Текст книги "Тосты Чеширского кота"

Тосты Чеширского кота
Евгений Бабушкин

Автор искренне благодарит Станислава Салтанова и Татьяну Ковалеву-Bertilsson,

без которых эта книжка

просто не появилась бы никогда.

Спасибо, друзья!

Иллюстратор Евгений Бабушкин

© Евгений Бабушкин, 2017

© Евгений Бабушкин, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-4353-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Перевод с иврита там, где это было необходимо

– Станислав Салтанов

Абсолютно все фамилии, прозвища, ситуации, исторические факты, координаты, географические названия и стихи вымышлены от начала до конца

В этой книге чего только нет. Солдаты советской армии, сумасшедшие, врачи, офицеры, поэты – это только то, что касается профессий. Советский Союз, Россия, Израиль, Тикси, Беэр-Шева, Гонолулу, Нью-Йорк, Якутск – это то, что касается географии.

Всё в этом мире переплетено, скручено и часто оказывается ближе, чем должно было бы быть на самом деле. Поэтому любой человек на своем пути может оказаться неизвестно где, неизвестно почему и неизвестно как… И часто это бывает если не весело, то забавно, даже если и грустно…

Потому, что жизнь – это серьезно. Серьезно, но не очень…

Посвящается Елене Вайнер

А для начала – тост

Предисловия писать просто. Нужно немного напрячься и подумать о чем-то отвлечённом. Когда думаешь об отвлечённом, мысли начинают утекать в разных направлениях, и тут важно не сплоховать, ухватиться за первое слово и начать.

Каждый мужчина постоянно что-то должен. Построить дом, посадить дерево, родить сына и при этом постараться ничего не перепутать. Некоторые знатоки убеждены, что мужчина должен еще повоевать и посидеть в тюрьме, но это на любителя, мне кажется. Хотя постоянно проживая в этой стране, я понимаю, что приоритеты в любой момент могут быть расставлены иначе.

Некоторым, особо удачливым мужчинам, при этом, кто-то даёт дар рассказчика или поэта, а в особых случаях – соединяет эти две способности. И здесь следовало бы сразу вспомнить одно важное начало русской иронической литературы – медицину. А. П. Чехов, М. А. Булгаков, Г. И. Горин, А. М. Арканов своим творчеством доказали, что медик – это иногда литератор, а порою такой литератор, который уже и не медик вовсе.

И тут, возвращаясь к слову «должен», необходимо заметить, что литератор – медик (или медик-литератор, кому как нравится) обязательно должен издать книгу, должен настолько, что у некоторых не медиков возникает желание поучаствовать в этом.

Со стихами Евгения Бабушкина я знаком уже больше тридцати лет. Лет десять назад, видимо не оправившись от шока, связанного с возвращением на родину предков, он начал писать прозу. Очень хорошую прозу, надо сказать.

В этой книге опубликовано два замечательных произведения Е. Бабушкина под одной обложкой, так что вы теперь можете улыбнуться, удивиться и, уверен, получить удовольствие от чтения. А жизнь идет, приближаясь к середине. Но я верю, что впереди ждет еще немало радостного и удивительного, придут новые строчки и строфы…

Главное, чтобы хватило времени. Ну, так до ста двадцати! Лехаим!

СТАНИСЛАВ САЛТАНОВ

Полярное сияние
(Нелирическая поэма)

«…Сiе великое свѣченiе небесъ, именуемое Полярнымъ Сiянiемъ не къ добру, но къ худу разверзлось надъ нами. Упомянутое явленiе сѣверной натуры зѣло смущаетъ умы нашегу оскудѣвшаго и безъ таго экипажу и помрачаетъ мысли, дѣлая ихъ безумными и наводя невыносимую тоску..».

Капитанъ-командоръ Витусъ Iонассенъ Берингъ

…из дневника экспедиции, обнаруженного в последнем лагере на острове, впоследствии названном островом Беринга…

Пролог

Любой человек, имеющий на своем компьютере программу «Google Earth», и окончивший школьный курс географии хотя бы на тройку, может в упомянутую программу ввести следующие координаты: 71.39’37 северной широты и 128.40’38 восточной долготы.

Взору наблюдателя откроются антенны, расположенные правильным кругом, а в центре этого круга – большое здание. Можно увидеть еще несколько строений чуть к югу. Это – РПЦ. Учреждение, не имеющее ровным счетом никого отношения к Русской Православной церкви, но тоже немаловажное.

Место это называется «Радио-Пеленгационный Центр», он же – Первая Площадка. Единственная дорога ведет на юго-восток. Следуя по ней, можно вскоре добраться до Т-образного перекрестка и повернув налево, попасть километра через полтора в подобие настоящего поселка. Там имеется несколько двухэтажных сооружений жилого вида, домишки поменьше, склады и прочие необходимые для жизни строения. Это военная часть номер 141..5. Вокруг нее тундра. Чуть северней – побережье Ледовитого океана.

1

…Осенью 1983 года, Як-40 Туймадского авиапредприятия приземлился в небольшом аэропорту поселка Тикси, разметав реактивной струёй живой узор позёмки на полосе.

Команда призывников, тридцать восемнадцатилетних балбесов, дрожали от вчерашней обильной водки, выпитой на сборном пункте. Все тридцать, матом и легкими тычками, были проворно погружены в Газ-66, вахтовку, со строгим наказом не выпасть по дороге. Уже через час вся шайка этого штатского сброда, по выражению сопровождающего купца-майора, была сколочена в подобие военного строя возле КПП. Пара сержантов, изображая служебное усердие, покрикивали, матюгаясь деловито, но без особой злобы.

…Я стоял на правом фланге, постигая по мере сил, эту новую, мешком свалившуюся на меня жизнь. Еще неделю назад я шустрил санитаром в теплой вонючей перевязочной городской травматологии, а нынче колючие снежинки секли мою опухшую от проводин морду, и мутный мужик в военной форме кричал, чтобы я построился в колонну по четыре…

Сморщенный, опёнкоподобный человечек с погонами прапорщика сообщил скрипучим голосом гнома, что нас ожидает санобработка с последующей выдачей формы зимнего образца.

– Согласно уставу! – добавил сердито человек-опёнок, – направо за-мной-шагом-марш!

Стараясь идти в ногу, мы побрели за Грибным Прапорщиком по утоптанному до ледяной твердости снегу, разглядывая в суете начинающейся пурги мутные желтки прожекторов на крышах двухэтажных зданий.

Навстречу, мелкими группами и поодиночке, начали попадаться другие военные. Ясно было, что это солдаты, но выглядели они как-то странновато. Шапки их были квадратными, да к тому же ярко синими.

Тела квадратноголовых были наряжены в узкие черные куртки с поднятыми воротниками неизвестного меха, а ноги втиснуты в штаны, напоминающие более лосины гвардейцев времен Екатерины Великой.

Валенки имели отвороты, изукрашенные резными зубцами, что живо напомнило мне иллюстрации к сказке про кота в сапогах, где подобные отвороты украшали котовые сапоги.

Странно одетые солдаты смеялись радостно и, показывая пальцами на нас, кричали:

– Красноярск есть?! Туймадск есть?! Норильск есть?!

Но еще чаще они ликующе выкрикивали совсем уже загадочную фразу:

– Гуси, вешайтесь!!!

Метров через сто стало ясно, что гуси – это мы, и вешаться предстоит именно нам…

…Санобработка оказалась обычной баней. В предбаннике нам было велено раздеться, свалив в кучу гражданское барахло.

– Ценные предметы гражданского гардеробу следует сложить отдельной укладкой для отправки вашим семьям по почте, – объяснил Грибной Прапорщик.

Подходящих вещей не нашлось ни у кого. По старой российской традиции в армию ехали в том, что не жалко выбросить.

– Все равно скоммуниздят, – объясняли нам перед призывом бывалые, отслужившие пацаны…

Все живо поскидывали вещи и принялись торопить одного отстающего, которым оказался хмурый парниша полутораметрового роста. Он медленно и крайне основательно складывал стопкой свое ветхое бельишко, не обращая внимания на суету вокруг.

– Эй, боец, давай поживее, – подскочил к нему Грибной Прапорщик.

– Я поживее не могу, – подумав секунд десять, ответил парниша.

– Это как так не могу? – изумился прапор, отвыкший от подобных ответов.

– Это так вот, что человек я такой, серьезный и основательный, – невозмутимо сказал коротышка, продолжая пристраивать мрачные носки на вершину бельевой стопочки.

– Надо же, – проскрипел Грибной Прапорщик, – Какой ты солидный! Фамилия?

– Батюков. И чё? – ответил полутораметровый.

– Через плечо, – тонко сострил прапорщик, – ты прямо министр какой-то, Батюков! Атаман и предводитель. Гонору имеешь много. А ну, встать, Батюков! Мать твою через ехидну, в три просвета с разгону!

Парниша вскочил, чем вновь заставил оторопеть товарища прапорщика.

– Что же это такое… – растерянно пробормотал прапор, упершись тяжелым взором в нечеловеческой величины и корявости мужское естество молодого бойца.

Мы сгрудились вокруг. Действительно, от такого зрелища всех взяла легкая оторопь.

– Как же тебя призвали-то, Батя? – спросил кто-то из толпы, – ходить-то не мешает?

– Доктор на призывном сказал, что я в корень пошел, – объяснил Батюков. – Да и в леспромхозе мы больше на лыжа́х, широким шагом. Ходю себе, ничего… – и Батя добродушно улыбнулся, явив отсутствие двух верхних зубов.

– Ладно, хлопцы, – сказал Грибной Прапорщик, – хорош пялиться на пацана. Каким его мамка уродила, таким он для Красной Армии и сгодится, на страх супостату. Весь целиком. Айда мыться.

У входа в мыльный зал нас уже караулил старослужащий фельдшер Аркаша. Как и встреченные нами по дороге солдаты, он был в синей квадратной шапке и ушитых до лосиной узости бриджах. Аркаша производил первичный медосмотр, а именно – спрашивал всех громогласно и весело о наличии мандавошек, причем ответов не слушал вовсе.

Парная оказалась заперта на ключ. Аркаша пояснил, что парная полагается только товарищам офицерам и туда не пускают даже дембелей. Горячая вода не каждый раз. Это сегодня дали по-ленински кипяточек, исключительно в честь молодого пополнения гусей…

Фельдшер, похохатывая, расхаживал между нами полностью одетый и даже в валенках на резиновом ходу. От него изрядно попахивало козлом.

Один из наших сотоварищей, получивший еще на призывном пункте, за добрый нрав и врожденную интеллигентность, прозвище Чучундра, обратился к Аркаше с вопросом. Не снявший тяжелых очков даже в бане, Чучундра поинтересовался вежливо, не желает ли товарищ военфельдшер помыться. Ну, раз уж представилась такая возможность – горячей водой.

– Еще чего! – захохотал Аркаша. – Я – дембель! А дембель должен быть толстым, грязным, веселым и ленивым!

(Необходимо заметить, что фельдшер вполне соответствовал собственному определению).

Услышав это, стриженый наголо, с бешеными синими глазами призывник, или точнее сказать, с сегодняшнего дня – гусь, повернулся ко мне.

– Верю! – сказал он пафосно, – верю, братушки, что с сегодняшнего дня нас всех ожидает новая, необычайно интересная жизнь, о которой мы не могли и мечтать!

Тут один из его дружков с татуировкой AC/DC на плече и шрамом через бровь, вылил златоусту на голову таз воды и прервал высокую речь.

Отфыркавшись, говорун представился:

– Панфил. Это погоняло! (затем он назвал свое имя) Я из Дудинска. Будем знакомы?

– Бабай. Из Туймадска. (я тоже назвал имя) Знакомы будем. Мы пожали друг другу мокрые руки.

2

…Через полчаса нас, переодетых в новенькую, пахнущую креозотом форму, отвели в учебную роту два сержанта, Налимов и Рязанов. Именно там, в учебке, в течение полугода нам предстояло осваивать некие секретные военные умения, о которых нам пока не говорили.

…Место это называлось «бытовая комната». Бытовкa. Стены ее были украшены пугающими черно-зелеными плакатами. Изображенные на них, похожие на покойников, солдаты c восковыми лицами, в пять приёмов наматывали белоснежные портянки. Другие плакаты поясняли, как пришивать к форме погоны, петлицы и прочие шевроны. Всё было размечено по миллиметрам. Неточности не приветствовались.

Отдельно поражал воображение плакат, иллюстрирующий процесс подшивания подворотничка. Великая премудрость заключалась в том, что шов являлся секретным, а нитки не должны были быть заметны снаружи.

В бытовке сержант Рязанов бросил на стол сверток белого ситца и заорал:

– Вот подшивка!!! Там иголки!!! Здесь нитки!!! Подшивайтесь!!!

– А как это, простите, подшиваться? – спросил интеллигентный Чучундра.

– Так мы вам покажем!!! А тебе, гусяра, особенно!!! – заорали хором Рязанов и Налимов.

И они нам действительно показали…

Сержанты выдали нам огромные иголки и выкатили на столы три великанских катушки, черную, белую и зеленую. С сегодняшнего дня три этих цвета заменили нам все цвета радуги. Мы превращались в черно-бело-зеленых дальтоников на два ближайших года. Процесс пришивания и подшивания начался. Дело шло верно, но очень уж медленно. Кровь из исколотых пальцев пачкала нитки. Пришив одну из деталей, следовало предъявить её для осмотра сержанту. Тот, взяв деревянную замусоленную линейку с чернильной надписью «ДМБ-83», производил тщательное измерение и, найдя неточность, отрывал к черту, пришитое.

При этом сержант восхищался:

– Прекрасно сделано! Но можно намного лучше!

Около часа ночи солдат, запомнившийся мне в бане татухой AC/ DC, осторожно поинтересовался у товарища сержанта, когда же мы пойдем спать.

– Боец! – радостно закричал сержант Рязанов, – солдаты никогда не спят! Солдаты иногда только отдыхают.

– Ну, когда тогда отдыхать? – не унимался татуированный. – А то меня ещё с проводин плющит, как черепаху.

– Так скоро уже отдыхать, – обнадежил нас сержант Налимов, – вот все пришьете и отбой.

Закончили мы в три часа ночи. Еще какое-то время сержанты учили нас наматывать портянки красиво.

– Намотано правильно. Но не красиво, – говорил Налимов, – необходимо перемотать. Вы же, гусяры, в Красной Армии. А красная – значит красивая. В армии красивым должно быть все. И душа, и мысли, и лицо… и портянки. Короче – перемотать!

Наконец, настал долгожданный час отбоя.

– Настоящий усталый солдат укладывается за сорок пять секунд, – объяснил нам сержант Рязанов. – Если боец не успевает отбиться за сорок пять, значит, он недостаточно устал. А если ещё не устал – продолжаем тренироваться.

– Рота! Сорок пять секунд, отбой! – закричал Рязанов. Через короткое время стало совершенно ясно, что мы еще не вполне устали, поскольку уложиться в отведенное время не удавалось никак.

Рязанов зажег спичку, сказав нам, что горит она сорок пять секунд. Ясно дело, что никто ему не поверил. Но временем, впрочем, как и пространством в учебной роте заведовали сержанты.

– Быстрее, пальцы жжет, – кричал Рязанов, удерживая пылающую спичку за самый кончик.

Но мы все равно не успевали.

– Он их, сука, бензином пропитал, – шепнул мне Панфил, – горят довольно быстро…

Раз за разом мы строились в коридоре и неслись в кубрики, сшибаясь между собой, подковывая голени товарищей неразношенными кирзачами. Отбиться вовремя не удавалось никак. Каждый раз кто-то не успевал и сержант Рязанов, спаливший уже весь коробок, мяукал противным хриплым тенорком:

– Не успеваем!

А сержант Налимов подвывал на октаву ниже:

– Отставить! Рота, строиться в коридоре!

Было очень обидно, что последним, неуспевающим виновником очередного колеса этой чертовой мельницы, всякий раз оказывался кто-то другой. Поэтому невозможно было даже изматерить конкретного бедолагу.

Старинный философский постулат о том, что все виноваты во всем, обретал неожиданное реальное воплощение в непобедимой Советской Армии.

Именно этой мыслью я поделился с Панфилом, на бегу к заветным койкам, после того, как наши бритые головы столкнулись, произведя кегельный звук. Панфил отреагировал сразу. Потирая ушибленную башку, заглянул мне в глаза и спросил подозрительно:

– Стихи пишешь?

– Пописываю, – смущенно пробормотал я, набирая скорость для очередного прыжка в койку.

– И я пишу! Я поэт! – крикнул Панфил, обрушиваясь на скрипящие пружины.

На это раз каким-то чудом мы все вписались в заветные сорок пять секунд. Сержанты пожелали нам покойной ночи. Прозвучало это так:

– Спать, гуси! И чтоб ни звука!

Но нам было уже все равно.

…Через пару минут я понял, что спать мне не хочется совершенно. Большинство моих товарищей на ближайшее двухлетие храпело мерно и ровно. Но некоторые, как и я, видимо от обилия впечатлений, еще не закемарили.

– Эй! Кто покурить? – раздался свистящий шепот с соседнего второго яруса.

Я поднял голову. Чувак с наколкой АС/DС призывно помахал пачкой «Стюардессы».

– Пошли, покурим, – принял я приглашение.

Стараясь не скрипеть, я сполз с кровати и босиком прокрался в туалет вслед за АС/DС. Вскоре там оказались и Панфил с Чучундрой.

– Я не курю, – поеживаясь и переминаясь с ноги на ногу, пробормотал Чучундра, – но мне почему-то совершенно не спится, друзья мои…

АС/DС, которого Панфил называл Джаггером, чиркнул спичкой и дал всем огня. Мы затянулись, а Чучундра просто вздохнул.

– И такая хренотень – целый день. Будем бегать, как тюлень и олень, – сплюнул Джаггер, умащиваясь на деревянном подоконнике.

– Два года так, чуваки, прикиньте! Трепать мой лысый череп! Два! Года!

– Да уж, Джаггер! Это тебе не в вокзальном кабаке шизгару лабать, тут материя иная, – произнес Панфил, – ну, да не сдохнуть же нам здесь. Я лучше вам стихи почитаю.

– Давай, – обрадовался Джаггер. – Я тоже почитаю: «Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам балалайка!»

– Ну, подождите, – влез некурящий Чучундра, – дайте ему прочесть, пожалуйста. Наш новый мир так груб…

Панфил вышел на середину сортира. Одну руку он отвел в сторону, другую упер в бок. Выданные в бане рубаха и кальсоны были явно поэту велики, завязки волочились по полу.

– Стихи! – объявил Панфил. И начал читать, завывая немного но, в общем, вполне художественно…

 
..Луч солнца облака порезал до крови́…
Банально начал я, но все же – это чудо!
И вспомнил вдруг о тех, кто ждет еще вдали,
И тут подумал я, что ждать они не будут…
 
 
Наверно мы слабы и даже злы порой,
Но кто осудит нас? Кто лучше? Лучше – нету!
А каждый негодяй – естественно – герой,
И каждый за себя, и всех несет планета.
 
 
Как крысы с корабля, который обречен,
Хотим бежать, но нет! Задраены все люки.
И каждый от себя навеки отлучён
И хочет разделить с другими свои муки.
 
 
А тем, другим, давно, совсем не до него —
У каждого свое. Едино только время.
Я жду и не дождусь, мгновенья одного —
Чтоб кто-то твердо встал ногой в стальное стремя.
 
 
Пришпорить и погнать, таясь под маской зла,
Чтоб встрепенулся мир, разгромлен и терзаем…
Быть может, хоть тогда очнемся ото сна,
Быть может, лишь тогда мы что-нибудь узнаем…
 
 
Не стоит тратить сил, усилия смешны…
Зачем же вновь и вновь тоску в себе разводим?
Когда нам говорят – вы больше не нужны!
Мы отвечаем им – спасибо! И уходим.
 

После стихов мы перекурили еще раз. До подъема оставалось полчаса. Понимая, что уже нипочем не сумею уснуть, я улегся на прохладную, воняющую хлоркой простыню.

И как-то сразу ощутил в руке колючую пеньковую веревку, другой конец которой был переброшен через дубовую почерневшую балку и завязан скользящей петлей.

В петлю была просунута голова сержанта Рязанова. Он жалко молил о пощаде. Я потянул веревку. С необычайной легкостью сапоги Рязанова отделились от земли, и он затрепетал в петле.

– Один готов, – сказал я сам себе, – а где второй?

Сержант Налимов уже бежал к виселице широкими прыжками. Он весело просунул голову в петлю, откашлялся и закричал каким-то сатанинским голосом:

– Рррррота! Пппподъем!!!

Я дернул веревку, надеясь удавить и этого гада, но он продолжал кричать…

Грохоча, посыпались с двухъярусных коек тела в кальсонах. Я понял, что это не сон, уже просовывая ноги в сапоги. Начинался новый день, и лик этого дня был сер и неулыбчив.

3

…Учебная рота являла собой одноэтажное деревянное здание. Судя по всему, лиственный брус хорошо просох на тундровых ветрах и морозах.

– Сгорит, если что, минут за двенадцать, – гордо сказал вместо приветствия командир учебной роты майор Мухайлов, вкусно дыша на нас водкой с салом.

Он произнес это так уверенно, словно не раз уже сжигал подобные строения и отмечал при этом время.

– Так что, бойцы, в случае чего – ничего не спасать и не пытаться!!! Хер с ними, с сейфами, с документами и с оружием. Спасаться самим, прыгать к грёбаной матери в окна. Окна выбивать тумбочками. Табуреты для этого не предназначены – легковаты. А не то посгораете к ебеням, а потом сниться мне будете на старости лет. А мне это на хер не упало! Вольно! Разойдись.

Майор Мухайлов был настолько убедителен в своей речи, что у нас не осталось ни малейшего сомнения в его намерениях. В одну из ближайших ночей, он лично, с керосином и спичками, подпалит ненавистную учебную роту.

…Между интеллигентным Чучундрой и ресторанным рок-н-рольщиком Джаггером завязался спор на тему: можно ли с первого раза высадить тройную раму солдатской тумбочкой.

Чучундра сомневался, уверенно аргументируя такими терминами, как квадрат массы тела и ускорения. Объяснял, что потенциальная энергия неизбежно переходит в кинетическую с выделением энергии тепловой.

Джаггер, энергично жестикулируя, оппонировал. Показывал руками, как именно он ухватит эту злоскребучую тумбочку и захреначит её в окно, да так, что все долбаные-передолбаные рамы повылетают к хвостам собачьим. А если вдруг нет – то он их ногами размудохает и спасет и себя, и Чучундру, и остальных. И чтоб тот даже не сомневался…

Мы с Панфилом слушали, разинув рты.

– Бабай, да тут серьезные пацаны собрались, – толкнул меня в бок Панфил.

Я тоже толкнул его – слушай, мол, дальше; чуваки дело говорят… Чучундра принялся объяснять принципы деления алябильных частиц в мезонном поле. Джаггер начал примериваться к тумбочке, чтобы практически подтвердить свою невнятную теорию «захреначить с оттягом, да и все дела».

На шум начали потягиваться любопытные бойцы. Точку в споре поставил Батя.

– У нас в леспромхозе, – сказал он – сгорела лесопилка. Сгорела она под седьмого ноября, а узнали только под Новый год. Потому что бухали все. И сторожа там же нашли. В золе-то. А все думали, где он? Чего со всеми за революцию не пьёт? Может, троцкист? Но тут уже как раз Новый год, и снова все шары позаливали… Ну, не то чтобы забыли про лесопилку, а просто дизельная тоже сгорела вместе с дизелем. Уже не до лесопилки было… А вы говорите – тумбочка. Тумбочка не поможет, бухать меньше надо! – и Батя строго посмотрел в ту сторону, куда удалился поддатый майор Мухайлов.

Сержанты завопили кошачьими голосами:

– Рота, построиться! Стать смирно!

Это прибыл познакомиться с нами замком роты лейтенант Минусин.

Лейтенант вполне соответствовал собственной унылой фамилии. Всем своим видом он до удивления напоминал минус. Лицо его выражало глубокое недовольство окружающим миром.

Заполярное захолустье расстраивало его чрезвычайно. Неинтеллигентность офицеров и грубость солдат огорчали Минуса до глубины души.

Недостаток свободных женщин и однообразное, запорообразующее питание в офицерской столовой, печалило лейтенанта Минусина не на шутку.

Ко всему вдобавок он был вынужден служить в учебной роте, а значит, ему приходилось присутствовать на службе ежедневно.

– Вольно, – вяло скомандовал Минус. Он печально вздохнул и, набравшись сил, продолжил: – Бойцы… у-у-уффф… Вы будете нести службу, у-у-уффф, в условиях крайнего севера и вообще заполярья. Чему же вам, кони вы этакие, предстоит научиться? Чем, так сказать, вы можете быть полезными, у-у-уффф, родине?

Тут Минус снова вздохнул так тяжело, что стало понятно – ничем мы, кони этакие, не сможем быть полезными родине.

– Наша часть, – продолжил Минус унылым голосом, – относится к Главному разведуправлению. Ему же и подчиняется. Вам предстоит, после окончания учебной программы, заниматься, у-у-уффф, радиоразведкой.

Минус сделал паузу, видимо, что бы дать нам возможность прокричать «Ура», но тон его был столь трагичен, что рота молча переваривала сказанное.

– Занятия начнутся после завершения курса молодого бойца и принятия присяги. Всему необходимому вас научат ваши сержанты. Вольно, у-у-уффф… разойдись, – Минус закончил свою речь из последних сил и побрел восвояси.

На передний план выступили сержанты.

– Слыхали, гусяры, что Минус сказал? Научить! Сегодня забываем гражданскую дурь и заступаем в наряды. А завтра мы вас научим. Перекур пять минут!

И они нас действительно научили…

…Во время перекура Панфил принял знакомую позу и, затягиваясь папиросой, вместо запятых прочел:

 
…Пыль из-под наших ног уже легла,
И черта с два ее поднимет ветер.
Вчерашний день – сплошная пустота,
И каждый за себя еще ответит…
 
 
Колода карт просыпалась на стол,
Пасьянс не вышел, фокус не удался,
А самый сильный все же не дошел,
А самый наглый все-таки прорвался…
 
 
Судьба сошла с ума, и все горит.
Пустыня, хаос – души бродят где-то,
И памятником мерзости стоит
Ильич, в костюм вельветовый одетый…
 
 
Я слышу звон поломанных часов.
Последний шаг я сделал для кого-то,
И с воем стая бешеная псов,
Сметая все, рванулась на охоту…
 
 
Беги! Еще погоня далека!
Все впереди! Темно, луна не светит!
Пыль из-под наших ног уже легла,
И черта с два ее поднимет ветер…