Текст книги "Книга цвета пустыни накануне дождя. Часть 1"

III

Моим глазам предстали небольшие, одинакового размера листочки с тёмной поверхностью, сильно поцарапанной, видимо, от частого употребления.

– Бери три, – сказал мой новый знакомый. Я взял три с самого края. Листочки оказались довольно плотными, будто бы были сделаны из кожи, но очень тонкой, или бумаги, но очень толстой – я раньше никогда не встречал такую бумагу. С обратной стороны на листочках оказались фигурки, одинаковые на каждом листочке, но отличавшиеся от фигурках на других. Количество фигурок тоже не совпадало: на одном листочке было 7 стрел, на другом 4 щита, на третьем же были изображены следы лап в количестве 5 штук.

– Теперь считай.

Я догадался, что нужно пересчитать все фигурки, довольно быстро, как мне казалось, справился с этим и объявил:

– Шестнадцать!

Кто-то гоготнул, остальные тоже оживились, но тот, кто учил меня игре, был предельно серьёзен и снисходителен:

– Хорошо, только в следующий раз оставь эти знания при себе. И старайся никому не показывать свои карты. Итак, тебе нужно набрать 21 знак. Есть шесть разных семей, но в этой игре они не важны. Ну то есть не важно, какая именно семья. У каждой семьи может быть самое большое семь знаков. Ты можешь брать сколько угодно карт, но если у тебя окажется больше, чем 21, то ты проиграл. Ты выигрываешь, если наберёшь больше меня. Играть может любой, кто поставит монету против моей. Но сначала давай научим тебя, тяни ещё карту смелее, ты же ничего не проигрываешь!

Я взял ещё карту, там снова были лапы, но теперь их было только четыре. Я сосчитал, что у меня теперь 20 знаков и понял, что если не вытащу карту больше, чем с одним знаком, то проиграю, однако, мне было интересно, какие же ещё могут попасться картинки, и я взял ещё одну. На ней была изображена одна большая фигура, с равными сторонами, но не квадратная, а вытянутая, ещё несколько тонких линий разрезали фигуру сверху до низу, переламываясь в середине. Я некоторое время завороженно смотрел на тёмную фигуру, а потом показал её всем и спросил:

– А что это… нарисовано?

– Это кристалл, семья учёных.

– Ааа… Получается, это один кристалл, да?

– Ну да.

– Ну тогда я выиграл, у меня 21.

– Вообще-то ты выигрываешь, если у меня будет меньше… Ну или если я наберу больше, чем 21, – объяснил учитель карт. – Но ладно, давай попробуем ещё раз, я вижу, ты быстро учишься.

Он собрал с табурета карты, я отдал свои, некоторое время он их перемешивал, перекладывая часть из одной руки в другую, таким образом, что увидеть значки на картах было невозможно, потом протянул мне руку, в которой лежали все карты одной ровной кучкой. Я взял три карты сверху, он почему-то глубоко вздохнул, положил оставшуюся кучку на табурет и сам взял три карты.

На всех трёх картах, оказавшихся у меня, было по три значка: 3 стрелы, 3 щита и 3 кубка. Я решил, что кубками обозначается семья виноделов, и потянулся, чтобы взять ещё сразу две карты, но оказалось, что две карты сразу брать нельзя: полагается делать это строго по очереди, чтобы каждый из игроков успевал подумать. Мне такое объяснение показалось странным, но я всё-таки отпустил нижнюю карту, которая тут же отправилась моему противнику. У меня же оказалась карта с тремя лапами, означающая, видимо, семью погонщиков и я по-прежнему гадал, какая же семья будет шестой.

Вряд ли это могли быть кузнецы – я не представлял себе ни многочисленную семью кузнеца, ни значок, которым бы можно было обозначить так, чтобы не перепутать с другими: например, молот для этого совершенно не годился. Впрочем, я не оставлял надежды, что шестым видом значков будут всё-таки молотки, тогда я бы мог считать, что изображена семья кузнецов, хотя, вероятнее всего, это означало бы семью плотников.

Однако, на следующей карте я увидел трёх рыб. Ну, конечно, семьи рыбаков, наверняка, бывают очень многочисленны, не то что семьи кузнецов. На следующей карте было три кристалла. О семьях учёных я ничего не знал и даже не мог предполагать, чем они могут зарабатывать себе на жизнь, кроме преподавания. От отца я слышал, что какие-то учёные пытаются воздействовать на железо, чтобы оно не ржавело или было прочнее, но о том, что у них случаются удачные попытки, отец не упоминал ни разу.

Итак, у меня в руках было шесть карт по три значка на каждой, и мне не хватало как раз ещё трёх до 21. Мне было понятно, что три значка я уже не вытащу – все они были у меня в руках, – значит, мне нужно взять сначала два, а потом ещё один, но также я понимал, что, скорее всего, я вытащу что-нибудь от четырёх до семи. Одновременно с этим я был уверен, что 18 – это совсем мало, это верное поражение, и у моего соперника, наверняка, уже больше – вон он какой довольный сидит! Он тут же подмигнул мне и спросил:

– Ну что?

Я выдохнул, и, почему-то стараясь не глядеть на стопку карт, взял ещё одну, там оказалось две рыбины.

– Мне хватит, – произнёс довольный мой первый в академии учитель и так растянул губы в улыбке, что добрую половину его маленького лица теперь занимал один только рот.

Я был уверен, что он прекрасно знает, какие у меня карты: я стал догадываться, что все царапины на обратной стороне на каждой карте всё-таки разные, а поэтому можно выучить, какую карту берёт соперник. Назло ему я взял ещё одну карту и обнаружил на ней одну большую лапу.

– Двадцать один! – гордо объявил я и мой соперник тут же перестал улыбаться.

– Ладно, – объявил он, помолчав некоторое время, – играть ты уже научился, дальше играем только на деньги. Всех, кто не играет, прошу не мешать.

Тут же началась суета: кто-то садился поближе, кто-то забирался на кровать над нами. Я понял, что буду мешать и решил выйти из спальни проветрить голову.

Со стороны входа в наши спальни располагалось несколько невысоких хозяйственных построек, самой большой из которых была кухня, судя по запахам, доносившихся из каменного здания с широкой трубой. Дыма заметно не было, но стойкий запах еды не давал усомниться в том, что повар сейчас не дремлет. Я пожалел, что не захватил с собой на улицу вторую половину маминой лепёшки, и поспешил свернуть за угол во внутренний двор.

Со стороны двора у нашего здания тоже была лестница посередине, но уходившая не вниз, а на уровень выше. Однако, подойдя ближе я обнаружил, что под неё также уходили маленькие ступеньки на нижний уровень.

Любопытство тут же взяло надо мной верх, я спустился по особенно тёмным ступеням и заглянул в проём двери. Самой двери тут не было, комната же утопала в кромешной тьме, так что что-то разглядеть было решительно невозможно. Некоторое время я постоял, чтобы дать глазам привыкнуть, но ничего не изменилось, и тогда я решил шагнуть внутрь.

Под ногами как-то очень знакомо заскрипели друг об друга камни, и я сразу же понял, что стою на угле. "Не хватало только споткнуться и вымазаться в угольной пыли!" – подумал я и решительно стал выбираться из-под лестницы, но только когда уже шагал по дорожке между деревьев, вдруг понял, что там под лестницей топится печь, бока которой, обитые железом, я и наблюдал с другой стороны и в спальной. Обернувшись, я убедился, что над крышей как раз над лестницей, за которой, видимо, и располагалась печь, возвышается широкая каменная труба.

Отвернувшись от созерцания трубы, я заметил ещё одну интересную местную особенность: дорожка, проложенная между деревьев вела точно от крыльца одного учебного здания к другому. Я прошёл ещё немного вперёд, туда, где уже было заметно пересечение с другой дорожкой – и оказалось, что она также начинается от крыльца третьего строения и уходит в сторону дома книг, однако самого дома отсюда почти не было видно: на пути возвышалась мачта.

Кажется, в то время я ещё не знал этого слова "мачта", но, конечно, прекрасно понимал, что эта палка с парусом имеет самое прямое отношение к кораблям. Впрочем, самого паруса тогда я не разглядел, хотя их было там даже два – они были свёрнуты и привязаны к поперечным палкам, но тогда я не понял этого, хотя близко подошёл к самой мачте и ещё некоторое время ходил вокруг, рассматривая её с разных сторон.

Конечно же, я не упустил случая подойти к якорю и потрогать его за один из боков, гладкий, очевидно, от прикосновений многих других любопытных рук, подходил к огромному штурвалу и пробовал его вращать, как, видимо, и все другие, кто подходил к нему: были заметны многочисленные следы ремонта на деталях колеса, до которых в том числе можно было дотянуться, только подпрыгнув, а с одной стороны даже на тех, до которых дотянуться было невозможно, казалось, даже встав на голову кому-нибудь ещё.

С этой стороны у дома книг отсутствовали всякие ступени, но двери в количестве двух всё-таки имелись. Помнится, тогда я решил, что эти двери ведут на нижний уровень, но позже узнал, что дом книг не имеет нижнего уровня вовсе, а за дверями начинаются ступени, ведущие к широкой лестнице, по которой вчера с отцом мы и поднимались, чтобы меня записали в ученики.

Я ещё раз обогнул мачту, ведя по ней рукой, дивясь её гладкости и гадая, как на неё взбираются люди, постоял, глядя то вверх, то на расходящиеся в две стороны толстые верёвки, но не придал им никакого значения и направился по дорожке в обратную сторону.

С каждой стороны дорожки стояли лавочки со спинками, некоторые были совсем рядом или напротив друг друга, другие довольно далеко – ясно было, что раньше их перетаскивали, как хотелось, однако, сейчас все они пустовали, и я прошёл до самого дома учителей, так никого и не встретив.

Здесь деревья не заканчивались вдруг, уступая место вытоптанной земле до самых окон, как возле других зданий, но, наоборот, росли ничуть не реже, а некоторые и вовсе касались ветвями стен. Впрочем, для скамеек здесь тоже нашлось место, и на одной из них я и обнаружил своего первого знакомого.

Светлая короткостриженая голова его склонилась над раскрытой книгой так, что солнце пекло ему самую макушку, сам же он, по всей видимости спал. Я не знал, как поступить, и стал медленно подходить ближе, стараясь ступать бесшумно. Вдруг откуда-то слева раздался звон, похожий на звук удара молотом по железной болванке.

Стучали, видимо, где-то за зданием, судя по тому, что звук был сильный, но, долетая до меня, слышался слабее и повторялся несколько раз, ослабевая. Мой знакомый открыл глаза, посмотрел на меня и, когда звон повторился второй раз, захлопнул книгу, встал, и, на ходу пряча её в мешочек, сказал:

– Пойдём. Здесь отлично кормят.

– Послушай, а как тебя зовут? – спросил я, пытаясь подстроиться под его торопливый шаг.

– Здесь редко используют имена, – произнёс он так, как будто говорил "все, кто мог ходить, давно ушли отсюда". Некоторое время я раздумывал, шутка ли это, и не знал, что говорить, но он вдруг продолжил: – Только на уроках, да и то нечасто, – тут он впервые посмотрел на меня, и мы прошли так несколько шагов, глядя друг на друга, пока не настала пора сворачивать на перекрёстке.

Пока он смотрел на меня, я не знал, что и думать, я вообще не понимал его взгляда, сурового, но не изучающего, а будто бы уже наполненного всеми знаниями, до которых мне как до гор пешком. Но вот мы свернули, он снова глядел куда-то в землю недалеко от себя, и я вдруг подумал: "А ты-то откуда знаешь?!"

– А ты-то откуда знаешь? – тут же спросил я его.

– Ууууу, друг, – произнёс он всё тем же голосом, и, не отрывая взгляда от земли, положил мне руку на плечо. – Я, знаешь ли, – тут он начал похлопывать меня по плечу ладонью, – не одну дюжину дождей уже топчу здешние пески.

Закончив говорить, он снова направил на меня тяжёлый взор из-под нахмуренных бровей, но тут я сбросил движением плеча с себя его руку со словами:

– Послушай, мне совершенно не нравится это здешнее поведение, будто бы каждый может положить тебе руку на плечо и… – я задумался насчёт "и", а он тут же спросил:

– А кто это "каждый"? С кем это ты уже познакомился? – голос его изменился, да и взгляд стал совершенно другим: брови он хмурить не перестал, но в глазах появилась заинтересованность.

– Я не знакомился. Один долговязый учил меня играть… в карты.

– Ого, живо Крючок до тебя добрался, – несколько задумчиво произнёс он и вдруг с размаху хлопнул меня по животу мешком с книгой, так что я согнулся пополам, не столько от боли, сколько от неожиданности. – Лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей, – выпалил он прежним голосом, только чересчур громко.

Подняв голову, я понял, что его последние слова слышал далеко не один я: всё пространство возле лестницы заполнялось прибывающими на обед любопытными. Мой собеседник живо взбежал по ступеням и вошёл в дверь, я же распрямился, крикнул погромче "Вот сволочь!" и оглядел всех присутствующих:

– Надеюсь, кормят здесь лучше, чем общаются! – воскликнул я, вдруг решив сохранять бойкий настрой, и решительно зашагал к дверям, не обращая больше ни на кого внимания.

Остальные поступили так же, и в итоге в столовую я вошёл одним из последних. Тогда я, конечно, ещё не знал, что она называется столовой, да и всё, что происходило внутри было для меня удивительным.

Оказалось, что еду не подают на стол каждому, а, наоборот, каждый берёт свою еду сам, ставит на небольшую дощечку и несёт к столу, а после еды бросает грязные миску, чашку и ложку в специальный чан.

Помнится, в первый раз я забыл взять ложку и возвращался за ней, а потом оказалось, что у меня нет на дощечке хлеба, хотя я точно помнил, что брал его, когда же я вернулся с хлебом, то обнаружил, что пропал мой компот вместе с кружкой. Подумав, я решил не возвращаться за компотом, а сначала спокойно съесть суп.

Тогда меня удивило, как много нарезанного хлеба лежало в корзинке, и никто не следил за тем, кто сколько взял. Я даже задумался, не оставить ли кусочек про запас, но вспомнил о половине маминой лепёшки и оставил эту мысль. Больше ничего подобного мне на ум не приходило: сейчас, вспоминая времена, проведённые в академии, я понимаю, что совершенно не был обеспокоен мыслями о пропитании, что ни до, ни после со мной уже не случалось, исключая, пожалуй, первое время жизни на острове, но об этом пока рано.

Суп тогда мне показался почти безвкусным и холодным, а вот компот, за которым я всё-таки, конечно, сходил ещё раз, мало того, что был обжигающе горячим, он ещё пах какими-то травами, и пока я дул на него и отпивал по маленькому глоточку, мысли унесли меня на удивительные острова, где росли огромные растения, в которых жили диковинные звери, которых не видел ещё ни один из живущих. Тогда над кружкой компота, обжигавшей губы сильнее самого компота, я вдруг обрёл несбыточную мечту, даже не подозревая, что до воплощения её осталось менее дюжины дюжин дождей.

Я вдруг обнаружил себя, одиноко сидящего среди пустых столов и перекатывающего по дну кружки какой-то маленький тёмный плод. Вероятно, меня оторвал от мыслей грохот чана с грязной посудой, которой тащил по полу служитель столовой. Плод со дна кружки оказался совершенно пресным в сравнении с самим компотом, я оставил кружку на столе – миску я выбросил в чан, когда ходил за компотом – и вышел из столовой.

Лестница слева от двери, ступени которой были каменные, а перила деревянными, удивительно гладкими от частых прикосновений, приводила на последний этаж к длинному коридору вдоль окон, напротив которых располагались двери с различными надписями. Я прошёл вдоль них в одну сторону, потом вернулся и прошёл в другую, и всё гадал, что же таится за этими дверями. Некоторые буквы были мне знакомыми, но читать их я не умел и полагал тогда, что за дверями непременно располагаются всякие разные детали корабля, которые мы будем изучать.

Я не решался заглядывать внутрь, чтобы не рассердить обитавших там учителей, но предпоследняя дверь была открыта настежь, никого внутри не было, а всё пространство заполняли столы и стулья. Я удивился, чему можно учиться сидя, потом решил, что здесь, наверное, читают. Это вернуло меня мыслями к своему знакомому с книгой, и я надумал найти его и попросить научить меня читать буквы, а заодно выспросить у него хоть какое-то имя.

Я нашёл его на старом месте, на скамейке у дома учителей. Он склонился над книгой, солнце всё так же светило ему прямо в макушку, но он вроде бы ещё не спал. Возможно, просто не успел заснуть. Я, нарочно погромче топая, подошёл и сел рядом с ним, разглядывая стену учительского дома. В некоторых местах, перед окнами, стена имела выступы, окружённые перилами, на которые, видимо, можно было выходить. У некоторых таких выступов даже имелась своя крыша.

– Зачем кому-то выходить из окна, если снаружи дождь? – спросил я будто бы сам у себя.

Мой знакомый вздохнул, оторвался от книжки и, видимо, посмотрел в ту же сторону, куда и я.

– Там двери есть. Это балконы.

– Аа, – сказал я. – Ясно.

Голос же мой выражал, что на самом деле яснее мне ничего не стало, я специально состроил такой голос, но объяснения не последовало, знакомый мой снова уткнулся в книгу. Тогда я задал уже прямой вопрос:

– Слушай, а как тебя всё-таки зовут?

– Я же сказал тебе, здесь не называют имён.

– Ну а как тебя называют тогда?

– Ещё пока никак. Никто не придумал, как меня называть.

Я помолчал. Я вдруг вспомнил, что Крючок назвал меня мотыльком. "Неужели теперь меня все будут звать мотыльком?" – подумал я.

– Тот… Крючок… Назвал меня мотыльком. Неужели теперь все меня будут так звать?

– Мотыльком? – знакомый вдруг захлопнул книгу и переспросил: – мотыльком?

– Ага, мотыльком, – я старался сохранять спокойствие, – мотыльком.

– Ты как-то не очень похож на мотылька. Ну то есть совсем. Должно было что-то произойти, чтобы он так тебя назвал, – он уставился на меня во все глаза и от его полусонного состояния не осталось и следа. – Что-то очень интересное, наверное?

– Наверное, – сказал я, пожимая плечами. – А откуда ты знаешь, что его зовут Крючок?

– Ну… Это я его так назвал… Должно быть он теперь очень зол на меня…

Он помолчал то ли вспоминая что-то, то ли раздумывая, а потом, видимо решив, что иначе из меня никак историю не вытащить, продолжил:

– Он всё приставал ко мне с игрой в карты, а играть с ним в вайтвальтера – это гиблое дело, я сразу понял, что у него все карты меченые. В общем, когда он уже даже хотел отнять у меня книгу, я отпихнул его и сказал, мол, Крючок, лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей… – ещё немного помолчав, он добавил: – А называли меня Бочкариком… То есть сначала Умником, а потом Бочкариком… Но недолго.

– Что? Как? – теперь я уставился на него, оторвавшись от созерцания балконов или как их там.

– Хех, Бочкариком… Это, наверное, забавная история, если её попытаться рассказать… Но тогда сначала рассказывай ты.

– Я… Ну я встал на кровати, чтоб дотянуться до окна, а она упала. Я держался за окно и боялся прыгать, так и висел там… под окном…

– Ха! – сказал он. – Хаха! – он не смотрел на меня, а, наверное, представлял эту картину. – Даа, смешно… Даа… – он помолчал, а потом стал рассказывать каким-то ровным голосом, совершенно без эмоций: – Ну значит, сначала я был просто Умником. Многое, из того, что преподают на первом курсе, я уже изучил дома. У отца хорошая библиотека, да и дед немало способствовал моему образованию – научил меня читать… слова и звёзды… Потом я уже учился сам… Хотя, конечно, больше читал про приключения… или про старую жизнь, историю то есть.

– Про чьи приключения?

– Ну про пиратов… или странников… Это выдуманные истории, их на самом деле, скорее всего не существовало… Хотя, конечно, и пираты и странники существуют, так что какая-то часть этих историй, наверное, правда.

– А эта книга про кого? – я говорил о той, которая лежала у него на коленях, других-то книг рядом не было.

– Эта про пиратов как раз. Моя любимая. Если хочешь, дам почитать, но только аккуратно, не порви и не загибай страницы.

– Я плохо знаю буквы, – ответил я. Хорошо, что он сам начал, а то я не знал, как решиться заговорить об этом.

– Ты что, не умеешь читать?

– Нет, у нас дома не было книг совсем.

– А как же ты будешь учиться? А хотя, я и забыл, здесь есть специальные уроки, где учат читать и писать… Да сначала это и не понадобится… – он снова надолго замолчал, а я вспомнил, как один учёный муж, из тех, что принимали нас с отцом в доме книг, окунул острую палочку в склянку с тёмной краской и вывел в открытой книге на пустом месте буквы, означающие, как я теперь понял, моё имя, имя отца и город, из которого мы родом.

Отец делал записи только куском белого мягкого камня на большом плоском тёмном камне, стоявшем в углу специально для записей, сколько железа куплено. Так я узнал цифры и научился считать. Сейчас же я пишу этот дневник прозрачной палочкой неизвестного происхождения, внутри которой едва заметно заканчивается тёмная жидкость. За всё время, прошедшее с начала дневника уровень тёмной жидкости внутри почти не изменился, поэтому я решил не экономить, и написать всё как есть, тем более, что времени у меня для этого, судя по всему, будет предостаточно.

Помолчав, Умник продолжил:

– В общем, я был Умником, потому что всё уже знал, и когда учитель что-то спрашивал, я тут же отвечал. Это, конечно, никому не нравилось, но это я теперь понимаю, а тогда мне хотелось показать всем, какой я умный. Короче, прошло почти две дюжины дождей, до экзаменов оставалось совсем немного, все были вынуждены сидеть в библиотеке над книгами, а я…

– Это что за библиотека? – спросил я, услышав это слово уже во второй раз. Умник издал какой-то странный звук, посмотрел на меня, потом, видимо, понял, что я не шучу, и снова уставился куда-то в точку перед собой.

– Ну это деревянный дом с книгами так называется. Вообще, если у тебя есть дома полка с книгами – это уже библиотека.

– Эх, у меня не было… Я только однажды видел одну книгу у торговцев, один старец иногда открывал её… Но так и не купил… Наверное, книги дорогие, да?

– Книги бесценны, – как-то странно ответил Умник и продолжил рассказывать, уже не останавливаясь, а я решил его больше не перебивать: – В общем, однажды вечером сразу после дождя, когда то сточное озеро было полным, мои однокурсники поймали меня и потащили в сторону кухни. Там меня сунули в большую бочку из-под рыбы, забили плотно крышку, докатили до озера и столкнули в воду. Кричали, что пиратский корабль Бочкарик выходит в плавание и всякое такое. Пока меня катили, у меня стала кружиться голова, и я не сразу понял, что меня бросили в воду. Когда я немного пришёл в себя, бочка ещё покачивалась, и вот тогда я сообразил, в чём дело. Плавать я не умел тогда, уже только после специально учился, а тогда я боялся, что не смогу доплыть так, чтоб не намочить книгу. Книгу они тоже вместе со мной запихали. В общем я понял, что если буду выбивать крышку, то вода начнёт заполнять бочку, и я не смогу выбраться сухим. На самом деле, если б я стал выбивать крышку, то мог бы просто утонуть вместе с бочкой, я это уже потом только понял. А ещё у меня мог закончиться воздух, но об этом я тоже не подумал. Я решил, что смогу добраться до берега, если буду вращаться внутри бочки, тогда и она тоже будет вращаться и прикатится по воде к берегу, а на берегу я бы уже выбрался. Так я пробовал перекатываться с боку на бок, но получалось плохо – бочка начинала вращаться в одну сторону, а когда я переворачивался внутри, то опять немного возвращалась обратно. Я очень быстро устал. Наверное, ещё потому, что воздуха было мало. И рыбой воняло просто жуть… В общем, если бы меня не вытащили на берег старшие, очень скоро вытаскивать бы уже было некого. Видимо, кто-то рассказал другим, или мэтры увидели из окон, что происходит… Кто-то приплыл и выбил крышку снаружи… Книга, конечно, утонула… Мне пришлось выпустить её, когда я пытался плыть… Но плыть я так и не смог, меня тянули за рубашку до самого берега, а я лежал на спине и жалел, что выпустил книгу. Жутко замёрз тогда, озеро ещё не успело нагреться, было холодным… И ветер был уже холодным, помню, начало темнеть… У меня пытались спрашивать, кто это сделал, а я только стучал зубами и говорил, что у меня там книга в озере осталась. В общем, меня отпустили, я пришёл и залез под одеяло, но всё равно заболел. Ко мне приходил врач и давал что-то выпить, прошло несколько дней, я часто просыпался, был то день, то ночь… Однажды днём, когда все учились, я выходил на двор и увидел уховёртку. Тогда у меня в голове и начал зреть план. На ужине я задержался в столовой и, когда все поели, а рабочие ушли мыть посуду, я подошёл к чану с компотом и пил этот компот столько сколько смог… Сначала кружками, а потом просто наклонился и пил прямо из чана. Хех.., – он ухмыльнулся, некоторое время помолчал, потом бросил на меня какой-то странный взгляд, снова уставился с точку перед собой и продолжил: – Ночью я вышел из спален, одевшись потеплее, зашёл за кухню, чтоб меня никто не видел, отрыгнул лужу из компота и сам лёг рядом с открытым ртом. Было светло от лун, я лёг рядом с лужей, открыл рот и стал ждать. Скоро червень учуял меня, выполз из-под кухни, пополз к моему рту и тут я его поймал. Поймал, вернулся в спальни, разделся и стал высматривать того, кто спит с открытым ртом. И увидел лицо, которое вдруг вспомнил. Вспомнил, как он ухмылялся, когда меня запихивали в бочку. И понял, что червень должен достаться именно ему. Сначала я решил ждать хоть до самого утра, пока он откроет рот, но через некоторое время мне пришло в голову, что если зажать ему нос, то ему придётся дышать ртом. В общем, я зашёл с головы, так, чтобы он не увидел меня сразу, если проснётся и откроет глаза, а я бы тогда нагнулся и спрятался на кровать. Значит, зашёл с головы, схватил его за нос, он, конечно, дёрнулся, я бросился на пол, колени громко стукнули об пол, мне показалось, что сейчас все проснутся, уже начал придумывать: скажу, что споткнулся, вроде больной и всё такое… Но он не проснулся, а только перевернулся на спину и как раз приоткрыл рот. Когда я понял, что никого не разбудил, я приподнялся и увидел, как удачно всё вышло. Взял червеня за самый конец, поднёс ко рту того урода и отпустил. Он дёрнулся как-то, захрипел, заворочался, но я уже отходил по-тихому к своей кровати… В общем, потом он встретил меня около столовой, на следующий день или через день где-то… Я обычно чуть позже хожу есть, чтобы на раздаче не ждать, ну чтоб без шуточек всяких, ну и выхожу последним, когда никого нет уже. Но тут он меня специально поджидал со своими дружками, надели мне какую-то старую шляпу, он кричит: "Капитан Бочкарик, как Вы чувствуете себя, когда Ваше судно пошло ко дну? Не собираетесь ли нырять за драгоценностями?". Я ему говорю: "Ты скоро сдохнешь, а я посмеюсь". Ну он, правда, крепкий оказался, долго ещё проходил, уже даже ещё один дождь прошёл, а он всё вроде ходит. Может, конечно, ему плохо было, я не замечал: на уроки меня не пускали, потому что ещё не выздоровел до конца, вот я обычно в библиотеке сидел. Потом однажды возвращаюсь, а его нет: срочно унесли в город лечиться… Но это, конечно, дело гиблое, его уже всего изнутри сожрали, там лечить уже нечего было, хех… А ещё через два дня за мной прилетел отец и забрал меня домой. Я спросил, зачем, а он ответил, что я так целее буду.

– А теперь, значит вернулся?

– Да, отец собирается покупать корабль, ему нужен хороший навигатор… Ну это значит прокладывать путь… Надо звёзды уметь читать… И карты морские… Ну и всякое такое… А тут самые лучшие навигационные учителя… Хотя, наверное, просто у него тут знакомые есть… В общем, отец мне наказал, чтобы я больше не вздумал ни с кем ругаться, а лучше вообще не особо выделялся до самого конца обучения… А то… Ну в общем… Как-то так…

– Что-то у тебя не очень получается не выделяться. Сидишь тут один, читаешь, когда все в карты играют. Спишь с краю опять же.

– Ты тоже.

– Я вообще не очень людей люблю.

– Это почему же?

– С детства как-то так повелось.

– И как же у тебя прошло детство?

– Работал у отца в кузне, а в свободное время тренировался на мечах.

– С кем?

– Да ни с кем, один. С деревом.

– Эээ… Хехе, дружище, – он положил мне руку на плечо, вдруг замолчал и убрал, медленно вытянул перед собой на книге обе руки и задумчиво сказал: – Я заметил, что, когда пытаешься стать частью чужого тебе общества, некоторые манеры перенимаешь совершенно не задумываясь. А это как-то неправильно. Отец меня всегда учил всё делать правильно, а чтобы всё делать правильно, нужно задумываться над тем, что делаешь. Хотя не совсем так. Нужно задумываться над тем, что собираешься сделать, или над тем, что уже сделано, а вот когда делаешь нужно… как бы…

– Просто делать.

– Ну да, точно, просто делать… Просто делать… Ну так вот… Эммм… Что ты говорил?

– Я тренировался с деревом.

– А, точно! Так вот, тренироваться нужно непременно с живым человеком, иначе ты не научишься бою.

– А ты что, умеешь драться на мечах?

– Нет, но я умею фехтовать.

– Это как?

– Это когда соперника нужно не разрубать пополам, а протыкать насквозь… Большой такой иголкой, понимаешь? Называется шпага. Ну или не насквозь, а просто в сердце ткнуть. Проще, конечно, в печень попасть. Но зато в сердце – надёжнее… Мда… Хотя, можно, конечно, и в глаз – тоже наверняка…

Некоторое время мы молчали, а потом я спросил:

– Слушай, ведь от червеня нельзя спастись?

– Только если обварить его кипятком, пока не отложил яйца, – живо начал объяснять Умник. – А яйца не боятся кипятка, присасываются там, внутри тебя, а потом из них вылезают личинки…

– Да, всё, замолчи, знаю я про личинок, ими малышей пугают, которые руки не моют…

– Ну да, ну да, – тоже перебил меня Умник, – только это всё полная чушь, так нельзя заразиться…

– Да я знаю, я не об этом… Я хотел сказать… Получается… Ну если ты заразил его специально, а он умер…

– Получается, я убил его? – снова оживился Умник, обиженный тем, что я его перебил. – Да конечно, я убил его! Хаха! Он же сам назвал меня пиратом! А пират всегда безжалостен к своим врагам!