Текст книги "АртХаос. Повесть и рассказы"

АртХаос

Если вы всерьез решили

разочаровать родителей,

а к гомосексуализму душа не лежит,

идите в искусство.

Курт Воннегут

…Поднят ворот, пуст карман. Он не молод и вечно пьян. Он на взводе – не подходи. Он уходит всегда один…

В такую погоду я частенько примеряю на себя эту песенку. Можно считать меня извращенцем, но мне нравится этот зимне-весенний суррогат, люблю эту промозглость и слякоть. Правда, нравится. Идешь такой по бесконечной темной улице, хлюпаешь в свое удовольствие, а фонари выхватывают островки света, которые для тебя становятся воображаемыми чек-поинтами.

Конечно, возрастом и харизмой я не тяну на потрепанного жизнью и изъеденного молью блюзмена с саксом наперевес. Не Абрамович, но какая-то копеечка за душой все же есть. А вот с воротником – правда. Поднят. На моем полупальто смотрится. Это для меня такой же фетиш, как и вязаные перчатки без пальцев даже в самые лютые холода. А что? Очень даже удобно – и мобилой пользоваться, и сигаретку держать.

Одной барышне, некогда бывшей для меня приятной во всех отношениях, это очень не нравилось. Но я всегда прикрывался тем, что это мой собственный стиль – бомж-гранж-эстетика.

Эх, все равно поэтическое настроение. Стихи, что ли, снова начать писать?

В последнее время стал замечать, что вокруг становится все больше и больше людей, которые пытаются заявить о своей исключительности. По их же собственному мнению, они обладают особым взглядом на мир, который выгодно выделяет их на фоне серой массы. И эта вера кажется фанатичной. Это такой особый вид городской фауны, homyakus creaklus vulgaris. За несколько лет популяция сильно разрослась, пора уже ее как-то регулировать.

Творчество – гидра, пожирающая своих детей.

Стоп, или это было сказано про революцию? Неважно. В обоих случаях всем заправляют романтики или прожженные циники.

Искусство требует жертв. И они будут! Обязательно.

А пока, пока …

Вот он затаился в кармане – мой клинок возмездия. Ну и пусть, что кто-то назовет его просто черным маркером. Уж больно мне не нравится эта широко улыбающаяся морда на афишной тумбе. Да такая приторная – бррр. Очередной поп-певец, возомнивший себя голосом нового поколения. Сейчас-сейчас, несколькими росчерками личико ему подправлю.

Ну, что, смазлятина? Кем ты у меня сейчас будешь – Гитлером или беззубым пиратом?

Капрал уперт,

но устав караульной службы знает

Петр Сергеевич Бригов пребывал в отвратительном настроении. Дела обстояли не то чтобы плохо, а откровенно хреново. Попытка снять стресс после втыка от начальства обернулась полным провалом. Распитие коньяка поздним вечером на детской площадке в компании сослуживцев можно, конечно, назвать благородным занятием для достойных мужей, но, увы, не всем оно по нраву. О чем и сообщил подошедший наряд ППС. Взмаха «волшебных» корочек хватило, чтобы прогнать злыдней, но атмосфера была испорчена окончательно. Да и коньяк был так себе. Неприятный привкус во рту был лучшим доказательством этому.

Утро добрых вестей не принесло. Как раз наоборот, оно, словно издеваясь, подсовывало новые факты. Очередные подробности, которые сообщили пострадавшие, еще не заняли свое законное место в этом пазле, но общая картинка уже просматривалась. Очень неприятная картинка.

Больно уж резонансное дело получилось. А дополнительным «бонусом» было то, что среди пострадавших была дочь одного очень влиятельного человека. И начальство по этому поводу драконило подчиненных с особым энтузиазмом.

А выходило так.

Известный латвийский фотохудожник Екабс Гилис решил устроить в Москве мастер-класс для начинающих фотографов, о чем сообщалось в социальных сетях. Желающих было много, но в итоге маэстро собрал группу из двадцати пяти счастливчиков, с которыми готов был поделиться секретами мастерства.

Гилис для молодых фотографов – это как гуру для начинающих йогов и прочих шизотериков. Ведь это не только шанс узнать что-то новое о профессии, но и возможность потусить в обществе настоящего мэтра, имя которого одно время гремело по всей Европе. По крайней мере, большинство участников мероприятия шло туда именно за тем, чтобы повысить чувство собственного величия. Что интересно, до этого Екабс Гилис в России не бывал, да и вообще старался избегать всякой публичности.

Как говорят свидетели, сначала было все хорошо. Собрались в условленном месте, гуляли, общались, а потом неожиданно Гилис слетел с катушек. И результатом этому чуть не стало массовое сожжение всех участников мастер-класса.

Бригов отхлебнул минералки прямо из пластиковой бутылки.

Голова все еще потрескивала после вчерашнего, мысли путались, но нужно было работать. Или хотя бы изображать видимость работы.

Пару минут Петр Сергеевич бесцельно перекладывал бумаги, пытаясь привнести хоть какой-то порядок в тот хаос, который творился на его столе. На самом деле, следователь Бригов был редкостным аккуратистом, что резко контрастировало с его внешним видом. Неряшливый и помятый, вечно в каких-то потертых свитерах и одних и тех же брюках, он отличался въедливостью и дотошностью. Он не привык делать что-то спустя рукава – все четко по формулярам. Начальство Бригова за его принципиальность откровенно недолюбливало, поэтому-то он, уже слегка переступив сорокалетний рубеж, все еще был майором.

– Петрович! – оклик вырвал Бригова из похмельной задумчивости.

Следователь недовольно поморщился, такая фамильярность ему была не по душе.

– Вообще-то, я не Петрович, а Сергеич, – ворчливо ответил Бригов, повернувшись в сторону коллеги. В этот момент майор представлял себя по меньшей мере смилодоном, терзавшим тушку не в меру оборзевшего первобытного человека.

– Да ладно тебе, – весело ответил молодой сослуживец, вальяжно сидевший на столе, закинув ногу на ногу.

Алексей Гаевский, а именно так звали дерзкого коллегу, работал в отделе совсем недавно, но буквально сразу был обласкан лучами всеобщей неприязни. И дело тут вовсе не в модных шмотках, крутом черном «паркетнике» или прочих прибамбасах. Это все были лишь следствия, а причиной была та самая «мохнатая рука». Парень только-только окончил юридический и сразу попал в прокуратуру. Никто и не сомневался в том, что Гаевского ждет быстрое продвижение по службе. Кто-то усилено хлопотал за Алексея, даже начальство снисходительно и лояльно относилось ко всем его косякам и залетам. Но сам Алексей, надо отдать должное, не пытался показать, что он чем-то лучше других, что у него есть свои привилегии и какой-то особый статус. Но сути дела это особо не меняло.

– Слушай, тут по твою душу новый свидетель сейчас должен прийти, – продолжил Гаевский, – я за кофейком сгоняю, пока ты его мучить будешь? Тебе захватить? Вижу, вчера бухали.

– Двойной тащи, – кофе показался Бригову отличной идеей, – потом рассчитаемся.

Как только Гаевский хлопнул за собой дверью, Петр откинулся в кресле и глубоко выдохнул.

Раздражал его этот блондинистый голубоглазый мажор. Но при этом Бригов, как и многие другие, предпочитал держать свое мнение при себе и не идти на открытую конфронтацию. Никто не хотел осложнять себе жизнь. Все ограничивалось негласным бойкотом. Гаевского не звали на общие праздники, ему не мешали, но и особо не помогали.

– Терпеть ненавижу! – Бригов от злости чуть не сплюнул на пол.

А вот не будет он потом отдавать деньги за кофе! Да! Вот такая маленькая месть. И пусть потом Гаевский только заикнется про деньги – сразу же будет обвинен в мелочности. Конечно, обвинение это будет картинным, якобы шуточным и невинным, но с вполне понятным подтекстом. А в таком месте, как прокуратура, за репутацией нужно следить. Иначе сожрут, несмотря на все связи.

Бригов расплылся в довольной улыбке.

Но предвкушение будущего триумфа было прервано стуком в дверь.

– Да, – рявкнул следователь, придавая себе как можно более серьезный вид.

На пороге стоял парень лет двадцати, похожий на самого Бригова, только без залысин и в очках. Такой же плотный, невысокий, с азиатскими чертами лица. В руках визитер робко мял вязаную шапку.

– Эмм…Здравствуйте, – начал очкарик, – эмм…Мне сказали прийти …Прийти к вам, дать показания.

– Самсонов, я так понимаю, – Бригов порылся в бумагах на столе, – Виктор Алексеевич?

– Да, эмм…Это я.

Бригов кивнул на стул напротив своего рабочего стола.

– Присаживайтесь, побеседуем.

Самсонов послушно сел на указанный стул, при этом чуть его не опрокинув. Парень явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Работаете, учитесь? – следователь начал без раскачки.

– Я? – переспросил Виктор. – Эмм…Учусь, в авиационном, на прикладной механике.

Следователь тут же начал записывать, про себя матеря нерешительного потерпевшего и его дурацкие причмокивания при разговоре.

Самсонов, словно извиняясь за свою заторможенность, придвинулся поближе к столу, демонстрируя свою готовность отвечать на любые вопросы.

И вопросы полились рекой – кто, что, когда, зачем, во сколько, почему, где?

Если поначалу Виктор отвечал вяло и задумывался над каждым ответом, то на исходе часа он уже сам начал выдвигать собственные версии произошедшего.

– А я сразу понял, что не Гилис, – говорил уже разгоряченный Самсонов, – эмм, понимаете, сразу. Нет, он был очень похож на Гилиса, но не он. Я еще обратил внимание, что у него акцент то появлялся, то пропадал. Я смотрел несколько видео на YouTube с Гилисом, так он совсем по-другому говорил.

– Да? А почему же вы тогда сразу не подняли шум? – не отрываясь от записи, спросил Бригов.

Парень только пожал плечами.

– Эмм…Даже не знаю. Я подумал, может, это я просто ошибся. Ведь если бы я ошибался, то я бы при всех попал в глупую ситуацию. Вы же понимаете?

– Понимаю. Я вас услышал, – Бригов отложил в сторону ручку и достал из ящика стопку фотографий, – а как вы объясните это?

Самсонов снова пожал плечами.

– Да как-то само собой получилось. Эмм…Когда все началось, я просто стал фотографировать.

Фотографии действительно получились «сочными» – клубы дыма, огненные вспышки, мечущиеся в панике люди. Кто-то пытается спрятаться, кто-то истошно орет, кто-то носится в поисках выхода. Каждая фотография – словно кадр из фильма-катастрофы. Если бы Бригов не знал, то он бы подумал, что это постановочные фото.

– Неплохо получилось, – отдал должное следователь, хотя его и нельзя было назвать ценителем фотоискусства.

– Да-да, я сам удивился, – тут же встрепенулся Виктор, – мне потом несколько журналов предлагали купить фотографии.

– Угу, – без энтузиазма ответил Бригов, начиная новый лист.

Следователь задал пострадавшему еще несколько вопросов, но уже больше для проформы. Показания потерпевших практически повторяли друг друга, расхождения были только в деталях. Все были уверены в том, что какой-то псих решил устроить на заброшенной фабрике филиал крематория в лучших традициях фашистских концлагерей. Хотя потом спецы установили, что угрозы чьим-то жизням, по большому счету, не было. То ли пироман что-то не рассчитал, то ли он просто хотел поиздеваться и как следует напугать. Что же касается самого Екабса Гилиса, то быстро выяснилось, что он за последние три месяца никуда дальше Даугавпилса, второго по величине города Латвии, не выезжал.

– Ладно, вы свободны, – наконец-то сказал Бригов, аккуратно укладывая исписанные листы в папку, – возможно, мы еще раз вас вызовем, если появятся вопросы.

– Я тут вспомнил, эмм, – задумчиво проговорил Самсонов, – мне показалось, когда мы все вместе шли после встречи у метро, этот кивнул девушке какой-то, а она ему улыбнулась.

Теперь уже встрепенулся Бригов.

– Улыбнулась? Что за девушка? Описать сможете?

– Может, я и ошибся, может, мне просто показалось. Описать? Высокая, очень красивая, блондинка.

– Точнее. Узнать сможете при встрече? – Бригов приготовился снова записывать.

– Не знаю, – поправив в очередной раз очки, ответил начинающий фотограф, – такое ощущение, что я ее где-то раньше видел.

– Зашибись, – расстроенный Бригов кинул ручку на стол,– ладно, вспомните что-то, звоните.

Следователь протянул свою визитную карточку.

– А вы его точно поймаете? – уже стоя в дверях, спросил Самсонов.

– Обязательно, – с еле уловимым сарказмом ответил следователь.

После ухода потерпевшего Бригов еще несколько минут задумчиво просидел в кресле, после чего подошел к окну, заложил руки за спину и начал мерно раскачиваться на пятках.

Вид за окном не впечатлял. Обычный казенный двор, огороженный высоким кирпичным забором и заставленный служебными и личными автомобилями. Слякотно, но солнечно.

Бригов погрузился в размышления. В принципе, задача решалась «элементарно» – найти в огромном мегаполисе кого-то похожего на какого-то фотографа. Бригов усмехнулся. Все это было бы смешно, если бы не было суровой правдой жизни.

Больше всего в этой ситуации майора напрягало то, что, по всей видимости, это было дело рук Сальери. Того самого Сальери, злобного пасынка современного искусства.

– Сергеич, я кофе принес! – неожиданно раздалось почти над самым ухом Бригова.

Следователь чуть не подпрыгнул от неожиданности, а сердце резко попросилось в пятки, прихватив с собой за компанию и другие органы.

Бригов медленно, чтобы не показать своего испуга, повернулся. Перед ним стоял улыбающийся Гаевский с двумя стаканчиками еще дымящегося кофе в руках.

Долго же он шлялся!

Следователь ощутил жгучее желание съездить по этой самодовольной физиономии, но вместо этого просто взял протянутый ему стакан.

Долбаный Гаевский! Долбаный Сальери! Долбаные все!

Занавески, бл@ть, синие!

Что же такое промзона? Всезнающая Википедия услужливо сообщит, что под промзонами понимаются районы, в которых располагаются промышленные объекты, а также объекты инженерной и транспортной инфраструктур.

Скучное какое-то определение.

Википедию пишут обычные люди, и далеко не все из них отличаются богатой фантазией.

Я бы написал по-другому. Вот так, например.

Промзона – индустриальный оазис, жизнь в котором упорядочена пугающей бездушностью. Тут вряд ли вы сможете вдохнуть полной грудью или насладиться пением птиц. Если на пути и встретится какое-то деревце, то его рахитичное «тельце», окутанное клубами пыли и дыма, точно не заставит душу трепетать в поэтическом экстазе…

Или так.

За серыми высокими заборами развалилась туша огромного механического дракона, тяжелое дыхание которого сотрясает окрестности. Ноздри этого исполинского чудовища методично вздымаются, выбрасывая за раз тонны пепла. Изо дня в день сотни, а то и тысячи рабов вынуждены прислуживать дракону, выполняя все его прихоти. Он требует подношений, ему нужен металл, дерево, камень, тепло, свет, вода, живые души. И вряд ли он когда-нибудь насытится…

Или даже так.

Строение «Промзона». Является улучшенной версией строения «Кузница». Характеристики: +50 к мастерству, + 30 к умениям, + 30 к грохоту, + 30 к смогу, – 500 к экологии.

Но вы никогда не найдете в Википедии статью, которая бы начиналась подобными словами. Я просто не буду ее писать. У меня на то есть уважительная причина – мне лень.

Раньше промзоны располагались преимущественно на окраинах. Тишь да благодать, и вроде никто никому не мешает. Но города имеют обыкновение разрастаться, аннексируя у окружающего мира все новые и новые территории. И то, что раньше было всего лишь промышленным предместьем, оказывается чуть ли не центром города.

Некоторые промзоны сумели сохранить свое назначение, но в большинстве случаев, под давлением новых условий, с ними происходят любопытные метаморфозы. Там, где еще не так давно гремели станки и сновали рабочие, появляются супермаркеты, офисы, склады, ночные клубы, жилые дома. Вариантов тут множество. А вот отдельные промзоны даже рискуют стать арт-объектами.

Вот интересно, а откуда у творческой публики такая тяга к заброшенным заводам, фабрикам и прочим кочегаркам? Что они видят в таких арт-платформах – единство и борьбу противоположностей, перерождение искусства, новый виток? ХЗ.

Центр современного искусства «Пенопласт» когда-то был небольшим заводом по производству измерительного оборудования при каком-то НИИ. В конце девяностых институт был расформирован, а оборудование вывезено в неизвестном направлении. Само здание постепенно заполнялось мусором, затхлостью и бомжами. Окрестная молодежь облюбовала эти гостеприимные стены для романтических встреч, посиделок с бренчанием на гитарах и совместного пожирания дешевого пойла. Коммерсы, ввиду полной запущенности завода и его плачевного состояния, не спешили тянуть свои загребущие ручонки к, казалось бы, лакомому кусочку столичной недвижимости. И в один прекрасный день тут объявились разномастные художники. Они всегда заводятся в подобных местах. Проверено.

Можно как угодно относиться к этим урук-хаям от искусства, но за дело они взялись с комсомольским остервенением. Всего-то за пару недель рисующая братия навела то, что можно было бы с некоторой натяжкой назвать порядком. В этом плане у них был свой взгляд. Избирательность, избирательность и еще раз избирательность – именно этим принципом руководствовались новые хозяева. Кусок изрядно покрошенного железобетона мог остаться на самом видном месте, словно это какая-то античная скульптура невообразимой ценности, а вот вполне добротный стол, который мог бы еще служить и служить, отправлялся на свалку. А еще главари этого караван-сарая, приюта для якобы талантливых, но не до конца понятых, смогли вытребовать у местной управы статус о какой-то там культурной значимости. В общем, в датском королевстве скука не наблюдалась.

…Выставка уже полчаса как официально открылась, но столпотворения не было. У местных аборигенов и им сочувствующих пунктуальность явно считалась если не грехопадением, то уж точно моветоном. И меня такая обстановка категорически не устраивала. Мне нужна была толпа, мне нужен был людской поток, в котором можно было бы раствориться, словно кусок рафинада в чашке горячего чая. А то хожу тут, торгую хлебалом по демпинговым ценам. Успокаивало лишь то, что в большинстве своем собравшиеся были заняты только самими собой.

Придется обождать, не особо мозоля глаза окружающим. Тем более что цель своего визита я уже давно заметил. Да и сложно было бы не заметить этого напыщенного дятла. Вон он – в узких джинсах и в бабском шейном платке стоит в компании нескольких девочек-хипстеров.

Знакомьтесь! Тоша Бордо собственной персоной. Он же, насколько мне известно, Анатолий Бойко, большой любитель порассуждать на тему, что современное общество, в силу своей ограниченности, не способно оценить всю многогранность его таланта.

О чем он сейчас говорил мне не было слышно, но по жеманной жестикуляции и сахарной мимике можно было догадаться, что о своем новом шедевре. Да уж, точно «шедевр» – унитаз с установленной на месте бачка огромной мясорубкой, сквозь решетку которой над очком свисали презервативы. Хотелось бы верить, что они еще не использовались по назначению. Хотя кто этих художников знает?

Желание прогуляться по закоулкам здания появилось само собой, мой желудок при виде всего этого непроизвольно подавал сигналы, что тоже готов создать инсталляцию прямо тут на полу.

Блуждание по бесчисленным коридорам и бывшим цехам заняло минут сорок. За это время я успел насмотреться и на современное искусство, и на людей, в той или иной степени причастных к нему. Порой попадались весьма любопытные персонажи.

Народ потихоньку прибывал.

В одном из закутков я наткнулся на колоритную парочку. Он – широкоплечий лысый «бычок» в дорогом костюме. Она – ярко, но безвкусно разодетая девочка, удивленно хлопающая ресницами. У меня сразу же сложился образ провинциалки, которая всеми силами стремится зацепиться в столице. Я, конечно, понимаю, что внешность бывает обманчивой, но это явно был не тот случай. Эти двое точно не понимали, что конкретно тут делают. Но их тяга к высокому и светлому определенно похвальна, хотя, как по мне, они для этого выбрали не совсем то место.

Парочка стояла напротив огромного полотна, подсвеченного красноватым светом дежурной лампы. То, что было нарисовано на холсте, мне больше всего напомнило цветную схему из резисторов и транзисторов.

Недолго думая, я достал маркер из внутреннего кармана и, аккуратно протиснувшись между «бычком» и его дамой, подошел к картине. Тут не хватало последнего штришка, который бы стал венцом композиции.

В самом низу холста я быстро вывел то самое сакраментальное короткое слово, которое своей емкостью и наличием буквы «Й» подтверждает нашу национальную идентичность.

– Э! Ты что творишь? – лысый положил свою тяжелую лапу мне на плечо.

К такому повороту событий я был готов.

Резко развернувшись, я удивленно уставился на «бычка». Моя придурковатая улыбка действовала обезоруживающе.

– Молодые люди, это же селфи-арт-пати! – в этот момент меня аж самого передернуло от елейности собственного голоса.

– Чего за пати? – мужик явно был сбит с толку. Девчонка захлопала ресницами еще быстрей.

– Селфи-арт-пати, – я повторил только что придуманное слово, – сейчас я вам все объясню.

С заговорщицким видом я выглянул в коридор, словно хотел сообщить что-то по-настоящему важное.

– Понимаете, – я перешел на громкий шепот, – это не совсем обычная выставка. Посмотрите вокруг, что вы видите?

Не дожидаясь ответа, я продолжил:

– Все, что нас окружает – это творческое пространство, а художники, творения которых мы видим сегодня, всего лишь задают определенный вектор. Понимаете?

И опять я не стал дожидаться ответа:

– Каждый из нас может как угодно дополнить эту картину, добавить в нее то, что посчитает нужным.

– А художник не обидится? – с недоверием спросил лысый.

– Ну что вы! – я вскинул руки. – Вовсе нет, как раз наоборот. Он будет только счастлив от того, что кто-то ему помогает. Вы же сами видите, что в этом произведении есть недосказанность, автор специально ее оставил.

– И что, нам тоже можно?

Я снова потянулся в карман за маркером.

– Конечно же, раз вы сюда попали, то не только имеете право это делать, но и обязаны, – я протянул маркер.

В этот момент я чувствовал себя по меньшей мере Мефистофелем, который предлагает Фаусту продать почку.

Девушка, до этого казавшаяся слегка заторможенной, с удивительным проворством схватила маркер.

– Володенька, а можно я первая? Можно? – защебетала она, глядя на своего спутника.

Я не стал смотреть на подробности зарождения нового творческого тандема и молча покинул место действия. Пусть теперь сами творят. Или вытворяют. Роль духовного наставника я отыграл – 6.0, 6.0, 6.0, 6.0 и 5.9. Последняя оценка для разнообразия.

В залах и коридорах было уже достаточно многолюдно, что облегчало мою задачу. Тошу Бордо я нашел именно там, где я его видел в прошлый раз. Он все так же красовался на фоне своего произведения и о чем-то с упоением рассказывал новой порции интересующихся. Он явно наслаждался звуком собственного голоса.

Я начал неспешно кружить по залу, аккуратненько поглядывая по сторонам.

Игра в ценителя современного искусства меня забавляла. Вот какая-то мазня в старинной раме – тут, конечно, нужно задержаться, постоять пару минут, покачать головой, а потом удовлетворенно цокнуть языком. У этого экспоната, который больше всего напоминает банку с огурцами, нужно обязательно перекинуться парой возвышенных фраз с другими «ценителями».

Вальяжно закурив сигарету у какой-то сине-зелёной кляксы, я не преминул вслух восхититься свежим незамутненным взглядом автора, однако, с легким разочарованием отметил некую размытость образа и слабость воплощения. Похоже, я сегодня был в ударе.

Какой-то напыщенный пузан с удивлением воскликнул:

– О Боже, вы правы! Как вам удалось так тонко прочувствовать концепт? Я бы лучше и не сказал.

Вместо ответа я лишь снисходительно улыбнулся.

А еще я с интересом наблюдал за собравшейся публикой. Буйство образов, когда каждый пытался показать во всей красе свою яркую индивидуальность, для меня постепенно сливалось в одно студенистое месиво, обильно сдобренное напускной винтажностью. От такого количества разномастных фриков начинало мутить.

Но я держался. Держался изо всех сил. Да моей стойкости позавидовал бы «зашитый» алкоголик, по ошибке запертый на ночь в винно-водочном магазине. Хотя, по правде сказать, Штирлиц был близок к провалу, когда я случайно подслушал, как две девочки обсуждали глубочайший смысл в висящем на стене огнетушителе, который из-за высверленных в нем дрелью дырок напоминал собой разновидность решета. Эти юные создания чуть было не сломали мой бедный мозг своими размышлениями вслух. Они в этом огнетушителе узрели одновременно фаллический символ, модель вселенной, трагедию маленького человека и еще черт знает что.

Сразу вспомнился бородатый анекдот про занавески. Вот написано в книжке, что занавески были синими. А о чем говорит литературный критик? А он говорит о том, синие занавески отражают безмерную депрессию автора и отсутствие желания бороться дальше. А автор? Что он хотел этим сказать? Занавески, бл@ть, были просто синими! И точка!

Я хотел было рассказать этот анекдот барышням, но резонно предположил, что последующая дискуссия может негативно отразиться на моей не самой изнеженной психике. Проще их расстрелять! Из реактивного говномета…

Похоже, появление эффектной блондинки заметил только я. Вот если бы она вошла в какой-нибудь кабак или даже в очень приличный ресторан, то ее сразу изрешетили бы взглядами. Но художники…Они ж такие художники.

Было видно, что в этой обстановке она чувствует себя вполне комфортно, но ее стиль и внешность не очень-то вязались с окружением. Высокая и стройная, в светлом полупальто, она не шла, она словно плыла, чуть вздернув носик. Я ее сразу окрестил про себя Лебедушкой.

Я поспешил отвернуться в сторону. Краем глаза я все же заметил, как Лебедушка подошла к Тоше Бордо и тихонько тронула его за плечо. Он обернулся, и его физиономия стала еще слащавей.

Это уже было интересно.

Все так же краем глаза я рассмотрел, как Тоша подхватил со стоящего рядом столика пару коктейлей, один из которых тут же протянул гостье. Девушка что-то спросила, а Тоша тут же начал энергично объяснять.

Мне не хотелось упускать из вида художника, но и стоять столбом на одном месте не следовало. Спрятав руки в карманы, я снова начал неспешно прогуливаться по центральному залу. В определенный момент я даже поймал себя на мысли, что уже с любопытством начинаю рассматривать местные экспонаты. Как неодушевленные, так и одушевленные.

Чур меня, чур!

Я снова посмотрел в сторону Тоши. Как раз в этот момент блондинка взяла его за руку и куда-то потащила за собой.

Был бы я толстым американцем пенсионного возраста, коротающим тихий вечерок в компании себе подобных, то точно бы воскликнул «Бинго!».

Это был шанс. Возможно, что не нужно будет даже ждать того момента, когда вся эта благородная публика окончательно нафуршетится до поросячьего визга.

Ужом я начал протискиваться среди людей, упершись взглядом в затылок удаляющегося Тоши Бордо.

Блондинка тащила его не хуже маневрового локомотива, ловко обходя препятствия на своем пути.

Ах, ты ж птица моя золотая! Давай, уводи его, уводи!

Похоже, солнце удачи мне сегодня пекло немилосердно. Парочка, как по заказу, свернула в самый подходящий для меня коридор. Местную географию я уже успел изучить.

Перед тем, как самому юркнуть в коридор, я еще раз воровато оглянулся. Мой уход по-английски вряд ли кто-то заметит.

Путь освещали все те же лампы дежурного света. Поворот, еще один. Где-то впереди гулко хлопнула тяжелая дверь. Табличка на стене подсказала, что я иду в сторону курилки. Странно, тут вообще-то можно везде курить – никто и слова не скажет. Для порядка, что ли, повесили? Что-то не очень вяжется это место с порядком.

Я остановился перед железной дверью, которая явно знавала лучшие времена. Сейчас она выполняла чисто символические функции. Мне опять повезло – дверь выводила на задний двор. Приложив ухо к двери, я отчетливо расслышал голоса. На фоне жеманного фальцета Тоши приятный голос блондинки казался даже более мужественным, что ли.

Тихонько приоткрыв дверь, я аккуратно выглянул наружу. Только эти двое, больше никого. Уже не таясь, я вышел во двор, уставленный синими туалетными кабинками. Тоша стоял спиной ко мне. Блондинка, которая все прекрасно видела, не придала значения моему появлению.

Два шага.

Если в одном кармане у меня до недавнего времени лежал маркер, то во втором своего часа дожидался электрошокер. Дождался.

На ходу достаю его.

Я уже за спиной Бордо.

Девушка отчетливо разглядела, что у меня в руке. Ее глаза округлились. Еще чуть-чуть – и я увижу отражение своей самодовольной ухмылки.

Разряд в шею, и я хватаю под руки оседающее тело художника.

Не сводя взгляда с оцепеневшей блондинки, я неожиданно для самого себя произнес:

– Не бойтесь, Маша, я – Дубровский!…

Десять фотографов пошли толпой на ланч,

Один там отравился, развел руками врач.

Девять фотографов в лесу снимали осень,

Один поймал клеща, осталось только восемь.

Восемь фотографов пошли домой потом,

Один все ж заблудился, остались всемером.

Семеро фотографов кино смотрели «Жесть»,

Не выдержало сердце, осталось только шесть.

Шестеро фотографов решили побухать,

Абсент был контрафактный,

осталось только пять.

Пятеро фотографов «кумарили» в квартире,

Один шагнул в окно, осталось их четыре.

Четверо фотографов мечтали о любви,

И залюбили одного, осталось только три.

Втроем теперь фотографы поехала в Гоа,

Но одного загрыз енот, осталось только два.

Поссорились те двое – кто круче в ремесле?

И вот теперь фотографы в единственном числе

Грустит один фотограф – «Я не жилец уже,

О том, как я повешусь, я напишу в ЖЖ»…

Откуда? Откуда, мать вашу, я спрашиваю, столько фотографов? Методом почкования они появляются или в результате необратимой химической реакции? А может, прячущиеся от Нюрнбергского процесса нацистские преступники их тайно клонируют на своей базе в Антарктиде?

Девальвация ценности этой профессии просто налицо. Любой малолетний обормот выпросит у родителей более-менее хорошую камеру, а потом тут же пишет у себя в «контактике» что-то типа «Биру заказы на фото сесии». Да, именно с такой орфографией.

Если бы дело касалось только «школоты» – это еще полбеды. Но и среди мальчиков и девочек постарше таких деятелей полно. Ладно, они бы в свое удовольствие фоткали, так они ж пытаются навязать свои услуги за скромный олимпиард денег. И неважно, что желающих заказать фотосессию не так уж много, главное другое – ты ж фотограф! А все свободное время можно посвятить саморазвитию и созерцанию бренности бытия.

Есть у меня одна теория, почему так происходит. До безобразия простая теория. Люди просто не хотят работать! Работать по-настоящему. Заводы и фабрики стоят, пахать некому. Все в фотографы подались, перспективу ищут.