Текст книги "Хроника одного полка. 1916 год. В окопах"

XIX

В воздухе было тихо и пусто.

Густой белый туман непроницаемо окутал Курляндию и Земгалию, пропитал чёрные сосновые леса и повис над замёрзшими болотами. Серые шинели сидели в окопах, курили и бранили начальство, за то, что то ли есть война – тогда надо воевать, то ли нет войны – тогда надо замиряться и расходиться по домам.

Начальство думало иначе.

К Рождеству 1916 года русские войска на Западном фронте стояли на позициях, занятых после Великого оттеснения и отступления апреля – сентября 1915 года.

Операции, проведённые в 1916 году, стратегического успеха не принесли. Наступления под Нарочью и Барановичами были остановлены, Луцкий прорыв имел тактический успех, политический и психологический, а также основательно помог союзникам, но Россию к победе не приблизил.

В результате Западный и Юго-Западный фронты выдохлись и потери имели ощутимые. Зато союзнические обязательства по сдерживанию австро-венгров в Италии, а германцев под Верденом и на реке Сомма во Франции были выполнены с лихвой.

Северный фронт, простоявший без особенных шевелений весь год, перевооружавшийся японскими винтовками и доукомплектовывавшийся ножницами для резки проволоки, было решено ввести в дело под Рождество.

Операция планировалась ограниченная: овладеть выдвинутым участком неприятельской позиции на правом берегу реки Аа у озера Бабит и попытаться внезапным ударом прорвать расположение противника на линии Олай – Плаканен.

К декабрю 1916 года 12-я русская армия Северного фронта генерала Радко-Дмитриева занимала Рижский плацдарм. Линия обороны проходила от Рижского залива через Тирельское болото, населённый пункт Одинг, что на левом берегу реки Аа, дальше через Икскуль и Огер на правом берегу Западной Двины. Командующий армией предложил новую тактику, то есть внезапно, «без выстрела» атаковать германскую линию между болотом и железной дорогой Рига – Митава с задачей выхода на реку Аа и железную дорогу Тукум – Митава – Крейцбург и овладения Митавой.

Снова занявший пост главнокомандующего фронтом вместо генерала Куропаткина генерал Рузский не сочувствовал этому замыслу и разрешил операцию, но лишь «в смысле боевой практики для войск» с обязательством обойтись силами одной 12-й армии.

Весь предназначенный для атаки фронт был разбит на три участка.

Первый – между болотом Тирель и рекой Аа, состоявший из частей XLIII армейского корпуса, с задачей отбросить противника на запад и действовать по левому берегу Аа к Митаве.

Второй – от реки Аа до Опорной горки, состоявший из Бабитской группы частей VI Сибирского корпуса, в составе 3-й и 14-й сибирских дивизий. Части были усилены сформированной за полтора года до этого латышской дивизией, состоящей из восьми полков, с задачей нанести главный удар на Митаву.

На третьем стояла Олайская группа из 5-й сибирской стрелковой дивизии II Сибирского корпуса с задачей решительным наступлением облегчить маневр VI Сибирского корпуса на Митаву.

Всего 78 батальонов и 302 орудия, из них 126 тяжёлых.

Резервы планировалось расположить позади первой атакующей линии.

С германской стороны противостояли русским 19 батальонов разных частей 10-й германской армии, обеспеченных, правда, многочисленной артиллерией.

Как и повелось, позиции немцев были укреплены по-немецки.

23 декабря атака русских на рассвете увенчалась полным успехом. Укреплённая позиция противника была прорвана VI Сибирским корпусом в двух местах. Латышская стрелковая дивизия прорвала укреплённую полосу германцев в районе лесничества Мангель и к полудню проникла в тыл противника, заняв район Скудр – Граббе – Скангель. 14-я Сибирская стрелковая дивизия удачно прорвала германские укрепления в районе Сарканайс и продвигалась на Митаву.

Противник был застигнут врасплох при отсутствии резервов. Русские встретили сопротивление только на первой укреплённой линии, в последующих же линиях сопротивление почти не оказывалось.

Путь был свободен.

Однако на участках соседних частей наступление успеха не имело, а имело развитие весьма даже неожиданное.

* * *

Вяземский был вызван из резерва на совещание в Ригу. Совещание в присутствии командующего 12-й армией генерала Радко-Дмитриева вёл генерал-квартирмейстер Василий Георгиевич Болдырев и по своей части жандармский полковник Крылов, присланный на управление вместо снятого за скандал с поручиком Смолиным ротмистра Быховского.

– Я ничего не могу сказать плохого в адрес ротмистра Быховского, он всегда считался дельным офицером, но…

– И на старуху бывает проруха… – тихо обмолвился командующий армией и посмотрел на генерал-майора Болдырева.

– Весьма вероятно, ваше высокопревосходительство, ведь Быховский с первого дня на фронте… – подтвердил Болдырев.

– Но что-то он всё-таки упустил… – Радко-Дмитриев сидел с понурым лицом.

– Я думаю, что тут сказались многие факторы… – подытожил полковник Крылов. – Разрешите продолжать?

Радко-Дмитриев поднял глаза на Крылова.

Вяземский старался внимательно слушать полковника, но иногда его мысли улетали далеко. За последние несколько месяцев после неудачной Барановичской операции утекло столько всякой воды. После памятного ночного боя у Скробова в полку из старого состава офицеров остался он, перешедший на первый эскадрон штабс-ротмистр Рейнгардт, адъютант Щербаков, сапёр Гвоздецкий да доктор Курашвили с отцом Илларионом. Дрок получил назначение с повышением на один из драгунских полков в III конный корпус генерала графа Келлера на Юго-Западный фронт и отбыл уже как месяца два, несколько офицеров погибли в том бою. На фон Мекка Вяземский собственноручно написал представление к Георгию IV степени посмертно, но результата пока не было. В «Русском инвалиде» Аркадий Иванович прочитал, что к Георгию IV степени представлен по Юго-Западному фронту Александр Петрович Адельберг. «Давно пора», – подумал об этом Аркадий Иванович. Полк за тот ночной бой был награждён Георгиевскими трубами, многих тогда представили к наградам: и офицеров, и нижних чинов, а кого и посмертно. Кавалером полного банта стал Четвертаков. Представление на него было отправлено, а сам Четвертаков убыл по ранению.

И вдруг Аркадий Иванович услышал: «Распутин!»

Он отвлёкся, слева сидели офицеры, но они внимательно слушали, а перешёптывались двое справа.

Аркадий Иванович прислушался.

Известие о том, что в Петрограде убили Распутина, обрушилось на армию как гром с ясного неба.

Когда приходит время грозам, их все ждут, но гром всё равно гремит неожиданно, неожиданно всегда, а тем более тогда, когда небо прозрачное и синее и гроза не угадывается даже на горизонте.

– Вот такой у нас народец, понимаете, ни ядом не отравишь, ни пулей не убьёшь… – шептал один офицер другому.

– А какие вы ещё знаете подробности? Я вернусь в полк, меня замучают вопросами.

– Подробностей, батенька, целый воз! – ответил собеседнику пожилой полковник с загорелым лицом, белыми бровями и пегой под фуражку стрижкой под ноль. – Мне несколько дней назад прислали нового адъютанта, приехал прямо из Петербурга, всё знает!

Полковник сидел справа через одного и разговаривал со своим соседом слева, и получалось так, что он говорил в сторону Вяземского, поэтому всё было слышно и понятно.

– Коротко говоря, они его долго подстерегали и прикармливали, как рыбу…

– Это как? И кто они? – спросил полковника собеседник, от кителя которого чуть-чуть припахивало табаком и лавандой, верное средство от моли, когда в походном чемодане один комплект формы на случай такого вот вызова.

– Ну, вы, батенька, даёте, вы не слышали про великого князя Дмитрия Павловича, князя Феликса Юсупова и его супругу, которая была приманкой для старца?..

– Про Пуришкевича вы ещё забыли сказать, конечно слышал, но я никак не мог поверить, особенно про великого князя, это же надо?!

Аркадий Иванович тоже не мог поверить. Он хорошо знал двор: и дед – конногвардеец при Александре Втором, и отец – кавалергард при Александре Третьем. Двор любил проходимцев, об этом даже не шутили. Наверное, от слишком строгой жизни, целиком подчинённой протоколу и церемониалу. Были при дворах и дураки и дурки, и свои и иностранные, но долго не задерживались, их постоянство было таким же, как постоянство фаворитов и фавориток. Всё менялось быстро, сто пятьдесят лет тому назад они заменили шутов, карлов и педрил, всё же наступили другие времена, и моральные уроды заменили физических. Мир стал человечнее, но те слухи, которые ползли по армии и России с самого начала войны, являлись кошмаром, который – человек уже проснулся, а кошмар не прошёл.

Вяземский предпочитал не слышать и не вдаваться в густо рассказываемые разным людом подробности, особенно скабрёзные про Распутина и императрицу, эту слабую, изнурённую родами женщину, какой видел её Аркадий Иванович до войны, а в то, что она управляла императором, просто не верил.

Но ведь Распутина убили же!

Это было как знаменатель в алгебраической формуле!

Убили!

И кто убил!..

Ладно бы собутыльники или такие же похотливые субъекты, как сам старец, что про него говорили с самого начала, а ведь убили самые знатные люди страны, начиная с великого князя Дмитрия Павловича.

– Вот нам сейчас полковник и докладывает о последствиях такого управления и страной, и армией… – услышал Вяземский голос соседа-полковника и прислушался к Крылову, но шёпот соседей не давал сосредоточиться.

– Я у себя в полку давно читаю письма нижних чинов домой, такое пишут, что слов не хватает, я только не понимаю, куда смотрит цензура в тылу, почему эти письма доходят до адресатов… Сам стал жечь! Потому мы и получаем в качестве пополнения так называемых солдат, которые лишь бы что, только бы не воевать, хорошо, что мой полк уже три месяца стоит во второй линии, у меня не происходит хотя бы братаний…

– Да, – сказал пахнущий табаком и лавандой сосед. – Правда ваша! У меня этим занимается адъютант, и помогает ему наш полковой батюшка, я только попросил их не особо предавать это огласке! И так нет-нет да кого-нибудь из вновь прибывающих прапорщиков арестовывают, так я этому даже не противлюсь… все говорят о революции…

– Н-да! Чудеса! А я-то, грешным делом, думал, как только узнал, что Гришку пустили в расход, что, мол, вот сейчас-то мы и повоюем, но не тут-то было…

– Многие так думали, прямо вспышка какая-то произошла настроений, но видите как – наш брат офицер – повоюем, а солдатская серая масса – наоборот… Уже от самого верху до самого низу только и говорят что кругом немцы и даже…

Собеседники наклонили друг к другу головы, но Вяземский и так понял, о чём они шепчутся и чего он уже не мог расслышать, – наверняка была упомянута императрица. Чего-то вроде убийства Распутина и уничтожения при дворе влияния немцев армия ждала с первых месяцев войны.

Вдруг послышался стук карандашом по столу, и оба соседа замолчали.

– Четвёртая особая дивизия вообще отказалась покинуть свои позиции, и их командир генерал…

В это время оба соседа стали двигаться и скрипеть деревянными креслами, поэтому Вяземский не расслышал фамилии командующего особой дивизии, только кто-то рядом прошептал соседу, что в дивизию специально для этого наступления набрали георгиевских кавалеров, и офицеров, и нижних чинов.

– …Многие части заражены политическим брожением… В районе Олая, на участке второго Сибирского корпуса, – докладывал жандармский полковник Крылов, – события приняли совсем неожиданный оборот. Как вам известно, ещё ранее по причине брожений седьмой Сибирский корпус был переброшен на Румынский фронт. Инициативу взял в свои руки семнадцатый сибирский стрелковый полк. Солдаты полка отказались идти в атаку и предъявили политические требования, они известны: конституционное правление с ответственным министерством. Часть войск второго и шестого Сибирских корпусов присоединилась к семнадцатому полку. Восстание, а попросту говоря, господа офицеры, бунт подняли нижние чины… Главари восстания: несколько унтер-офицеров и солдаты второго и шестого Сибирских корпусов, всего числом девяносто человек, они преданы полевому суду, и, уверяю вас, последуют казни, так мы этого не можем оставить! Сотни пойдут на каторгу! Однако приходится констатировать, что наступление второго Сибирского корпуса в районе Олая не состоялось. Известие о восстании немедленно расползлось по фронту и на время парализовало порыв атакующих войск. Прежде всего, случившееся в районе Олая отразилось на ходе операции соседей, а именно четырнадцатой сибирской дивизии шестого Сибирского корпуса. Лишившись поддержки со стороны второго Сибирского корпуса, полки этой дивизии также восстали и начали откатываться в исходное положение. Пятьдесят пятый полк открыто перешёл на сторону семнадцатого сибирского полка. Полки третьей сибирской дивизии, оставленные в ближайших резервах, частью разбежались и даже побросали патроны. В итоге противник, отбросив четырнадцатую сибирскую дивизию, собрал ударный кулак и сильным ударом в левый фланг латышской дивизии заставил последнюю очистить Скангаль и лесничество Мангель. Только вторая латышская бригада удержала в своих руках район Скудр – Граббе – Крастенский лес – болото Тыруль. Успех германской контратаки на Скангаль и Мангель объясняется тем, что первая латышская бригада при прорыве первой неприятельской линии и в лесных боях понесла большие потери и сильно расстроилась, а посланная ей поддержка опоздала. Вторая латышская бригада отбила все германские контратаки и закрепилась в захваченном районе. В настоящее время ночной атакой латышская стрелковая дивизия, усиленная двумя сибирскими полками, ударом с тыла, со стороны Скудр на Силленек, заставила германцев очистить позицию на правом берегу Аа у озера Бабит и сейчас приступила к расширению плацдарма на левом берегу Аа, а также, что важно, и в Митавском направлении… Такова ситуация на сегодняшний день, поэтому мы вызвали вас, командиров отдельных частей из резерва. Вам предстоит встать во второй линии войск, встать надёжным заслоном… В случае утраты упругости войск, стоящих перед вами, вам придётся подпереть их собой, а в случае успеха принять участие в его развитии.

Полковник закончил, посмотрел на командующего фронтом, тот кивнул и дал слово генерал-квартирмейстеру.

– Господа, наступление 23 декабря можно оценивать как усиленную рекогносцировку. В результате нами обнаружено катастрофическое положение десятой германской армии: резервов у противника нет, а фронт прорван. Нам остаётся удержать инициативу в своих руках и выполнить задачу фронта – перерезать железную дорогу на Митаву, блокировать, а дальше – захватить Митаву и в перспективе – развивать наступление в Курляндию.

Когда соседи молчали, Вяземский внимательно слушал и жандармского полковника, и генерал-квартирмейстера и смотрел на оперативную карту, большую, развешанную за спиной командующего армией. И у него стали возникать вопросы.

«Ладно, – думал он. – Мы выйдем на железную дорогу Крейцбург – Митава, создадим угрозу флангам и тылу якобштадтской и двинской группировок противника, даже, может быть, заставим их отойти от линии Западной Двины. Судя по всему, это директива Ставки… Таким образом, десятая германская армия окажется в сложном положении, если не сказать, в катастрофическом. Но… даже если мы займём Митаву и вторгнемся в Курляндию и даже – в это трудно поверить, но вдруг – нашу двенадцатую армию усилят, путь даже одной-двумя дивизиями, а дальше-то что?»

На этот вопрос у Аркадия Ивановича не было ответа.

Промолчало и командование 12-й армии.

Совещание было кончено. Из актового зала офицеры потянулись на выход. Вяземский никого не знал, не увидел ни одного знакомого лица и не огорчился. Если бы увидел, наверняка пришлось бы вступить в обсуждение услышанного, но он понимал, что в том положении, в котором сейчас была 12-я армия Северного фронта, обсуждать было нечего.

После Скробовского боя, находясь некоторое время в тылу 4-й армии генерала Рогозы, он много думал о том, что произошло у южного соседа, на Юго-Западном фронте генерала Брусилова, и пришёл к выводу, что в итоге произошло «ничего». Брусилов не был поддержан другими фронтами, он «выперся и упёрся», а его наступление получило в войсках прозвание «Ковельская мясорубка».

«То же будет, если двенадцатая сломит немецкую десятую и вырвется на оперативный простор?»

Понятно, что немца застали врасплох, что сил у него тут против русских мало, однако куда это наступление стремится?

«Просто рейд? Усиленная рекогносцировка? – Мысли Вяземского ходили по кругу. – Слишком много жертв, слишком велики потери! Если так пойдёт дальше, заканчивать войну будет не с кем!»

Несколько успокаивало только то, что, по слухам, Алексеев тяжело заболел и отбыл на лечение, а начальником штаба при Верховном главнокомандующем стал более активный, обладающий способностями полководца генерал Гурко.

* * *

К начальнику штаба за предписанием Вяземский попал не сразу, впереди него были те два полковника, которые на совещании сидели рядом справа, но, видимо, они наговорились или их кто-нибудь расстроил, поэтому они сидели вместе и молчали.

В кабинете генерал-квартирмейстера находились и сам генерал-квартирмейстер генерал-майор Василий Георгиевич Болдырев, и начальник штаба 12-й армии генерал-лейтенант Владимир Васильевич Беляев. Они принимали вызванных на совещание командиров частей и ставили задачи.

Вяземский представился.

– Проходите, Аркадий Иванович, присаживайтесь! – пригласил Владимир Васильевич. – Ваша задача встать на вот этой дороге, к юго-востоку от местечка Кальнцем, год назад вы стояли недалеко…

– Да, на Тырульском болоте…

– И своим левым флангом почти упирались…

– В левый берег…

– …реки Аа!

Вяземский смотрел на карту, и ему стала понятна задача, потому что сейчас на его правом фланге будут части XLIII армейского корпуса, а на левом VI Сибирского и он закроет собою стык этих двух корпусов.

– На этой позиции их дальбойная артиллерия вас не достанет! – сказал начальник штаба.

– Не скажите, Владимир Васильевич! – возразил генерал-квартирмейстер. – По последним сведениям разведки, два их тяжёлых дивизиона передвинулись к востоку на шесть вёрст вперёд.

– Ну, – Беляев поднял глаза от карты, – бог не выдаст, свинья не съест! Когда сможете прибыть на место?

– Завтра утром буду не позднее шести утра.

– С Богом! – Генералы распрямились, начальник штаба кивнул адъютанту, и тот уже открывал дверь следующему.

* * *

Из расположения выдвинулись во второй половине дня 27 декабря ближе к вечеру, но ещё было светло.

Когда проходили по центру Риги, Вяземский глянул на отца Иллариона, потом на Щербакова, адъютант и батюшка переглянулись между собой, Щербаков оглянулся на командира первого эскадрона штабс-рот мистра Рейнгардта, и тот подал команду:

– Песельники, вперёд!

Во взводах произошло движение, правые ряды потеснились в узких улицах старого города, и новую первую шеренгу образовали четыре молодых драгуна во главе с трубачом первого эскадрона.

– Запевай!

На одну секунду улица замерла, как будто бы вдохнула, но ещё не выдохнула, и тут звонкий голос дал:

 
Взвейтесь, соколы, орлами…
 

И его поддержала группа:

 
Полно горе горевать!
 

И дал первый эскадрон:

 
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять!
 

Редкие в это время в этом районе города рижане, осторожно передвигавшиеся по узким тротуарам, то и дело соскальзывавшие чуть ли не под тонкие ноги коней, было шарахнулись, но уцепились за стены, друг за друга и на несколько секунд замерли.

«Оглохнут!» – скрывая улыбку, подумал Вяземский.

А от высоких, старых кирпичных стен отразилось:

 
Ять! Ять! Я-ять!
 

Щербаков повернулся и посмотрел на Рейнгардта. Тот оглянулся на песельников.

– Наддай!

И уже два звонких голоса дали:

 
Лагерь – город полотняный,
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной
Церкви маковки горят!
 

И от высоких кирпичных стен снова отразилось:

 
Ят! Ят! Я-ят!
 

Полк выходил на широкую площадь:

 
Там едва заря настанет,
Строй драгунов зашумит,
Барабаном в небо грянет,
Воздух шашками блестит!
 

«Ит! Ит! Ит!» – пошло гулять по улицам и проулкам. Первый эскадрон вышел на площадь, пение следующих эскадронов будто выдавливало их из старых улиц.

 
Развернётся там с зарёю
Молодецкая игра,
Строй на строй пойдёт стеною,
И прокатится ура!!!
Уррраа! Уррраа! Уррраа!
 

Под раскатистое «Ура!» Вяземского догнал Курашвили.

– Мне бы в госпиталь, Аркадий Иванович, ненадолго, я там подсобрал кое-что, я вас догоню!

– Догоните, Алексей Гивиевич! – кивнул Аркадий Иванович. После тягостного совещания, на свежем морозном воздухе, среди красивых домов, да под такую песню совсем не хотелось ни о чём думать. – Догоните, допоёте, ага? – подмигнул доктору Вяземский, и Курашвили отвернул в сторону.

 
Все послушны царской воле,
По «отбою» кончен спор,
И на прежнем бранном поле
Песню дружно грянет хор:
«Слава матушке России!
Слава русскому царю!
Слава вере православной!
И драгуну-молодцу!»
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять!
 

Полк уже выходил на набережную Даугавы, а за ним ещё разносилось в разные стороны и вырывалось из города на простор широкой реки:

 
Ять! Ять! Ять!
 

«Мать, мать, мать!» – с ходу зарифмовалось в сознании и стало естественным концом…

Щербаков поравнялся с командиром:

– А говорят, не стало духа! – и он молодецки тряхнул головой.

Пришли ранние декабрьские сумерки. На землю опустился густой балтийский туман.

Через час, когда прошли мост через Даугаву, темнота поглотила полк.