Текст книги "Александр Градский. Гранд российской музыки"

– Вполне возможно. Меня вот в таллинском отеле в лифте крутили году в 1975-м… Почему бы и нет? А Чайковский – композитор номер два по исполнимости во всем мире после Моцарта. Ну, номер два по количеству и по значению в мире, после Вольфганга Амадея Моцарта. И что теперь? Нам надо кричать везде: о, русское? Да нет. Нет. Просто слишком много замечательных вещей происходит. И в украинской сегодняшней культуре есть замечательные достижения, и в нашей культуре есть, и в германской.

– Какие в нашей культуре замечательные достижения? Балет?

– Великолепный. У нас блестящие совершенно оркестровые музыканты есть и солисты. У нас очень много достижений. Что же, все перечислять?

Спортивные достижения.

Есть достижения в строительстве, например. Сколько лет не могли построить известный всем мост. Сколько лет его собирались сделать, сто, наверное? Еще при царе Горохе собирались. Но взяли – сделали.

Я вообще люблю, когда что-то создается. Не когда языком мелят, а когда делают. Вот посмотри вокруг. На театр! Двадцать пять лет было страданий. И теперь я могу сказать следующее. Сегодня существует некое понятие: шоу-бизнес в России. Правильно? Оно уже есть, не будем это отрицать. Мне глубоко не нравится это понятие, и все то, что с ним связано. Во всех смыслах. И в музыкальном, и в эстетическом, и вкусовом, каком угодно. Ну, я сказал, что мне не нравится. Я каким-то образом борюсь с этим? Никаким. А вот это место, «Градский Холл», является альтернативой всему шоу-бизнесу. Оно альтернативно именно в том, что здесь присутствуют и профессионализм, и вкус, и самоотдача.

– Все, я понял, какой слоган у «Градский Холл» – это альтернатива российскому шоу-бизнесу.

– Это однозначно. Она, альтернатива, существует не потому, что она в протесте. Она просто есть, и все. Нравится это кому-то или нет.

– Ваш товарищ и подельник Андрей Вадимович Макаревич…

– Подельник?

– У вас же какие-то были с ним совместные проекты.

– Огромная куча историческая. Совместные дела были. Макаревич очень не любит слово «юбилей». Оно у него ассоциируется исключительно с какими-то советскими реалиями. Только юбилеи всегда отмечает…

– Но из песни слова не выкинешь. 3 ноября – семьдесят лет Градскому.

– Дата, да.

– Что будет?

– Здесь не будем петь. В «Крокус Сити Холле» будет большой концерт, где я буду все время на сцене присутствовать. Где-то пою, где-то просто сижу. Где-то мои коллеги будут петь, солисты театра.

– Ну, как сказано, так уже сказано.

– Ну да, чего уж теперь делать. В основном это делается для того, чтобы самому себе лишний раз доказать, что ты еще в форме хорошей вокальной.

– А вы в хорошей форме?

– В отличной. Я пару лет назад бросил курить. Я предполагал, что лучше петь не буду, если брошу курить. Бросил курить – стал петь почти как в молодые годы. Неожиданно. Удивительное, удивительное преображение.

– Я, когда бросил семь лет назад курить, стал толстеть.

– Я тоже.

– Так. И что мы с этим будем делать?

– Худеть потихоньку. Я уже килограммов восемь скинул. Сейчас еще килограммов пятнадцать-семнадцать надо убрать, чтобы приличнее выглядеть.

– А как вы убираете?

– Да не ем ни черта. Овощи, фрукты. Я алкоголь почти не пью, во-первых. Не ем какие-то мучные всякие сладкие вкусности. Картошку. И так далее.

– Это все дается усилием воли?

– В какой-то степени. Сашка маленький подошел ко мне…

– В смысле сын? Александр?

– Да. Видимо, Марина его подговорила. Он подошел, внимательно посмотрел: «Папа, бросай курить». Я говорю: «Понял». И все. Бросил. Через час.

– Вы сами эту дверь открыли. Александр Александрович – он так же, как и Александр Борисович, одарен музыкально? Или еще рано говорить?

– Конечно, рано говорить. Но он интересный персонаж. Главное, очень добрый.

– То есть это не сын Градского в этом смысле?

– Может быть, я тоже был в четыре года такой. Не знаю, что со мной потом обстоятельства сделали. Переезд в Москву. Вчетвером на восьми метрах. Спанье на трех стульях вместо кровати. Все это могло привести к гораздо худшему результату, нежели тот, который мы сейчас имеем…

Нет, Сашка очень хороший. Иногда злится. Интересуется футболом.

– Ну, здесь, во всяком случае, он папин сын.

– О, я его, видимо, завел на это дело.

– То есть вы вместе смотрите?

– Да. Марина ему иногда разрешает сидеть вместе со мной. Иногда. Потому что действительно переборщить нельзя.

– С футболом нельзя переборщить?

– С телевизором. Она боится, что он на телевизор будет реагировать слишком остро. Но он не смотрит ничего другого. Даже мультфильмы особо не смотрит. Вот футбол, хоккей. И все. Он всегда помнит, кто с кем играл, как называется какая команда. «Папа, мы будем сегодня за “Барселону” болеть или за “Реал”?». Я говорю: «Я буду за “Барселону”». Он говорит: «А я буду – за “Реал”». Тут «Барселона» выигрывает. Где-то 3:1 уже. Он задумался, потом говорит: «Слушай, я, наверное, тоже буду болеть за “Барселону”». Я говорю: «Почему, потому что “Реал” проигрывает?» Он отвечает: «Да, я буду лучше болеть за тех, кто выигрывает». Я говорю: «Хорошо ты устроился». А он: «Ну, я вот так придумал. Пускай будет так. Ты не возражаешь?» Я говорю, нет, я не возражаю. Болей. Очень смешно болеть за тех, кто выигрывает. Он сам на коньках бегает в четыре года, нормально.

– Кстати, я вот только сейчас, когда вы говорили про спорт, понял, что среди близкого круга, среди друзей Градского Александра Борисовича, по-моему, нет спортсменов. Или я ошибаюсь?

– Фетисов Слава. Мы в хороших отношениях. Хотя не встречаемся часто. Старшинов.

– Но ведь футболистов нет?

– Футболистов нет. Разве Титов Егор… видимся только редко… Ловчев Женя…

– Кстати, про футбол. История с Кокориным и Мамаевым попала в поле вашего внимания? Многие сравнивают их с мажорами, которые живут под лозунгом товарища Полонского: «У кого нет миллиарда евро, могут идти в жопу», поэтому практически все идут в жопу.

– В общем, вы правы. Я не знаю, прав ли Полонский, отсидевший какое-то время. Я даже не знаю, где он сейчас. Вот так ляпнешь или сотворишь что-нибудь, и тебя в тюрьму посадят на пять лет. Или с шести утра почему-то не дома отсыпаешься после гулянки, а «добираешь» в забегаловке и кого-то «не того» колотишь стулом… Вот когда к тебе относятся более или менее с уважением, и я это сам чувствую, это как-то да… радует. Но… как можно себе испортить жизнь, когда про тебя каждый второй говорит, что ты говно! У меня написана была опера «Стадион». Был Анхель Парра, чилийский певец, и Виктор Хара. Два неплохих певца. Оба солисты, оба социалисты, оба под гитару пели всякие протестные песни, но Виктору руки отбили, а того отпустили, и он улетел в Лондон, Анхель Парра… И я написал оперу «Стадион» только потому, что никак не мог понять, как такое может получиться. Два протестных артиста, два абсолютно в одну дуду работающих человека – и их обоих арестовали. Одного посадили на самолет, и он улетел в Лондон, а второго на стадионе прибили. Очевидно, я себе объяснил так, один сказал: «Нет, конечно, не беспокойтесь, тихо исчезаю, уезжаю, улетаю». А другой: «Пошли вы!» Я вот такое предположу. И ему отбили руки, а потом… сами знаете, что, просто из принципа…

Я не знаю, как я бы повел себя в такой ситуации. Как говорил незабвенный инженер Брунс: «За сто пятьдесят стулья я вам не продам, и за двести не продам, а за двести пятьдесят продам».

– Возможности рождают намерения. Действительно, в этом Бисмарк прав. Пока тебе не предлагают миллион, у тебя и нет намерений не судить по-честному. Когда появляется возможность, получив «лимон», то может родиться такое намерение. Его могло не быть до этого. Во всяком случае, действительно, легко быть честным, когда у тебя не было возможности быть нечестным, постольку-поскольку намерения быть нечестным ни у кого нет. У всех есть намерение быть честным и справедливым, но когда предоставляется возможность таковым не быть, вот тут уже все…

– Могу добавить к этому, что есть еще одно обстоятельство. Если вы оглядываетесь вокруг и видите гораздо больше людей, которые ведут себя честно, тогда это одно. Когда же ты видишь: просто куда не плюнь – везде дерьмо, то говоришь себе: «Так, ну ладно…» Оставаться порядочным человеком очень сложно. Я не знаю, как надо исхитриться. Мне трудно было. Но, считаю, получилось… Возвращаясь к Мамаеву с Кокориным. Я не очень это понял. Я не очень понял, потому как то, что мы видим на видео, – это очень плохое поведение молодых ребят. Но я несколько раз наблюдал съемки с участием других людей. Например, я видел съемку, случайную, где какой-то дядька со своим другом или с братом зашли в медпункт что-то там лечить. И очень жестоко избили врача, жесточайшим образом избили, жесточайшим. Я не знаю, какая реакция у суда, посадили, не посадили. И много раз я видел всевозможные нарушения такого рода, о которых я ничего не знаю, чем закончилось. А здесь, ну, понятно, все говорят, что это показательный процесс. Может быть, это показательный процесс. Как со Стрельцовым…

– А кому «показывают» и что?

– Ну, людям, у которых есть, скажем так, значение в обществе.

– То есть в том числе и вам?

– В том числе и мне. То есть, ребята, вести себя надо сдержанно и прилично. Нельзя вести себя вот так. А то мы не посмотрим на то, что вы вот такие заслуженные люди. И у вас будут проблемы, а может быть, даже и крупные неприятности. На самом деле для меня это бессмысленно, поскольку я стараюсь вести себя прилично. Но всякое случается в жизни. Ты не можешь гарантировать, что не отреагируешь на какой-то поступок какого-то человека…

– Стулом?

– Ну да. Могут оскорбить твою жену, ударить твоего ребенка. А на пленке останется, как ты стулом кому-то заехал по башке.

– Вам приходилось когда-нибудь стулом кому-нибудь по башке?

– Нет. К счастью, нет. Но просто ударить… лет в двадцать… было…

– И чем это закончилось?

– Ничем. Я курил папиросы с капитаном милиции в отделении при гостинице «Россия» до четырех часов утра. Постольку-поскольку были неприятности не у меня, а у одного гражданина. И еще у двух. Ну, они мне ноты порвали. Ноты Генделя порвать – это нельзя. Мы поспорили в очереди на такси. Их не сажали в такси. А мы подошли, сказали – два счетчика заплатим. Нас посадили. И тут нас эти поддатые ребята вытащили из такси.

– Когда говорим «нас» – это кого?

– Меня и еще двух ребят, с которыми мы вместе репетировали. Но они как-то в сторонке оказались. А я чего-то влез в эту историю. И влез нехорошо. Ну, к четырем часам мы докурили две пачки «Беломора». И капитан сказал: «Он сбежал от врача, никакого заявления не будет, потому что он пьяный и еще доцент какой-то, побоялся, что на службу сообщат…» Но это было очень давно, пятьдесят лет тому назад.

– До, во всяком случае, персональных водителей.

– Да какое! У меня до сих пор нет персонального водителя.

– За рулем самостоятельно?

– Да, нормально. Пока меня это устраивает. Дело все в том, что я не пью за рулем. И не пью никогда в опасных ситуациях.

– Кстати, насчет «пить». По ассоциации вспомнил. Несколько известных, крупных музыкантов (в моей системе координат) не так давно нас покинули, включая Криса Кельми. Вы считаете, что каждому что-то отведено судьбой? Вот столько сочинить, столько написать, столько прожить? Или мы все сами авторы этого проекта?

– Я со вторым скорее соглашусь. Ты делаешь какой-то поступок. Он влечет за собой какие-то последствия. Тут же совершаешь следующий поступок, вытекавший или вытекающий из этих последствий. Потом ты оказываешься человеком, для которого что-то становится важнее. Не музыка, например, или творчество, а что-то другое. Это не плохо и не хорошо. Это просто так. И дальше: я не могу сказать, что Крис был человеком слабохарактерным. Нет.

– А музыкант он был одаренный?

– Да, хороший музыкант был. Но, понимаешь, у всех людей когда-то кончается этот вот самый набор идей. Мы же знаем, что были гениальные открытия в музыкальном жанре эстрадной песни у Марка Фрадкина. Это двадцать пять или тридцать великих произведений. Может быть, сорок, пятьдесят гениальных произведений у моей замечательной старшей коллеги Александры Николаевны Пахмутовой. Но когда-то это происходит со всеми. Ты не знаешь, что дальше писать. Уже столько придумано, столько всего найдено интересного, что каждая следующая находка для тебя – это очень трудная работа.

– У Градского будет новый материал в ближайшее время?

– Даже не знаю. У меня нет никакого нового материала в голове. Ну, мало, очень мало.

– А если бы из того, что вы сделали, сочинили и исполнили, надо было бы один альбом выбрать?

– Я просто не стал бы этого делать. Дело все в том, что у меня, по самым скромным подсчетам, где-то, может быть, двадцать пять – тридцать альбомов, которые выпущены как двадцать с чем-то компакт-дисков, по одному или по два альбома на диск. И они не были никогда, как сказать, раскручены, что ли, или навязаны аудитории. Посему сложилось, может быть, впечатление, что у меня всего два хита: один – это «Первый тайм», а второй – «Как молоды мы были». Это очень смешно. Я хохотал просто. У меня есть, конечно, какие-то песни, которые более-менее известны. Может быть, штук десять. Но это песни. А работы как таковые… вот набоковская работа, «Ностальгия». «Флейта и рояль», вокальная сюита на стихи Маяковского и Пастернака. «Русские песни». Это все компакт-диски. «Сатиры» на стихи Саши Черного, которые до сих пор продаются, что самое интересное. Есть меломаны, которым нравится вот это купить, принести домой, но это не было навязано. Это не было навязано и не было нагнетаемо. Ничего там особо сложного нет. Просто, когда ты находишься в какой-то связи, о, господи, мы сейчас опять про шоу-бизнес… Ну, у нас тысячи человек повязаны друг с другом. Это как в нашей футбольной премьер-лиге. Об этом мне легче сказать. Я на этом примере могу рассказать про музыку. В премьер-лиге никто особо друг друга не поливает. Как-то все очень толерантно. Кто-то сыграл плохо. Кто-то там что-то не то сделал, поставил не того игрока, купил не того игрока. И все чрезвычайно мило. Все как-то очень хорошо. Ну, вот у нас какой-то есть общий бизнес. Вот мы занимаемся футболом. Наша задача – привлечь людей на стадион. Как бы мы там играем, через пень-колоду, потом нас все дерут подряд и в Европе, и в мире, как хотят, с нами разбираются. Иногда можем вдруг случайно пенальти ногой отбить и получить «Заслуженного мастера спорта», хотя Акинфеев один это заслужил… То же самое в музыке. Есть недомузыканты, недопродюсеры, недокомпозиторы, недопоэты, недовокалисты. И журналисты, достаточно профессиональные телевизионные. И кто-то из массовой информации и Интернета. Они живут в своем мире, в мире мифологии. И так как они все находятся в связи, в результате – продукт, который они создают, и есть продукт, который доступен людям. Другого продукта нет. Ты можешь смотреть хоть тысячу «голубых огоньков» подряд. И в том, и в другом, и в третьем, и в пятом, и в седьмом будут одни и те же артисты. Это сорок-пятьдесят человек. Проблема в одном. Они уже старые все. Как и я. Им всем под 60, под 70. Более того, интересно другое. Я-то еще пою. А они даже не поют. И это весело – крутить плюсовую фонограмму двадцатилетней давности и рот под нее, как рыбка, разевать…. Посему я и говорю, что «Градский Холл» – альтернатива. Здесь молодые люди. От двадцати до тридцати. И они обалденно поют, по-настоящему, и всегда живьем!

– Видите ли, в чем дело, Александр Борисович. Вот мы ранее упомянули, допустим, балет. А, если сейчас мы выйдем и спросим про «балет», знаете чье имя назовут? Настя Волочкова.

– А ты не спрашивай на улице всякую всячину, имей свое мнение, что истинно, а что ложно… У нас, к сожалению, есть некая вера в этот флер. Наша русская черта – мифология. Мы на самом деле не очень хорошо знаем, кто чего стоит, что и как происходило в истории. Но нам сказали, что было так. И почему-то все поверили. А дальше очень сложно что-то изменить. Начнешь говорить или писать правду – кто-то ужаснется, а кто-то завопит: «Очернительство!» (ведь он про себя прочел!) И человеку более-менее мыслящему, которым я себя хотел бы считать, сразу становится глубоко наплевать на то, что «общество» считает. Ибо это не общество вовсе, а скорее «сообщество» врунов, договорившихся лгать одинаково… Я захожу к себе в комнату. Там у меня книги. И я знаю, что примерно было на самом деле. То, что при этом пятьдесят миллионов человек думают, что было по-другому, я готов для вида с ними согласиться. Ребята, ну, наверное, было так. Давайте, думайте. Но я почти точно знаю, почему и как все произошло, отчего, и кто виноват на самом деле… И как этого избежать.

Но я советы никому не даю. Я просто стараюсь воспринимать жизнь такой, как она есть. Я знаю, что может произойти все что угодно. Я в каком-то году, 1985-м, кажется, и представить себе не мог, что СССР развалится через шесть лет. Понимаешь, вот ни ты, ни я не могли это представить. Прошло каких-то несколько лет, и вся конструкция развалилась, как карточный домик. Я прилетал в Магадан и видел людей многих национальностей, которые приходили на концерт. Мне казалось, что это хорошо.

Этой страны больше нет. Я многое не любил в Советском Союзе. Но я бы так сказал: любил, не любил, но мирился. Для меня было важно работать для людей, понимающих русский язык и русскую музыку, русскую культуру. А они находились все тут. За границей почти не было этих людей.

Другое дело, могли сложиться обстоятельства, что мне не удалось бы здесь заниматься своей работой. Но они не сложились таким образом. А у кого-то произошло именно так. Они вынуждены были уехать. Но, как я говорил очень часто, я не уехал потому, что для меня уехать означало бы разорвать все связи с моей родиной. Тогда это было так. Запятая. Но я же не знал, что через какое-то время можно будет возвращаться сюда с победным выражением лица. Не первый раз это говорю… Но даже если бы я это и знал, никогда бы не догадался, что это на самом деле произойдет. Поэтому лучше не рисковать. Лучше сидеть дома, сочинять музыку для своих сограждан.

– Вы же ремесленник – можете сесть и написать по заказу. А не по вдохновению.

– Считаете, что опера Верди «Аида» сочинена без вдохновения? Опера была написана к открытию Суэцкого канала. По заказу и за деньги. И «Жизнь за царя», она же «Иван Сусанин», тоже была по заказу написана. И опера Шостаковича «Катерина Измайлова» тоже по заказу Министерства культуры была написана. Ремесленник – это не тот, кто пишет по заказу. Это когда человек владеет своим ремеслом. А без вдохновения ни одна нота не звучит! Тот же рок-н-ролл появился как абсолютно народный жанр.

Кто «руководил» «Битлами»? Правильно, Джордж Мартин. А у него сколько «консерваторий»? Две? И третья еще – Беркли-школа?

– А кто помнит этого Джорджа Мартина?

– Ну, те, кому надо, те помнят. На Западе люди, которые выпускающими продюсерами являются, они все консерватории закончили. Там без консерватории ни одна пластинка не делается. Даже если приходит какой-то урлан что-то там записывать, обожравшийся наркотиков. Я даже не знаю, кого взять. Вот Игги Поп, к примеру. У него наверняка были под рукой люди с консерваторским образованием за пультом – и чистили, и правили они ему каждую ноту. А потом, когда некто без музшколы выходит на сцену играть, получается иногда великая группа Rolling Stones. Не в склад, не в лад, поцелуй блоху в кирпич. Rolling Stones на концерте слышали когда-нибудь? Они вообще играть не умели. Совсем. Этого никто не замечает. Потому что полный кайф. Главное – песни у них фантастические! Мик Джаггер выходит, прыгает куда-то вверх, в сторону – и все… Ура! А с концерта Aerosmith я просто вышел. Сказал: «Все, без меня». Это при том что Aerosmith, если послушать их записи, это здорово и экстрапрофессионально. Надоели они мне все. Хуже горькой редьки…

Вот еще было смешно. Я еду, а тут афиши. Какой-то группе, я не помню какой, тридцать лет им. Это так смешно! И какие-то старые дядьки стоят, понимаешь? И как-то это все ужасно. Старые какие-то дядьки. И тут же Rolling Stones. И они выходят на сцену, эти «роллинги». Просто старые какие-то мужики беззубые. Ну и я тут со своим 70-летием идиотским на рекламе… повеситься охота…

И ведь не секрет, что я обожаю Rolling Stones, просто я никогда не мог понять, почему им надо было обязательно так плохо играть и петь? И при этом так долго держаться, фантастическое количество лет. А просто ритм-и-блюз, теперь я знаю, – это музыка сама по себе энергетическая очень. Посему можно даже совсем не уметь петь и играть. Я только второй такой пример знаю в истории западной музыки, как Rolling Stones, такого же уровня: это Боб Дилан, который тоже ни петь, ни играть не мог, а всю жизнь был героем первых номеров.

– Да, он Нобелевскую премию получил за тексты.

– Да-да, но дело не в этом, не в премии, а в том, что он создал то, что мы называем сегодня современной музыкальной поэзией. Он создал рок-н-ролльную поэзию (ужасный термин). Ну, если ее можно назвать таковой. Он просто придумал, как петь на хорошем английском языке современную музыку. А до него никто этого не умел делать, все пели Синатру, любовь-морковь… Все было вот в эту сторону. Как такового поэтического слова не было.

– Говорят, что у Rolling Stones тексты классные очень… А вы вообще в курсе дела, откуда эта команда-то?

– The Beatles, которые все причесанные красавцы, они дети из простых, обычных слоев, назовем их так, да? А Rolling Stones? Только у Джонса папа инженер, в хоре церковном пел… Это очень интересно. Они вынуждены были играть в эту игру. Чтобы быть не такими, как The Beatles. Интересная, да, мысль? Их так рекламно трактовали. И вот эти все расхристанные их лица, все их одежки и вот это все их поведение, хамство, наркота и так далее… А на самом деле Джон Леннон и Мик Джаггер очень дружили и общались многократно. И они, хоть внешне соблюдали конкурентную политику, всегда нога в ногу шли. Но еще The Dave Clark Five группа была, популярная. У меня был когда-то дома плакат 1964-го, который мой дядя Боря привез из Англии. И на этом плакате The Beatles и The Dave Clark Five были ну, как сказать, в одном ранге размещены. Как самые лучшие группы того времени. Потому что они занимали примерно одинаковые позиции.

Я делал концерт из песен Rolling Stones, прослушивал концертные версии. Они жутко, страшно плохо поют. Кошмар! Гитара не строит! Ужас! А публика просто на рогах стоит. Просто на рогах! Двести тысяч человек умирают от кайфа. И я тоже восторгаюсь, как юноша! А на Aerosmith, повторю, пошел и с пятой песни испарился… очень скучно было. Жалкая пародия была. Этот парень, который главную роль играет у них в Aerosmith, Стив Тайлер, под Джаггера все делает. Все абсолютно. У них даже музыка, вроде очень красивая, но никакого своего лица нет, все под Stones косят. Rolling Stones, конечно, гениальная, уникальная команда. Фантастическая, ничего не скажешь. Но вот если бы не умер Брайан Джонс, вот их белобрысый, первый…

– Да его, говорят, утопил Мик Джаггер как раз полвека назад, в июле 1969-го. Завидовал…

– Ну, не знаю, Джонс нажрался наркоты и погиб. Зачем топить человека, который написал все лучшие медленные хиты группы?

– В командах часто люди расстаются, невзирая на таланты друг друга. К вопросу о юбилеях. В 2019 году «Машине времени» – пятьдесят, как раз в 1969 основана.

– Знаю, и поздравил Андрея уже! Конечно, каждый автор внутри «Машины» привносил свой «смак», так сказать… Но при этом при всем, конечно же, Макар – это феноменальное лицо группы. Это понятно. Это лидер команды, без всяких сомнений. Естественно. И с харизмой, и все остальное. Но пятьдесят лет группе! Вы представляете, какая группа может пятьдесят лет существовать? Их заслуги неоспоримы, конечно. Неоспоримы без дураков. Кутиков и Ефремов рядом – группа на месте!

Но также не отнять того, что Андрюха уравнял бренд «Машина времени» с самим собой.

– Да, я всегда повторяю: говорим Ленин – подразумеваем партия, говорим «Машина времени» – подразумеваем Макаревич. В 2019-м еще и у Пугачевой дата – семьдесят.

– Самый мой любимый анекдот про крысу и хомяка: «Почему меня все ненавидят, а тебя все обожают, даже дети? Несмотря на то, что мы так похожи – мордочка, лапки, хвостик?» – «Чувиха, пиариться надо уметь!» Пугачева давно не поет так, как пела раньше. И это сколько прошло лет? Тридцать с лишним лет! А она все Пугачева, звезда номер один! Всем нужна и всем интересна! Как это надо сделать так умело? Никому не удавалось то, что Алла Борисовна сотворила. Потрясающая история, просто феноменальная. Просто феноменальная! Хоть стой, хоть падай.

– За счет чего?

– Я не могу понять! Из-за особенностей нашего характера народного? Вот наш выбор: народ хочет вот такую женщину, такую певицу и такую историю! Вот хочет, и все. А журналисты, СМИ, интернет-люди, которые так или иначе имеют отношение к созданию образа… тоже работают на эту схему. И Алла – навсегда! Кто-то ее восхваляет, кто-то хулит, но и то и другое на ее популярность работает!

– Да, она рейтинг дает. Любая передача с ней дает классную долю! Как проект «Голос». Ее многие в «медийке» терпеть не могут, но все любят рейтинг.

– Вы понимаете, какая штука, есть еще одна деталь важная. Я вот не буду давать развернутое интервью про программу «Голос» никогда и никому. «Голос 60+» получила большую долю, чем наш, типа «золотой состав». Но ведь с музыкальной точки зрения, и даже с телевизионной, это не сильно здорово. А доля на пятнадцать-двадцать процентов выше. И я знаю, почему. Потому что качество этой «доли» изменилось. За счет чего программа «Голос» в былые времена получила успех? За счет того, что люди, которые не смотрят телевизор вообще, интеллигенция, ИТР и так далее, вдруг сели у экрана. А сейчас они ушли от этого экрана, но зато пришла та огромная толпа, для которой слово «Голос» что-то значило, а пошлость, которая идет с экрана в разных вариациях, она их – родная.

Вот такая ерунда. Пришла другая аудитория. Но я понимаю, почему это было сделано. Потому что «наша» программа стала подыхать. Просто подыхать, и все. По одной простой причине: нет в нашей стране такого количества талантливых людей. Поэтому они, Эрнст с Аксютой, – раз, развернули эти лыжи в другую сторону, и опять доля, рейтинг и все супер.