Текст книги "Нам нравится наша музыка"

Евгений Эдин
Нам нравится наша музыка

© Эдин Е. А., 2019

* * *

Танцы (повесть)

1

Он поднялся, глядя в темную глубину окна, как в зеркало, и привел себя в порядок. Заправил рубашку в брюки, затянул ремень, провел ладонями по волосам.

Рядом в отражении появилась фигурка Анны – она приблизилась из коридора балетными шажками, стала за спиной, положила ладони ему на плечо, пристроила на них подбородок и начала вглядываться в стекло. Словно оценивала, как они выглядят вместе.

Павел замер на мгновение с занесенными руками, застегивающими пуговицы рубашки, чтобы не спугнуть тихую красоту, которая была растворена вокруг, в ней, в них, в том, как вписаны они в небогатую, казенную обстановку съемной квартиры, как всю эту оконную картину обливает оранжевый свет, а за стеклом, если потушить лампу, – холод вечера, чернота и высота.

Так они стояли, будто восковые фигуры в музейном зале, запоминая эту минуту.

– И все-таки, почему? – спросил он наконец, продолжая застегиваться. – Я довольно обычный. И в сравнении с Игорем…

– Потому что… много что. – Она помолчала и добавила в своей задумчивой манере: – Я чувствую себя последнее время очень плохо. Мне трудно делать вид, будто все хорошо. А у Игоря всегда на все одно лицо. Ему на все наплевать, и всегда было наплевать. Есть такая компьютерная игра: там нужно покупать разные компьютерные финтифлюшки, латы, мечи, за настоящие деньги. Он спускает на это ползарплаты. Мы каждый день ссоримся. И еще – у него есть другие женщины, кажется.

– А… значит, месть, – сказал Павел, пытаясь не выдать разочарования.

– Не только. Не знаю. Ты серьезный, взрослый… Надежный. Не знаю почему. Просто, наверное, такое время, что тебе надо быть в моей жизни. До этого у меня никого не было, и даже в мыслях. Я считала себя выше. А почему я?

– Не знаю. – Он подумал. – Просто всегда хочется смотреть на тебя.

Анна кивнула, помолчала.

– В тебе вот это тоже хорошее… Что ты умеешь смотреть. Смотреть и молчать, – сказала она, глядя в стекло. – И у тебя добрые глаза.

Так они стояли, и он, повернувшись и заключив ее в объятья, тихо гладил ее по спине.

Месяц назад Павел с женой начали посещать курсы хастла. Танцевали зимой, по субботам, в холодном зале бывшего детского сада; теперь здесь сдавались помещения.

Общество подобралось разномастное. Было много профессионалов, много хорошо и не впервой двигающихся пар, много и просто новичков, пришедших впервые, обычных и безликих. В целом они двое не очень-то выделялись на общем фоне, не были хуже других, и постепенно Павел успокоился. Люба же была счастлива уже от того, что по команде инструкторов совершает слаженные движения вместе со всеми. Смены рук, поддержки, развороты.

На очередном занятии появилась новая пара. Парень – длинноволосый герой-одиночка, дитя природы – усаживался по-турецки прямо на пол, с видом независимым и дерзким, и глотал воду из бутылки, точно прибыл прямиком из Сахары. Передвигался модной, изломанной, ворчливой походкой. Миндалевидные глаза смотрели из-под выгоревшей челки как рыси из зарослей тальника.

Его подруга была похожа на породистую лошадку, античную гречанку – вся из наструненных жил. Стройные, мускулистые ноги, балетные, с выраженной ключицей плечи, тонко прорисованные шейные мышцы. Когда она улыбалась, у нее изящно напрягалась шея и становились видны бьющиеся под смуглой кожей голубые ручейки крови.

Они выглядели как искусно выточенные механические фигурки в часах: отъединенные от мира, созданные друг для друга, ни в ком не нуждающиеся.

– Какие красивые! – с восхищением и завистью сказала Люба. – Хочу познакомиться с ними.

– Красотка Нона, Леди совершенство, – съязвил Павел. – Летает на зонтике, ездит в тыкве на мышах… – хотя ему тоже понравилась девушка.

Из раздевалки Люба вышла уже с новой знакомой. Ее звали Анной, ее мужа – Игорем. Одеваясь в холле, Павел смотрел в зеркало, как он подает ей дубленку, отороченную серебристым мехом. Сам Игорь был одет легко – в черную кожанку, кроссовки и джинсы, без шапки. Учитывая декабрьский мороз, вероятно, при колесах. Да и вряд ли такая девушка могла избрать в кавалеры безлошадника, подумал он.

– Да, так приятно, что мы знакомы теперь, – говорила Анна, застегиваясь и завязывая пушистый пояс. Апельсиновая дубленка шла к ее бархатным глазам и нежной смуглой коже. – Один из плюсов таких курсов, что знакомишься с новыми лицами.

Она говорила вдумчиво, негромким грудным голосом.

– Вроде у риэлтора нет недостатка в новых лицах? – пошутила Люба.

– Да и Игорь работает в парке, инструктором… Но я про интересных людей, – выделила Анна и посмотрела на них. Ей было свойственно сказать, подумать и потом добавить что-то.

– Вы инструктор? – Павел обернулся к Игорю.

Игорь натянул тетиву невидимого лука и улыбнулся.

– Приходите в парк. Море живых мишеней.

– Ну перестань, – сказала Анна, обнимая мужа. – Он не такой, каким хочет казаться. Он закончил на юриста.

– Красивая пара, – сказала Люба Павлу, когда на выходе они с новыми знакомыми разошлись в разные стороны. – И видно, что любят друг друга. Они пять лет женаты.

Павел был человеком ума, на брак по любви не ставил и к тридцати, нагулявшись, выбрал в жены Любу, чтобы воспитать в себе простое хорошее чувство и вместе растить детей.

Это был подходящий дичок для прививки – младше Павла на пять лет, худенькая блондинка с бирюзовыми глазами, работница банка. В детстве она мечтала быть мультипликатором, любила пародировать и дурачиться, и он решил, что с ней никогда не будет скучно. Вдобавок он посчитал, что полученная Любой техническая специальность поспособствует их сближению через понимание того, чем он занимается. Он работал научным сотрудником в конструкторском бюро и был на хорошем счету.

Она любила его, как младшая старшего, и принимала жизнь в границах, очерченных им: почти полный отказ от алкоголя, путешествия в горы, активный отдых.

– Надо пробовать новое, меняться, – убеждал он ее, посмеиваясь, завязывая ей ролики на набережной. – Только так можно быть живыми.

– Или танцы, или никаких совместных лыж, – сказала она, разбив колено.

И Павел согласился.

Танцевать он никогда не любил и не умел, втайне боялся насмешливых взглядов и теперь, садясь на скамейку, обводил всех наблюдательными глазами в поисках изъянов. Вот маленькая, но крепкая инструкторша с двумя русыми хвостами на розовой резинке и в розовых гетрах. Ее коллега-кавалер, деланный под латиноса, в лимонном батнике и черных свободных брюках – выше ее на голову, поэтому очень удобно вращать ее, подхватывать в прогибе, проводить нижние и верхние смены рук. Вот одна под сорок – худая узкая графинька в строгой длинной юбке, танцующая с агрессивным краснолицым пузаном в блестящих туфлях. Девушка-диплодок с печальными глазами – начинается сверху изящно и тонко, а внизу толстая. Вот Леша Красин, кучерявый толстяк, перемещающийся на комковатых ногах походкой мультяшного снеговика – добросердечный, неуклюжий, совершенно безнадежный танцор.

Глядя на него, прыскала Люба. Отворачивались к стене инструкторы. Даже деликатная, воспитанная Анна не могла удержаться при взгляде на его выкрутасы. Смеялась она приятным глубоким смехом, грудью беря дыхание, и прикрывалась смущенно ладошкой, смотря вниз.

То, что Павел чувствовал, когда видел ее, отказывалось называться определенным словом. Мало связанное с головой, но и мало связанное с телом, это было какое-то зрительное поглощение, эстетическое пиршество. Ему постоянно хотелось смотреть на нее. На то, как Анна выгибает спину, как склоняет шею, грациозно приседает и улыбается; как блестят ее ровные голубоватые зубы. Видимое биение ее пульса под челюстью гипнотизировало его; когда она становилась ему в пару, он смущался, и те движения, которые давались ему легко, становилось выполнить невозможно. Она двигалась с приятной податливостью где-то отдаленно, невесомо, как бы вовсе без него, без его помощи, улыбаясь приветливой, но отстраненной улыбкой, к которой был приучены фигурные губы.

2

Однажды в январе ударило под сорок. Из стабильно танцующих пришли немногие, включая Павла с Любой, Лешу Снеговика и Анну с Игорем. Все заходили, промокая носы с улицы, и улыбались друг другу. Появление каждого встречалось коллективной радостью. Мороз как бы обозначил ядро группы, и составлять число избранных было приятно и почетно.

– Тогда и выясняется, кто серьезно, а кто так, – сказала инструкторша с мудрой улыбкой, и Павел подумал, что она говорила так многим, но было все равно хорошо – в зале стояла прохлада, будящая бодрость, и окошки наверху были бело-золотисты и нечетки от яркого света. Занятие проходило днем.

Они отрабатывали развороты на носке на триста шестьдесят градусов – па, никак не получавшееся у Павла. Движение удалось даже неумехе Снеговику, кружившемуся как цирковая морская свинка, но все же каким-то чудом не валившемуся с ног. Павел с остервенением вращался, падал, вставал и снова пытался.

Отчаявшись, он оглянулся посмотреть, как выполняет разворот Анна. Она кружилась с легкостью и грацией, с тихой гордостью на лице от своего ловкого искусства. От воздушного потока, создаваемого движением, у нее задралась юбка; Анна весело взвизгнула, прижимая подол, и обернулась, перехватив в упор взгляд Павла. В досаде, что его застали за подглядыванием, Павел с силой крутанулся на носке и вдруг, вскрикнув, упал от резкой боли.

К нему подбежали инструкторы, Люба и Снеговик.

– Ничего, – сказал Павел. Он попытался встать и снова упал.

– Больно? Это растяжение, – сказал инструктор, осторожно ощупывая лодыжку.

– Народ, кто на машине? – спросил Снеговик, одышливо озираясь.

– Мы. – Подняла руку Анна.

– Докинете человека?

– Я в порядке!

Меньше всего Павлу хотелось сейчас внимания и услуги от Анны. Он допрыгал до лавки и сел в углу.

Все начали отходить к своим позициям, и только Люба, жалостливо моргая, стояла рядом и держала его руку.

– Иди, я нормально, – сказал Павел, высвобождая ладонь. – Крутись. Скоро конец занятия. Я посмотрю. Ничего. Иди!

Он стал смотреть на нее и других танцующих, но видел перед глазами лишь плывущие вверх и в сторону балетные ноги, до самого их соединения обнаженные задравшейся юбкой, изгиб бедра, поворот головы к нему, ажурный треугольник в средоточии…

Игорь и Снеговик свели охромевшего Павла по лестнице. Люба несла в пакете его левый ботинок. Павел конфузился и был зол на себя, на предавшую его ногу, на Анну, которая поняла, наверное, что именно стало причиной происшествия.

На улице их встретила метель. Они остановились на крыльце. Игорь ушел в мельтешащее марево к стоянке. Приблизились фары – к крыльцу лихо подрулил «жигуленок», шлифанув шинами наст. Поднялось и засеребрилось, опадая, облачко разноцветных снежинок.

Анна села и внесла в салон свои балетные ноги; запахнув дубленку, хлопнула дверцей. Леша, усадив Павла, попрощался и ушел.

– Как хорошо, что вы нас подвезете, – сказала Люба и засмеялась. – Угораздило же. Наверное, Пашка засмотрелся на Анечку.

– Зачетная шуточка, – пробормотал Павел. Анна обернулась. Резко в темноте салона обрисовался ее греческий профиль с фигурными губами, сложенными в улыбку.

– А что такого? Вот если бы я была мужиком, я бы обязательно запала на Анечку. Но мой муж живет в пыльном научном мире.

– Вы ученый? – спросила Анна.

– Ну… Я работаю в конструкторском бюро, – сказал он, отдуваясь.

– И чем вы занимаетесь?

Она словно нарочно мучила его своим вниманием, своей улыбкой.

– Последние наши задачи связаны с оборудованием для спутников ГЛОНАСС, – забубнил он сердито. – Задачи математического моделирования посредством методов конечных элементов… Нужно понимать, как работают те или иные модели, их поведение и адекватность… Но для начала проходит множество тестов на более простых моделях…

Взревел мотор; пассажиры, потеряв равновесие, повалились назад, и он замолчал. В зеркале заднего вида мелькнул насмешливый взгляд рысьих глаз. Игорь был сторонником экстремальной езды.

– Машинка ничего так, бегает, – сказала Люба, оглянувшись.

– Мы собираемся купить Мазду, – сказала Анна, держа улыбку.

3

Из-за травмы Павла следующее занятие они пропустили, а через неделю Люба осталась у матери на выходные. Он сидел дома, обсчитывал проект, глядя, как на заснеженные улицы стремительно падает мгла, и вдруг, сам себе недоумевая, быстро собрался и поехал на танцы. Ему захотелось увидеть Анну – просто посмотреть и уехать. Это непреодолимое желание, будто мистический зов, очень удивило его: он считал себя слишком взрослым и ленивым для такой подростковой романтики. Он забежит оплатить курсы, заглянет в зал, посмотрит на нее мельком, вызовет инструктора, отдаст деньги и уйдет.

На диване в освещенном холле первые подошедшие листали журналы. Он повернул за угол, и в глаза ему прыгнуло рыжее, яркое – у зеркальной стены в своей апельсиновой дубленке спиной к нему стояла Анна и говорила с инструкторшей.

– Ну конечно, найдем вам другую пару, – говорила та. – Кто-то всегда есть. Вот молодой человек. – Она кивнула на Павла. – Вы сегодня тоже одни?

Анна со скрежетом повернулась к нему на каблучках.

– Я вообще просто отдать деньги, – сказал он глупо, протягивая руку с зажатыми в ней, взмокшими от волнения деньгами…

Переодеваясь в обвешанном куртками и полушубками помещеньице, похожем на школьную раздевалку с облупленными стенами, он думал, что жене все объяснит завтра, тем более, она любит Анну, считает ее немного поверхностной, но хорошей, и ей даже будет по-своему приятно и смешно, что ее бука-муж, зашедший отдать деньги, оказался втянут в такую передрягу. Он представил, с каким кислым видом продаст эту историю в воскресенье за ужином, и как будет мотать головой от удовольствия Люба, глядя на него блестящими глазами.

– Как ваша нога? – спросила Анна от стены, со смехом в глазах, говорящим: «Я знаю, почему она подвернулась».

– Нормально, – ответил Павел смущенно, вставая с ней в пару.

Она подала ему руки, и они начали двигаться, разминаясь, выполняя основное движение хастла – небольшие шажки «от партнера – к партнеру».

Павел был немного ниже Анны. Она смотрела на него сверху вниз насмешливо, хотя и не обидно. Но он совершенно не знал, что сказать, – на него напала немота, непроницаемая, как темная ткань на клетке с попугаем.

– Вы похожи на балерину, – сказал он, вспомнив свое наблюдение.

– Это потому, что мама с детства отдала меня на балет.

Он кивнул и надолго замолчал, делая «от партнера – к партнеру».

– А где Люба? – спросила Анна, подавая и расцепляя руки, проворачиваясь под его локтем.

– Люба уехала к матери. Я вообще собирался просто отдать деньги…

Она смотрела на него внимательно, с той же улыбкой, которая как бы говорила: ну-ну, смелее, я не обижу, не выдам. Он почувствовал неловкость и запутался в ногах. И то, что она сначала спросила о ноге, о его ноге, а только потом о его жене…

– Так я вас, наверное, отвлекла от важных дел? – спросила Анна лукаво, подождав. Вокруг ее бедер тихо взлетало и опадало платье.

– Ну почему… – ответил он, потея. – А где Игорь?

– А Игорь дома. Я поссорилась с Игорем. Мы маленько психанули. Малейший повод – и он отказался ехать. Он не любит танцы. Наверное, все мужчины не любят.

– Да нет, почему, иногда можно. Под настрой.

Ее руки были по-прежнему длиннее, чем его, но у него уже не было ощущения, что она танцует где-то далеко и отдельно. Она была близко, значительно ближе, чем раньше. И ему казалось, что ее ладошки сегодня не такие вежливо-сухие.

Слева старательно выписывал пируэты Леша-Снеговик. Анна, чуть повернув голову, стала следить за приключениями его тела, украдкой посмеиваясь, раздувая ноздри.

– Леша, – кивнула она дружелюбно, возвращая взгляд к Павлу. – Такой смешной, хороший. У него какая-то тяжелая болезнь.

– Да? Он немного похож на снеговика. Из мультика.

– Точно! – рассмеялась она и кивнула, с ободрением глядя на Павла. – Точно. На снеговика!

4

За прозрачным столиком в кафешке, на втором этаже кинотеатра, со стеклянными стенами-окнами для обзора центра города Анна изучала меню, поправляя лямку платья. Павел из-под своего меню изучал ее. Он ужасно потел.

– Может, вот этот салат? – Он придвинул к ней меню.

– Ой, нет. Разжирею. У меня не очень стойкие гены. Хотя и дворянские…

Она рассказала, что их род берет начало в шестнадцатом веке – упоминания о нем можно найти даже в учебниках, а в архиве есть фотографии царского времени.

– Переезд из Питера «во глубину сибирских руд» – тяжелое решение, – закончила она со старательностью отличницы.

Сначала Анна говорила охотно, потом стала отвечать все более формально, и наконец вовсе смолкла на полуслове, озираясь.

– Что такое… почему к нам не подходят? Они что там… им что, не нужны клиенты?

– Просто кризис. Дефицит кадров. Везде сокращения. – Павел поднял руку и помахал официанту. – Народ зашивается.

Ее красивое лицо нервно двигалось. По-видимому, она буквально физически не могла принять, что внимание официантов может быть отдано кому-то еще, если в очереди находится она. Ее губы обиженно изгибались, еле слышно бормоча слова. «Нужно же высказать им… Они пренебрегают нами…» – различил он. Она смотрела на него с недоумением, не понимая, почему он так спокоен и почему он ничего не сделает. Павел был способен к распекаю, но сейчас не видел поводов к нему.

Наконец, извинившись за замешку, к ним подошел официант. Анна холодно, оскорблено чеканила ему названия заказанных блюд, точно сыпала медяки сифилитику, цепляющемуся за край плаща.

– Ну вот. Что-то я перенервничала, – сказала она, отпустив официанта, и сделала ладошкой обвевающее движение к груди. – Так вы работаете в ГЛОНАСС?

– Ну… не совсем.

– То есть, я не так выразилась, – поспешно поправилась она и покраснела. – Я знаю, что ГЛОНАСС – это космические спутники.

И он еще раз обрисовал подробности своей работы.

Расслабившись, Анна часто смеялась. У нее был приятный смех, при котором она смотрела вниз и стремилась поднести ко рту руку, останавливая ее на полпути и снова опуская. Но наряду с этим детским и застенчивым в ней чувствовалась и взрослость, и смелость, и в нем все как-то обмирало и тут же начинало струиться вверх, – как дерево весной гонит соки по стволу.

Они покинули кафе и пошли вдоль дороги к остановке.

– Прохладно, – сказала она, охватывая плечи руками. – Вот и остановка.

– Ну, спасибо за приятный вечер, – сказал он, останавливаясь.

Она кивнула и отошла, но вдруг повернулась в нерешительности. Он, смотрящий ей вслед, подошел, подбежал почти. Они пошли вместе туда, куда она вела, молча, растерянно.

– У моей подруги… она в Питере… здесь квартира, – проговорила она у дома с лепниной. – Она сдается. Вы же ищете… У меня есть ключи.

– Надо посмотреть, – выронил он.

5

Они молчаливо условились не упоминать о своих вторых половинах и вообще о своей второй, то есть первой, основной жизни; не спрашивать и не говорить ничего, что могло бы задеть, оскорбить тех, кого они обманывали. Но сделать это было нелегко – каждая фраза обрастала шлейфом тайных смыслов, обрывалась, неустойчиво дребезжа вопросом, словно шахматный конь по доске. В каждой реплике, касающейся только их двоих, сквозило: «а она? а как он?»

– Моя мама говорила, что женщина должна приподнимать мужчину над самим собой. Я приподнимаю? – спрашивала Анна. Но здесь читалось еще и: «а твоя жена приподнимает тебя над самим собой?»

Павел никогда не задумывался об этом. Наверное, он приподнимал Любу, способствовал ее личностному росту, образованию, показывая какие-то статьи, видеоролики, объясняющие научную суть жизни; хотя и она взамен подсовывала ему альбомы с репродукциями картин, которые покупала за большие деньги (его снисходительно умиляло это), и которые он, глянув из вежливости, старался поскорее сплавить с рук, как что-то совершенно ни к чему не пригодное.

Анна же поднимала его до небес. В ее присутствии он становился ловким, дурашливым, веселым, совсем не ворчливым. Такого ликующего пробуждения всех нервных клеток он давно не ощущал. Он никогда не изменял своим подругам («делать нечего, что ли?», – бурчал он, когда жена катала пробные шары, пытаясь узнать его отношение к изменам. – «Идиотизм какой-то»). И вот…

Его только и утешало, что, оказывается, все это как будто не ухудшает климат в семье. Жене нравилось, что он стал бодрым и заводным, и часто смеется, и принимается ловить и щекотать ее.

Люба была смешливой и любила опекать людей, обливать их заботой – так солнце ласково купает в свете планеты. Под каток ее любви последовательно угодили Анна, инструкторша по хастлу, одна девушка из их двора с несчастными глазами спаниеля и Леша Снеговик, после занятий провожающий их до остановки. Он шагал рядом, постоянно что-то рассказывая взахлеб, заикаясь, жестикулируя и стремясь в разные стороны, будто его вечно преследовал ужас остановки, молчания, неподвижности.

– Паша-Паша! – пищал он фальцетом, расширяя глаза, удваивая имя того, к кому обращался. – Люба-Люба! Я видел вчера п-прекрасный фильм! Про бои бультерьеров! П-посмотрите! Не п-пожалеете!

Снеговик жаждал общения, и они с Любой легко поладили друг с другом. Она брала его под руку, заставляя замедлить привычный ритм движения его комковатых ножек. Это служило топливом для вечерних подшучиваний Павла.

– Я его обожаю, – отвечала Люба. – Да кто его не любит? Он же безобидный. Скорее бы у него появилась девушка.

– Да, обидеть Снеговика – все равно, что пнуть снеговика, – соглашался Павел. – Глупо. Да он и не поймет.

В свои тридцать Леша жил с родителями, и можно было представить, что дома в клетке у него живет хомячок, а на полках расставлены солдатики, с которых Леша бережно стирает пыль. Лицо у него было толстое, простое, с грубыми чертами, словно символически нарисованное в детском альбоме: две точки, две черточки, кучеряшки-запятушки и овальные уши.

Когда у него на танцах появилась постоянная партнерша Инна, тоже беззлобная и чем-то неуловимо смешная, все были довольны и смотрели на Снеговика со значением. И танцевала она совсем не плохо.

Они уже полгода ходили на хастл и со снисходительностью старожилов оценивали новичков. За это время пришли и прошли отсев снегом, дождем и градом несколько пар и одиночек.

Вот маленькая пышка с фигурой послеживающей за собой разведенки, воспитательницы детсада. Вот кнопка с косичками – милая, неприметная и хорошая – танцует с дылдой на две головы выше, с острым как носок туфли подбородком. Миниатюрный мужик в годах с платиновыми волосами и кошачьей чувственностью движений – либо ловелас, либо педик; разговорчивый беззубый люмпен, добродушный и забавный как большая дворняга, прыгающая за колбасной шкуркой…

– Вон те хороши, да? – Люба кивнула, делая «от партнера – к партнеру». – На голову лучше всех.

У окна танцевала семейная пара: длинная девка с плоской, словно шлепком размазанной задницей, и ее муж – самодовольный жизнерадостный очкарик.

– Даже лучше Игаши и Анечки? – спросил он с улыбкой.

– Пашечка, не делай, пожалуйста, такое лицо, когда говоришь «Анечка»! Может, она недостаточно глубокая для тебя, но она хороший человек.

Слабость Любы к Анне вызывала у Павла иронию. «Может, вам уже жить вместе?» – спрашивал он. «Может. Женщина женщину всегда поймет и не будет морозить, как ты», – не терялась жена. Анна нравилась ей гармонией, тем внутренним светом, которым лучились ее глаза; Люба хотела бы еще больше сблизиться с подругой, но Анна держала вежливую улыбчивую дистанцию, окончательно влюбляя в себя. Павел делал вид, что ревнует, и этим обосновывал внешнюю легкую неприязнь к Анне, что, в свою очередь, маскировало его истинные чувства к ней и отводило подозрения от них обоих.

– Что она недалекая – вообще ни при чем, – сказал он, пропуская Любу под рукой. – Каждому свое. Это нормально. Просто я не верю, что она искренне такая, эта Аня. Говоришь – «простая». Ты видела, как она разговаривает с незнакомыми? Вот это вот: «Что?» – Он холодно приподнял брови. Он умел смешно показать, подловить.

– Есть маленько. – Люба улыбнулась. – Игорь говорит: «Ой, ой, Рюрики пошли!» Смешно так… Он вообще не такой поверхностный. Он просто веселый.

– И красивый, что важно. Ей важно.

– Всем важно.

– Ей – особенно. Чтобы передать ее красоту дворянским детям. Чтоб не испортить породу.

– Мне бы такую красоту, и я бы думала об этом.

Разворот, наконец-то освоенный. «Лодочка». Верхняя смена рук.

– Ой, не знаю. Скрытная она какая-то и непростая, – сказал Павел, помолчав. – Тебе только кажется, что ты ее знаешь. И что у них все так хорошо. Может, она вообще Аня Каренина.

Люба повернулась, будто вот сейчас готовилась увидеть на Анне вуалетку.

– Ну нет, они явно любят друг друга.

– А я только что слышал, как Игорь сказал «твои фигушки». И она ему залепила по щеке.

– Это не значит же, что он ее не любит! Так посмотреть, так и ты меня не любишь.

– Не знаю. По-моему, это все просто видимость, что там все так здорово, – сказал он упрямо. – Это как Леша, который всем рассказывает про свое сердце, а сам такой румяный и подвижный, что я не верю.

– Дурак. Зачем так шутить? У него реально порок сердца.

– Да нет, Люб… Он просто толстяк, который привык так получать любовь. «Я классный, а еще я могу умереть». Понаблюдай. Понаблюдай!

Какое-то время она смотрела, как беззаботно кружится и жизнерадостно хохочет Снеговик, перемещаясь от одной девушки к другой.

– Ну, может… не знаю. Но зато он добрый. И если он врет, потому что боится одиночества – это уважительная причина.

– А может, пусть бы он был добрый, но не врал?

– Не знаю, как лучше. – Люба вздохнула. – Тебе легко других судить. Ты такой бесстрастный… непогрешимый… Все тебе плохие.

6

Чего не было, так это бесстрастия. Отношения с Анной вызвали к жизни все дремлющие в нем глубинные эмоции, взорвали его упорядоченный мир, поцарапали, как линзу, холодный с рациональным прищуром взгляд. Он видел уже в другом диапазоне, выхватывал мельчайшие детали, связанные с Анной, и не замечал многого, не имеющего отношения к ней.

К лету, забыв договоренности, он ревновал ее к Игорю. Оказалось, что втайне Павел не уверен в себе, и ему нужны постоянные подтверждения своей значимости для нее. Он уже не мог представить существования без их встреч, хотя и не думал о разрыве с женой.

Мысли о неправильности такого положения покрутились мальками на мелководье в первые месяцы и, вильнув хвостами, ушли в бездонные глубины его научного мозга, постоянно возбужденного, с перебегающими нервными молниями. Видеть ее, даже не имея возможности перекинуться словом и дотронуться, было его потребностью, и он жадно искал и находил любые поводы для этого.

В июне они с Любой пошли в парк, чтобы встретиться и погулять с Анной и Игорем, который держал там точку по стрельбе.

Погода была пасмурной. Облака, то темнея, то осветляясь, без остановки текли по небу с самого утра, взбрызгивая землю дождичками, а в промежутках пригревало солнце, осушая лужи.

У парковых ворот они встретили знакомую с танцев, Татьяну – невзрачную девушку-женщину с мелкими чертами лица и несколькими подбородками. Она катила коляску, в которой сидел двухлетний Мить-ка, такой кучерявый, что невозможно было смотреть на него и не улыбаться. Татьяна громко смеялась их шуткам, заискивала, смущалась и в итоге увязалась с ними.

Игоря они отыскали в тени деревьев, на огороженной, метров двадцати, площадке. Возле его складного стула располагалась переносная стойка с парой луков. У противоположного края лужайки пестрели концентрическими кругами две круглые мишени.

– Я Таня, помните меня? – спросила Татьяна несмело, и он сказал, что конечно помнит, и с интересом заглянул в коляску.

– Это Митька, – защебетала Татьяна. – Помаши дяде, как махал паровозику?

– Могу повозить его. Задница вспотела, – пояснил Игорь и непосредственно поддернул штаны в промежности.

– Конечно! Он будет только рад. А можно, я пока займу ваш стульчик? Пусть моя задница маленько попотеет, – сказала Татьяна не без игривости. – У меня смертельно устали ноги. Роды…

Стрелять из лука оказалось нелегким делом – Павлу никак не удавалось попасть в десятку, тетива обжигала запястье. Татьяна, из которой было не вытянуть слова на танцах, болтала не переставая, в манере заискивающей, и при этом странно давящей; поначалу ее неуверенность и застенчивость вызывали симпатию, однако вскоре ее смех, вездесущесть и неостановимый поток слов начали утомлять.

Вскоре подошла Анна. Поздоровавшись со всеми своей красивой улыбкой, помахав и крикнув «привет», она приблизилась к мужу, поцеловала и обвила его руками. «Зачем?» – подумал Павел страдальчески. У него сразу испортилось настроение.

– Какой милый у вас малыш, – сказала Анна издали.

Она смотрела на ребенка с любопытством, но не приближаясь. А когда Татьяна со смехом вытащила Митьку из коляски, поставила на землю, и он пошел к Игорю, Анна склонилась над ним, упершись руками в колени, и видимо хотела и не решалась взять его; Игорь подхватил Митьку и осторожно подбросил.

– Почему вы не заводите детей? – спросила Люба, повернувшись. – У вас получится красивый ребенок.

– Пока не чувствую, что мы готовы, – ответила Анна.

– А мне кажется… – начала Люба.

– О, не торопитесь, еще успеете, – перебила Татьяна с важностью матери. – Вы сейчас можете делать то, что мы уже не можем. Наслаждайтесь свободой, ездите везде! Мы с мужем были и в Ницце, и в Париже, и в Праге… Хотя, руку на сердце, сейчас я бы не хотела в то время, несмотря на то, что оно веселое. Просто не представляю, что бы мы делали без него, и как мы жили. – Татьяна с любовью посмотрела на сына.

– Вы, когда смотрите на него, такая красивая, – сказала Анна.

– Ой, спасибо, я так рада, что мы все тут встретились! Игорь дает нам мастер-класс!

Отделаться от нее не было никакой возможности, пока за ней не приехал муж. При прощании на лице Татьяны было столько благодарности за проведенное вместе время, что им на мгновение стало неловко, но стоило ей уйти, все вздохнули с облегчением.

– Хорошая девушка, – сказала Анна, смеясь глазами, когда Татьяна скрылась из виду.

– Хорошая, только немножко навязчивая, – откликнулась Люба. – Я думаю, муж с радостью отправляет ее на танцы. А ребенок милый.

– Да, ребенок очень милый. А я хотела предложить вам поесть сладкой ваты. С детства люблю ее, хоть она и ужасно липкая! Пойдемте?

Они отнесли инвентарь в машину, однако добраться до аппарата со сладкой ватой не успели. Пролился сильный дождь, застучав крупными каплями по листьям, и они вскочили под коническую крышу карусели. На деревянном круге замерли лошадки, машинки и мотоциклы.