Текст книги "Мухосранские хроники (сборник)"

Прогулки с Вергилиным

– …первые упоминания о нашем городе содержатся еще в так называемом Своде Феофана, древнейшей летописи конца одиннадцатого века. В Своде говорится: «Се идоша дружина велия, и ста около езера, и пьяху из него, обаче вода бе кална да уметна, и сраху обилно, и бе говна леха велия, и налетеша мухи мнозие, и гудоша вельми, тем и человецы глаголаху, яко срань бе мушия…». В упоминаемом фрагменте летописи речь идет о походе Святослава на вятичей. И хотя современное географическое положение города лежит на значительном удалении от предполагаемого маршрута следования святославлевых ратников, именно это событие традиционно принято связывать с происхождением столь выразительного топонима, ассоциируемого вначале с местностью, а несколько позднее – с образовавшимся на ней поселением. Хотя на сей счет существуют разночтения. Так, профессор Бердуев в своей монографии «Миграции славянских племен» оспаривает сам факт похода Святослава, равно как и существование самого племени вятичей, утверждая собственную теорию этнического тождества балтийских племен русов и этрусков, о которых известно только, что они населяли часть Апеннинского полуострова и достигли высокого уровня развития культуры, прежде чем были покорены и полностью ассимилированы римской империей. Разумеется, в рамках упомянутой теории скромному поселению славян на просторах восточной Европы уделяется сообразно ничтожное место: «Присутствующие в древних источниках упоминания о племенах мухосран, якобы ведущих свое происхождение непосредственно от голяди, в высшей степени сомнительны, особенно в той части, где проводится аналогия между требующими высокой этнической мобильности восточными миграциями означенных племен и вполне реально существующим старинным русским городом, не носящим никаких следов влияния известной балтийской ментальности». В то же время, оппонирующий профессору академик Иван Сатанаилович Захолутин, кстати – почетный гражданин нашего города… то, что сейчас перед вашими глазами в многочисленных витринах и на стендах – лишь малая часть коллекции археологических находок, собранных постоянно действующей экспедицией Мухосранского филиала Института дубитативной истории Российской Академии наук… Между прочим, упомянутая экспедиция заслуживает отдельного рассказа, который, как представляется, всем присутствующим будет небезынтересно выслушать. Рассказ этот начинается знойным летом 19… года, когда академик Захолутин, следуя фирменным поездом Старосибирск-Москва «Кучум», вышел из вагона СВ на перрон с тем, чтобы купить бутылку минеральной воды, и с удивлением прочел название станции: «Мухосранск-пассажирская». «Того не может быть!» – воскликнул академик, который до сей поры и в мыслях не держал, что расхожий топоним, призванный в иронической форме обозначить некую в реальном мире не существующую местность, пребывающую в стороне не то чтобы от исторических процессов, но и вообще от цивилизации в целом. К слову, примерно такими же коннотациями покровительственно-саркастического свойства принято наделять безусловно присутствующий на карте родины город Урюпинск, ничем подобного отношения со стороны мегаполисов, более избалованных культурными, научными и техногенными событиями, не заслуживший. В последнее время, очевидно – в знак внезапно пробудившейся среди носителей языка социальной корректности – в обиход был введен совершенно уже химероидный топоним «Выдропужск», этот симулякр, не имеющий связей ни с каким топографическим объектом, что, впрочем, мало сказалось на традиционной, пожалуй, даже исторической популярности имени нашего славного, богатого традициями и ремеслами города. С одной стороны, подобное уничижительное отношение подавляющей массы народонаселения к реально существующему населенному пункту должно было бы внедрить в сознание рядового мухосранина этакий комплекс географической неполноценности. Но поскольку доминирующими личностными характеристиками народов, издревле обитавших в этих местах, исторически полагаются высокое самоуважение, величавость и невозмутимая снисходительность к насмешкам и насмешникам, то можно констатировать присутствие в сознании всякого отдельно взятого жителя этих мест здравой мифологизации и даже некоторой сакрализации обсуждаемого топонима, поражающего неподготовленный слух своей мнимой неблагозвучностью. Рациональная простота и открытость мухосран не позволила им отказаться от исконного исторического обозначения своей малой родины даже в смутные времена, когда переименования городов, весей и целых стран свершались с поразительной легкостью. Мы судим отчетливо и ясно о тех предметах, которые скрытно, стыдливо, неявно присутствуют во многих топонимах нашей необъятной родины. Не секрет, что так называемая обсценная лексика в форматах славянской смеховой культуры всегда присутствовала в этническом контексте, несмотря на нелепые, доходившие до абсурда и вступавшие в дичайшее противоречие со здравым смыслом потуги их искусственного, механического искоренения разного рода эдиктами и уложениями. Это все равно что изъять из актуальной фонетической модели половину гласных ввиду их декларируемой значимости для генерации пары-тройки неприятных утонченному слуху лексем. Язык сопротивляется таким безумным покушениям на свою целостность. Да что Мухосранск… Поведем окрест непредвзятым, незамутненным взором, вчитаемся и вслушаемся в музыку астионимов, как принято называть в топонимике названия населенных пунктов городского типа. Серов… вам не слышится ничего удивительного? Саратов, Саранск… достаточно подвергнуть редукции первую гласную, и эти имена предстанут в изначальном, не искаженном соображениями мнимого сладкозвучия виде. Вглядимся внимательнее в астионим, принадлежащий двум значительным образованиям на географической карте родины. Не покажется ли вам, что имя «Новгород» изначально звучало несколько иначе, пока не было подвергнуто перестановке слогов, этой речевой патологии, присущей детям, только осваивающим звукослоговые структуры? Астионим «Говнород» располагает к спекуляциям социоэтнического свойства много более, нежели его холодный, одномерный потомок. Еще более впечатляет сокровенная богоборческая аллюзия в имени «Астрахань». Это темное имя, якобы ведущее происхождение от тюркских эрративов, на самом деле непринужденно открывает свой тайный смысл, если увидеть в нем составное слово «Ас-трахан». Всем известно, что ас – это высшее божество в германо-скандинавской мифологии. Сопоставление некого условного божества этнически чуждого генезиса с кратким причастием прошедшего времени, указывающим на некогда произведенное над ним действие явно принижающего свойства, выгодно характеризует отношение обитателей этого региона к поползновениям чужеродных религиозных экспансий. А стоит нам обратить взгляд в сопредельные земли…

– Ненавижу музеи, – пробурчал Кармазин.

– А я так просто обожаю, – возразил Вергилин.

Сеча при Кудыкиной горе

Кряхтя и бранясь, Мурзило выволок из-под самой груды застарелого хлама тяжкий меч в ножнах, уже побитых ржой и тленом. Вытряхнул из шелома курицу вместе с недосиженными яйцами, злобно наподдав ошалевшей птице ногой под гузку. Отодрал от стены курятника прикипевшую грязью кольчугу.

– Ох, горюшко, – сказала жена. – И куда ж тебя, лешего, на ночь глядючи сызнова понесло?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Мурзило, упихивая зело раздавшиеся с годами чресла в кольчугу и хороня под шелом едва опушенную плешь.

Малые детушки заревели. Да и старшой тайком зашмыгал носом, хотя уж и сам гож был обзавестись пусть утлой, но своей бороденкой.

– И что ж тебе дома-то не сидится, на печи не лежится? – запричитала жена. – И на кого-то ты нас покидаешь, кормилец ты наш, поилец, анчутка ты болотная? И кто ж нам защитой да опорой-то будет?

– Никоторого идола с вами не учинится, – пробурчал Мурзило, прилаживая ножны к поеденному хомяками, одырявевшему поясу.

– А сеять кто ноне будет? – взвыла жена. – Нестор-летописец?!

– Сами засеете! – рявкнул Мурзило. – Али не я тебе мужиков полон двор настрогал? Ну, а к жатве, бог пособит, и ворочусь. Коли жив буду… – прибавил он сумрачно.

Семья разом заголосила, ровно по мертвому, да так ладно, да так складно, что душа заболела.

– Цыть! – прикрикнул на них Мурзило. – Живой еще!

Жена, всхлипывая, поднесла ему торбу с некоей снедью от родного стола. Мурзило принял, взметнул на плечо, повел вкруг себя проясневшим, возвышенным взором.

– Ну, господь с вами, – сказал он. – Ино пора.

– Куда ж ты ноне? – вопросила жена упавшим голосом. – Али мало тебя печенеги трепали? Али не всем князьям ты еще услужил силушкой да кровушкой?

– Куда, куда, – передразнил Мурзило, но без злобы. Не дома он уж был помыслами – на поле бранном, в самой гуще побоища. – Всю дорогу изурочила, курица… На Кудыкину гору! Князь Велемысл там дружину скликает. Сеча будет великая. Бог даст, порешим ноне с худорогами.

Поддернул повыше ножны, дабы по земле не влачились. Шелом на затылок сдвинул. Песню затянул. И пошел себе через чисто поле напрямик скорым шагом. Дорога до Кудыкиной горы неближняя, надобно было поспеть.

* * *

В стане худорогов, куда ни зверь безвозмездно не забегал, ни птица не залетала, царило веселье. Кочевники алкали утра, уповая истребить отборную дружину Велемысла, что лагерем стояла обочь темной громады Кудокан-тау, и поживиться добычей. А после саранчой всесжирающей прокатиться по беззащитным землям княжьим… Колотили в бубны, обтянутые звонкими выдубленными кожами, горланили дикие свои песни. Сцепив руки, карагодами чинили плясновения вкруг костров.

Княжий дружинник Осьмиглав шел не таясь. Никто его не останавливал. Разве могло прийти в хмельные от предчувствия резни головы зверовидных воинов, что заклятый враг сунется в самое пекло?! Осьмиглав был вооружен. Да только ведал он, что ни к чему здесь это оружие. Не доведется ему оборонять при случае жизнь свою разящим клинком.

Лишь у ханского шатра его задержали. Два великана-телохранителя скрестили перед ним копья, не давая проходу. А уж потом, узрев, кто же там дерзает нарушить ханские услады, распахнули рты свои в изумлении.

– Только тихо! – шепнул им Осьмиглав. Сграбастал ближнего за ремни, подтянул к себе и так же негромко вопросил: – Магистерскую где защищали? В Сорбонне али в Кембридже?

Телохранитель, смуглый от загара пополам с грязью, густо поросший нелюдской шерстью, что спуталась воедино со звериным волосом на шкурах, шарахнулся, отдернул копье. И дружинник Осьмиглав уже без препон откинул полог ханского шатра.

В золотых светильниках смрадно горел жир. Нудно жужжали струны, филином лесным ухал бубен. Под куполом метались ломаные тени от чарующих движений полунагой плясавицы. Истуканами торчали по углам главорезы-охранники, только глаза жили на их каменных ликах. На куче ковров пополам со шкурами лежал великий хан Нешали-Нешатай, гора мяса, оплетенная ремнями в серебряных бляхах, умотанная в засаленные шелка, изрубцованная стрелами да клинками в тысячах побоищ. Глаза хана слипались от сытости и лени. Ничто не тешило его в этом мире. Только шум битвы и мог пробудить его к жизни.

Осьмиглав задернул полог и бесстрашно ступил на самый свет, чтобы все разглядели его досконально. Дикая музыка оборвалась, плясавица взвизгнула и упала, хороня голову руками. С лязгом и скрежетом ожила охрана – вскинулись беспощадные худорожские луки, уперлись в стонущие тетивы тяжкие стрелы, каждая из коих свободно пробивала навылет быка. Еще мгновение – и падет наземь злокозненный осквернитель ханских грез, истекая ядовитой своей кровью…

Осьмиглав терпеливо ждал.

Главорезы запереглядывались. Беспокойно зазыркали в сторону солнцеликого хана. Тот приоткрыл заплывшие глазки, подобрал телеса, сел на шкурах. Озабоченно покосился на охрану. Кашлянул.

Осьмиглав и не думал страшиться. Стоял себе и с любопытством дожидался, чем же кончится этот вертеп.

– Не стреляйте, – наконец сообразил величественно возгласить хан Нешали-Нешатай, и главорезы с облегчением опустили грозные луки. – Сохраним на время жизнь этому сыну шакала и гиены, дабы он потешил нас, прежде чем мой славный палач найдет для этой зловонной шеи меч поплоше, какой не жаль будет потом и выбросить.

– Неплохо сказано, – одобрил Осьмиглав. – А главное – к месту.

Он прошел через весь шатер, приблизился к хану и бесцеремонно выдернул из-под него одну из шкур. Скатав ее в пуфик, бросил на сырую землю и сел.

– Так значит, рано поутру вы намерены дать генеральное сражение князю Велемыслу? – спросил он.

– Едва только взойдет солнце, как стрелы моих воинов, истосковавшиеся в темницах колчанов, разыщут себе возлюбленных среди подлого сброда, что именует себя княжеской дружиной! – воскликнул хан громовым голосом и кровожадно захохотал.

Охрана разразилась воплями одобрения и ярости, бряцая оружием.

– Потише, пожалуйста, – поморщился Осьмиглав. – Оставьте эти дешевые эффекты для неофитов… И вы всерьез полагаете победить и тем самым на двести лет установить худорожское влияние над землями Велемысла?

– Так предначертано небесами, – изрек хан и возвел глазки к закопченному куполу шатра.

Главорезы, как смогли, повторили его движение.

– Никакими не небесами, – сказал Осьмиглав. – А профессором Бердуевым в его монографии об ассимиляции древних кочевых культур. И, надо заявить со всей откровенностью, это всего лишь гипотеза, причем весьма спорная.

– Сын тарантула и фаланги, – высокомерно произнес хан Нешали-Нешатай. – Не погань свои уста и наш слух мерзкими словами. Лучше обрати мысли к вечности, помолись своему неверному богу. Скоро ты будешь пировать в его шатре.

– Да будет же вам, – отмахнулся Осьмиглав. – Впрочем, если вы настаиваете, я передам профессору Бердуеву то омерзение, каковое пробудила в вас его фамилия.

По широкому лицу хана мелькнула тень неподобающего ему страха.

– Пусть нас оставят наедине с этим сыном варана и змеи, – повелел он.

– Пусть, – согласился редкостный гибрид. – Изыдите все, кои без высшего образования.

Охранники, двинувшиеся было прочь, замерли на полшаге. Плясавица, натягивая на голые плечики тончайшее покрывало, смиренно сказала:

– Я уже дипломница. Можно мне остаться?

– Можно, – позволил Осьмиглав. – Если без задолженностей.

– Измена!.. – захрипел было хан, шаря вокруг в поисках меча.

– Неужели вы настаиваете на своем шутовском положении? – пожал плечами Осьмиглав. – Вы, кандидат наук, без пяти минут доктор…

Хан молча разевал рот и таращил глаза. Казалось, он сейчас взорвется изнутри от распирающего его гнева. Но ничего с ним такого не приключилось. Побурлив, побродив, эмоции снова ушли в недра его просторного тела.

– Станешь тут с вами доктором, как же, – сказал хан в сердцах. – Ведь худорожское влияние – тема моей диссертации… Итак, кто вы?

– Зовите меня Осьмиглав. Я уже привык. Там, у себя, я такой же историк, как и все присутствующие. А здесь я единственно затем, чтобы предотвратить этот балаган.

– Придвигайтесь потеснее, коллеги, – пригласил солнцеликий хан своих главорезов. – Только пусть кто-нибудь поглядывает за входом.

– А что за ним поглядывать? – усмехнулся Осьмиглав. – Там тоже наши люди.

– Это из нашего института, – пояснил кто-то. – Витька Захарченко да Микола Кутько. Пускай постоят, я им потом перескажу.

– Что же вы, уважаемый, имели в виду, называя такое значительное историческое событие, как сеча при Кудыкиной горе, она же битва при Кудокан-тау, балаганом? – осведомился Нешали-Нешатай. – Ведь его влияние на весь последующий ход истории, на культуры всех народов, неоспоримо.

– Ну, то обстоятельство, что профессор Бердуев пользовался непроверенными источниками, общеизвестно… – начал было лже-дружинник.

– Протестуем! – зашумели одни. – Эти источники не хуже всех иных!

– Да правильно, чего греха таить! – возмущались другие. – За Бердуевым такое водится!

– Ваш Захолутин тоже хорош! Оспаривать факт победы худорогов над дружиной Велемысла…

– Уж не вашими ли стараниями хан одержал верх?!

– Во всяком случае, – продолжал Осьмиглав, – подлинность источников вызвала в широких кругах научной общественности изрядное сомнение. Тогда-то на сессии Исторического Совета и решено было окончательно установить истину путем засылки в прошлое группы исследователей. Но, как это частенько бывает на Совете, ни сроков, ни конкретных исполнителей определить не удалось. А ждать до следующей сессии…

– Скорее рак свистнет!

– Там уже не до того будет!

– Да и когда она еще состоится!..

– Вот-вот, – сказал Осьмиглав. – Наш институт и откомандировал меня со товарищи на предмет внедрения в дружину князя Велемысла и наблюдения за битвой собственными, так сказать, глазами.

– Для создания численного перевеса над худорогами! – захохотал один из главорезов.

– Нет, принимать участие в сражении нам было категорически запрещено, – серьезно ответил Осьмиглав. – Мы, числом трое, наскоро подготовились. Сели в хроноскаф…

– Живут же люди, – позавидовали ему. – У нас в кружке обычный хроноцикл с педальным приводом, пока все эпохи пронижешь – ноги отвалятся!

– И что дальше? – спросил хан.

– Нас в два счета раскусили. Там уже была группа из Академгородка, и они уличили нас в анахронизмах. Были в нашей экипировке некоторые детали, явно не присущие этому веку. А те ребята начали подготовку еще до знаменательной сессии, им в этом смысле комар носа не подточит.

– Общая беда… Мы так вообще у какой-то киногруппы реквизит и костюмы уперли. Уже тут выяснилось, что от римских гладиаторов.

– И сколько же вас там, у Велемысла, набралось?

– Человек сто, – сказал Осьмиглав. – По самым скромным оценкам.

– Да, ситуация…

В шатре наступило тяжкое молчание. Только потрескивал жир в светильниках.

– Послушайте, коллега, – обратился Осьмиглав к хану. – Как вас угораздило столь вознестись?

– Счастливый случай, – охотно пояснил тот. – На месте обнаружилось, что войско есть, а хана нет. То есть совершенно! Ну, нельзя же было оставлять историю без столь значимого персонажа. Мои главоре… аспиранты организовали выборы с предварительным плебисцитом, и вот я здесь. Думаю, решающую роль в избирательной кампании сыграла моя комплекция. Да и удачная экипировка.

– Ну тогда для вас не покажется сюрпризом, – грустно промолвил Осьмиглав, – что и князь Велемысл тоже… того… кандидат наук. Из Мурома.

– Что же получается? – пискнула плясавица. – Никакого хана, никакого князя никогда не было?!

– Вполне вероятно, – задумчиво проговорил Нешали-Нешатай, дергая себя за клочковатый ус.

– Думаю, этот прискорбный инцидент еще станет предметом обсуждения на одной из сессий Совета, – сказал Осьмиглав. – Там же мы поставим вопрос и о научной добросовестности профессора Бердуева. Необходимо решить, что мы станем делать завтра.

– Уж во всяком случае не воевать! – воскликнул предводитель главорезов. – Все мы, личная охрана вкупе с коллегой ханом по диспозиции должны лишь наблюдать за ходом сражения со склона Кудокан-тау.

– Так же собирается поступить и Велемысл с воеводами… которые сплошь из наших. Но что будет, если среди рядовых воинов окажутся нераспознанные исследователи? Ведь техника для путешествий во времени есть в любом вузе, вон даже из исторического кружка товарищи где-то раздобыли! Как нам уберечь коллег от нечаянной гибели?

– Очень хочется верить, – вздохнул хан, – что они последуют нашему примеру – отойдут в сторону. А не сунутся рисковать жизнями во имя торжества сомнительных научных гипотез…

– Ага, и вы это признали! – обрадовался Осьмиглав.

* * *

Ранним утром, едва занялась чистая заря, как дрогнула земля от поступи великих числом ратей. Курился туман над Кудыкиной горой, скрывая хитроумные засады, что должны были в нечаянный для лютого ворога миг решить исход сечи. Две человечьих реки, дружина Велемысла и орда худорогов Нешали-Нешатая, потекли навстречу друг дружке, чтобы вскорости слиться в одно бурное море, взреветь водокрутами стычек, изойти ручейками раненых, осесть мелководьями убиенных.

Воинства стали насупротив. Птицы смолкли, разбежалось зверье, сгинула мошкара. Даже ветер стих, упрятался в редкие кустарники Кудокан-тау.

И грянул по-над главами ратников могучий клич:

– Которые за профессора Бердуева – становись одесную, которые за академика Захолутина – ошую!

С шумом и громом смешались рати, переструились частично одна в другую, и не разобрать стало, где княжий дружинник, а где вольный худорог.

– Слева направо по одному – рассчитайсь! Большинством голосов решать будем!

– Командировки отметить после не забудьте! У князя Велемысла, говорят, штамп есть…

Осьмиглав нашел в очереди за отметкой бывшего солнцеликого хана. Тот был расстроен, хотя виду не подавал.

– Представляете, коллега? – сказал дружинник. – Не нашлось ни одного со стороны. Я имею в виду – из здешних. Ни одного! Это ли не аргумент в нашу пользу?

– Плакала моя докторская, – мрачно покивал бритой головой Нешали-Нешатай. – Все, все от начала до конца – фальсификация. И княжество Велемысла, и кочевники худороги, и Кудыкина гора…

– Ну, она-то как раз реальна, – улыбнулся Осьмиглав. – Помните детскую присказку? «На кудыкину гору – воровать помидоры»…

– Помидоры в этом веке еще не культивируются, – возразил хан. – А у нас на факультете в незапамятные времена говорили так: «На кудыкину гору – штамповать луидоры». Знаете что? – вдруг оживился он. – Напишу-ка я диссертацию на тему «Исторические мистификации и их влияние на фольклор»!

– Не прогадаете, – сказал Осьмиглав. – Материал богатый.

* * *

Мурзило тычком распахнул курятник, всполошил всю птицу, шуганул черным словом кочета, вызверившегося было на непрошеного гостя. Швырнул меч купно с ножнами в груду хлама. Вослед запустил кольчугу и шелом. В одной полотняной рубахе да портках вышел во двор – темнее тучи. Зыркнул исподлобья на жену, что стояла возле избы, сложив смуглые руки на груди. Покосился на чад, что хоронились в бурьяне, светя оттуда маковками – пятью льняными да одной смоляною.

– Ну, каково поратничалось? – спросила жена, лукаво поигрывая бровью.

– Лысого лешего они меня еще заманят, – буркнул Мурзило. – Не поспел я! Все воинства, что князево, что ханово, сгинули неведомо куда, как и не было их… Ино будет с меня, набаловался. Пора и о доме помыслить.

– Тако же, – сказала жена. – Почто меня не слушал? А ноне как бы со стыда не угореть!

– Пустое, – печально промолвил Мурзило. – Забудется.

Ворча себе под нос, он убрел в голбец, где заждался уж его ноутбук с неоконченной монографией «Я. Р. Баренбойм. Этруски, сиречь русские – рождение нации». Жена (в миру же Кёко Кёдзукаи, Дальневосточный институт русской культуры), понимающе усмехнулась и кинула взор на кованый браслет со вделанными электронными часами – не пора ли доить скотину. Малые детушки, загодя приглядывая, куда бы чесануть на случай родительского гнева, тихонько запели: «На Кудыкину гору – разводить микрофлору!» Все в отца – игрули да гулены, и в мамку – выдумщики да певуны. Один, правда, был приемыш, кучерявенький, личиком черный, что сажа печная, и по-нашенски первое время худо разумел; одно только слово знал – «щит», о чем не спросишь, все у него было «щит» да «щит»: «Неждан, ты кто есть родом?» – «Щит!» – «Неждан, айда тюрю хлебать!» – «Щит!», – а отчего да почему «щит», а не «меч», к примеру, али «шелом», про то никому было неведомо…