Текст книги "Весенний бег. И другие рассказы"

В правый угол

Он потянул за шнурок и открыл шторы, наполнив комнату утренним светом. За окном возле дерева одиноко стоял старенький форд, обсыпанный желтой сухой листвой. На соседнем участке копался Фреди, рыжеволосый бойкий малый, ловко работая лопатой. Мелькали однообразные прохожие, по главной улице проплывали машины и медленно тянулись автобусы.

Сэр Бобби Фишер положил руки на пояс и сделал корпусом круговое движение, разминая поясницу и ожидая, как кольнет ему в бок, но в бок не кольнуло. Годы брали свое. Две недели назад ему исполнилось восемьдесят два года – порядочный возраст.. За последние годы он заметно изменился: движения стали вялыми, будничный костюм в плечах свисал, кожа стала дряблой, как сморщенный тепличный огурец. Зрение упало, поэтому пришлось купить очки. Очки в круглой оправе, придающие лицу добрый, располагающий вид священника, он носил всегда и снимал только перед сном. Что осталось неизменным – внутренняя энергия, которая кипела в нем.

И глядя сейчас на то, как он подошел к столу, на котором стояла ваза с апельсинами, и начал читать статью про новую восходящую футбольную звезду, перебирая длинными пальцами страницы журнала, сложно себе представить, что это – тот самый Боб, Роберт, самый выдающийся игрок футбольного клуба «Форест», установивший множество рекордов, и любимец всего города.

Были времена, когда с обложек всех спортивных журналов глядел молодой, крепкий с зачесанным набок рыжим чубом Боб, держа в руках «Золотой мяч». По спортивным каналам крутился его удар с левой со штрафного в финальном матче, когда он решил исход поединка и принес победу «Форесту». Застыло время, и у входа на стадион теперь красуется прижизненный памятник – великолепная тройка игроков в бронзе и в центре Боб с мячом.

Он полистал журнал, взял из вазы один апельсин, покрутил в руке и положил обратно. На стене, между шкафом и телевизором, висит стеллаж с бесчисленными кубками, медалями и грамотами. В центре – фотография шестидесятых, где изображена вся команда и весь тренерский состав. Он смахнул с коричневой рамки пыль, поправил кубок и посмотрел на фотографию, где он празднует гол со своей командой.

Многих уже нет в живых, осталось чуть больше пяти игроков старого «Фореста». Глядя на фотографию, ему вспомнилось, как Мэг, штатный пенальтист, в матче с «Лидс» дал пробить ему пенальти: «Давай, Боб, бей!» И он забил, технично пустив мяч в правый угол.

Да, тогда он был крепок и вынослив, держался на поле все девяносто минут без замен. Мышцы были гибкими и сильными, корпус был будто железный – не сдвинешь. Он неплохо чувствовал себя в воздухе и всегда приходил бороться в штрафную на угловые или забросы. Его это выделяло – он на всех позициях чувствовал себя превосходно. И это все видели. И он это помнил.

…1951 год. Они приехали на игру с «Атлетиком» в небольшой городок Чарльтон. Бобби сидел на замене: его первый раз заявили на матч в основном составе. Он хорошо помнил тот день, до самых незначительных деталей. Тогда был солнечно. Легкий южный ветер шелестел приклеенными на стендах афишами. Совсем тепло. Небольшой стадион, вмещающий в себя несколько тысяч человек. Потихоньку стали стекаться болельщики с белыми флагами, на которых изображен меч и орел – традиционная эмблема «Атлетика». Игра была запланирована на 17:00. Вокруг все было оживленно.

Судья дал свисток – началось. Игроки рьяно начали выгрызать мяч, трибуны загудели. Начались бомбардировки ворот, играли открыто, без оглядки на защиту. Родуэлл, полузащитник «Фореста», протаранил весь правый фланг и прострелил, передачу замкнули – гол! Первый гол.

Бобби тогда волновался, он понимал, что тренер не зря вывел его в основной состав: хочет опробовать. Так и есть. Во втором тайме он вышел, волнуясь и переживая. Легкая дрожь пробегала по всему телу, как бы напоминая, какое пристальное внимание всего тренерского состава будет сейчас приковано к нему.

Небольшие трибуны показались ему такими огромными, а количество людей таким неисчислимым, что он полностью растерялся – ему было тогда шестнадцать лет. Тысячи глаз будут смотреть на него. Это потом, когда будет выходить на большие арены в несколько ярусов с десятками тысяч болельщиков под камеры журналистов и ведущих спортивных каналов, он будет чувствовать себя как дома, как будто открыл входную дверь у себя на Лайч-стрит.

Поначалу он старался вписаться в игру, держался в центре. Но как только получил пас, первый раз в игре почувствовав упругий кожаный мяч, он забыл обо всем, дрожь в момент улетучилась. Боб играл, как привык играть на тренировке: возил защиту по флангам и сильно бил, закручивая мяч. Тогда он отличился дважды. И помнил взгляд тренера после первого гола. Взгляд, в котором читалось, что он доволен и не прогадал. И в памяти еще долго сверкал тот момент, когда их команда после матча покидала стадион на автобусе, и болельщики, завидев в окне рыжий чуб Бобби, махали руками и выкрикивали его имя. Тогда он только-только начал восходить на футбольный Олимп, оставляя позади себя, как манекенов на тренировке, ведущих игроков английской лиги…

Под столом лежал серебристый футбольный мяч, подаренный ему болельщиками, когда он праздновал свое семидесятилетие в центральном зале своего родного клуба. Тогда прошло все с размахом: пришли почти все ведущие игроки, был весь тренерский состав, задавали вопросы журналисты и снимали на камеру; в середине вечера вынесли огромный торт, сделанный в форме футбольного поля, а в центре – бисквитный игрок под номером семь.

Он откатил мяч из-за стола и поставил на него правую ногу. Мышцы еще помнили этот упругий снаряд, но силы были уже не те. Боб развернулся с мячом и сделал пас вперед. Мяч подхватил Кенни и принялся прорываться по правому флангу, ему навстречу бежал Эррера. Эррера сделал неудачный подкат и скосил Кенни. Судья дал свисток. Штрафной. Боб быстро подбежал к мячу и долго выбирал, кому сделать передачу, игроки «Фореста» не успели оттянуться. Он так сильно пробил в сторону левого фланга на ход Лингарду, что два стула, которые стояли рядом с диваном, были сбиты, как кегли в боулинге.

– Боб, что у тебя там происходит? – крикнула жена Хелен из комнаты.

– Ничего. Все хорошо. Стулья просто упали, и все. Сейчас подниму, – сказал Боб скорее про себя, чем вслух и принялся поднимать стулья.

Хелен открыла дверь и зашла в комнату. Несмотря на возраст, – она была моложе мужа на два года – Хелен держалась прямо, сохранила осанку, и речь ее была внятной и четкой. Они познакомились на забастовке профсоюзов в далекие пятидесятые. Боб сидел на диване и листал журнал.

– У тебя точно все хорошо? – спросила она снова.

– Да. Я же сказал.

– Я не слышала. Там очень плохо слышно.

– Все хорошо, – сказал Боб и перевернул страницу. – Ты, кстати, помнишь, что мы сегодня идем на матч? – спросил он, совершенно забыв, что говорил об этом утром.

– Конечно. Я помню, ты уже говорил.

– Да? Совершенно вылетело из головы. Хорошо. Будь готова – в шесть часов нужно будет выйти, – сказал он и снова погрузился в чтение.

Спустя два часа Боб стоял у зеркала и повязывал красный галстук, аккуратно продевая широкий конец и делая большой красивый узел. Он расправил воротник рубашки и надел черный пиджак с эмблемой красного дракона на кармашке. Расправил плечи и еще раз посмотрел на себя в зеркало. Пиджак немножко провисал в плечах, и Боб, недовольной этим, подумал, что неплохо бы отдать его в ателье и ушить.

Он вышел из комнаты в коридор, хлопнув дверью. Серебряный мяч, пущенный им, запутался в сетке.

– Хелен, ты готова?

Весенний бег

В те дни было как-то особенно хорошо.

Наступил март, и уже чувствовалось, как по-весеннему начало пригревать солнце. В застывшем морозном воздухе растекалось тепло, медленно заполняя все вокруг. И лица прохожих начали постепенно преображаться, стали более приветливы, пропала напускная зимняя строгость и серьезность. Появилась какая-то искренность, или мне все это казалось, или я хотел, чтоб это было так.

Тогда был третий курс института, и я снимал квартиру на пересечении улиц Ленина и Мейерхольда, неподалеку от футбольного стадиона и спортивного центра «Гранит». Как и всякий студент, я был до крайности самолюбив, тщеславен, как бывают тщеславны все подростки, и в меру циничен. Только все это не вылезало наружу, а смешивалось в эликсир и фонтанировало внутри.

Каждое утро, рано, еще до того, как начнут ходить по своим маршрутам первые автобусы, я просыпался по будильнику, надевал синий спортивный костюм, быстро холодной водой прогонял остаток сна и выходил на пробежку.

На улице прохладно, но сразу согреваешься, когда начинаешь бежать.

И вот уже остаются позади дома, в которых только-только люди начинают просыпаться и готовить себе завтрак, детские площадки, между которыми я лавирую, заспанные лица, рекламные вывески, метро на Победе, петляющие и разбегающиеся в разные стороны серые переулки. Воздух совсем свеж и чист: не успели закоптить небо – на улице совсем нет машин, дороги совершенно пустые. Кажется, что ты только один в этом городе, редко кого встретишь.

Позади центральный мост, перекинутый через железнодорожные рельсы, а ты все напираешь и переставляешь ноги. И сколько может вместить в себя этот шаг, этот бег, когда внутри все горит, все напряжено до предела, но ты бежишь, выработав оптимальную скорость, к какой-то цели, которая маячит где-то впереди, с блеском проносится в чистом небе. И вот уже крутой спуск, и ты переключаешься, ноги расслабляются. На каком-нибудь повороте поймаешь мысль, и она тянется за тобой, как привязанный на нитке гелиевый шарик. Ты полностью сосредоточен на ней, не можешь переключиться. Как было возле Безымянки, где тротуарная дорожка выложена двухцветной плиткой, ровными квадратиками, и ты бежишь по отшлифованной гладкой поверхности шахматной доски между важных, похожих на небоскребы, фигур, которым не хватает поля. И состояние особенного трепета разносится по всему телу.

Со следующим рывком ты уже в парке и огибаешь его.

Впереди бежит девушка в красном обтягивающем костюме, который подчеркивает ее спортивное тело. От быстрого бега разносятся в разные стороны черные кудри – если есть грех, то он должен выглядеть именно так. Судя по ее роскошном виду, она еще не растеряла своей притягательности, а, наоборот, только хорошела и наливалась, как персик в саду.

Я стараюсь ее догнать, но не успеваю. Ее упругая попка мелькнула за поворотом и скрылась так же быстро, как появилась. Таких, как она, встречаешь только раз, и то прозеваешь этот момент, а потом жалеешь. В груди появилось жжение, я сбавляю скорость и с силой попадаю ногой в застывшую маленькую лужицу, осколки прозрачного льда которой с треском разлетаются в разные стороны. Я в ярости от того, что растерял все свои силы.

Я перехожу на шаг, пытаясь отдышаться, спускаюсь в подземный переход, где играют на гитарах и барабанах музыканты, одетые в кожаные куртки. Рядом с ними лежит кепка-пирожок, в которой сверкают монетки. Разрезаю шоссе пополам и выхожу на другой стороне.

Рядом находится кафе, которое открывается рано. В нем можно посидеть, заказать чаю и отдохнуть. В кафе совсем не было народу, за исключение мужчины с резким подбородком, который сидел за столиком у окна и о чем-то оживленно разговаривал по телефону, машинально шелестя газетой.

Я заказал чай и поднялся на второй этаж – там просторно, свежо и видно из окна весь проспект. Чай был крепкий, темно-рубиновый, из носика тянулся пар. Принесла молодая официантка в аккуратно заправленной кофточке.

Мой взгляд уловил за окном какой-то движущий красный оттенок, но не успел зацепиться. Через какое-то время на второй этаж поднялась та самая девушка в красном спортивным костюме, которую я догонял в парке. Поначалу я не поверил себе, мне напоминало все это какую-то иллюзию. Такого не бывает. Тут же к ней подошла официантка, и девушка сделала заказ. Иллюзия разбилась – это было наяву.

Я не расслышал ее голос, она делала заказ слишком тихо.

– Хорошо, буквально пять-шесть минут, – сказала официантка и скрылась за фиолетовой ширмой, которая раздела кухню и зал для клиентов.

У девушки в красном было милое лицо, кукольные яркие губы, брови были слегка вздернуты, как будто она все время чему-то удивляется.

Я заволновался, отпил чаю и подошел к ней.

– …Я не думала, что меня будет кто-то догонять. Если бы я знала, то побежала бы еще быстрее, – у нее и вправду тихий голос, но приятный.

Ее зовут Вика – два женских слога, соединяющихся в одно приятное звучание.

А потом мы бегали вместе каждый день. И я так же догонял ее в парке, как и в первый раз. После чего мы заходили в кафе и пили чай, который нам приносила официантка в аккуратно заправленной кофточке из-за фиолетовой ширмы.

Детский страх

1

Открыв входную громоздкую металлическую дверь и толкнув деревянную, Марк зашел в квартиру, не спеша разулся, снял куртку и повесил ее на блестящий металлический крючок, заметив при этом, что рядом не висела красная сумочка жены, а значит, она еще не забрала сына из школы и придет где-то к шести. Эта мысль его взбодрила, и, наслаждаясь свободным часом, он отправился на кухню заварить себе крепкого чая.

Расположившись удобно в кресле с накидкой с мордой льва и закинув свои увесистые ноги на журнальный столик, Марк взял свой заношенный портфель и достал пачку помятых, небрежно засунутых бумаг.

Из пузатой кружки с горячим чаем тоненькой струйкой тянулся пар.

Отбросив квитанции за коммунальные услуги, он взял газету и погрузился в чтение, начав с раздела «Спорт»: «Сыгран 24-й тур чемпионата Футбольной национальной лиги. Московский „Спартак“ упрочил лидерство, выиграв с минимальным перевесом у „Краснодара“…»

День потихоньку начинал скрадываться, начинало темнеть, и на улице включили фонари. Из раскрытой на кухне форточки доносился шум осеннего будничного вечера – ветер завывал, залетали еле слышные обрывки разговора у подъезда, где-то вдалеке, за соседним домом, сработала сигнализация и залаяла собака.

В дверном замке щелкнуло, крутанулось, и входная дверь открылась – пришла жена с сыном. В коридор забежал мальчик, быстро сбросил школьный портфель, закинул на верхнюю полку шапку и начал второпях скидывать с себя большие громоздкие коричневые ботинки. Жена поставила на тумбочку пакет с продуктами, повесила на крючок свою красную сумочку и пошла на кухню, на ходу развязывая шейный платок.

– Мама, у меня узел. Вот еще, блин, и так жарко, – сказал мальчик, стягивая ботинок.

– Я не знаю, куда ты все время торопишься, – донесся из кухни голос матери. – А что, папа у нас так и не пришел? – спросила она сама у себя. Жена заглянула в зал и увидела спящего в кресле мужа. – А нет, пришел, – сказала она и тихо прикрыла дверь, расправив накинутое на двери полотенце.

– Тихо, не разбуди отца.

Мальчик тем временем стащил ботинок и зубами начал распутывать узел, сидя на маленьком пуфике.

– Ну что ты делаешь?! – сказала мать. – Зубы же сломаешь. Давай сюда.

Она взяла ботинок, поддернула ногтем шнурок и распутала узел.

– Поставь на полку.

– Мама, у тебя всегда получается развязывать узлы. Вот видишь, – сказал мальчик, убрал ботинки и, захватив портфель, направился в комнату.

Тем временем Марк проснулся, лениво потянулся и пошел на кухню, захватив с подоконника кружку недопитого чая.

– Проснулся? – спросила жена

– Проснулся, – ответил Марк и поставил кружку в раковину, залив ее горячей водой.

Жена принесла из коридора пакет с продуктам и начала разбирать, достала чек, который лежал сверху, и, скомкав его, кинула в мусорку.

– Сегодня приходила на работу сестра, представляешь! – сказала жена и начала пересыпать гречку из пакета в пластиковый контейнер.

– Опять? – сказал муж, зевая.

– Опять и опять, уже второй раз за месяц. Я же сказала ей тогда, что я не могу. Нет, а она думает, что я могу просто так подойти к Авдониной и попросить ее. Мне уже неудобно от того, что она приходит на работу. Все на меня косятся. Лучше бы сюда пришла, но… Она тебе никогда не переносила, ты же знаешь, – сказала жена и поставила пластмассовый контейнер на верхнюю полку рядом с сахаром и бочонком муки, поправляя рукой скрученные рулоны газет, которые муж приносил с работы для того, чтобы заворачивать в них сухую рыбу.

– Отстанет как-нибудь, – буркнул муж и, взяв со стола бутылку молока, внимательно начал изучать этикетку.

– Давай я в холодильник унесу, – жена отняла у мужа бутылку молока и, прихватив со стола палку колбасы и сыр, направилась к холодильнику, который они в том году перетащили в коридор, освободив сразу столько места для стиральной машины.

– Чуть не забыл, мне же нужно карточку заполнить для лагеря Сереже, – донесся из кухни голос мужа. – Прихвати портфель, он в зале рядом с креслом.

– А когда в лагерь? – спросила жена из зала.

– На следующей неделе.

– Так скоро?

– Да, заселение на следующей неделе.

– А ты ему сказал?

– Скажу сейчас.

– А он сам хочет?

– Не особо, – ответил муж, распечатывая конверт с вложенной анкетой и карточкой. – Надо привыкать, все время что ли с родителями жить, и так вон в армию скоро идти, – по-мужски добавил отец и принялся читать анкету.

– Ой, да ладно, еще не скоро, – сказала жена, доставая из пластикового контейнера куски свежей рыбы и выкладывая их плотно на сковороду. Она смутно и немножко тревожно представляла тот момент, когда сына нужно будет отправлять в армию на целый год, но тут же отгоняла эти мысли, надеясь на то, что Сережа поступит в институт стали и сплавов или армии вообще не будет к этому времени.

– Сережа! Начинай делать уроки.

2

– Вот мы почти и пришли, – сказал отец, поставил сумку на деревянную лавочку, достал из нагрудного кармана своей куртки пачку сигарет, прикурил и крепко затянулся пару раз, выпуская дым через нос двумя ровными струйками.

– Ну ты чего расстроился? – спросил отец и потрепал меня по голове. – Две недели всего.

– Мне не хочется, – ответил я и старался придумать какой-нибудь существенный довод, который положил бы конец этому сомнительному мероприятию, но в голову ничего не лезло и я, прикусив капюшон своей куртки, стал смотреть в лужу, в которой плавали размякшие листья и пачка сигарет.

– Ну ладно, ты чего, – пытался приободрить меня отец снова, и я понял, что он правда переживает.

Он присел на корточки и поправил капюшон моей куртки, резко отдернув его назад.

– Ну если не понравится, я тебя сразу же и заберу. Договорились?

«Как будто если я скажу нет, что-то изменится. Как ловко загнал меня», – подумал я и разозлился от своего бессилия что-то сказать.

– Договорились, но при условии, что, как только ты меня заберешь, мы сходим на пляж.

Я любил пляж, который находился рядом с нашим домом. Там можно пускать в воду гладкие камни и смотреть, как они отскакивают от поверхности воды, оставляя вокруг себя ровные круги; можно залезть на смотровой столб, который предназначался для спасателей, хотя я их там никогда не видел, и увидеть, как за маленьким островком, на том берегу, намывает огромные песчаные кучи земснаряд, пуская в воду свои огромные ржавые трубы. Там можно делать все, а главное, там почти никогда нет народу, за исключением пары старушек, которые прогуливаются там иногда, оставляя на утоптанной дорожке легкие вмятины от своих клюшек.

– Договорились! – сказал отец и несильно сжал мою руку в своей руке, и я почувствовал ее шершавость и грубость.

Из загородного парка петляла дорожка с треснувшем асфальтом и вылезающими корнями деревьев, которые росли вдоль дороги. Средь пожелтевшей листвы проглядывало здание красного цвета.

В стороне находилось что-то наподобие сада: высокие елки и косо остриженные кусты каких-то цветов, обнесенные белыми лебедями, которые были сделаны из автомобильных резиновых покрышек; большие зеленые буквы с выступающим железным каркасом и маленькие, аккуратно вырезанные из пластика вазочки в виде ромашки, заполненные дождевой водой.

Мы хлопнули входной деревянной дверью и прошли по коридору направо, направляясь в комнату для заселения. Отец достал из своей сумки документы и направился в кабинет, который располагался на первом этаже рядом со входом. Пробыв там недолго, он вышел ко мне, держа в руке ключ от комнаты, взял сумки, перекинул через руку свою куртку, и мы с ним пошли на второй этаж.

На двери была табличка с номером «10».

Отец вынул и разложил по полкам мои вещи, затем достал сотовый телефон и отдал мне.

– Ну ты чего? – еще раз спросил отец и хлопнул меня по плечу. – На работу опаздываю, вечером позвоню.

Дверь за ним закрылась, и я, держа в себе обиду на отца и на этот санаторий, откинулся на кровать, раскинув руки в разные стороны.

В окно стучали ветки ели, день потихоньку угасал, дневной свет плавно растворялся в комнате.