Текст книги "Черный лебедь"

Глава 2

Телефон в прихожей звонил с нетерпеливой настойчивостью. Анна Гризи нервничала: вот-вот звонки прекратятся и оставят ее в неизвестности, кто звонил, но руки были заняты свертками и пакетами, и открыть дверной замок было не так-то легко.

В суете один из пакетиков выскользнул, и флакончик с дорогими духами «Джой» разбился на мраморном полу. На лестнице сразу распространился их пряный аромат, точно в парфюмерном магазине.

Наконец замок поддался, дверь открылась, и Анна бросилась к телефону, стоявшему на столике в прихожей под большим четырехугольным зеркалом.

– Ах, это ты! – воскликнула она разочарованно, узнав голос Монтальдо.

– А ты думала – кто? – ответил Эдисон довольно агрессивно.

– Никто, – попыталась оправдаться она и погладила белую собачонку, которая прыгала вокруг нее, радуясь возвращению хозяйки. – Просто в спешке я разбила флакон духов, когда отпирала дверь.

– Ты кажешься чем-то обеспокоенной, – заметил он.

– Я тебе уже сказала, – повторила Анна, любуясь своим отражением в зеркале. – Я торопилась отпереть дверь, чтобы подойти к телефону, и разбила флакончик с духами.

Внимательно осмотрев свой костюм, она механическим движением поправила шляпку. Вуаль слегка касалась ее вздернутого носика и придавала особое обаяние умело подкрашенным глазам.

– Не стоит расстраиваться из-за такого пустяка, – успокоил ее Монтальдо. – У тебя будет сто флаконов духов.

– Ах, ты мил и великодушен, как всегда, котик, – польстила ему Анна.

– Я искал тебя целый день, – осуждающе сказал Эдисон, не обратив внимания на льстивые нотки в голосе своей любовницы. – Тебя не было дома. Где ты была?

– Мой котик в роли Отелло, – засмеялась она, взяв на вооружение иронию. – Но драма – не в твоем репертуаре, котик.

– Твои реплики неуместны. Где ты была? – настаивал он с озлобленностью подозрительного любовника.

– Но ты ведь был у себя на озере, в священном лоне семьи, на крестинах своей новорожденной дочурки, – возразила она, переходя от иронии к сарказму. – Не сидеть же мне дома одной? Вот я и пошла по магазинам за покупками. Что мне еще оставалось делать?

– Ты могла бы работать, – сухо ответил Эдисон. – Сама же звонила мне вчера вечером в Белладжо, чтобы узнать мое мнение о своем новом романе.

Легкомысленное выражение тут же исчезло с лица Анны. Ее последний роман был единственной вещью, с которой она не позволяла себе шутить.

– Как он тебе? – В ее голосе чувствовалось волнение.

– Я прочел его сегодня ночью, – сказал Эдисон.

– И что скажешь? – торопила она.

– Он мне не понравился, – изрек Монтальдо. – Как не нравится и то, что ты звонишь мне домой. – Его голос стал резким и напористым.

Сейчас это был спесивый хозяин, распекающий своего подчиненного, который, с его точки зрения, недостаточно хорошо работает.

Анне стало не по себе? Казалось, что ее окутал какой-то непроницаемый туман, который может разбить все ее мечты. А ведь она считала, что эта вещь ей удалась. Она была уверена, что написала хороший роман, что рассказала интересную и очень искреннюю историю. Но если мнение Эдисона объективно – а она не имела причин сомневаться в этом, – вся ее уверенность стоит не больше, чем горсть развеянных ветром конфетти.

Ее отражение в зеркале резко изменилось. Теперь это уже не самоуверенная и немного легкомысленная женщина, а скорее печальная, запуганная девочка, какой она была много лет назад – дочь путевого обходчика в лигурийской деревушке, буйного и озлобленного жизнью человека, который каждый день искал утешение в вине.

Как часто она дрожала, забившись в дальний угол их бедного дома, точно загнанный в ловушку зверек, в страхе перед тяжелыми отцовскими кулаками. Напиваясь, тот нередко избивал ее, чтобы выместить на ней свою злобу.

Но как-то раз, когда отец замахнулся на нее, Анна схватила кухонный нож, и в глазах ее сверкнула решимость. Сразу протрезвев, он удивленно взглянул на нее. «Не забывай, что я твой отец», – взревел он. «А ты никогда больше не смей меня трогать», – твердо сказала она.

С того дня отец больше не бил ее, но при первой же возможности Анна ушла из дома. Впоследствии она избегала буйных мужчин, и только Эдисону Монтальдо прощала некоторую агрессивность, которая неприятно напоминала ей манеру отца. Но даже и ему, этому могущественному издателю, она бы не позволила перейти известные границы.

И на этот раз Анна победила страх, сжав руку так, словно схватила нож.

– Дорогой Монтальдо, – сказала она, четко выговаривая каждое слово. – Я не позволю разговаривать со мной подобным образом. Считайте, что наши отношения на этом кончились. Что же касается рукописи, то можете ее выбросить. У меня есть копия. Вы великий издатель, но не единственный. И к тому же не непогрешимый. – И прервала разговор, положив трубку на аппарат.

Сняв шляпу, она удовлетворенно поглядела на себя в зеркало. Телефон зазвонил опять, но Анна даже не повернула головы.

По пушистому бухарскому ковру она прошла в гостиную, рукой дотронулась до великолепной стильной мебели, которой была обставлена комната, скользнула взглядом по полотнам Фаттори, Фонтана, Кампильи, развешанным по стенам. В этом доме все было куплено для нее Эдисоном Монтальдо.

Когда она приехала в Милан два года назад, то в чемодане ее не было ничего, кроме рукописи ее первого романа. Но юность и красота помогли ей выбраться из нищеты и безвестности. Ее роман был свеж, а облик располагающ и обольстителен – такое сочетание, помноженное на деловую хватку, не могло не принести ей успех. Литературный дебют при поддержке Эдисона Монтальдо ей с блеском удался. А сам великий издатель сумел без особого труда завоевать ее, ведь это было именно то, чего она сама хотела.

В относительно короткий срок Анна получила даже больше того, что надеялась получить. И вот теперь она готова была отказаться от всего и снова начать с нуля. Она никогда не любила Эдисона Монтальдо, как, впрочем, не любила никого. Лишь в отроческие годы она единственный раз была влюблена, да и то в незнакомца.

Когда отец бывал слишком пьян, чтобы заниматься своим делом, она заменяла его у железнодорожного шлагбаума. Ей нравилась эта работа. Пассажирские составы, которые с грохотом мчались мимо, волновали ее и всякий раз вызывали неодолимое желание уехать. Анна была убеждена, что где-то там, в иных краях, есть чудесные миры, которые ждут, чтобы их открыли. С жадностью глядела она сквозь окна вагонов первого класса на элегантных мужчин и женщин, которые о чем-то разговаривали, читали книги или обедали в вагоне-ресторане. Один только алый бархат купе уже приводил ее в трепет, и путешествовать среди такой роскоши было самым страстным ее желанием.

И вот однажды ясным летним утром какой-то светловолосый юноша, почти подросток, высунулся в окно и с улыбкой бросил ей розу. Он еще что-то крикнул, но стук колес заглушил его слова. Девочка схватила розу и сжала ее в руке, точно боясь упустить вместе с ней свое счастье. Она смотрела на поезд, исчезавший за поворотом, забыв обо всем, забыв даже поднять шлагбаум, пока дожидавшиеся на переезде небритый возчик и мотоциклист в черных очках своими криками не напомнили ей об этом.

Долго хранила Анна в памяти и в сердце лицо этого парня, то легкое движение, которым он бросил цветок, его непонятный, манящий голос. И долго потом всматривалась в лица глазеющих в окна пассажиров, мелькающих перед нею на переезде день за днем, но так больше его никогда и не увидела, словно все это только пригрезилось ей. Лишь несколько лепестков розы, засушенной среди книжных страниц, – вот все, что осталось от той единственной настоящей любви, которая была в ее жизни.

Когда Анна укладывала свои вещи в чемодан, телефон зазвонил второй раз. Она знала, что это Эдисон, но не хотела разговаривать с ним. Открыв маленький сейф, который скрывался в стене за рисунком Савинио, Анна достала драгоценности, подаренные Монтальдо, и уложила их в чемодан вместе с рукописью последнего романа. Затем она бросила последний взгляд на кровать, в которой позволяла Эдисону любить себя, и вышла из спальни.

В прихожей она подождала, пока телефон смолкнет, и вызвала такси. Возбужденная сильным запахом духов и сборами хозяйки, Бижо носилась по комнатам и скулила, так что Анне нелегко было надеть на нее ошейник. Наконец ей это удалось, и, ведя на поводке свою собачку, она навсегда ушла из этого дома.

Привратник, увидев ее с чемоданом, бросился ей навстречу, чтобы помочь.

– Синьорина уезжает? – спросил он.

– Да, Оттавио, – ответила Анна. – Такси уже ждет меня. Отдай ключи от квартиры командору, когда он придет. А это тебе, – добавила она и протянула ему десять лир серебром.

Привратник поблагодарил ее широкой улыбкой, почтительно поклонился и долго смотрел вслед укатившей машине, пораженный столь решительным поступком синьорины.

Пока они добирались до виале Пьяве, водитель успел рассказать ей во всех подробностях историю о том, как один его друг, хороший парень, но еще неопытный зубной техник, удалял ему зуб. Его рассказ развеселил Анну и немного отвлек от мрачных мыслей.

Над городом безмятежно сияло солнце. Италия вступила в войну, но в этот жаркий июньский полдень все казалось еще спокойным и мирным. Анна подумала, что этот день похож на нее. Она тоже вела войну с жизнью, но, глядя на нее, никто бы не догадался об этом.

Остановив такси перед небольшим, но солидным особнячком девятнадцатого века, Анна расплатилась с шофером. Вестибюль встретил ее мягкой полутьмой, пахнущей старым деревом и мастикой. Консьерж дремал на стуле за стеклами своей привратницкой и не заметил, что перед ним прошла молодая женщина с собачкой на поводке и с чемоданом.

Анна поднялась на третий этаж и позвонила в квартиру с блестящей медной табличкой «Пьер-Джорджо Комотти». Вскоре послышался скрежет замка, и дверь открылась. Хозяин дома, в рубашке и жилете, с потушенной трубкой в зубах, встретил ее с непринужденной улыбкой светского человека, который никогда ничему не удивляется. Это был стройный красивый мужчина, немного похожий на Кларка Гейбла. Он сам сознавал это сходство и делал все, чтобы подчеркнуть его.

– Женщина, собака и чемодан, – задумчиво пробормотал он. – Что бы это значило? Впрочем, если это шарада – я знаю решение.

– Какое? – спросила Анна, не двигаясь.

– Название твоего нового романа, – улыбаясь ответил он.

– Увы, на этот раз интуиция тебя подвела.

– Дашь мне еще попытку? – с улыбкой попросил Пьер-Джорджо.

– Разумеется, – кивнула Анна.

– Женщина и собака ищут приют, – сказал мужчина и широко распахнул перед ней дверь.

– На этот раз в точку! – воскликнула она. – Я прошу твоего гостеприимства на время, хотя не знаю еще, на какое.

– Входи, дорогая. Добро пожаловать. Мой дом – твой дом!

Пожилой слуга появился за спиной хозяина дома. Несвоевременное появление Анны, похоже, прервало его послеобеденный отдых.

– Саверио, – сказал Комотти, – синьорина Анна Гризи поживет у нас некоторое время.

Саверио приветливо улыбнулся. Этот высокий, худой мужчина импонировал Анне своей любезностью и скромностью.

– Добро пожаловать, синьорина, – сказал он, взяв у нее чемодан. – Комната для гостей к вашим услугам.

– И принеси нам в гостиную кофе, – распорядился Пьер-Джорджо.

Просторная комната была обставлена элегантно и со вкусом. Мягкая мебель с бархатной обивкой, низкие столики, заваленные книгами и журналами, большие фарфоровые кашпо, в которых росли пальмы с широкими блестящими листьями, придавали гостиной уют.

– Если есть желание, ты можешь открыть свое сердце старому другу, – сказал Комотти, заново раскуривая свою трубку.

– Я порвала с Монтальдо. Вот и все, – призналась Анна, стараясь преуменьшить значение случившегося, но невольный вздох, который вырвался из груди, все же выдал ее.

– Фиаско! – воскликнул тот, разражаясь смехом. – Но если я достаточно хорошо его знаю, не думаю, что он это примет так легко. – Комотти старался казаться веселым, но у него это получилось не очень искренне.

– О, да! – сказала Анна. – Он принадлежит к тем людям, которые легко бросают сами, но не любят, чтобы так же поступали с ними. Но, думаю, он не слишком долго останется один.

– Возможно, – согласился Пьер-Джорджо, вспомнив кое-какие недавние слухи относительно новой хорошенькой секретарши Монтальдо.

Издатель вроде бы обронил при ком-то: «Она моложе и свежее, чем Гризи, а стоить будет мне намного дешевле». – Но раз ты так решила, у тебя были веские причины, – поспешил он успокоить свою гостью.

Анна опустила взгляд, как будто ее заинтересовал изящный узор на старинном, немного выцветшем ковре.

– У нас война, а я усложняю жизнь какими-то глупыми личными проблемами, – вздохнула она.

– Ты отважная девушка, – сказал Пьер-Джорджо и погладил ее по руке.

– Просто я предпочитаю неизвестное будущее унизительному настоящему, – возразила она.

– Говоря банально, не хлебом единым жив человек.

– Однако и без хлеба не проживешь, – заметила она.

– Это разговор, который недостоин нас, – Пьер-Джорджо разразился смехом. – Не забывай, что ты – писательница, а я – журналист.

– Вот именно, – иронически отпарировала она. – Чего можно ожидать от двух представителей таких несерьезных профессий?

Бижо, которая лежала свернувшись у ног Анны, резко вскочила, когда Саверио вошел, чтобы подать кофе.

– Моя собачка проголодалась, – сказала Анна.

– Если принцесса соблаговолит последовать за мной на кухню, я смогу предложить и ей кое-что.

Саверио взял поводок Бижо, и та, довольно завиляв хвостом, двинулась за ним. Но за мгновение до того, как за ними закрылась дверь, Анна увидела молодого человека, промелькнувшего в коридоре как тень.

– Там кто-то есть, – вырвалось у нее.

Красивое аристократическое лицо Пьер-Джорджо вспыхнуло румянцем.

– Успокойся, это не вор, – сдержанно сказал он. – Это всего лишь мой друг.

В его печальном взгляде Анна прочла глубокую боль. Она поняла, что невольно проникла в тайну, которая касалась интимной жизни Пьер-Джорджо. В первый раз Анна с сочувствием посмотрела на этого любезного и аристократического человека, который так деликатно ухаживал за ней и предлагал ей дружбу без всяких условий.

– Мне никогда не избавиться от моего вульгарного плебейского воспитания, – вставая, извинилась она. – Нельзя ни с того ни с сего врываться в дом друга и нарушать его покой. Прости меня. – Анна в самом деле была очень огорчена.

Он улыбнулся и тоже встал, чтобы обнять ее и удержать.

– Возможно, ты пришла как раз в нужный момент, – сказал он. – Возможно, мне как раз нужна дружеская поддержка, чтобы вынести то, что временами становится невыносимым. Я знаю, что могу рассчитывать на твою привязанность и скромность. Поэтому не уходи. Во всяком случае, до тех пор, пока не найдешь для себя какой-то выход. А ты его найдешь. Ведь твоя проблема из тех, которые все-таки решаются. А моя – нет.

Глава 3

Проснувшись на рассвете, Эстер и Полиссена оставили спящих детей на попечение Анджелины и няни, а сами отправились в лес. Джильда, повариха, планировала сегодня на обед кролика по-охотничьи с грибами, и они вызвались принести полную корзину.

Ночью прошел дождь, и в лесу приятно пахло сыростью. Эстер с наслаждением вдыхала лесные ароматы, слушала пение птиц. Она любила утро. По утрам она была полна энергии, и боль в сердце не беспокоила ее. Но ближе к вечеру силы обычно оставляли ее, вялость и оцепенение овладевали телом.

Чтобы не скучать, Эстер привлекла к этому походу и Полиссену, к которой относилась с нежностью старшей сестры, хоть и была моложе ее на восемь лет. На обеих были короткие шерстяные брюки, цветные гольфы и туфли на толстой подошве, которые утопали во влажной густой траве. В то время как глаза их искали добычу, Полиссена без устали повествовала о своих мечтах, о любовных радостях и горестях. Полиссена была приятной собеседницей, и слова у нее текли беспрерывно, не требуя ответных реплик. Конечно, она в любой момент готова была ответить на вопрос или уточнить обстоятельства, но в этом не было необходимости.

– А тебе не кажется, что все это похоже на приключения из романа? – спрашивала Полиссена, подняв на нее внимательные карие глаза. – Начало завлекательное, а конец, который, надеюсь, окажется счастливым, я словно бы еще не нашла.

– Рано или поздно ты его найдешь, – постаралась утешить ее Эстер.

– А ты думаешь, Эдисон мне сочувствует? – пожаловалась Полиссена, размышляя, съедобен ли найденный под кустом гриб. – Но я все-таки женщина. И если любовь – это сладкий пирог, то и я имею право на свой кусок.

Эстер улыбнулась сравнению, придуманному Полиссеной.

– Будет у тебя твой кусок, – сказала она уверенно. – И все-таки было бы лучше, если б ты не так явно проявляла интерес к мужчинам. А то стоит тебе лишь увидеть одного из них, как ты бросаешься на него, словно он – единственный представитель мужского пола на свете. А мужчины – пугливый народ и не любят этого.

Полиссену развеселили слова и мимика невестки. Женщины вышли на тропинку и уселись на стволе поваленного дерева.

– Знаешь что, Эстер? – Полиссена была неутомима, когда молола языком. – Когда я была девочкой, мои родители спросили меня, какой подарок я хочу к Рождеству. И я ответила: коробку муженьков, – такая была глупая. Малышка, а уже мечтала о муже и детях. – Губы ее задрожали при мысли, что она прожила почти сорок лет без любви, без сердечных воспоминаний и уже почти без надежды на обретение этого счастья.

– Так я и осталась одинокой, несчастной старой девой, – сказала она, и глаза ее наполнились слезами. – Я, которая умирает от желания носить обручальное кольцо на пальце и сменить свою фамилию на фамилию мужа!..

– Но не надо забывать и об унижениях, тревогах и заботах, – попыталась отрезвить ее Эстер. – Бог пожалел тебя и захотел, чтобы ты избежала горестей более тяжких, чем одиночество.

Полиссена вытерла глаза и покачала головой.

– Ты говоришь о своем браке и валишь все в одну кучу, – заметила она. – Я бы никогда не хотела иметь такого мужа, как Эдисон. Мой муж должен быть нежен, – добавила она, и бледный румянец залил ее щеки, – внимателен и верен. И горе ему, если он не будет таким, – заявила она, повышая голос и грозя гипотетическому супругу пальцем.

Детская наивная горячность, с которой она впадала в свои фантазии, не смягчала резкости ее суждения об Эдисоне.

– Мне бы твою мудрость, когда я выходила замуж. Но я могла рассчитывать в тот момент лишь на свою неопытность, – с иронией заметила Эстер.

– Прости меня, – искренне огорчилась Полиссена. – Всегда я так – не знаю меры в словах. У меня ведь язык без костей. Конечно, я не должна злословить о своем брате. Но он такой… – Она замялась. – Такой…

– Да, он такой, – согласилась Эстер. – И это ни для кого не секрет. А теперь пошли быстрее домой, иначе у Джильды не будет грибов для обеда.

Солнечные лучи золотыми бликами проникали сквозь листву и оживляли лесную тропинку, по которой шли Эстер и Полиссена. Вдруг какая-то птица зашуршала в кустах, и обе женщины испуганно замерли.

Полиссена, которая с детской легкостью уже забыла о своем неуместном вмешательстве в семейные дела Эстер, воспользовалась остановкой, чтобы выпустить еще одну стрелу в адрес брата.

– Эта писака Гризи ни с того ни с сего бросила твоего мужа.

«В конце концов эта новость не должна, кажется, огорчить Эстер», – подумала Полиссена.

– И кто же его новая фаворитка? – спросила Эстер, которая прекрасно знала, что ее муж не проживет и дня без любовницы.

– Секретарша. Некая Джемма. Она дочь Астори, рассыльного со второго этажа.

– Что она собой представляет? – равнодушно поинтересовалась Эстер, как будто это вовсе ее не касалось.

– Двадцать лет. Хорошенькая. Вульгарная и хитрая, – в телеграфном стиле сообщила Полиссена. – Она ему еще наделает хлопот.

– Как тебе удается всегда быть в курсе личных дел твоего брата? – спросила Эстер. – Живешь здесь, со мной, далеко от света и умудряешься все знать про Эдисона. – Ревность была ей незнакома, и сообщения о супружеских изменах мужа она выслушивала так, словно ей говорили о постороннем человеке.

– У меня свои осведомители, – с таинственным видом сообщила золовка.

Осведомителями – Эстер это знала – были несколько сотрудников издательства, с которыми Полиссена часами болтала по телефону. А все сплетни быстро распространялись в коридорах издательства «Монтальдо». Постельные истории Эдисона почти не затрагивали жену, но вызывали повышенный интерес и возбуждение у Полиссены, очень чувствительной к его альковным и сердечным делам.

– Ты говоришь, что Гризи сама бросила его? – переспросила Эстер. – Я правильно поняла? – Если эта провинциальная девчонка отказалась от курицы с золотыми яйцами, значит, она не простая штучка, а содержанка высокого класса.

– То-то и оно, – с удовольствием подтвердила Полиссена. – Бросила и балаган, и кукол. Ушла, оставив все.

– Дом, наряды, деньги, драгоценности? – допытывалась Эстер.

– Не знаю, как насчет денег и драгоценностей, но квартиру вместе со всей обстановкой оставила. – Полиссена говорила о Гризи уже с восхищением, как о какой-то героине романа, а не о любовнице брата. – В такой момент – ведь война разгорается – нужна немалая смелость, чтобы принять подобное решение. Ты не находишь?

– Скорее всего, она нашла другого покровителя, – иронически заметила Эстер. – Такого, который способен заменить Эдисона даже и в смысле, скажем так, сентиментальном?

– Это интересно. Надо выяснить, – озадаченно пробормотала золовка, сбитая с толку таким замечанием.

– Как бы то ни было, ты права. Чтобы бросить такого влиятельного мужчину, как Эдисон, нужна смелость, – согласилась Эстер, которая тоже почувствовала некую симпатию к Анне Гризи. – А Эдисон? Как он все это переварил? – полюбопытствовала она.

– Очень плохо, – заявила Полиссена.

– С его мстительностью можно всего было ожидать.

– Думаю, он объявил ей войну. Эдисон даже вынудил Пьер-Джорджо Комотти, редактора «Новеченто», вычеркнуть ее из списка сотрудников.

– И Комотти его послушался? – засомневалась Эстер.

Она знала Пьер-Джорджо и уважала его за прямоту характера и честность.

– Комотти подал в отставку.

– Эдисон ее принял?

– Мне кажется, да, – пожала плечами Полиссена.

– Это судьба всех отставок, – кивнула Эстер, решив позвонить Комотти и в деликатной форме узнать, не сможет ли она чем-нибудь помочь ему.

В противоположность Эдисону, который относился к своим сотрудникам сугубо прагматически, у нее складывались дружеские отношения с некоторыми из них. Пьер-Джорджо был ее другом.

На тенистой аллейке парка они встретили няню, которая гуляла с Лолой. Эстер заглянула в коляску: девочка спокойно спала. Малышка хорошо росла. Лицо Лолы было розовым, словно персик. Эстер нежно коснулась губами лобика дочери.

– А где дети? – спросила она няню, удивленная тишиной, царившей в парке.

– Анджелина увела их на озеро, – ответила та. – Эмилиано захотел порыбачить, а остальные присоединились к нему.

– Будь любезна, – обратилась Эстер к Полиссене, – посмотри, что они там делают.

Эстер мужественно противостояла своему недугу, но, когда дело касалось детей, ей всюду мерещились болезни, травмы и прочие опасности, подстерегающие их на каждом шагу. Никакая предосторожность не казалась ей излишней, никакой присмотр достаточным.

– А об обеде я позабочусь сама, – добавила она, забирая у нее корзинку с грибами.

Полиссена направилась по тропинке к озеру, а Эстеp зашагала к вилле. Хотя она ходила по лесу не так уж долго, усталость давала себя почувствовать. Войдя в дом со служебного входа, она остановилась в небольшом коридоре, чтобы перевести дух, и посмотрела на себя в зеркало, которое висело на стене в резной раме. Лицо было бледным, губы казались бесцветными, под глазами легли легкие тени.

– Бедное мое сердце, – сказала Эстер, ободряюще улыбнувшись себе.

Она провела пальцем по губам, чтобы хоть немного вернуть им яркость, но губы по-прежнему оставались бледны.

А если ее сердце вообще перестанет биться? Эта перспектива – увы, вполне реальная – вызывала у нее противоречивые чувства: с одной стороны, ей хотелось положиться на судьбу – и будь что будет, а с другой – хотелось жить, чтобы как можно дольше сопровождать детей на их жизненном пути.

Жалобные всхлипывания прервали ее мысли. Она приоткрыла кухонную дверь и увидела Джильду, которая безутешно плакала, закрыв лицо руками. Эстер поставила корзины с грибами на стол и подошла к ней.

– Что случилось, Джильда? – участливо спросила она.

Джильда попыталась прикрыть передником письмо, лежащее на коленях, и вытерла платком залитое слезами лицо.

– Ничего, синьора, – неуклюже оправдывалась она, встав со стула в знак уважения к хозяйке.

– Никто не плачет просто так, – заметила Эстер, садясь за стол и жестом приглашая повариху сделать то же самое.

– Извините меня, синьора, – ответила та. – Наверное, настроение плохое, тоска нашла. Извините, пожалуйста, – смущенно повторила она. – Уже десять, а я еще и не начинала готовить, – спохватилась она.

– Ты получила письмо из дому? Плохие вести? Разве не так? – настаивала Эстер в надежде чем-то помочь ей.

Повариха подняла на нее глаза, покрасневшие от слез.

– Дело идет о ребенке, – призналась она.

У Джильды был сын от Эдисона. Малышу исполнилось четыре года, и он жил с ее родителями в Борго Сан-Доннино, недалеко от Модены.

– Мама пишет, что у него высокая температура. Есть подозрение, что это полиомиелит. Но я в это не верю, – вздохнула она. – Ведь Фабрицио всегда носил на шее мешочек с камфарой против полиомиелита.

Эстер не стала опровергать наивные представления Джильды, но рассердилась на ее рабскую пассивность.

– Боже мой! – воскликнула она. – И ты собираешься сейчас заниматься нашим обедом? Иди переоденься, Джильда, – приказала она, резко вставая. – Микеле отвезет тебя в Борго Сан-Доннино. Твое место рядом с сыном. Твоя любовь поможет ему выздороветь. И ты больше никогда не покинешь его.

– Синьора меня увольняет? – встревожилась женщина.

– Джильда, Джильда, ну как ты можешь так думать? – успокоила ее хозяйка. – Ты привезешь своего ребенка сюда, и он будет жить с нами. И знаешь, что я тебе скажу? Я тоже поеду с тобой.

Джильда снова разрыдалась.

– Пусть бог благословит вас, синьора! – пробормотала она сквозь слезы.

– Иди собирайся, – повторила Эстер и вышла из кухни.

В кабинете мужа она набрала его телефон и без обиняков заявила Эдисону:

– Твой сын сильно болен, возможно, у него полиомиелит.

Эдисон молчал на другом конце провода.

– Джанни или Эмилиано? – после паузы спросил он.

– Фабрицио, – уточнила Эстер. – Я еду в Модену вместе с Джильдой. Если малыш выживет, мы привезем его, и он будет жить с нами. А пока я доверяю тебе наших детей, – закончила она и повесила трубку.