Текст книги "Гнездо Феникса"

Против его ожиданий, Кратов не удивился. Тогда Аксютин счел необходимым добавить:

– Гуманоиды – это существа, морфологически подобные людям. Это обусловлено…

– Я знаю, – сказал Кратов.

– Но гуманоидный тип крайне редок в Галактике! Нам известно не более десятка разумных рас, какие можно к нему причислить, не погрешив против истины. Может быть, поэтому доктор Дилайт с таким бульдожьим упорством вцепился в этот контакт. Обычно в подобных ситуациях принято отступать. Выжидать, пока там, где тебя не выслушали с подобающим вниманием, не сменится одно-два поколения. И я могу пояснить, в чем причина такого упорства. Дилайт ищет доказательств своей теории галактического изогенеза!

Кратов недоуменно шевельнул бровью, и Аксютин радостно уловил это проявление хотя бы какого-то интереса к его словам. Он немедля ударился развивать успех.

– Изогенез предполагает синхронное развитие в Галактике нескольких магистральных морфологических линий. По мнению доктора Дилайта, линий этих должно быть немного. Две-три, от силы пять. И такое положение дел неизбежно приводит к тому, что на этапе возникновения разума носителями его окажутся одни и те же, либо чрезвычайно близкие биологические виды. Наверняка одна из таких линий – рептилоиды. Можно было бы отнести к магистралям инсектоидов, кабы не фантастическое разнообразие их форм… – по лицу Кратова пробежала легкая судорога, но Аксютин не обратил внимания. – Понятное дело, Дилайту из вполне эгоцентрических соображений хочется доказать магистральный характер теплокровных монохордовых вообще и гуманоидов в частности. Тогда концепция изогенеза получит серьезную поддержку, отношение к ней как к любопытному ксенологическому курьезу резко изменится.

– Отчего же?

– От изогенеза легко и естественно совершается переход к Археонам. Археоны – это… Или вы и это знаете? – Кратов кивнул. – Гм… Так вот: если выяснится, что существуют магистральные линии, а затем удастся проследить их распределение в историческом аспекте, то вполне возможно, что мы разыщем, наконец, колыбель пангалактической культуры. Начало всех начал. И, чем черт не шутит, набредем на цитадель Археонов. Тогда многие ксенологические догмы будут принуждены укрыться гробовой доской. Приятно даже подумать, какой воцарится хаос! – Аксютин с наслаждением зажмурился, потер ладони и пару раз подпрыгнул на койке.

– А вы сами в это верите? – выжидательно спросил Кратов. – В Археонов?

– Смотря на какой козе подъехать. Понимаете, Костя, то, что могут существовать цивилизации первого поколения и, возможно, пережившие Большой Взрыв, я вполне готов допустить. Разумеется, это должны быть сверхцивилизации, наделенные колоссальным могуществом и властью над силами природы. Надо быть крайне ленивой и глуповатой расой, чтобы за ТАКОЙ срок не обрести означенной власти! Но пока в нашей Галактике никаких проявлений или хотя бы следов деятельности сверхцивилизаций, кроме Галактического Братства, не отмечено. Что это может означать?

– Ровным счетом ничего, – сказал Кратов.

– Вы угадали. Археоны с их мощью свободно могли избрать для себя иную обитель, нежели наша ничем не примечательная звездная россыпь. Они также могли утратить интерес к шумным эффектам вроде астроинженерии либо вообще никогда не питать его. Что для нас с вами покажется невероятным. Хотя сплошь и рядом среди людей и соседствующих рас мы встречаем аналогичное отсутствие такого интереса… И наконец, мы в действительности каждодневно и ежеминутно такие проявления и следы наблюдаем, но не имеем воображения интерпретировать их как результат разумной и целенаправленной деятельности. Кто знает – быть может, Археоны посвятили свой досуг конструированию газопылевых туманностей, с которыми мы так не ладим. Или находят удовольствие в повсеместном насаждении черных дыр и раздувании нуль-потоков.

– Кому могут понадобиться нуль-потоки! – пожал плечами Кратов.

– Разумеется, никому! Из нас двоих… Если не принимать во внимание гипотезу о том, что нуль-потоки зарождаются в экзометрии, вливаясь в субсветовое пространство в неких совершенно невообразимых областях мироздания, где все не так, как у нас. Где субсвет и экзометрия мирно соседствуют и взаимопроникают без глумления над законами физики, безо всяких технических ухищрений наподобие экзометральных переходов…

– Никогда не слыхал ничего подобного.

– И не расстраивайтесь, – махнул рукой Аксютин. – Никто не слыхал. Но даже эта дикая гипотеза вполне соотносится с мифом об Археонах. Впрочем, здесь мы и в самом деле покидаем границы здравого смысла и погружаемся в метафизику. Потому что на место сверхцивилизации Археонов, трудновообразимой при нашей терпимости к необычному, но все же вмещающейся в наши представления о реальном мире, заступают Космиурги. Не к ночи будь помянуты… А это уже подъем на новый уровень абстракций. И здесь-то ваш вопрос о вере становится коренным. Потому что в Космиургов, как в Бога, можно либо верить либо нет. Как выдвигать доказательства их бытия, так и ниспровергать их, не имея на руках ничего, кроме голой веры да еще, пожалуй, нынешних представлений о природе вселенной. Которые, заметим, вовсе не обязаны быть до конца справедливыми!

– Что-то не улавливаю разницы.

– Сейчас уловите. Космиургами в нашем кругу принято именовать некую силу, которая неведомо когда и зачем создала вселенную. Далеко не обязательно разумную, хотя в этом случае она перестает быть предметом нашего профессионального интереса. Итак, эта сила сгенерировала пространство, погрузила его в экзометрию, проложила между ними прослойку в виде светового барьера и установила законы и правила всех взаимодействий. Или по меньшей мере отложила то первичное яйцо, из которого вылупились все последующие курицы.

– И был вечер, и было утро, день первый, – хмыкнул Кратов.

– Вот-вот, – покивал Аксютин. – Именно так и считается хорошим тоном встречать всякое упоминание имени Космиургова всуе. Евангелие от Большого Взрыва, Ультраветхий завет ксенологов… Но если отринуть всякое ерничанье, то вполне очевидно, что Космиурги и Бог – существенно разные категории. Да, они творцы, созидатели нашего мира. Но Бог создал его, чтобы повелевать им, он требует веры, поклонения и жертв. Вспомним испытания, учиненные им Аврааму или тому же Иову. Космиурги же ничего такого не требуют. Если они и есть, то, возможно, и не подозревают о нашем существовании. И о наших дискуссиях вокруг них. Могут ли дискутировать о человеке кишечные палочки? Впрочем, у палочек даже больше на то оснований, чем у нас. И вообще, повторюсь, для нас наличие Космиургов принципиального значения не имеет. Ни познать их, ни воздействовать на их намерения мы не в состоянии. Для нас они – лишь некая абстракция, попытка объяснить то, что пока объяснить невозможно: ЗАЧЕМ возникла вселенная? Я уж и не говорю о более сакраментальных вопросах вроде: как она возникла и когда…

– Итак, зачем Космиургам понадобилось создавать вселенную?

– А не знаю! – радостно воскликнул Аксютин. – Космиургов спросите! Суть гипотезы не в поисках ответа, а в поисках создателя. Если он это проделал, то наверняка преследовал определенную цель. И, возможно, достиг ее. Или, напротив, остался разочарован плодами дел своих. По крайней мере, мы могли бы кому-то переадресовать наше мучительное, изнуряющее неведение… И, кстати, то, что мы поминаем Космиургов чаще всего во множественном числе, всего лишь дань нашему атеизму. Мы неуклюже пытаемся отмежеваться от всяких аллюзий с Богом. В реальности вряд ли число создателей нашей вселенной выйдет за пределы интервала от ноля до единицы.

– Ноль целых три десятых Космиурга, – усмехнулся Кратов.

– Говоря строго, либо один, либо ноль. К чему их больше?

– А гипотеза о параллельных вселенных?

– Она, конечно, позволила бы нам умножить число Космиургов. В их неуникальности появляется некий смысл. Например, они могли бы форсить друг перед другом своим вселенными…

– А почему Космиург непременно обязан быть разумным? – спросил Кратов. – Чтобы мы могли относиться к нему как к грандиозному, запредельно фантастическому, но все же не лишенному привычных нам качеств существу? Дескать, сидел Космиург посреди хаоса, им же, кстати, и учиненного, и скучал. И вдруг взбрело ему в голову… или, скажем, в желудок… отложить первичное яйцо.

– Роденовский мыслитель! – веселился Аксютин. – В масштабе один к гуголу!

– Вот именно. Но Космиург мог быть не существом, а, допустим, процессом.

– Физики так и полагают. Конечно, те из них, кто с порога не отрицает некоего организующего начала до установления законов космогенеза.

– Или все же существом, но не разумным. А самой настоящей курочкой-рябой, интеллект которой никак не превосходит среднего куриного. Стоптал ее петушок, пришла пора, и снесла курочка яичко.

– Да не простое, а мировое! – подхватил Аксютин. – Так могли бы считать биологи, если бы захотели выдвинуть собственную теорию происхождения вселенной. Но мы, ксенологи, по определению своему обязаны исходить из постулата разумности Космиурга. Такая уж наша планида – всюду искать разумное начало. Понятно, что от разумного Космиурга до Бога рукой подать. Но мы, материалисты, этого делать не станем. Нам достаточно предположить, что возникновение вселенной кому-то было на руку. И пусть этот первоинтеллект нам непонятен и с наших позиций может оказаться не интеллектом вовсе. Главное – чтобы он был.

– Между прочим, почему – был? – возразил Кратов. – Куда он, собственно, мог провалиться? Умер от перенатуги?

– Хорошо, давайте предположим, что Космиург, завершив работу, продолжает пребывать в добром здравии, любуясь на свое произведение. Или взирая на него с отвращением.

– Чтобы, поборов тошнотные спазмы, подфутболить его куда подальше с глаз долой… А никто не додумался до того, что наша вселенная и есть Космиург? То есть его организм или, еще бредовей, его внутренний духовный мир?

– Что вы, что вы! – Аксютин замахал руками. – Додумались! До чего эти чудаки только не додумались! И что Космиург есть вселенная, и что Космиургам несть числа, а существуют они на фридмоновом уровне, и что звезды суть атомы, а галактики – кристаллы, из которых слагается колоссальная интеллектронная система, обслуживаемая неким вовсе уж недоступным нашему восприятию программистом…

– Вы называете их чудаками, – отметил Кратов. – А сами?

– Ну нет, – сказал Аксютин протестующе. – Я в эти сказки не верю. Если наличие Археонов после долгих уговоров я еще согласен допустить, то Космиургов при всяком удобном случае стану отрицать. Мракобесие это, коллега.

– А магистральные линии? – спросил Кратов растерянно.

– Да нет никаких линий! Доктору Дилайту они мерещатся, и пусть его. Но я-то вижу, что все аргументы притягиваются им и его компанией за уши. Вот за такие, – Аксютин широко развел руки, показывая.

– Вот тебе раз! – сказал Кратов.

– Да один лишь разброс очагов зарождения гуманоидных рас чего стоит. Речь идет не о световых годах даже, а о килопарсеках! Нет, лично я твердо стою на позициях палеогенеза. Никаких вам тенденций, никакой синхронности, а единственно природные условия плюс естественный отбор. Сколько звезд – столько и рас. И никаких феноменальных повторов! Согласитесь, Костя, нигде не отмечено того факта, что в условиях, наиболее благоприятных для опережающего вразумления рептилоидов, ни с того ни с сего вдруг да воцарился человек! Ну что говорить: меня убедил бы в справедливости изогенеза один только пример генетической совместимости двух гуманоидных рас, достоверно зародившихся и достигших цивилизованного состояния далее чем в пяти светогодах друг от дружки. На что уж, казалось бы, похожи на нас виавы с Дельты Телескопа! Даже смешанные браки отмечались. У нас в институте один виав руководит сектором, на доктора Биссонета сильно похож. Но детей от таких союзов нет и быть не может. Вот вам изогенез!

– Природные условия? – переспросил Кратов. – Естественный отбор? Занятно. Возьмем уже знакомую нам систему Эа… риву…

– Эаириэавуунс, – нетерпеливо сказал Аксютин.

– Угу. Нефтяной кисель. Площадь суши в сезон отливов не более пятнадцати процентов всей поверхности планеты. Густой облачный покров, практически непроницаемый для светила. Вроде нашей Венеры, только что не гаже. Как по-вашему должны выглядеть эти странные Иовуаарп, которые прекрасно себя чувствуют в столь мерзких условиях?

– Иовуаарп? – озадаченно переспросил Аксютин. – Они так себя называют? Ах да, вы же любопытный… Ну что ж! Какие-нибудь червеобразные, вероятно – гигантских размеров. Венчик щупальцев вокруг ротового отверстия. Зрение в инфракрасном диапазоне спектра. Вторая сигнальная система, соответственно, основана на инфразвуковых колебаниях. Что, впрочем, не обязательно, с тем же успехом это может быть и ультразвук…

Он остановился, впервые за все это время увидев на обугленном лице Кратова улыбку.

– Я не понял, – сказал Аксютин. – Так похоже получилось или нет? Я угадал? И что это у вас – улыбка чистой радости при виде торжества теории над хаосом? Или улыбка презрения к невежеству?

– Получилось очень похоже, – проговорил Кратов. – Один к одному, венерианский туннельный ползарь. Который глуп как улитка и постоянно занят тем, что жрет все, смахивающее на органику, выискивая ее при помощи эхолокации. И не гнушается той самой нефтью, в которой обитает. Вы, должно быть, видали его в зоосаде. А эти самые Иовуаарп – гуманоиды.

– О черт, – пробормотал Аксютин. – Как их угораздило?!

– Еойлаимэаби, – сказал Кратов.

– Что-что?

– Сила глумится над разумом, – пояснил Кратов. – Это на их метаязыке. Перевод мой. И, кажется, неудачный. Точнее будет так: силы природы не упустят случая поставить в тупик теорию кабинетного мыслителя. «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось…»[5]5
  В. Шекспир. Гамлет, принц датский. Пер. с англ. Б. Пастернака.


[Закрыть]

Интерлюдия. Земля

Грант любовно постучал ладонью по деревянным перилам крыльца.

– Это я тоже сделал сам, – сказал он значительным голосом.

– Что мне возразить? – смиренно сказал Кратов. – Здесь я полный профан. Господь наградил меня руками не для того, чтобы я строил дома и мастерил глиняную посуду.

– Для чего же тебе верхние конечности? – с живым интересом осведомился Грант. – Уж не для того ли, чтобы ты тискал ими приклад фогратора или бил своим чугунным кулачищем злокозненных нелюдей по мордасам?

– Так оно по преимуществу и выходит, – признался Кратов. – За всю жизнь я не сделал своими руками ничего годного к употреблению в быту.

– М-да, – сказал Грант сочувственно. – Лет двести назад тебя и за мужика бы не посчитали. В те суровые времена выше прочего ценилось умение всякую щепку приспособить к делу. А если откатить по оси времени еще пару веков, ты вообще был бы обречен на вымирание. Или на горькую участь городского юродивого, питающегося подаянием… Впрочем, что я вру? У тебя был бы неплохой шанс завербоваться в наемники, где ты недурно бы преуспел. Кабы не твоя плохо скрываемая нелюбовь к применению силы… А еще ты мог бы заделаться странствующим рыцарем, на манер Дон Кихота. Все ветряки к твоим услугам!

– Пой, пташечка, – сказал Кратов. – Я все снесу.

– Ты несчастный человек, брат-плоддер, – продолжал изгаляться Грант. – Ты дитя – нет, жертва! – цивилизации. Лишь вторая природа, во глумление над законами естественного отбора, дала шанс на выживание таким, как ты.

Некоторое время они молча, с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга. Грант изменился. Он до черноты загорел, оброс бородой – тугой, иссиня-черной с едва различимыми седыми прядями. И приобрел спокойную уверенность в движениях.

«Занятно, каким он находит меня», – невольно подумал Кратов.

Грант потопал босой ступней по дощатому полу веранды, куда они попали с крыльца.

– Это я тоже сам делал. Топором и пилой. Надеюсь, ты знаешь, что такое топор?

– Еще бы! – хохотнул Кратов. – Меня раз пять пытались им прикончить.

– Тоже, нашли дерево… Воображаю, как ты обошелся с теми, кому взбрела в голову подобная фантазия!

– В трех случаях из пяти уже на следующий день мы были не разлей вода. В одном – я принужден был ретироваться без сколько-нибудь основательных результатов. Топорник оказался круглым идиотом, органически неспособным к контакту. Кажется, у него была дурная наследственность, омраченная хроническим алкоголизмом…

– Это что, намек? – грозно спросил Грант.

– В отличие от тебя, он употреблял адскую смесь спирта с красящими эмульсиями. А последний казус, хотя хронологически он был как раз первым и к прикладной ксенологии отношения не имел, ты должен помнить.

– А я и помню. «Дикие плоддеры» на Нимфодоре… Здорово мы им тогда начесали, правда?

– Ты был великолепен, – серьезно сказал Кратов. – С кастрюлей в одной руке и сборником апокрифических евангелий в другой. Неизвестно еще, чем ты орудовал эффективнее.

– Я бы просил повторить эти слова при моей жене, – блаженно промурлыкал Грант. – Будучи стихийной объективисткой, она верит лишь тому, что видела собственными глазами. Когда я начинаю что-то рассказывать о своем бурном плоддерском прошлом, она лишь смеется. Тень чертова гренделя довлеет надо мной, как злой рок.

– А ты не пробовал ее поколотить?

– Пробовал. С тем же успехом можно поколотить воду. Или огонь. Или собственную тень. Видел бы ты, как я за ней гонялся!.. Она лишь смеется, – повторил Грант с притворным унынием.

Он взялся обеими руками за вделанное в пол бронзовое кольцо, поднатужился и откинул тяжелую крышку. Под крышкой скрывалась лесенка, ведущая в погреб. В сыром полумраке сам собой вспыхнул слабый фитилек. Проворно перебирая руками, Грант спустился вниз.

– То, что здесь хранится, я тоже делал сам, – донесся из глубины его гулкий голос.

Кратов поглядел в окно. Во дворе уже был устроен длинный стол, накрыт белой скатертью и наполовину заставлен глиняными блюдами и кувшинами. Над двором ползли легкие кисейные струи пахучего дыма. Сразу за хворостяной изгородью во весь горизонт вставал тонкий, будто очерченный пером, силуэт горного кряжа, белые вершины которого сливались с серыми облаками. А выше начиналось пронзительно-чистое, холодное, синее небо.

Грант вылез из погреба, одной рукой смахивая паутину с волос, а другой обнимая пыльный кувшин, запечатанный черной пробкой.

– Посмотри на дату, – сказал он гордо.

– 133-й год, – поразился Кратов. – Год нашего с тобой возвращения во Внешний Мир!

– Это вино дожидалось тебя двенадцать лет. Никто в Галактике не имеет на него права, только мы двое.

Грант сорвал пробку и разлил темно-красную, густую на вид жидкость в глиняные стаканы.

– Будь счастлив, брат-плоддер, – сказал он, высоко поднимая свой стакан.

Они выпили. Несмотря на долгое пребывание в холодном погребе, вино казалось теплым. Вкус его трудно было с чем-то сравнивать. Во всяком случае, не с виноградом. Вязковатая горечь с примесью душистых трав, едва уловимый ореховый аромат.

Грант не глядя нашарил гирлянду зелени, тянувшуюся через веранду от стены к стене, сорвал слегка увядший пучок и, разделив его пополам, вручил половину Кратову.

– Почему ты ни разу не навестил меня раньше? – спросил он, жуя стебелек с резными листочками.

– Я не знаю, – честно сказал Кратов.

– Бывали дни, когда мне тебя недоставало. Нет, в этих горах не водятся пантавры, сабдаги или ракшасы. Правда, первое время по ночам во двор наведывалась семейка снежных людей и мелочно пакостила. Но я сумел приручить их вкусными подачками, и теперь мы живем в мире. Ураганы, ливни – это все пустяки. Мне не хватало… – Грант поморщился и искательно пошевелил пальцами. – Не умею объяснить. Во всяком случае, после первого стакана. Жаль, что ты не почувствовал того же одиночества, что и я.

– Все эти двенадцать лет у меня не было паузы, – виновато промолвил Кратов. – Я не оглядывался на прожитое, не подводил итоги. Мне постоянно не хватало времени на рефлексии. Пауза возникла только сейчас. И вот я здесь.

– Если бы мы встречались чаще, теперь нам было бы легче говорить. А так – мы можем вспоминать годы в Плоддерском Круге, перебивая друг друга подробностями. Когда же речь зайдет о годах во Внешнем Мире, диалога уже не получится. Будут два монолога – твой и мой. Это не то, чего бы мне хотелось.

– Тебе трудно со мной? – спросил Кратов.

– Нет. Дело не в этом. Просто наша дружба испещрена белыми пятнами. Это чертов двенадцатилетний вакуум!

– Стыдно признаться, но я не ощущаю никакого вакуума.

– У тебя не было паузы. А у меня была. По сути, вся моя жизнь – пауза. Нет, я не жалуюсь и ни о чем не жалею. В конце концов, я занимаюсь любимым делом – предсказываю погоду при помощи собственной маленькой метеостанции. А люди в долине решают, оставить ли мой прогноз как есть или исправить его своими силами. Я первый узнаю о лавинах и селевых потоках. А они делают так, чтобы об этом никто больше не узнал: останавливают лавины и глушат сель в зародыше… Я построил дом и семью. Дьявол, у меня трое детей! О какой паузе я говорю?! – с изумлением спросил себя Грант.

– Я знаю, о какой, – сказал Кратов. – Тебе не хватает именно пантавров, ракшасов и этих… как их?.. сабдагов!

Грант печально покивал.

– Ты прав, брат-плоддер, – подтвердил он. – Снова ты прав. И тебя мне тоже не хватало. Знаешь что? – оживился он. – Когда мы допьем наш с тобой кувшин, то пойдем и зададим хорр-рошую трепку этим снежным засранцам. Поверь, будет приключение не хуже Нимфодоры!

– Снежные люди под охраной человечества, – вздохнул Кратов.

– И здесь ты прав. Им можно гадить у меня во дворе, а мне в их пещере – нет. И черт с ними. Одна надежда, что придет Магнус Мессершмидт и вы с ним подеретесь.

– Почему я должен подраться с каким-то Магнусом Мессершмидтом? – удивился Кратов.

– Он фашист. Ему нравится так себя называть, хотя на самом деле он метарасист анастасьевского толка. Полагаю, едва он обругает тектонов чешуйчатыми ублюдками, как ты бухнешь ему… как ты обычно выражался… по рогам.

– Кажется, я обману твои ожидания. Нужно быть очень большой сволочью, чтобы всерьез надеяться вкусить от моего кулака.

– Жаль, – огорчился Грант. – Магнус, конечно, фашист, но сволочью его назвать трудно.

– Но ты не отчаивайся, – сказал Кратов. – Когда мы допьем все вино и окарачь выползем на крыльцо, нам зададут хор-р-рошую трепку наши женщины. И «дикие плоддеры» Нимфодоры покажутся тебе невинным аттракционом из Диснейленда.

Грант, усмехаясь, вторично наполнил стаканы.

– Всякий раз, опорожняя эту посуду, – сказал он, – я стану говорить тебе о том, как мне тебя не хватало. Такой уж, видно, дух заключен в этом вине. Я делал его с большой печалью в сердце. Наверное, в ту пору мне просто необходима была твоя опека. Твое железное плечо. Будь счастлив!

– Будь счастлив… Ты преувеличиваешь, брат-плоддер. Я никогда не опекал тебя. С какой стати мне опекать здорового, веселого и резкого на язык мужика?!

– Это тебе только казалось. Таким я был от страха. Шесть плоддерских лет я денно и нощно трясся за свою шкуру. И лишь твое присутствие приносило мне успокоение и уверенность. Возвратившись на Землю, я всего лишился. Ну, конечно, родные и друзья помогали чем могли. Но у них всегда хватало забот и без меня. А ты ударился в ксенологию и совсем забыл о том, что где-то мается слабый, маленький человечек по имени Грант. Я подозреваю, ты всю жизнь питал иллюзию, будто вокруг тебя сплошь такие же экземпляры, как и ты сам. Растиражированные природой с точностью до нюансов. Способные из любой житейской передряги выйти своими ногами, в одиночку. И потому ты так легко бросал своих прежних спутников на произвол судьбы. Дескать, выплывайте как знаете. Делайте, как я… Ведь так?

– Так, – нахмурился Кратов. – И за какие-то несколько дней я слышу это уже не раз. Но ты, как я погляжу, все-таки выплыл?

– Конечно, выплыл. Что мне оставалось? Но для этого мне пришлось одолеть себя. Я был тихим, смирным синоптиком. А в один прекрасный момент я решил, что будет лучше, если судьба покорится мне, а не я судьбе.

– Ты и вправду переменился, брат-плоддер, – уважительно сказал Кратов.

– А ты, я вижу, как встарь, свято веришь в Божий промысел?

– Никогда этого не было! Но в какой-то мере я, безусловно, фаталист. И это помогает мне выцарапываться из упомянутых передряг. Кому сгореть, тот не утонет… Ну, разумеется, я и сам никогда не сидел сложа руки, смиренно дожидаясь избавления.

– Судьба по прозвищу «Удача», – сказал Грант. – Старая плоддерская присказка… Я уяснил одну простую вещь: человек может поломать любое горнее предопределение. Он может показать вот такой нос злому року! – Грант широко развел руки в стороны. – Я убедился в этом, когда стал, наконец, делать то, что хотел.

– И чего же ты захотел в первую очередь? – поинтересовался Кратов.

– Для начала – взять в жены субнавигатора Джемму Ким.

– О! – сказал Кратов и с готовностью подставил стакан под вязкую гранатовую струю.

– И я взял ее. Почему я должен брать в жены не ту женщину, какую хотел, а ту, какая ближе и согласна?! Будь счастлив!

– Будь счастлив… Я так не сумел бы, – признался Кратов. Голова у него слегка плыла.

– Это был вестерн! – вскричал Грант. – Я умыкнул ее прямо с галактической базы Звездного Патруля. Ты знаешь мою нелюбовь к дальним перелетам. Но я поборол все прежние предубеждения, проник на базу и уволок Джемму. Как она и была – в скафандре, чуть ли не с фогратором наперевес. Мне пришлось ее фактически изнасиловать, чтобы она поняла мои серьезные намерения… Человек – сам хозяин своей судьбы. А ты все еще смотришь наверх, прежде чем совершить поступок.

– Неправда! – запротестовал Кратов.

– Я все вижу, – сказал Грант и погрозил ему пальцем. – Зачем серому волку большие глазки?.. Эта девочка, с которой ты заявился, должно быть, кинулась тебе на шею раньше всех других. А ты, старый звездоход, крутой плоддер, гроза пантавров, и размяк. Уговорил себя, будто это подарок небес. Чушь!

Кратов снова покосился в окно. Вокруг стола носилась чумазая полуголая ребятня – сыновья Гранта и Джеммы Ким, погодки. На мгновение появилась Марси, в фермерском джинсовом комбинезоне, который был ей велик. Она несла тремя пальчиками, далеко отставив руку, свежеощипанного цыпленка. Увидев Кратова со стаканом, девушка притворно нахмурилась и погрозила ему свободным кулачком.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал Кратов.

– Я все понимаю. Зачем серому волку большая голова?.. Помяни мое слово: она бросит тебя. Как подобрала, так и бросит. Так же внезапно. Она НЕ РАВНА тебе. И ты ей скоро наскучишь. Не представляю, какие темы для разговоров вы вообще можете находить.

– Марси тебе не нравится? – расслабленно спросил Кратов.

– Да нравится она мне! – сказал Грант страдальческим голосом. – И мордашкой, и повадкой. Но эта птичка не для тебя. – Он обнял Кратова за шею и притянул к себе. – Плоддер, плоддер, ты где-то проглядел свою женщину…

По-над домом с клекотом пронесся многоместный гравитр и опустился на заднем дворе, оборудованном под посадочную площадку.

– Вот и Мессершмидт прилетел со своей африканочкой, – объявил Грант с удовлетворением. – Сейчас я вас познакомлю и запущу отсчет времени. На какой минуте ты дашь ему по рогам.