Текст книги "«Машина времени». История группы. Юбилейное издание"

То есть какой-то должен быть прорыв наступить.

Это сейчас ясно, что любую песню, – как Гарик сыграл «Я милого узнаю по походке», – любой текст прекрасно ляжет в этот самый бит. Надо только понимать, что это другой бит… Не такой как She loves you (одна из пяти песен The Beatles, которые в апреле 1964 года одновременно занимали пять верхних строчек в американском национальном хит-параде – Е.Д.), а немножко другой, кондовый такой, тяжелый. Ну, чуть изменить. Мне кажется, у Макаревича все-таки это у первого получилось. Потому что все остальные пытались взять схему и попытаться ее перевести. И не получалось! Потому что русские слова не влезают туда.

Капитановский очевидным образом пародирует обложку альбома Ram Пола Маккартни

– В трактовке Евгения Маргулиса»:

«В то время на безрыбье надо было кому-то стать первым. Вот Макаревич и стал. Из всех телеящиков страны тогда совсем другая музыка звучала, а когда люди услышали его – их кольнуло».

И если ты понял, что это, в принципе, прорыв, почему ты ушел?

– Я ушел, потому что у меня сил не хватало. То есть нужно было уже играть профессионально, любительский уровень заканчивался. Какое-то время можно было играть вот так вот, лажаясь, и ничего, проходило. А дальше нужно было переходить уже на другой уровень.

– Изначально было понятно, что Андрей – лидер? Или у них с Кавагое, как гласит мифология, были партнерские отношения, и не было понятно, кто, собственно, номер один?

– Да нет, диктаторства со стороны Макаревича не было. Все-таки решалось коллегиально.

– А ты помнишь момент, когда появился Кутиков?

– Помню. Это когда нашего первого басиста, Мазаева Игоря, забрали в армию. Он тоже был нашим с Макаревичем одноклассником.

– Кутиков уже сочинял тогда?

– Предлагал какие-то мелодические ходы, а слова всегда писал Андрей.

– А ты пробовал сочинять?

– Я не сумел… Однажды он принес мелодию, сыграл, а я вдохновился, думаю: дай-ка я сочиню на нее слова… Я пыжился-пыжился и ничего не сочинил. Какую-то белиберду, даже не помню. Ну, короче, у меня не получилось. Это не так просто!

– Маргулис – познакомились при каких обстоятельствах?

– Я помню, как Макар привел его ко мне в гости, в дом.

– А, то есть вы с Андреем продолжали общаться все это время?

– Конечно, мы же не ссорились. Я помню, что о своем уходе я написал письмо, где это как-то обосновывал…

– Андрею?

– Группе. И на очередной репетиции, когда она закончилась, я сказал: «Вот я ухожу, а вы задержитесь, у меня для вас важное послание». И отдал это на чтение.

– Это стало для всех сюрпризом?

– Сюрпризом.

– То есть к этому не шло?

– Нет, не шло. Но я почувствовал, что надо уходить, потому что я играл слабо очень.

– Самокритично.

– Еще бы, когда рядом репетирует такой человек, как Фокин! Кто рядом с ним будет не слабо играть? А я вообще играл слабо.

– Возвращаясь к Маргулису…

– Это мы уже были в институте. Просто пришли ко мне домой, вдвоем, чтобы познакомиться. Маргулис очень хороший музыкант. И мне очень нравится все, что они делают, как он поет. Да и вообще он хороший.

И Кавагое был хорошим музыкантом. Но у Кавагое очень вздорный характер. В группе все-таки есть лидер, хоть Макаревич все время говорит, что «у нас демократия в группе». Но это как бы дань традиции такая.

Кавагое любил спорить, доказывать, «я предлагаю – лучше!».

– Спорить именно по профессии, в рамках музыки?

– И по другим делам: куда ехать, что играть… Стоит или не стоит там выступать… но это уже после меня началось… такие течения… У нас вопрос, стоит или не стоит выступать, не стоял. Платят 60 рублей – значит, стоит выступать.

– На команду 60 за выступление?

– На команду, в какой-то школе на выпускном сыграть. Почему не стоит? Конечно, стоит. Купим новую колонку.

– Знаю, что Вадим Григорьевич Макаревич очень сочувствовал делу «машинистов», помогал, привозил технику. А родители остальных, твои родители как-то принимали участие?

– Мои родители – нет. Мои были против, но позволяли нам репетировать, когда их не было. Дома у меня.

– Это где?

– Серафимовича, 2. «Дом на Набережной». Там достаточно мощная звукоизоляция. Ну и соседи своеобразные, которые не придут со скандалом и участкового не будут вызывать: старой закалки.

– Расскажи о своих родителях.

– Это отдельная тема.

Конечно, они были против. Матушка моя не верила в это, она, как профессиональный музыкант, говорила: «Вы все слухачи; у вас нет школы, что вы можете вообще сделать?» Но у нас-то перед глазами были другие примеры. Были «Битлы», «Роллинги», которые тоже были все «слухачами». И вообще кто там профессионалом тогда был, кроме Градского?

И отец как-то всерьез это не воспринимал.

К «хаерам» были претензии, и меня периодически гоняли стричься.

– Да. Это было чувствительное наказание. А идеологический аспект рок-музыки обсуждался? Влияние Запада…

– Такого не было. А потом мы могли ведь, что и делали, когда играли на свадьбах, например, исполнять «Ой, при лужку, при луне», «Чайки за кормой» или «Полюшко-поле», мы это все умели и в нужный момент исполняли.

– Расскажи про маршала авиации Ивана Ивановича Борзова.

– Отец был командующим авиации ВМФ. Всю жизнь был связан с авиацией и с флотом.

В войну был сначала на бомбардировщиках тяжелых, на ТБ: (первый в мире серийный цельнометаллический двухмоторный бомбардировщик – Е.Д.), а потом на торпедоносцах.

«Ты помнишь, как все начиналось. Все было впервые и вновь»

– Репрессии вашу семью не коснулись ни в каких поколениях?

– Репрессии коснулись всех в той или иной степени. Но моих родителей – напрямую нет.

Но, скажем, бабушка моя с мамой уехали с Кубани… Потому что там сказали: «Михайловна, давай-ка, собирайся, уезжай, ты на очереди». Она рано мужа потеряла и занималась каким-то своим «бизнесом»: чего-то шила, чего-то еще делала, приторговывала…

И отца в 1942 году исключили из партии, это был серьезный момент. Это был очень серьезный момент: красного командира исключить из армии, летчика! Он тогда был, по-моему, старшим лейтенантом или капитаном. Ну, потом восстановили, потому что летчиков, наверное, было мало. А он настоящий был летчик, его сбивали два раза, и он оба раза переходил линию фронта.

– А было влияние отца одной из причин, по которой ты оставил занятие музыкой?

– Думаю, нет.

А вот в том, что я к хиппи относился очень сдержанно, и не увлекали они меня, – конечно, было. Потому что военные гены, конечно, во мне сидят.

– Но у Андрея Вадимовича тоже папа был фронтовик, потерял ногу на войне и, тем не менее…

– Он не был военным, это разные вещи!

У Андрея Вадимовича папа был необыкновенно талантливый человек во всех областях.

Я уже говорил, что он меня научил за полтора месяца рисовать все эти гипсовые головы именно так, как требуется. Обучил академическому рисунку. Поставил мне руку, глаз, все это… Едва к экзаменам успели. Люди занимаются, ходят на курсы год, два, три, а Вадим Григорьевич всему меня наспех обучил, очень быстро. И я ему необыкновенно благодарен. До сих пор, когда беру в руки перо, какой-то частью головы вспоминаю его.

Он играл замечательно сам. Был самоучкой, но играл виртуозно джазовые композиции, мог импровизировать как угодно.

– Когда не стало твоего папы?

– В 1974 году.

– На 22 года раньше, чем отца Макаревича, то есть он не застал звездную эпоху «Машины времени»? А мама?

– А мама застала, конечно.

– То есть она видела подъем «Машины времени», когда они реально стали легендарной командой? Удивлялась?

– Да нет, особенно не удивлялась…

Там же было очень строгое деление. Был вокально-инструментальный цех. И это был не ее цех. Она занималась вокалистами, одиночками.

– Там, в своей усадьбе, ты, наверное, мало общаешься с людьми?

– Чтобы вот так сидеть, как сейчас и два часа чего-то обсуждать – нет.

– Ведь ты застал первое музицирование Андрея с кем-то еще из твоих друзей, вы пели Высоцкого, да? Тогда, в 60-е годы были очень популярны барды, – Окуджава, Галич…

– Галича тогда мы не слышали. Были какие-то песни Визбора, Кима… Все, что писалось на магнитофон. Галич почему-то не присутствовал тогда.

– Ну, и у Кима были тогда песни-протесты, которые можно было бы отнести к антисоветским. Вы пели песни протеста, американские песни протеста. А протестные отношения в вашей компании существовали? По отношению к советской власти и идеологии?

– Конечно, существовали, умеренно. Прежде всего в чем? Нам не нравилось, что зажимают «битлов» и «роллингов». Почему они к нам не приезжают? На этом уровне, в общем-то, было.

Нельзя того, нельзя сего.

– Ввод войск в Чехословакию, это прошло мимо?

– Мы еще были маленькими, это был 1968 год. Да я и сейчас, честно говоря, у меня нет однозначного отношения к этому.

– А к тому, что происходит в Крыму – есть?

– Крым – наш.

Я скажу сразу, чтобы не было путаницы: мы с Макаревичем хоть и друзья, но у нас политические взгляды немножко расходятся, градусов на 180. Крым наш и во веки веков.

– На твоего экс-одноклассника и старого друга за его позицию наехала новая российская власть. Ты как к этому относишься?

– Я не верю в то, что на него власть наезжала. То, что он поссорился с частью общества, – это нормально, естественно. В обществе всегда есть деление: кто-то за, кто-то против. Если, допустим, я говорю глупость какую-то, с меня спрос небольшой. А человеку публичному надо, конечно, быть осторожнее с высказываниями некоторыми, которые звучат обидно. Даже и для меня некоторые его высказывания…

Для меня история моего народа – очень болезненная и родная тема. Тема моего сердца. Все, что было с моей страной, – очень серьезная и тяжелая тема. Здесь нужно взвешивать каждое слово. А брякнуть что-то неосторожное, сгоряча…

Редкий человек не говорит глупостей. Таких людей не бывает. Я, например, практически не видел людей, которые бы когда-либо не сказали какую-нибудь глупость.

Наш государь Владимир Владимирович никогда не говорит глупостей и всегда отвечает за каждое свое слово. Ну, батюшки некоторые, священники, с которыми я общаюсь, могут сказать…

– Кстати, Сталин тоже не говорил глупостей?

– Я не следил за высказываниями Сталина и не могу о них судить. А современные выступления я, конечно, отслеживаю все. И очень внимательно слушаю.

– Все рок-музыканты легендарные занимают такую же позицию, как Макаревич.

– Не думаю, что такую же и все.

Многие стесняются. Это болезнь русской интеллигенции. Всегда быть в оппозиции к своему правительству. Древняя такая, застарелая болезнь… Я помню, как и государя-императора называли Николкой, полковничком; считалось хорошим тоном размахивать этими красными бантами! После Цусимского сражения японскому императору отправили поздравительное письмо, собрали огромное количество подписей. И сейчас бывает, частенько слышатся злорадные нотки по поводу падения самолета или еще какой-то нашей беды. Продвинутая интеллигенция испражняется в эпитетах – «путинская мразь», «путиноиды, суки», «гореть вам в аду»!

Юрий Борзов в августе 2018 года в галерее «Роза Азора» на своей выставке

Я не хожу в этот самый Фэйбсук, я туда залез раз случайно, увидел эту помойку, которая тянется километрами, и думаю: все эти люди считают себя интеллигентными? Они Чехова читали? Вот эти вот, которые «да чтоб ты там, такой-сякой»…

В Крыму у меня тоже есть знакомые копатели, поисковики, я был в местах, где землю берешь, встряхиваешь, и у тебя остается в руках горсть стреляных гильз, поэтому для меня вопроса, чей он, – никаких сомнений не вызывает.

Я же говорю, я отработал свою специальность, я столько взорвал этих снарядов, гранат, мин. Мы с моими ребятами…

– И захоронения делаете?

– Обязательно! На моей земле я поставил часовню в честь Георгия Победоносца. И у нее пристройка – костница, мои знакомые хорошие находят во время раскопок останки солдатские и свозят их туда… А начинали мы с того, что ставили кресты, выбирали сами место, где будет братская могила… Мы (поисковая группа «Братство святого Георгия» – Е.Д.) ни у кого не спрашивали разрешения. Потом власти волей-неволей регистрировали, ставили памятники. Нам никто не разрешал этим заниматься.

– Ну и финальный вопрос. Любимые песни «Машины времени»?

– Их много, в общем-то, если в памяти покопаться.

Обидно, что Макаревич в последнее время пишет какие-то сатирические частушки, которые неловко слушать. Я ему об этом прямо говорю: «Андрей Вадимович, это на уровне Вашукова и Бандурина».

Но так вот… «Картонные крылья», «Эпоха большой нелюбви», «Синяя птица» и «Разговор в поезде», – их очень много. Много замечательных, хороших песен. Дай Бог и дальше!

PS. КОММЕНТАРИЙ АЛЕКСАНДРА ГРАДСКОГО.

Попросил Александра Борисовича прокомментировать эпизод с песней, которую он просил у «машинистов» для «Скоморохов»; отповедь в жесткой стилистике Градского образца 70-х годов:

«Я не помню, как выглядит Борзов. Я его вообще не видел, по-моему, никогда. В составе «Машины времени», на моей памяти, Борзова не было. Они к тому времени, уже к 70-му году, составили другой состав. Борзов играть не умел на барабанах, его выперли сразу, взяли Капитановского. А потом Капитановского выперли, взяли Кавагое. При мне Капитановский стал звукорежиссером. Макс Капитановский плохо играл, но был хороший парень. И при мне Макса заменили на Кавагое, потому что у Кавагое был папаша, который барабаны чинил, усилители. Вот усилитель, который я у Макаревича брал постоянно на концерты, “Аэстон” так называемый, я у него одалживал, потому что гитара звучала круто. Это тоже принес папаша кавагоевский. А потом я сам купил себе свой “Аэстон”, только хуже немножко, но звучал он тоже нормально.

Если бы не Кавагое, у него бы его никогда не было, а это “Vox”: черные клавиши на красном фоне или красные на черном. Две клавиатуры.

У них его украли, кстати. Они аппаратуру разгружали в каком-то доме, приехали куда-то на квартиру. Не успели глазом моргнуть, как кто-то украл орган. Какой-то человек зашел в подъезд, пока они таскали, и его украл. Это было горе. Они начали на Грачева все валить, что Грачев кражу организовал…

А про песню… Но это ужас, – я ее просил?! У нас хитов было 8 штук. Лермана были хиты, Шахназарова песни. Было 10 примерно вещей в репертуаре на русском языке, отделение целое. Какие это песни? “Чего-то не хватало, чего-то не получалось”, – Борзов говорит. Чего-то не хватало, и до сих пор продается?!».

PPS. КОММЕНТАРИЙ КОММЕНТАРИЯ ОТ АНДРЕЯ МАКАРЕВИЧА:

«Х…..я в КАЖДОЙ ФРАЗЕ.

Борзова никто не выпирал – он ушел сам, чувствуя свое несовершенство (мы очень не хотели, чтобы он уходил).

Капитановского никто не “выпирал” – его забрали в армию. Играл он по тем временам крутейше.

Папа Кавагое никакого отношения к ремонту барабанов и усилителей не имел».

Рыженко Сергей. Интервью 2018 года

Его называют «Первой скрипкой советского рока». Легендарный патриарх отечественного панк-арт-движения, который играл не только в «Машине времени», но и во всей рок-линейке поучаствовал: «Аквариум», «Алиса», «Браво», «Вежливый отказ», DDT, «Звуки Му». Ну, и основал «Футбол». Это Сергей «Рыжий» РЫЖЕНКО.

– Я не ошибаюсь, твой «Футбол» – первая панк-команда у нас?

– Да, в 1982-м году так сказали на «Голосе Америки», тогда все «Голос Америки» слушали. И там официально объявили, что основоположники советского панк-рока – Андрей Панов, «Автоматические удовлетворители» из Питера и Сергей Рыженко – «Футбол», Москва.

– И у «Футбола» при этом всего один студийный альбом?

– Он так и назывался «Футбол». И то я его тогда не выпустил по ряду обстоятельств.

– То есть он только на магнитных носителях, на кассетах расходился?

– Даже не расходился, я запретил. Потому что было качество записи очень фиговое, мы записывались здесь неподалеку, на квартире, на магнитофон «Ростов». И все было очень весело, писали хорошо, на записи «Свинья» кстати, присутствовал, небезызвестный Панов, все было с большим драйвом. Но оказалось, что я задувал микрофон. Переписать не было возможности, потому что человек уехал куда-то, в какую-то экспедицию, потом басиста забрали в армию: Шорохов ушел служить в Афганистан. А я пошел через некоторое время играть в «Машину времени». Вот и все.

– Я в «Википедии» посмотрел твою дискографию, следующий альбом, после «Футбола», совместно с Макаревичем – «Песни под гитару». Что за проект, просто вы записали тандемом?

– Если честно, я даже и не вспомню сейчас, и Макаревич не вспомнит. Может быть, это фейк какой-то, а может быть, просто собрали из того, что мы вместе где-то музицировали.

* * *

– Севастополь, место рождения? Крым – точка раскола в рок-среде, рок-музыканты в Крым не ездят. Некоторые боятся потерять гражданство американское, другие – потерять киевские гастроли. Я так понимаю, что Рыженко не гастролирует на Украине и гражданства Соединенных Штатов Америки у него тоже нет?

– Да, не гастролирую, хоть я по происхождению хохол. Впрочем, это слово сейчас запрещено. Но я почему-то его употребляю и даже им горжусь. Никогда ничего обидного в нем не было, в отличие от кацапа. Когда впервые после Переяславской Рады войска соединились и пришли стрельцы, они на одном берегу реки стали, а на другом стали казаки запорожские. Друг на друга посмотрели и увидели бойцов с оселедцами. Оселедец – это селедка такая, чуб, чупрын на голове у казаков: о, смотри, хохлы. То есть из-за этих хохолков. А эти, увидев бородатых мужиков, сказали: дивись, як кацапы, то есть как козлы. То есть слово «кацап» довольно обидное, в отличие от слова «хохол».

– Про Крым. Липницкий мне сказал, что у тебя папа моряк.

– Да, капитан II ранга.

Родители у меня такие, легендарно обыкновенные. Папа воевал, и мама прошла фронтовой медсестрой госпитальной всю войну – с 22 июня 1941 года до победы над Японией в 1945.

Они поженились во время войны, в 1943 году в Архангельске, в Соломбале. Мама работала там в госпитале. Кстати, у нее был чудесный голос, самородок, она пела с оперными певцами. Ей говорили: “Варенька, вам только на сцену, в консерваторию”. Но она встретил отца, который был весь из себя молодой офицер флотский, решила, что будет лучше замужем за будущим адмиралом. После войны их на Камчатку на 7 лет отправили, и все консерватории мамины на этом закончились.

– Отец родом из Севастополя?

– Нет, папа закончил академию в Ленинграде перед войной, войну прошел на Северном флоте в гидрографии. Гидрография – это морская география, а гидрография военная, это все эти минные поля, фарватеры, маяки и куча прочего, вся инфраструктура берегов и навигации, все туда входит, в гидрографию.

Потом, после Камчатки, отцу предложили на выбор: либо Ленинград, либо Севастополь. Ну, они намерзлись (на Северном флоте, потом на Тихоокеанском), поэтому поехали в Крым греться. И стал я севастопольский. А так бы, наверное, был бы питерский.

В Севастополе они и похоронены, там мой старший брат живет.

– Чем брат занимается?

– Брат у меня глубоко на пенсии (он на 10 лет меня старше), а так – был филолог.

– К музыке никакого отношения не имел?

– В детстве его пытались учить на аккордеоне. Как мальчик послушный, в отличие от меня, он пытался заниматься, но родители вовремя оставили эти безуспешные попытки.

Меня же по определению засунули сначала в хор. Там быстро обнаружили абсолютный слух и сказали: ну, ему надо на скрипочку, конечно. Я пошел в музыкальную школу № 1, к замечательному педагогу попал, она действительно одна из лучших крымских педагогов, хотя сейчас уже на пенсии: ее выпускники в основном московскую консерваторию закончили.

В 1972 году, в неполные свои 16 лет я поступил в Гнесинское училище по классу скрипки. И так собственно и занимался классической музыкой, поглядывая свысока на все околомузыкальное. Пока ко мне не пришли ребята из «Последнего шанса», Володя Щукин и Саша Самойлов. В 1975-м году они искали музыканта, который умеет импровизировать и Аркадий Шилклопер небезызвестный, который тогда тоже учился в Гнесинке (только открыли джазовое отделение), сказал им, что единственный, кто импровизирует на скрипке, – Сережа Рыженко.

Мы тут же сыграли инструментальную композицию «На щемящей ноте», которой потом открывали концерты.

«Последний шанс» – это был уникальный коллектив, театрализованный. Ну, страшно любила вся московская богема эту группу. И Белла Ахмадулина, и прочие все всегда приходили на наши концерты. То есть мы в лучах междусобойской славы замечательно купались.

Каждая песня как крохотный мини-спектакль, с движением, с пластикой и прочей такой ерундой. Исполняли якобы детские песенки, но во взрослой упаковке, с двойным дном.

– Насчет мини-спектаклей. Я с Липницким когда общался на тему «Машины времени», спросил: “Саша, зачем они взяли Рыженко тогда?” И он мне объяснил: им нужен был шоумен а ля Петя Подгородецкий. Слышал такую версию?

– Да. С «Машиной» мы познакомились на такой тусовке квартирной, салон был у одной из бывших жен Михалкова-Кончаловского, в доме на Грузинской. Там была и Ахмадуллина с Мессерером, и Аксенов Василий, весь плэйбой из себя, в джинсовый куртке замечательной, ну и Макар пришел, а мы («Последний шанс» – Е.Д.) играли.

Мы тогда с Макаревичем сдружились, а он как раз запись делал для спектакля «Стеклянный зверинец» в ТЮЗе и предложил мне с ним сыграть на скрипочке немножко, что я и сделал, кажется.

Сценические экзерсисы Рыженко должны были заполнить валентность Подгородецкого

Потом пересекались на общих тусовках. У того же Саши Липницкого однажды, у него тогда было тоже самое тусовочное место в Москве, потому что, когда приезжал «Аквариум», у него останавливался. У Саши у одного из первых появился видеомагнитофон в Москве, и мы естественно смотрели эти фильмы – «Герои рок-н-ролла», «Blues Brothers» наш был культовый фильм, им всегда заканчивали просмотры. Дня на три мы там зависали, пока «Аквариум» играл какой-нибудь андеграундный концерт. Я жил недалеко, на Арбате, мы все это дело соединяли с бесконечной радостью общения, сопряженной с умеренным выпиванием спиртных напитков.

Затем ушел из «Машины» Подгородецкий. Ну, или – ушли Петю. Я говорю: «Андрюша, может быть, все-таки поиграем вместе?» Он говорит: «Давай попробуем». Как раз сидели на репетиционном периоде в «Туристе», в крохотной каморке. Мы попробовали, получилось.

В «Машине» я играл на всем: на акустической гитаре 12-струнке, на скрипке, на флейте, на percussion всяких. И еще всякая такая сценическая хрень, разбавляющая некоторую, скажем так, малоподвижность остальных исполнителей, сосредоточенных на музыке – я был динамической составляющей.

И вот я еду на очередную нашу репетицию, ко мне прибегает Вова Кузьмин, говорит: «О, здорово, слушай, давно хотел вместе с тобой поиграть, замутим что-нибудь, я же тоже на скрипке играю, давай в два смычка». Я объясняю: «Извини, я только-только договорился с Андреем Макаревичем, сейчас с “Машиной” играем». Володя: “Ах, черт!” И ушел. Я Макару рассказываю, такая история. Андрей отвечает: «Бедный Кузя, всегда опаздывает».

У каждого своя дорога. Владимир Кузьмин, считаю, лучший мультиинструменталист всех времен и народов. Хотя меня «Звуковая дорожка» в 1982-м году и назвала лучшим мульти-инструменталистом года. Но я считаю, что Кузя гораздо лучший мульти-инструменталист, чем я, ведь он еще и на саксофоне умеет.

А я много раз пытался на саксофоне научиться и даже выпросил когда-то, еще в гнесинской общаге у одной саксофонистки саксофон. Она мне дала, хотя очень не любят духовики инструменты давать. В общем, я час пытался сыграть «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной». И вдруг от удара ноги толчком дверь распахивается. Вбегает страшного вида саксофонист известный, такое у него лицо было сильно изрытое оспой, и бороденка козловая, не козловская, а именно козловая. Орет: «Вот ты (выхватил у меня саксофон) никогда, никогда больше в жизни не бери эту вещь в руки». И я свято соблюдал по жизни этот завет. Я никогда больше не пытался этого делать с саксофоном. Это вещь действительно сложная.

– Ты следил за «Машиной времени» после своего ухода или занимался своими делами и не отслеживал?

– Нет, я в подворотнях не стоял, не ловил взгляды.

– Тебя не удивил приход Державина?

– Удивил. Мне кажется, что это тот же вариант «Полковник»-2, понимаешь, получился. Человек есть на своем месте и хорошо.

– Айдер Муждабаев, очень известный журналист, я его знаю по «Московскому комсомольцу», мы сотрудничали, написал: «Поздравляю “Машину времени”, они “избавились от русскомирного дурачка”, давно пора, ждем группу на Украине» и так далее. Уход Державина мог быть идеологически мотивированным, из-за ситуации на Украине?

– Вполне. Люди дошли до такой глупости, что выясняют политические отношения на творческой почве. Я считаю, это полный идиотизм.

А по поводу Крыма, поскольку это мое родное место… Там и могилы предков, и все лето я всегда провожу в Крыму и не скрываю этого. Детей купаю в море. Иногда что-то играю, периодически, иногда вылетаю куда-то что-то сыграть. Живу на два дома: Москва зимой, летом Крым.

Когда вся эта хрень произошла в 2014-м году внезапная, данный вопрос, естественно, стал лакмусовой бумажкой. И вот прихожу я в «Петрович», в котором я уже 20 лет на скрипочке по субботам шпиляю, «Орлуша» (поэт Андрей Орлов – Е.Д.) сидит там в компании любезных моих старинных дружков: и Сережа Цигаль там, и Андрей Бильжо, естественно. И «Орлуша» своим ехидным голосом спрашивает: «Ну что, Сережа, Крым наш?» И весь стол естественно замирает, глядя на меня. Я говорю: «Знаете что, пионэры, идите вы, куда вас Раневская посылала».

– В жопу. Надо называть вещи своими именами.

– Но ты же предупредил, что без мата.

– Это не мат.

– Ну мало ли.

Потому что, говорю, я считаю, что Крым мой, я там родился, там вырос. И кто там родился или вырос, прикипел к нему, вот того и Крым. Вот Сережи Цигаля, он же «коктебельский». Да, Сережа? «Да», – говорит Цигаль, который страшно рыдал, когда это все произошло, естественно.

А остальные, пожалуйста, к нам в гости, ребята, приезжайте.

Я вообще считаю, что это дело личное. У тебя есть какое-то место в сердце, и ты можешь его посещать. А какие-то решения государственные, которые принимаются, и разделение людей на белых, красных, мне глубоко отвратительно.

Недавно я наконец-то сформулировал свое отношение к этому крымскому вопросу. Самая большая несправедливость в отношении Российской Федерации была осуществлена в 1954-м году, когда Крым, не спросивши его населения, Никита Сергеевич Хрущев передал в состав Украины. И вторая несправедливость произошла по отношению к Украине, суверенному государству, в 2014-м году, когда полуостров взяли и вернули обратно. То есть две таких несправедливости произошли. И если бы не случилось тогда несправедливость, не произошла бы и следующая.

Безусловно, Крым ментально никогда к Украине не прилежал. И я давно, еще до всей этой истории, до 2014-го года сформулировал: язык от Киева отведет. Потому что языковой вопрос, – то, что и раскололо. Ментально там долго терпели, конечно, то, что детей заставляют учить рiдну мову.

Вот почему у нас в обществе такая конфронтация – ну, это как в семье, понимаешь, да? Главные претензии к кому? К родителям у детей. «А почему вот вы меня не родили более талантливым, удачным, успешным и прочее, где миллионы мне в наследство?». Здесь то же самое. Инфантилизм нации, на мой взгляд, он в каждом из нас. И я не говорю, что я – другой. Во мне наоборот все это еще более концентрированно.

Но вопроса о принадлежности Крыма, а уж тем более Севастополя – никогда не было…

– А как тебе эта история, когда Борис Борисович Гребенщиков с Михаилом Николаевичем Саакашвили фотографировался?

– А почему нет? Я могу и с жирафом сфотографироваться! Надо было сказать: «Я с вами срать рядом не сяду»? Или взять и публично ударить его по лицу?

С другой стороны, мы же все не знаем про Мишу, понимаешь? Ну, с одной стороны ясно, что он засланный казачок, как и вся эта псевдоукраинская свора, которая сейчас в Киеве сидит. И без всяких там конспирологических версий, что все это делается на деньги Госдепа и по приказу Госдепа. Но, с другой стороны, однозначно о нем сказать, что черного цвета тоже нельзя. Потом он просто смешной! Кроме того, видно, что он любит рок-музыку, как многие люди того поколения, на ней явно рос. И явно был ею сформирован.

Но что такое рок-музыка? Рок-музыка – это свобода в чистом виде. А что такое свобода? Все забыли, свобода по латыни – «либеро». А у нас слово «либералы» – синоним слова «пидорасы». Не смейся.

На самом деле, это человек, который хочет, может и умеет быть свободным, хотя бы пытается им быть. И от других тоже этого хочет. Но самое страшное – люди в основной своей массе не хотят быть свободными. И это тоже их право, честно говоря. Не хочется тебе быть свободным, – не будь. Кто-то любит ходить строем, а я с детства ненавижу.

Свобода – это же не какая-то вещь, данная тебе объективно. Да, есть страны, в той же Западной Европе, которые 200 лет шли к ней, пробираясь через революции, а мы благополучно это дело пересидели. И у нас совсем другая история, совсем другой цивилизационный процесс.

– Я тоже считаю, что мы в большей степени азиаты, чем…

– Да! Абсолютно! Просто даже по территории!

На Западе они этого не понимают. Начиная от православия. Извините, это даже не католицизм, не говоря уже о протестантизме. Я сам 15 лет пою в храме и сейчас продолжаю петь, мне это доставляет удовольствие. Одно другому не мешает. Но оно очень близко, даже по степени строгости, к тому же исламу. Поэтому даже муллы говорят, когда идут их прихожане в армию: «Если муллы нет, иди к священнику». Только не оставайся без окормления, чтобы с резьбы не слететь.

Кстати, интересная мысль мне сегодня пришла в голову по поводу синдрома Раскольникова «А Раскольников-то почему это сделал?», – подумал я. Потому что не читал «Преступление и наказание»! Если бы Раскольников прочитал «Преступление и наказание», он бы бабушку топором не грохнул!

А сейчас перестали читать. Сейчас просто перестали читать.

– Нет, они читают в сети что-то, у них какие-то другие навыки…

– Нет, они читают что-то свое, но вот эту базовую литературу, которую неприятно читать… Ведь Достоевского неприятно читать, он очень тяжелый! Он очень тяжел. Всю душу наизнанку… Напильником просто…. Неприятное занятие – чтение Достоевского, но я прошел через это в каком-то постюношеском периоде. В школе не надо этим заниматься, – по-настоящему я это читал позже.

Они же в школе просто не формируют никаких нравственных маяков, вот в чем дело. Ну, плюс, конечно, революцию эту пережить, крах страны пережить. Естественно, все общество искорежено…