волос и возбуждающий Викин запах. Так пахнет море в августе. Согретое, свободное, удовлетворенное. Наташа никогда не видела моря, но была уверена, что оно пахнет именно так. Она остановилась как вкопанная и начала почему-то оправдываться:

– Привет, Вик. Да я на английском задержалась. Не сошлись во мнениях с англичанкой.

– Она что, была не согласна, что «Ландан из зэ кэпитал оф грэй бритн»?

– Ну, почти... – улыбнулась Наташа.

– А я сегодня, представляешь, как чувствовала, что тебя встречу. Прям с утра заставляла себя пойти поучиться. К первой паре мы с совестью не встали, но зато идем к третьей. Это просто праздник какой-то!

– И если бы я не задержалась сейчас, разминулись бы... – предположила Наташа.

– Да... Слушай, это надо отметить. Случайности в наше время – вещь особо ценная! Давай встретимся после пары у выхода, пора тебя вывести в свет. А то ты, кроме учения, другого света и не видишь!

За дверями университета подруг накрыло залпом ослепительного света. Только весной бывает такое солнце – ошалевшее от собственных проснувшихся желаний. Наташа даже остановилась на секунду – так непривычно ярко было глазам после тусклого помещения.

– Ой! Веснааа... – протянула она, закрыв глаза, и глубоко вдохнула.

Вика критически оценила хорошо освещенную Наташу и деловито произнесла:

– Поехали ко мне. Переоденешься.

– Зачем? Я что, плохо одета? – возмутилась Наташа.

– Ну что ты... Ты одета замечательно! На тебе прямо написан будущий красный диплом филфака МГУ! Серьезно! Вот эти туфли «мисс читальный зал» просто кричат о том, что ты учишься как подорванная. А блестящий пузырь сзади на юбке просто голосит! Красивым таким контральто. О том, что последний парень был у тебя в пятом классе.

– В десятом, – поправила Наташа.

– Ок. В десятом, извини... Вот моя машинка. Садись.

– Это твоя машина? У тебя есть машина?

– Есть, есть. И у тебя будет. Пристегнись.

Вика жила в новом доме с консьержем. Она кивнула сонной голове в будке и пропустила подругу в лифт. Навстречу Наташе шагнуло ее же удивленное изображение – в лифте висело зеркало. Затем оно отразило обеих девушек – очень красивую высокую блондинку и еще одну, – с темными волосами, убранными в «конский хвост», смотревшую на подругу влюбленными глазами.

– А мы с тобой смотримся! – определила блондинка, шевельнув белой копной. – Хоть ты и ниже меня будешь без этих своих библиотечных туфель. У тебя, наверно, размер тридцать девятый?

– Тридцать восемь с половиной.

– Ну и отлично! Будешь чувствовать себя в моих балетках как дома.

– Для чего мне балетки? Мы что, идем на кастинг в Большой театр? – Наташа даже немного рассердилась на Вику за постоянную критику своего внешнего вида.

– Весь мир театр, а люди в нем актеры! – Вика засмеялась и обняла подругу за шею, задержав палец в ложбинке, где рос нежный, еще не доросший до хвоста завиток.

Обида тут же улетучилась, и Наташе показалось, что по спине медленно прополз нагретый утюг...

– Свежая мысль, – только и смогла буркнуть Наташа.

Двухкомнатная квартира, которую снимала Вика, совершенно ей не подходила. Обилие цветочков, завитушек и рюшечек выдавали в хозяйке сентиментальную даму возраста цветущего маразма.

– Не обращай внимания на все это извращение, – ответила Вика на Наташин вопрос в глазах. – Мне тоже не нравится. Я взяла эту квартиру по двум причинам. Во-первых, мадам выжила из ума и не рубит в ценах. Такая хата в Москве стоит вдвое дороже. А во-вторых – вот! Вика подошла к огромному шкафу и открыла его. Он был битком набит одеждой.

– Это все твое? – удивилась Наташа.

– Нет, что ты... Это еще не все! В спальне такой же шкафец. И мало того, мне этого мало! Несколько комнат с одеждой и пара этажей с обувью, пожалуй, на сегодняшний день удовлетворили бы мои скромные потребности! – Вика улыбалась, сбивая с толку: говорит ли она серьезно или шутит.

– И ты все это носишь? – Не переставала удивляться Наташа.

– Во Франции женщины тратят на одежду больше, чем государство на армию. И знаешь, страна не проигрывает! Я женщина! И этим все сказано!

Через полчаса Викиных усилий Наташу было не узнать. Вика уложила подруге волосы, распрямив залом от тугой резинки и сделав прямую укладку, надела на нее свой пиджак от Chanel и джинсы, подобрала балетки и сумку.

– А почему балетки, а не туфли на каблуке, Вик? Тем более к пиджаку? Стиль такой получается странный.

– Балетки, потому что они демонстрируют: девушка пришла не знакомиться, а просто выпить кофе. И, тем не менее, она в пиджаке, который подчеркивает талию и наличие красивой груди, то есть некоторый все-таки квалити. А странный стиль называется «легкий кэжл». Давай, усваивай, ученица! – подмигнула Вика и снова исчезла в своем необъятном шкафу.

Пока Наташа рассматривала новую себя в огромное зеркало в прихожей, Вика успела переодеться. «Как это у нее получается всегда выглядеть „на все сто“? – подумала, глядя на подругу, Наташа.

– Женщина всегда должна выглядеть на тысячу долларов в минуту, – снова ответив на Наташины мысли, заметила Вика и улыбнулась. – Даже если у нее этой тысячи сейчас нет. Выглядеть нужно! Тогда и тысяча будет.