Текст книги "Велижское дело. Ритуальное убийство в одном русском городе"

2. Жизнь маленького городка

Беспризорность, детоубийства, высокая детская смертность были обычными явлениями по всей Российской империи. Дети гибли от самых разных несчастных случаев. Они тонули, задыхались, до смерти обгорали в костре или в домашней печи. Их могли насмерть затоптать лошади, коровы, козы; смерть могла наступить от переохлаждения, от удара тяжелыми предметами; дети падали в колодцы, объедались ядовитыми листьями, ягодами или грибами. В Новгородской губернии трехлетний мальчик истек кровью, упав на нож, который проткнул ему горло. В Курской губернии обрушился потолок в избе, сына крестьянина задавило насмерть. В другом месте двое детишек играли в безобидные прятки и задохнулись, спрятавшись в сундуке, – им не удалось откинуть засов. В весенние и летние месяцы, когда дети без присмотра играли на улице, количество смертей резко возрастало. В Орловской губернии трехлетка забрел в покрытую льдом лужу и утонул. Неподалеку семилетнего мальчика сдуло сильным ветром в реку, когда он переходил ее по мосту. В «Журнале министерства внутренних дел» писали, что, когда на улице холодает и дети перестают там играть, число несчастных случаев снижается – особенно на воде, где дети погибают чаще всего[64]64
  ЖМВД. 1845, 9: 133–134,138-139; 10: 123; 11: 214–215 (Гибель детей от недостатка присмотра).


[Закрыть].

Новорожденных довольно часто бросали или убивали. В большинстве случаев таким образом молодые незамужние женщины разбирались с внебрачными или нежеланными беременностями. Реже – подобное случилось в Ярославской и Саратовской губерниях – отец мог перерезать горло девятимесячному младенцу или случайно заколоть сына ножом в припадке ярости и ревности[65]65
  ЖМВД. 1845, 12: 139–140 (Детоубийство).


[Закрыть]. С начала XVIII века власти Российской империи выделяли значительные ресурсы на борьбу с беспризорностью, сознательными детоубийствами и убийствами по неосторожности. Новые начинания позволяли спасать жизни детей и нуждающихся матерей, было ужесточено наказание за убийство законнорожденного ребенка. Назидательные брошюры обучали родителей уходу за детьми. В больницах, сиротских приютах и богадельнях давали пристанище неимущим, страждущим, увечным, душевнобольным и сиротам [Ransel 1998: 8-30, 150–175][66]66
  Обширный обзор наказаний за детоубийство и соответствующих судов во Франции, Германии и других странах см. в: [Jackson 2002].


[Закрыть].

Несмотря на растущий общественный интерес к неприкосновенности жизни ребенка, в самых бедных частях страны ситуация не выправлялась. В XIX веке в Витебской губернии ежегодно погибали сотни детей. Обычно это было вызвано недосмотром, осложнениями при беременности, отсутствием медицинской помощи. Часто, однако, гибель бывала вызвана обстоятельствами насильственного характера: младенцы погибали от удушья, тонули, их душили собственные матери, достаточно часто съедали заживо кабаны и другие дикие животные. Мертвые тела регулярно обнаруживали в стойлах, амбарах, дворах, сараях, погребах. Иногда – в лесу, поле, болоте, роще, ручье, речке – в местах, удобных для того, чтобы избавиться от трупа [Линденберг 1910].

Иными словами, гибель маленького мальчика-христианина не была чем-то из ряда вон выходящим в жизни небольшого городка вроде Велижа. К этому, помимо прочего, были и географические предпосылки. Город окружен лесами, вокруг много болот, которые невозможно пересечь пешком. Проезжая по западной окраине Российской империи, английский путешественник Роберт Джонсон писал, что по мере продвижения из Центральной России к Белоруссии пейзаж становится все менее холмистым и живописным. «Внезапно пропадают разбросанные тут и там холмы, которых так много в окрестностях Смоленска» [Johnson 1815:372]. Хотя врач Эдвард Мортон и счел, что здешние края не обладают «какими бы то ни было особенностями», он любовно вспоминает дорогу через густой белорусский лес, где она «чрезвычайно романтично вилась между деревьев» [Morton 1830: 128, 129]. Витебская губерния, где в изобилии растут ель, дуб и береза, во многих местах заболочена, а кроме того, здесь 2509 озер разных размеров [Обозрение 1852, 1: 15]. На этой низменности также много ручьев и рек. Джонсона поразило, что необычайно плоская безлесная равнина «простирается, насколько хватает глаз» [Johnson 1815: 373].

Из историко-демографических данных видно, что среди славянского населения Российской империи показатели младенческой и детской смертности были особенно высоки. В начале XIX века лишь около половины детей, родившихся у православных родителей, доживали до пятого дня рождения. В Московской и Саратовской губерниях 51,6 % детей умирали к пяти годам, а в Тульской и Нижегородской уровень смертности был даже выше, 52,4 и 53,8 %. Почти треть детей, родившихся в великорусских губерниях, не доживали до года. В западных и юго-восточных губерниях уровень смертности был ниже, но резко повышался к центру и северо-востоку Европейской части России. У евреев, напротив, наблюдался самый низкий из всех вероисповеданий уровень детской смертности, а прирост населения был удивительно высок. Исследования показывают, что способность еврейских общин обеспечивать выживание своих детей объясняется культурными, а не природными факторами. Готовность пользоваться достижениями медицины, а также личная гигиена, практики ухода за детьми и система взаимопомощи внутри общины обеспечивали евреям более высокий уровень санитарии. Все эти факторы не только объясняли различия в уровне смертности, но и обусловливали бытовые взаимоотношения между евреями и их соседями [Ransel 1990: 3–4, 24–30; Hundert 2007: 32–33; Mironov 2000: 107][67]67
  См. также: [Ransel2000:20–42; Stampfer 2010:30–31]. Примеры детоубийства в Витебской губернии см. в: НИАБ. Ф. 3309. Оп. 1. Д. 1848 (1827); Д. 1849 (1827); Д. 2052 (1829).


[Закрыть].

Карта Велижа в 1830-е годы

Велиж (перефразируя Лэнгстона Хьюза) был одним из тех убогих поселений переходного типа, которые едва дотягивают по размерам до формального наименования города [Hughes 1990: З][68]68
  Историю Велижа см. в: [Киселев 1895; Из истории 2002]. Много полезной информации о Витебской губернии включено в: [Долбилов, Миллер 2007; Соркина 2010]. См. также: [Schybeka 2001: 119–134; Leshtinski 1956].


[Закрыть]. Он находился на территории, известной своей конфессиональной неоднородностью, экономической нестабильностью, жесткими действиями военизированных формирований и подвижностью границ. В 1772 году, после первого раздела Польши, Россия приобрела территорию в 100 тысяч квадратных километров. Территория эта давно служила укрытием для беглых крепостных, преступников, контрабандистов и нелегальных мигрантов. Один из первых указов Екатерины II был направлен на стабилизацию положения: территорию поделили на две административные единицы, Могилевскую и Витебскую губернии [Клиер 2000: 102; Skinner 2009: 145–146]. Велиж был типичным военно-административным пограничным городом, от века находившимся на периферии. В XIX веке он располагался на восточной границе черты оседлости. В XX веке он пережил войны, оккупации и массовое уничтожение жителей – его завоевывали и отвоевывали. Сегодня Велиж – чисто русский город, расположенный менее чем в 15 километрах от белорусской границы. Последний житель-еврей скончался в 1973 году[69]69
  Подробнее о приграничных землях см.: [Bartov, Weitz 2013:1-20; Brown 2004].


[Закрыть].

Во времена Речи Посполитой для евреев существовало множество ограничений на жительство. В некоторых городах, например в Варшаве и Люблине, им вовсе не дозволялось селиться в пределах городской черты, в других, например в Вильно (Вильнюсе) и Ковно (Каунасе), – только в определенных местах. Ввиду этих сложных правил, записанных в городских хартиях, до раздела Речи Посполитой евреи жили скученно в легко опознаваемых районах или на конкретных улицах [Polonsky 2010–2012, 1: 68–90; Hundert 1992: 3-10][70]70
  См. также: [Dynner 2015].


[Закрыть]. На рубеже XIX столетия царские власти выкинули большую часть этих неудобных статутов из законодательства и дали евреям разрешение проживать, вести торговлю и строить синагоги и школы внутри черты оседлости повсеместно, при условии соблюдения общих правил проживания и перемещения[71]71
  Во второй половине XIX века сохранялись ограничения на проживание евреев в таких городах, как Вильна, Ковно и Житомир. См.: [Nathans 2002: 113–114].


[Закрыть]. При этом и через много лет после разделов Польши евреи продолжали жить в легко опознаваемых районах, по большей части расположенных в центре.

После присоединения территорий бывшей Речи Посполитой в Российской империи оказалось около 800 тысяч униатов, 100 тысяч католиков и 50 тысяч евреев, около 300 из которых проживали в Велиже[72]72
  [Клиер 2000: 98] (в первом издании книги Клиера говорилось о 30 тысячах евреев); [Skinner 2009: 147]; [Еврейская энциклопедия 1991, 5: 406] (Велиж).


[Закрыть]. В 1829 году 90 % из 587 538 жителей Витебской губернии жили в сельской местности. Среди населенных пунктов, официально называвшихся городскими поселениями, Велиж был вторым по размеру, уступая по численности населения лишь губернскому городу Витебску (14 777 жителей) и превосходя Полоцк (6772), Лепель (5338), Динабург (4646), Невель (4538) и Сураж (4270). В этот период шло стремительное расселение евреев. К 1829 году они составляли в Велиже немного менее трети населения (около 2000 из 6953 жителей)[73]73
  Данные по Велижу и Витебской губернии имеются в: РГИА. Ф. 1281. Оп. 11. Д. 21. Л. 18–19 (1829). Сопоставимые данные, где указано, что в Велиже 6791 житель, см. в: РГИА. Ф. 1290. Оп. 1. Д. 16. Л. 4 об (1828).


[Закрыть].

На момент начала расследования Велиж экономически, географически и конфессионально был разделен на несколько зон. Еврейское население было сосредоточено на правом берегу Западной Двины, в самой богатой части города, белорусы (по большей части униаты и частично католики) жили на левом берегу, в самом бедном районе. Униатская церковь по обрядности является православной, а по доктрине – католической. Сочетая в себе римский и византийский элементы, она служила основой крестьянской религиозной идентичности. Смешанные униатские традиции постоянно находились в конфликте с православием.

Памятник

В. И. Ленину в центре городского парка – в XIX веке здесь находилась рыночная площадь

Униаты справляли праздники по юлианскому календарю, как и православные, но при этом учили католический катехизис. Они поклонялись католическим святым, но выполняли православные ритуалы и обряды. Сразу после первого раздела Польши Екатерина начала вмешиваться в религиозную жизнь униатской общины. После Польского восстания 1831 года Николай I удвоил ее усилия по переводу униатских храмов, духовенства и приходов в православие. К середине 1870-х годов российскому правительству удалось полностью задавить униатскую церковь в некоторых районах и принудительно обратить всех ее приверженцев в православие [Skinner 2009: 43, 63–64][74]74
  См. также: [Долбилов 2010: 68-108].


[Закрыть].

Современный Велижский краеведческий музей находится в здании, где в 1820-е годы проживали семьи Берлиных и Аронсонов. Перестроено после Великой Отечественной войны

К середине 1820-х годов официальная кампания по истреблению униатства еще не сильно повлияла на конфессиональную ситуацию в городке. Можно представить себе Велиж как сочетание трех концентрических зон: рыночная площадь, прилегающие к ней улицы, окраины [75]75
  РГИА. Ф. 1293. Оп. 166. Д. 18). Весьма подробный анализ физической топографии Вильны XVII века, вдохновивший меня на мою работу, см. в: [Frick 2013:20–58]. Мой анализ топографии Велижа основывается на: РГИА. Ф. 1293. Оп. 166. Д. 19 (План г. Велижа); РГИА. Ф. 1293. Оп. 166. Д. 18 (Геометрический план г. Велижа). См. также карту в: [Рывкин 1911: 67] (видимо, основанную на:


[Закрыть]. В топографической сводке 1837 года указаны 997 построек, из них 14 – кирпичные, остальные – деревянные. Кирпичное двухэтажное здание магистрата было самым заметным на рыночной площади. Отсюда повседневной жизнью города руководил магистрат, состоявший из городского совета, казначейства и жандармерии. Здание почты, тоже кирпичное и двухэтажное, находилось на восточной стороне площади, там же, где и здание суда. Рыночная площадь, на которую отовсюду стекался народ, была уставлена передвижными лотками и лавками, здесь собиралось все население города. В хорошие дни здесь можно было, помимо прочего, приобрести курицу, гуся, мясо, всевозможные фрукты и овощи, свежую рыбу, селедку, молоко, масло, домашнюю утварь. Двухэтажный дом Мирки Аронсон – один из трех городских особняков, принадлежавших еврейскому купечеству, – находился слева от здания магистрата. Сегодня на месте рыночной площади располагается небольшой парк, где сразу виден памятник Ленину, а в доме Мирки Аронсон разместился историко-краеведческий музей.

Прогулявшись по городу, посетитель мог увидеть пять христианских храмов, четыре униатских и два католических, все – кирпичные. Большая синагога – двухэтажное деревянное здание, находившееся чуть южнее городской площади, напротив униатского Духовского собора, – играла чрезвычайно важную роль в религиозной жизни и просвещении еврейской общины.

Имелись и другие религиозные институции, не перечисленные в официальных топографических сводках, – они также выполняли в общине важную роль. Хедер – частная начальная школа с одним учителем – был стандартным еврейским образовательным заведением. Начиная с трехлетнего возраста все мальчики обучались священным еврейским текстам на дому у учителей. Физические условия – плохая вентиляция, беспрепятственное распространение инфекций – были, как правило, ужасными, а обучение продолжалось по многу часов. Одаренные ученики продолжали изучение Талмуда в бес-медреш (общинном училище). Бес-медреш, где большая часть помещения предназначалась для мужчин и лишь небольшая – для женщин, служил местом изучения Торы и отправления служб. Обстановка была простой: столы и стулья. Большинство учащихся приходили на несколько часов в день, для занятий и молитвы [Stampfer 2010: 145–166].

Поскольку в городке было много хасидов, скорее всего, здесь имелось и несколько штиблов. Штибл – это не только место учебы и молитвы, подобно синагоге или бес-медреш, но и место для отдыха и общения, вроде клуба или паба, куда допускались только мужчины. Штиблы по большей части были невелики – одно помещение, отдельное здание или частный дом, – и, по свидетельству современников, помимо молитв и учебы там нередко предавались и излишествам: ели, пели, танцевали, рассказывали истории. Легкомысленное поведение, посторонние разговоры, употребление пищи и напитков и сон в молитвенном доме запрещены еврейским законом. Официальные раввины измарали кучу бумаги, клеймя хасидов за подобное непотребство. Впрочем, власти не слишком переживали из-за того, что хасиды выходят за установленные пределы молитв и учения. Их скорее беспокоили веселье, шум и возлияния в штиблах в ночные часы[76]76
  О штиблах см.: [Stampfer 2013; Dynner 2014: 38–39; Jacobs 1973: 43–44].


[Закрыть].

Отправившись по Ильинской улице на юг, в сторону от рыночной площади, гость города проходил мимо католического храма, деревянной мясной лавки и трактира. Если он поворачивал направо, ему приходилось пересечь деревянный мостик, за которым располагались развалины средневекового замка на набережной: построен он был, возможно, в XIV веке. Если пойти немного левее, гость оказывался у мельницы и пивоварни. Поблизости находилась бакалейная лавка, разместившаяся в недавно построенном двухэтажном кирпичном здании. Чуть к северу от рынка, на той же Ильинской улице, стояла Ильинская униатская церковь. Лечебница, еще один трактир, мельница и небольшая начальная школа для детей-христиан – вот еще несколько примечательных зданий в округе.

В Велиже, как и во многих других городках восточноевропейского приграничья, евреи владели почти всеми домами и лавками в центре, управляли значительным числом поместий в губернии, держали монополию на рынки, контролировали торговлю лесом, мелкую торговлю, производство и сбыт спиртных напитков [Hundert 2004: 53; Leshtinski 1956: 64–71]. На восточной и западной стороне рыночной площади располагался ряд деревянных домов, принадлежавших по большей части евреям, частично – мелким польским шляхтичам. Это были одноэтажные строения из нескольких комнат, с дворами и калитками. Проживавшие там евреи были по большей части портными, сапожниками, столярами, производили мыло, свечи, щетки и расчески. Были среди них пекари, учителя, пивовары, винокуры, стекольщики. Дальше от центра в деревянных избушках ютились крестьянские семьи, съемщики, отставные солдаты, бродяги и батраки. Солдатские казармы, крестьянские хаты и другие убогие деревянные постройки с земляными полами, крошечными окнами и сырыми стенами находились на южной оконечности города, на обоих берегах Западной Двины. Тюрьма располагалась рядом с лесом на окраине городка, возле Смоленского тракта. Еврейское кладбище – на северной оконечности, в тридцати минутах ходьбы от центра, а Михайловское кладбище – на южной стороне, неподалеку от того места, где родился маленький Федор.

Открытка с видом Ильинской площади. На заднем плане – Ильинская церковь, построенная в 1772 году и разрушенная по ходу Великой Отечественной войны

Большая синагога, сгоревшая в 1868 году. Мужчины рассаживались по просторному периметру и по сторонам от бимы (Пережитое. 1911. № 3)

Путешественники отмечали убожество жизни на западных границах России и их обитателей. Например, Роберт Джонсон был поражен тем, как стремительно «русский характер – бодрость и жизнерадостность русских бедняков – сменяется холодным расчетливым молчанием других». Все их черты, включая выражение лица, одежду, прически, указывали на принадлежность к иному племени. Населяли эту местность в основном евреи. Джонсон поверить не мог, как их там много, «куда больше, чем ожидаешь так близко к рубежам древней Руси, страны, куда евреи даже не пытались проникать». «Обычные литовцы» – так он называет местных униатов и католиков – «нищие убогие угрюмые существа», евреи же «тощие и противные», одеты все на один лад, «в длинных черных шелковых кафтанах с широким шелковым кушаком. На головах одинаковые бархатные шапочки, поверх – другие, меховые» [Johnson 1815: 374–376].

В Велижском уезде плотность населения была самой низкой в губернии. Кроме того, здесь наблюдались самые страшные случаи голодоморов, в основном из-за неплодородности песчаной почвы [Романов 1898: 32–33, 39][77]77
  О бедности см. также в: [Обозрение 1852: 147-14].


[Закрыть]. Оценивая недород зерна в Белоруссии, поэт и сановник Г. Р. Державин отмечал – после личного посещения этих краев в 1799 году, – что ситуация в Витебской губернии куда более удручающая, чем в соседней Могилевской. Все запасы зерна использованы, поэтому «в нынешнем году в сей северной части терпели поселяне не только недостаток, но и самый голод» [Державин 1872: 230]. По мнению Державина, корень зла заключался в нездоровых взаимоотношениях между польскими шляхтичами, крестьянами и евреями. Отдавая поместья в управление евреям и поощряя вредоносные промыслы, например торговлю спиртным, польские землевладельцы оставляли крестьян на милость откупщиков. Большая часть пространного «Мнения» Державина – это обвинение евреев в экономических бедах края [Клиер 2000: 171–173; Freeze, Harris 2013: 11].

Наполеоновские войны опустошили губернию. Великая армия численностью в полмиллиона человек пересекла Неман 24 июня 1812 года. Французы заняли Вильну (30 июня), Витебск (28 июля) и Смоленск (18 августа), направились на Москву, а затем обратно. Русская армия отступала, казакам было дано незавидное поручение – жечь деревни, города, мосты и переправы, уничтожать все запасы продовольствия и фуража. Местные товары и продукты оказались сожжены или разграблены. Уровень дезертирства был необычайно высок [Lieven 2009: 124, 129, 146, 170, 269]. Описывая представшее его взору запустение, Эдвард Мортон пишет: «Земля истоптана копытами армий, что противостояли друг другу по ходу знаменитой кампании 1812 года: на этих самых равнинах тысячи и десятки тысяч французских захватчиков погибли от меча и суровости климата, равно как и множество их противников, что пали, защищая родину» [Morton 1830: 129]. Конкретно о ситуации в Смоленске пишет Роберт Джонсон: «Никогда еще этот злосчастный город не подвергался столь тягостному поруганию. Все несет на себе следы французского нашествия». После того как подавляющее большинство жителей бежало, спасая свои жизни, там «не осталось ничего, кроме меланхолии и удручающих взгляд руин» [Johnson 1815: 368].

Более полугода продолжались бои и грабежи, приведшие к многочисленным жертвам среди мирного населения и уничтожению имущества. Свидетели вспоминают, как пожары опустошали целые кварталы, а случалось, что и целые поселения. Солдат Якоб Вальтер пишет, что многие города были «не только полностью разграблены [от продовольствия], но и наполовину сожжены» [Walter 1991:44]. В губернском городе Витебске в ходе войны погибло 2415 жителей (половина из них – евреи), а имущества было уничтожено примерно на полтора миллиона рублей (67 % принадлежало евреям). Самый высокий уровень смертности наблюдался в Минском уезде – около 55 500 человек, однако на окрестных территориях показатели были немногим ниже. По воспоминаниям очевидцев, свыше 15 тысяч трупов оказалось подо льдом в реке Неман. Около тысячи обгоревших трупов было обнаружено в Снипишках, еще пять тысяч – в Антоколе. В Гродненской губернии число погибших превысило четыре тысячи, материальный ущерб оценивался в 29 миллионов рублей, а соседний Могилев понес ущерб на 33,5 миллиона рублей. То же, хотя и в меньшей степени, было справедливо для Виленского, Ковенского и Телишинского уездов [Гинзбург 1912: 109–110].

По Велижу также прокатилось колесо войны – 90 % зданий были серьезно повреждены пожарами и разграблены, на устранение последствий ушло много лет [Медведев 2013: 29]. Большие потери в поголовье скота и несколько неурожайных лет во время войны и после нее привели к ухудшению обеспечения продовольствием. В 1821–1822 годах во всем регионе разразился страшный голод, итогом которого стало серьезное сокращение населения. Один местный чиновник писал о том, что многие жители Витебской губернии искалечены голодом. По его оценкам, около ста человек умерло голодной смертью, еще девяносто восемь были на пороге смерти. Потери доходов от удручающей ситуации в сельском хозяйстве привели к резкому снижению уровня жизни и ее средней продолжительности.

Особенно тяжело голод сказался на крестьянстве, хотя повлиял на всех, в том числе на горожан и дворянство. Обычным зрелищем стали люди из самых разных сословий, одетые в лохмотья и выпрашивающие пропитание. Ситуацию усугубила холодная зима. В феврале 1822 года как минимум сорок три крестьянина погибли голодной смертью на заброшенной почтовой станции, где пытались вместе спастись от холода. В витебской богадельне каждую ночь три-четыре человека умирало от холода и болезней, остальные спали на земляном полу, на сильных сквозняках. Губерния погружалась в состояние разрухи из-за неурожаев, и власти прибегали к отчаянным мерам, чтобы не дать кризису перерасти в полномасштабную катастрофу. Чтобы воспрепятствовать распространению болезней, наиболее неимущих хоронили в общих могилах[78]78
  РГИА. Ф. 1287. Оп. 12. Д. 86. Л. 1–1 об, 3–3 об, 13, 42, 46–49 об.


[Закрыть].

Губернаторы составляли подробные отчеты обо всех этих ужасах. Поначалу в ответ из Петербурга отрицали «необоснованные слухи», но в итоге в охваченные голодом города и села был отправлен с инспекцией сенатор Дмитрий Осипович Баранов[79]79
  Доклады о высокой заболеваемости и смертности в Витебской и Могилевской губерниях см. в: РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 418. Л. 754–755 (1825). О Д. О. Баранове см.: [Клиер 2000: 288].


[Закрыть]. Он пришел к тому же выводу, что и многие до него: в ухудшении ситуации он обвинил евреев, которые эксплуатировали крестьян. Сразу же после разделов Польши, с целью борьбы с пьянством среди крестьян, был принят ряд запретов на торговлю спиртным, причем главным образом под удар попали евреи. 11 апреля 1823 года Александр I, подтверждая статью 34 указа 1804 года, запретил евреям брать в аренду трактиры, шинки и питейные заведения, равно как и торговать спиртным в деревнях. Конечным итогом попыток государства упорядочить работу трактиров стало переселение десятков тысяч человек из сельской местности в города. К 1 января 1824 года власти изгнали около 20 тысяч евреев из Черниговской и Полтавской губерний, 12 804 – из Могилевской и 7651 – из Витебской [Гинзбург 1912: 136; Клиер 2000:288–289; Dynner 2014:55–56]. В последующие годы ситуация в перенаселенных городах сделалась особенно тяжелой. В отчаянной попытке хоть как-то прокормиться изголодавшиеся безработные евреи подали прошение генерал-губернатору – позволить им вернуться в село и искать подсобную работу в столярных мастерских и кузницах, на строительстве дорог и каналов[80]80
  НИАБ. Ф. 1297. Оп. 1. Д. 7858. Л. 1–2 об, 12–13 (получено в CAHJP).


[Закрыть].

Параллельно с проведением четких границ между евреями и крестьянами государственные чиновники начали изобретать масштабные меры по улучшению администрирования религиозных меньшинств. Введение призыва евреев в Российскую армию в августе 1827 года стало первой успешной мерой по социальному структурированию жизни и институций крупнейшей еврейской диаспоры в мире. И родители, и дети считали военную службу ужасным уделом. Евреям мужского пола в возрасте от 12 до 25 лет 25-летняя военная служба представлялась смертным приговором. Миссионерская тактика, проводившаяся в армии, привела к более чем 20 тысячам крещений, в основном речь шла о неимущих молодых сиротах. Закон Николая I о призыве в армию взбаламутил все еврейские общины черты оседлости, однако император на этом останавливаться не собирался [Petrovsky-Shtern 2009; Stanislawski 1983: 13–34].

Николаевский режим энергично вмешивался в дела еврейских общин. Главным образом речь шла об ослаблении влияния «кагала» (административного органа общины) и авторитета раввинов. Задолго до того, как реформа 1844 года официально ослабила автономность еврейских общин, все цари от Екатерины II до Николая I рассматривали ряд предложений по переустройству коллективного представительства с целью сделать государство верховным арбитром в личных спорах. Стремление ослабить власть автономных институтов было важнейшим элементом попыток государства установить прямые связи со всеми населяющими его народностями. Кампании эти, по большому счету, проводились в том же ключе, в котором государство управляло всей огромной империей. Суть состояла в том, чтобы отстранить местных посредников, исполнявших целый ряд функций, таких как ведение учетных записей, сбор сведений о населении и муниципальное администрирование. Реформы, направленные на дестабилизацию еврейской общинной жизни, ощущались и в бытовой сфере. В их числе были чрезвычайно непопулярные указы, запрещавшие как мужчинам, так и женщинам одеваться по-еврейски [Avrutin: 20106: 21–52].

В 1820-е годы, когда расследование ритуального убийства в Велиже шло полным ходом, государственное вмешательство в еврейскую жизнь было еще не столь велико. Община, существование которой регулировалось циклом, принятым в иудаизме, продолжала жить в соответствии с еврейским календарем. В еврейских кварталах Витебской и Могилевской губерний в основном проживали последователи хабада – одного из направлений хасидизма. Центр этого движения, основанного в конце XVIII века рабби Шнеуром Залманом, находился в Любавичах, всего в 25 километрах от Велижа[81]81
  О движении Хабад см.: [Etkes 2015; Lowenthal 1990; Lurie 2006]. Отличный обзор Ловенталя см. в: [Hundert 2008, 1: 1094–1097] (Lubavitch Hasidism).


[Закрыть]. Хабад, популярное движение за возрождение религии, возник спонтанно. Группа набожных толкователей Торы, каббалистов и балей-шем (чудотворцев) объявила мистический этос и молитвенный экстаз основными элементами религиозного опыта. Во главе каждой группы хасидов стоял цадик (праведник), известный своим харизматическим религиозным пылом, проповедями в фольклорной манере и сверхъестественными способностями. У цадиков были богатые дворы, их влияние на приверженцев было крайне велико. Массы выражали свое духовное рвение через молитву, паломничества, повторение проповедей и прочие культовые действия. Миснагеды – раввины, находившиеся в оппозиции к хасидизму и выступавшие за аскетическое изучение Торы, – были крайне возмущены мистическими молитвами и общением с потусторонним миром, а потому называли балей-шем мистиками-профанаторами и самозваными знахарями [Assaf, Sagiv2013].

На рубеже XIX столетия хасидизм утвердился как народное движение. Впоследствии он распался на множество направлений, большие и малые группы активно действовали в Польше, Украине, Галиции, в некоторых районах Белоруссии и иных уголках Восточной Европы. Для российского правительства все приверженцы хасидизма были однородной темной массой религиозных фанатиков, которые якобы громко и устрашающе кричали во время молитв, рыдали, хлопали в ладоши, кувыркались, размахивали руками, корчились и содрогались всем телом[82]82
  ЖМВЖ 1846, 16: 574–575 (Еврейские религиозные секты в России).


[Закрыть]. Г. Р. Державин сравнивает хасидов с «раскольниками или сектаторами», которые отходят от принятых религиозных норм и устанавливают собственные обычаи [Державин 1872: 254][83]83
  См. также: [Клиер 2000: 178; Etkes 2015: 188].


[Закрыть].

На самом деле на образ жизни и религиозную деятельность хасидских общин существенно влияли региональные различия. Главным вкладом Шнеура Залмана в хабад стали интеллектуальная духовность и акцент на практической деятельности. Когда его обвинили в подрывной деятельности, он заявил русским следователям, что хасиды «следуют заповедям Бога куда точнее, чем обычные евреи и даже чем некоторые из тех, кто умудрен в Торе»[84]84
  Цит. по: [Rosman 2013: 36].


[Закрыть]. Залман, со своей стороны, взял на себя роль просветителя и духовного наставника. Он никогда не утверждал, что на проповеди его вдохновляет святой дух. Хотя Залман и дистанцировался от практической каббалы – способности влиять на потусторонний мир с помощью заклинаний, амулетов и мистических молитв, – однако его представления об иудаизме во многом определялись каббалистическими доктринами [Etkes 2015:28–30,50,54,69–70].

Тысячи евреев, съезжавшихся к дому Шнеура Залмана, жили, как правило, на грани нищеты. Они искали совета, утешения и молитвы, горячо веря в то, что цадик поможет решить их земные проблемы. Большинство жителей северо-западных губерний Российской империи, включая и почти всех евреев из Велижа, зарабатывали ровно столько, чтобы прокормить семью. Большую часть XIX столетия экономическое положение Витебской губернии оставалось неудовлетворительным. Губернатор докладывал в Петербург, что уровень жизни населения будет падать и дальше, если в ближайшее время не найти действенного решения[85]85
  РГИА. Ф. 560. Оп. 4. Д. 1413. Л. 17 (1851) (О развитии торговли и промышленности в Витебской губернии); РГИА. Ф. 1281. Оп. 11. Д. 20. Л. 64–64 об.


[Закрыть]. За 30 лет, с 1822 по 1852 год, в губернии десять раз случался неурожай, трижды он повлек за собой голод[86]86
  РГИА. Ф. 1287. Оп. 3. Д. 85. Л. 99 об – 100 (1853) (О мерах для устройства Витебской и Могилевской губерний); [Обозрение 1852: 148].


[Закрыть]. Недостаток ресурсов, масштабные эпидемии усугубляли ситуацию. Совершив в 1841 году поездку по этим краям, один инспектор докладывал, что в большинстве губернских городов совсем не обновляется инфраструктура, в том числе мосты, дороги, улицы. Не создавалось городских скверов, общественных садов, трактиров, мостов. Моральное состояние населения было столь удручающим, что от самоубийств (56) погибло больше, чем от убийств (18)[87]87
  РГИА. Ф. 1281. Оп. 4. Д. 82. Л. 6 об, 9 об (1841) (По отчету Витебской губернии).


[Закрыть].

Российские чиновники придумывали всевозможные планы повышения производительности труда, как правило, недальновидные и нелепые. Слабое развитие экономики они относили на счет двух основных факторов: неплодородной почвы (что способствовало неурожаям) и монополизации евреями мелкой торговли. Усугубляло ситуацию то, что сильные дожди снижали урожайность зерновых и корнеплодов, а также портили сено[88]88
  РГИА. Ф. 1281. Оп. 11. Д. 20. Л. 69–69 об.


[Закрыть]. Большая часть государственных программ, в том числе и вводивших ограничения на коммерческую деятельность евреев, никак не решала проблем с голодом и не способствовала росту благосостояния. Массовые перемещения населения – именно на них государство возлагало основные надежды на перемены к лучшему в сельскохозяйственных поселениях – приводили к значительному снижению доходов польских шляхтичей, а также к перенаселению и в итоге никак не изменяли функциональную структуру городов [Rogger 1986: 116–117]. Идея состояла в том, чтобы превратить города в значительные центры производства и торговли, заместив еврейские мануфактурные лавки – основные точки товарооборота – крупной промышленностью[89]89
  РГИА. Ф. 560. Оп. 4. Д. 1413. Л. 17 об. Общий обзор доиндустриальных рыночных городков см. в: [Mironov 2000: 443–461].


[Закрыть]. Однако большую часть второй четверти XIX века производство по преимуществу сводилось к изготовлению дешевых товаров для местного потребителя. Почти 87 % всех предприятий занимались изготовлением вина и пива, 11 % – кирпичей и изделий из кожи, менее 2 % – производством еврейской ритуальной одежды, изделий из льна, стекла, а также восковых свечей[90]90
  РГИА. Ф. 1281. Оп. 4. Д. 82. Л. 15. Обзор экономической жизни до Великих реформ см. в: [Болбас 1966].


[Закрыть].