Текст книги "Кодекс чести"

Мир, описанный в этом романе, похож на наш. В нем изобрели компьютеры и интернет, космические корабли и автомобили, подводные ракетоносцы и атомные бомбы. Только движение в России левостороннее, да революции так и не случилось. И с избирательным правом, по мнению некоторых правозащитников, беда…

А гражданин может забыть дома мобильный телефон, но никогда не выйдет без шпаги. Так требует его честь – ведь до сих пор в ходу дуэльный кодекс, введенный Петром Великим.

Иначе сложилась и вся мировая история. Даже войны ведутся без привычных «ковровых бомбардировок», согласно «государственному бусидо». Но гражданину Никите Волкову придется воевать по-настоящему – и с внешними, и с внутренними врагами страны.

Евгений Гаркушев

Глава 1
Дженни

Серебристая громада «Локхид Мартина» скользнула над стеклянным потолком аэровокзала – самолет разворачивался, завалившись на одно крыло. Рев двигателей, погашенный тройными стеклопакетами, ворвался на мгновение в зал ожидания через открытые окна – начиналось лето, просторное, но немного запущенное помещение провинциального аэровокзала вентилировали, хотя кондиционеры еще не включали.

Я поднялся с кресла, поправил перевязь с клинком, подхватил букет, лежавший в соседнем кресле, и шагнул к движущейся дорожке с указателем «На летное поле». Дженни нужно встретить у трапа – иначе попадет в лапы таможенников, потеряем минут двадцать.

Самолет ожидали не очень много людей: несколько негров, которым спешить к трапу не было нужды – все равно их соотечественников подвергнут досмотру; пара жителей – не иначе, встречали сына или дочь откуда-то из дальних краев, сутулый старик, который мог оказаться кем угодно, и человек в сером плаще. Он сидел в дальнем углу зала, откинувшись на жесткую деревянную спинку кресла, и на объявление о прибытии рейса не отреагировал. Это показалось мне странным, но совать нос в чужие дела – не самая лучшая привычка. Я встал на дорожку транспортера, которая резво понесла меня к гостевому выходу из аэровокзала.

«Локхид Мартин» подкатывался к зоне таможенного контроля – двигатели шумели немного громче, чем на «Ту-204», но и сам самолет был больше – почти аэробус. Если не ошибаюсь, четыреста мест в двух уровнях. Рейс был чартерным – поэтому меня удивило, что таможенников в полосе ожидания совсем немного. Высокий худой ротмистр с рубиновым гладиолусом на воротнике форменной куртки втолковывал что-то своим подчиненным. Те слушали его в положении «вольно», но не смели отвести взгляд даже на мгновение. Клинок на поясе ротмистра был короче стандартного – возможно, школа алого гладиолуса делает акцент на работу с таким оружием, а может, короткая шпага больше подходит для боя в закрытых помещениях, и ее ротмистр носил только на службе.

Дождавшись, когда начальник таможенников закончит инструктаж, я обратился к нему:

– Здравствуйте, ротмистр. Я встречаю гражданку Соединенных Штатов Америки Гвиневеру Смит. Беру ее под свое поручительство.

Ротмистр кивнул.

– Хорошо, гражданин. Вас не затруднит передать мне свое удостоверение личности для регистрации? Вы захватили его с собой или назовете данные по памяти?

– Документы при мне. Пожалуйста.

Ротмистр взял пластиковую карточку удостоверения. Взгляд на мгновение задержался на кольце с сапфиром, после чего таможенник стал улыбаться гораздо дружелюбнее. Мастеру шпаги всегда приятно встретиться с хорошим фехтовальщиком – пусть и другой школы.

Проведя по удостоверению сканером, таможенник несколько раз стукнул по клавишам портативного компьютера, который подал ему один из подчиненных.

– Рад был помочь вам, гражданин Волков. Вы узнаете госпожу Смит?

– Да, узнаю. Мне кажется, она уже идет. Первой. То есть второй, после бортпроводницы.

– Отлично. Всего наилучшего, гражданин.

– Успехов.

Дженни действительно спускалась по трапу следом за девушкой в форме авиакомпании. Мягкие рыжие волосы растрепал ветер, в руках – большая сумка и очень длинный саквояж – что у нее там лежит, интересно? Труба или кларнет? Да нет, вроде бы играла на гитаре, а для гитары саквояж слишком узкий…

Без косметики, после долгого перелета, Гвиневера выглядела сильно уставшей. Красавицей ее, конечно, не назовешь – миленькая девочка с англосаксонской внешностью и хорошей фигуркой. Носик вздернут, веснушки, глаза цвета бутылочного стекла – но очень живые, готовые в любой момент рассмеяться.

– Привет, Никита! – закричала девушка еще с середины трапа. Тоже узнала меня издалека. Акцента практически не было – только английское мягкое «р» и немного растянутое «Никита».

Я помахал ей букетом и указал на «зеленый» коридор. Молодой пограничник-срочник, оглянувшись на меня, произнес:

– Извините, сударыня, буквально несколько секунд. Разрешите ваш паспорт – для регистрации.

– Пожалуйста, офицер!

Мальчишка расцвел – такая милая девушка, да еще и назвала офицером. Сканер скользнул по паспорту, и спустя несколько мгновений Дженни вышла из-за символического ограждения – натянутого на металлических столбиках каната, – поставила сумки на бетон и бросилась мне на шею. Наверное, я покраснел, обнимая ее левой рукой и целуя в щеку. Ведь люди смотрят… Хотя она ведь вполне может быть моей невестой! Пахло от Дженни ландышами.

– Какие красивые розы, – продолжала щебетать девушка. – Белые! Очень люблю белые. И шпага! Настоящая шпага, это же надо! Ты на самом деле постоянно так ходишь или только меня встречать приехал при полном параде?

Я улыбнулся:

– Только так. У тебя все в порядке? Хорошо долетела?

– Да, вполне.

– Почему так мало людей в самолете? Я полагал, придется ждать.

– Два салона заполнены какими-то тюками. По-моему, джинсовая одежда. Так что мы летели с комфортом – едва ли половина мест в пассажирских салонах занята, садись куда хочешь. Чартера не пришлось долго ждать.

– Топливо заправляли в Лондоне?

– Нет, в Амстердаме. Не взлетали два часа – грузили еще что-то. Но в город нас не выпустили. А на вокзал я сама не пошла. Спала в самолете.

– Понятно. Ты могла бы прилететь и через Москву – в любой день, причем российским самолетом. Только пришлось бы пройти досмотр и потом лететь сюда местным рейсом.

– Нет, не люблю пересадки. А «Локхид» мне очень даже понравился.

– «Ту» лучше.

– Не будем спорить! – улыбнулась Дженни. – Я не летала на ваших «Ту». И вообще еще ни разу не была за границей. Представляешь?

– Представляю. Я тоже не был. Россия большая, я не успел объездить всю нашу страну – зачем стремиться за ее рубежи, если крайней нужды в этом нет? Поехали домой – ты наверняка голодна, хочешь отдохнуть.

– Нет, кормили на борту вполне прилично. А вот выкупаться и поспать можно.

Я поднял сумки с бетона, поискал взглядом носильщика – но, увы, ни одного поблизости не оказалось. Мы зашагали к выходу – одностороннему турникету на парковочную площадку. Длинный саквояж нести было неудобно – он цеплялся за ножны с клинком, но нагружать Дженни я, конечно, не стал, пусть сумки и не были слишком тяжелыми, особенно длинная.

Оглянувшись – сам не знаю зачем, – я вновь увидел человека в сером плаще. Он стоял на летном поле и пристально смотрел нам вслед. Конечно, любого могла заинтересовать милая девушка с букетом и ее спутник – на что еще смотреть в аэропорту, как не на людей? Но мне интерес незнакомца не понравился. Слишком глухим, не по погоде был его плащ. И шляпа низко надвинута на глаза.

На парковке к нам бросились несколько жителей – водители автомобилей.

– Такси, такси, – повторяли они наперебой.

– Не нужно. Мы на машине, – объяснил я ближайшему усачу, скорее всего грузину, который порывался подхватить большую сумку. Тот обиженно вздохнул, словно бы мы лишили его дневного заработка, и побрел к автомобилю – старенькому разбитому «Мерседесу». Остальные водители тоже потеряли к нам всякий интерес.

Разблокировав охранную систему своего «Руссо-Балта», я поднял двери. Дженни захлопала в ладоши.

– Какая интересная машина!

– Что же в ней интересного? – не понял я. Автомобиль у меня и правда хороший, глубокого синего цвета, давно такой хотел и купил год назад. Но ничего необычного в нем нет – стандартная серия «РБ-111», инжекторный двигатель, пятиступенчатая коробка передач.

– А двери! Двери открываются вверх!

Я как-то забыл, что у «Фордов» и «Бьюиков» двери открываются так же, как в домах, – вбок, по дуге. Да вот и на «Мерседесе» у таксиста так же… Но в русских машинах двери открывают или вверх, или вбок, параллельно кабине. Дженни не привыкла к нашим стандартам, и двери показались ей странными.

– Так удобнее, – объяснил я, забрасывая сумки в багажник.

Гвиневера не стала дожидаться, пока я займу свое место или открою ей дверь, и попыталась сесть в машину – конечно же, справа. Увидела там руль и опять удивленно подняла брови:

– Забыла…

– Ты поведешь? – улыбнулся я.

– Не знаю… Разве можно?

– Наверное, не стоит. Ты ведь не привыкла к левостороннему движению. Так что садись слева от меня. Или сзади – как больше нравится.

– Да, у вас многое непривычно… Другие машины, другие правила движения. И не только движения. Словно другой мир.

– Так и есть. Ну конечно, мир тот же самый, но континент другой, тут никуда не денешься. В Америке, наверное, мне бы тоже многое показалось странным.

Дежурный, получивший хорошие чаевые еще при парковке, открыл шлагбаум практически мгновенно, и мы помчались по шоссе в Западный жилой массив. Ехать нужно было через весь город.

– Ни одного «Макдоналдса», – заметила Дженни, когда мы вырулили на Большую Садовую. – Только «Быстроед» да «Обжорный ряд» – я уже заметила по три таких заведения.

– «Быстроедов» было четыре. Когда проезжали второй, ты отвлеклась – загляделась на фонтан, что возле театра.

– Да, в нем купались дети. Еще холодно, а они лезут в воду…

– Пусть закаляются. К тому же один полез – другие не могут отступить. Здоровое соперничество, боязнь потерять лицо. Многие из них – будущие граждане.

За окном проплывали высотные здания: на первых этажах – магазины, выше – представительства компаний, банки, гостиницы. Жилых домов в центре почти не строили. Состоятельные граждане предпочитали селиться на окраинах, те, кто победнее, – в «спальных» районах.

Людей на улицах было мало – середина буднего дня. Рабочие и служащие заняты делом, праздношатающихся почти нет. Зато велосипедистов очень много, в основном молодые мальчишки и девчонки: посыльные, курьеры, развозчики заказов. Некоторые ехали вдоль обочины на роликах.

Дженни приглядывалась к людям.

– Все не так, как у вас? – улыбнулся я.

– Нет, велосипедистов хватает и в Америке, – ответила девушка. – Но столько людей со шпагами я увидеть не ожидала. Мне казалось, что шпаги носят в России не все.

– Конечно, право носить клинок дано не каждому. Со шпагами – только граждане.

– Понимаю.

– Тогда что тебя удивляет?

– Когда я смотрю на вооруженных людей, мне так и кажется, что они должны подраться. Знаешь, как в театре – если на стене висит ружье, оно обязательно стреляет.

– Мы не в театре. На центральной улице ты вряд ли увидишь потасовку – даже если будешь ходить здесь каждый день в течение десяти лет. Ссору – может быть. Но драться спорщики пойдут в другое место. Надеюсь, тебе не придется стать свидетельницей дуэли. Это не слишком приятное зрелище.

Дженни задумчиво теребила рыжую прядку.

– Если вы не деретесь сразу – зачем повсюду носить с собой оружие? Чтобы обозначить статус гражданина?

– Да. Но главное – не это. Клинок должен быть под рукой, потому что понадобиться он может всегда. Я должен быть готов ответить на вызов – не пристало заставлять противника ждать, пока я схожу домой за оружием.

– Он будет ждать?

– Как же иначе? Не станет же он убивать безоружного?

– А если станет?

– Такого не случается. Поступивший подобным образом будет обесчещен до конца жизни… Которого не придется долго ждать. И бросит тень на свою семью, что гораздо хуже.

Дженни потрогала ножны моего клинка – их она почти касалась коленями.

– Тогда почему ваши машины устроены таким образом, чтобы из них можно было выскочить, выхватив правой рукой клинок?

Я улыбнулся.

– Зачем ставить себя в заведомо неудобное положение? В жизни случается всякое. И вообще левостороннее движение принято в мире с древности. Оружие должно быть обращено в сторону того, кто едет навстречу. Если французы после революции решили перейти на правую сторону и их примеру последовали некоторые другие страны, в том числе и Америка, – то это была только дань революционной моде. А мы, русские, консервативны.

– Да, – согласилась Дженни. – Я чувствую… Это же надо – «Обжорный ряд»… Какое древнее название.

– Может, не столько древнее, сколько выразительное. Заведение – для молодежи. В принципе это тот же «Макдоналдс», только еда здоровее. «Быстроед» – вообще респектабельное заведение, сеть основана лет сорок назад. Но обедать мы будем дома, если ты не против. Там все гораздо вкуснее.

Сразу за мостом через железную дорогу начались частные дома. Высокие кирпичные заборы, зеленые сады, крепкие металлические ворота.

– Дома – как укрепленные замки, – прокомментировала Дженни. – У нас заборчики низкие, а порой и вообще нет. Только газоны перед входом. Вы боитесь соседей?

Я задумался на мгновение.

– Соседей – нет. Хотя соседи тоже бывают всякие. Дело, наверное, все в том же консерватизме. И в том, что мы постоянно готовы к атаке извне. Хочешь мира – готовься к войне.

Сейчас, показывая город Гвиневере, я и сам пытался увидеть его со стороны. Ведь я много лет хожу по этим улицам, смотрю на людей и дома, не замечаю того, что должно бросаться в глаза постороннему. Скажем, вымощенные камнем небольшие улочки – атавизм. Почему бы не застелить их асфальтом или хотя бы не забетонировать? Но кладка практически вечная, а то, что машину трясет, – даже хорошо. В жилой зоне особенно не разгонишься, а какой русский не любит быстрой езды? Вот и служит каменная кладка естественным ограничителем скорости.

Деревья на улицах и во дворах растут без всякого порядка. То пирамидальный тополь, то липа, а то и черешня – на некоторых деревьях, поедая зеленые ягоды, уже лазают дети. Парковочные площадки есть далеко не у каждого дома, и некоторые автомобили стоят сбоку дороги, мешая движению. Стойки для велосипедов кое-где облезшие, давно не крашенные – управе Железнодорожного района следовало бы внимательнее отнестись к благоустройству территории. Правда, бордюры и деревья выбелены, мусор на улицах не валяется, фонарные столбы однотипные, даже с какой-то претензией на вычурность. Город выглядит не так плохо – а проблемы с парковкой, наверное, из-за хаотичной застройки. Некоторые дома здесь возводились сто, двести, а то и больше лет назад. Потом перестраивались, конечно. Но улицы-то остались.

Мы повернули на каменку, машину немного качнуло на «порожке», но хорошие рессоры гасили тряску – я сбавил скорость, и то, что дорога вымощена, почти не ощущалось.

– Я узнаю улицу по фотографиям, – сказала Дженни. – Твой дом – под тем большим деревом?

– Да, орех сажал я сам.

– Лесной орех?

– Грецкий.

Дженни кивнула, а я в который раз отметил, что по-русски она говорит отлично. Даже не стала переспрашивать, что такое грецкий орех и почему я говорю «грецкий», а не «греческий».

– А у нас возле дома растут пеканс, – сказала она. – Тоже орехи. Пробовал когда-нибудь?

– Нет, даже не слышал.

Ворота гаража открылись автоматически – датчик замка принял команду от сигнального устройства автомобиля. И сами закрылись после того, как машина въехала внутрь. Обычно я закрываю их вручную, но сегодня блокировать программу не стал – хотелось показать гостье, на что способна наша техника. Впрочем, Гвиневера не была сильно удивлена. Видно, у нее на родине автоматические ворота не были редкостью или она давно подозревала, что едет в страну чудес, и решила ничему не удивляться.

Никто нас не встречал. Механик и садовник у меня приходящие, а Нина хлопотала с обедом. Я вытащил из машины сумки, и по крытому переходу с зарешеченными окнами мы прошли в дом, поднялись на второй этаж.

– Вот твоя комната, – распахнул я перед Дженни дверь. – Она не очень большая, зато уютная.

Комната девушке, похоже, понравилась. Она заглянула в ванную, потом отдернула штору и выглянула в окошко, удовлетворенно улыбнулась.

– Хоть здесь нет решеток!

– Второй этаж… Залезть сюда трудно, хотя и можно. Когда за тобой зайти? Обед, думаю, уже готов.

– Минут через сорок, – попросила Дженни.

Луч солнца из окна падал прямо на обеденный стол – по всей видимости, архитектор, проектировавший дом, специально рассчитывал угол, учитывая положение солнца на небосводе в разное время года, ориентацию дома и ширину окна, – чтобы во время обеда стол освещал прямой солнечный свет. Я купил этот дом, и историю его постройки не знаю, слышал только, что ему лет пятьдесят – то есть дом на двадцать лет старше меня.

Искрились хрустальные бокалы с тонкой резьбой, дымилось на тарелках жаркое – отрадная домашняя картина. Дженни пришла на обед в зеленом платье и с саквояжем. Теперь я практически не сомневался, что в нем какой-то гостинец – если только девушка не решила носить все ценные вещи с собой, напуганная решетками на окнах и высокими заборами.

Зеленый шелк очень шел Гвиневере – яркий травяной цвет подчеркивал красоту мягких рыжих волос. На гладкой длинной шее на тонкой цепочке сверкал маленький зеленый камушек – размерами не больше булавочной головки. Фехтовальщики второй академической школы носят булавки с очень похожими по размеру и форме изумрудами. Если бы Дженни была русской, я подумал бы, что камень – память о погибшем отце или муже, но для американки он скорее всего служил обычным украшением.

Я отодвинул для гостьи стул, и она присела, поставив саквояж в ногах. Заняв свое место, я разлил по бокалам красное вино из Абрау-Дюрсо. Встречать гостей надо не только самым лучшим, но и своим. Французские и итальянские вина – для других случаев.

– Рад видеть тебя в гостях! За благополучный перелет! Успехов тебе на нашей земле, хорошей работы и хорошего отдыха!

– Спасибо! – Дженни пригубила вино и потянулась к саквояжу, поставила его на колени – У меня есть сюрприз для тебя… Подарок.

Саквояж оказался запертым на миниатюрный замочек, с которым девушка возилась довольно долго. А когда она вытащила оттуда «сюрприз», я на мгновение потерял дар речи. Это был клинок. Простая, без затей, гарда, металлическая рукоять. Вот только и рукоять, и лезвие были очень необычного цвета. И то, как Дженни держала его, позволяло предположить, что шпага не бутафорская, а самая настоящая. Собственно, если бы это была игрушка, оформили бы ее совсем по-другому – обильно украсили позолотой, вставили какие-то камушки…

– Вот. Это тебе. От меня – и от отца. Шпагу выковали на его заводе.

Даже не притрагиваясь к оружию, я покачал головой.

– Такой дорогой подарок нельзя принимать. К тому же повесить его на стену – неправильно, а носить – неразумно. Не буду же я драться серебряным клинком?

– Почему нет? Он не слишком мягкий. Это не высокопробное серебро, а сплав – половина на половину. Из чистого серебра сделана только рукоять.

Я осторожно взял клинок в руки. Роскошное оружие. Мечта. Ничего лишнего, прекрасный баланс, и это тусклое, словно подернутое дымом лезвие – готовое сверкнуть чистотой серебра в любой момент…

– От всего сердца, – широко улыбнулась Дженни.

– Спасибо.

Я низко поклонился. Дженни подошла и чмокнула меня в щеку, от чего мне стало совсем неловко.

– Мне хотелось, чтобы отец подарил такой клинок и мне, – заявила девушка, присаживаясь. – Если не шпагу, то хотя бы кинжал. Но он сказал – баловство.

Для американца – возможно… Отец Гвиневеры – крупный фабрикант, да еще и занимается политикой, даже баллотировался в сенат от Демократической партии. Правда, выборы проиграл, но само намерение похвально. Обо всем этом Дженни писала в своем интернет-блоге. И, наверное, он обладает хорошим чувством вкуса и чутьем – подарок для русского дворянина он выбрал как нельзя лучше.

– Не всегда кинжал – баловство. Зависит от обстоятельств.

– Часто ли ваши женщины носят оружие? Я так и не поняла, изучая ваши законы и уложения. И могу ли я ходить с холодным оружием в вашей стране, будучи иностранкой?

– Можешь, если получишь разрешение, – ответил я, сделав шаг в сторону и несколько раз взмахнув клинком. В руке он сидел прекрасно – и драться им, наверное, было удобно. Но носить серебряный клинок, даже если ты прекрасный фехтовальщик, – слишком самонадеянно. Разве только в торжественных случаях, по большим праздникам. Или нет? С каждой минутой шпага нравилась мне все больше.

– Для иностранцев, наверное, процедура сложная?

– Не то чтобы сложная, но какое-то время займет. А если ты получишь российское гражданство, то можешь носить оружие где угодно и когда угодно. У нас равноправие. Но все же женщины редко носят оружие – не принято. Это оскорбительно для их мужчин – значит они не могут защитить даму. А наши женщины не имеют привычки оскорблять мужчин. Впрочем, короткий нож в сумке – не в счет. Его имеют при себе многие. Но, поверь, вряд ли тебе что-то угрожает и у меня в гостях, и в России вообще.

– Оскорблять мужчин опасно?

– Просто нехорошо. – Я засмеялся. – Ведь мы не оскорбляем женщин. У них – свой мир. Точнее, свои интересы. Словом, есть устойчивая культура отношений… Ты, я смотрю, сильно интересуешься не только положением жителей и их взаимоотношениями с гражданами, но и женским вопросом? Тебя волнует положение прекрасного пола в стране, где каждый гражданин не расстается с оружием?

Конечно, Гвиневера как социолог, специализирующийся на обществе Российской империи, читала законодательные акты нашего правительства. Если мужчина мог считаться гражданином с двадцати одного года – при условии, что брал на себя обязательства по защите Родины и службе интересам России, – то с женщинами положение было немного сложнее. Защищать страну с оружием в руках закон им не предписывал, поэтому получение гражданства казалось несколько более запутанным.

Гражданкой автоматически считалась любая девушка, получившая высшее образование и отработавшая два года в сфере государственной службы. Естественно, под госслужащими понимались не только чиновники, но и работники промышленных и сельскохозяйственных предприятий, торговых организаций – всех учреждений, официально занесенных в государственный реестр и приносящих пользу обществу. Также гражданство получали женщины, имевшие полное среднее образование, стаж не менее трех лет и которые при этом принесли присягу государству – понятно, что все выпускники высших учебных заведений принимали присягу еще на третьем курсе. Кроме того, статус гражданки получала жена гражданина, воспитывающая не менее двух детей и принявшая присягу, и, наконец, женщина без специального образования, отработавшая на благо страны не менее десяти лет, если она подала ходатайство и его поддержала управа района, в котором она проживала.

– Мне непонятно, почему мужчинам гражданство достается просто так, по возрасту, если они взяли в руки оружие, а женщины вынуждены учиться, подавать какие-то заявления, – отламывая кусочек хлеба и макая его в соус, заявила Гвиневера. – Почему у мужчин нет образовательного ценза – только обязанность отслужить в армии?

– Как это нет образовательного ценза? – удивился я. – Непременно есть. Необразованного человека, провалившего экзамены кандидата, просто не возьмут в армию – не только на офицерскую должность, но даже на вспомогательную службу. Дураки войскам не нужны. А если солдат не образован, но смышлен, в армии его научат тому, что необходимо. Не все выдерживают обучение и экзамены даже на звание рядового – для них дорога дальше закрыта, они становятся жителями и могут попытать счастья на трудовой ниве – хорошие купцы и ремесленники нужны стране. Большинство юношей купеческого сословия не идут в армию и получают гражданство позже – когда докажут свою пользу для страны делами. И, согласись, служба в армии опасна и трудна. Поэтому если преимущество в получении гражданства есть у кого-то, так это у женщин. Не служившим мужчинам купеческого сословия получить его дороже и сложнее.

– А женщины служат в армии?

– В виде исключения в некоторых частях. У нас все получают равные возможности, хотя требования к представителям разных полов разные. Не совсем правильно, но тут как посмотреть… Скажем, если женщина родила ребенка – все ясно. А если она не хочет этого делать? Почему не должна служить в армии, будучи гражданкой? Но ведь она может быть больна, не способна к деторождению. И к службе в армии тоже. Разные нюансы рассматривает специальная государственная комиссия.

– А купцы? Выходит, они не носят оружие?

– Нет, у них есть оружие – но, как правило, оборонительное. Сделанное по другим стандартам. Не в их обычаях участвовать в дуэлях. Хотя случается всякое. Сейчас грани между сословиями практически стерлись. Гражданин может быть и купцом, и землепашцем, и рабочим. А совершеннолетняя женщина имеет право носить при себе короткий клинок, даже если она не гражданка.

– Почему бы не разрешить женщинам обороняться при помощи пистолетов? Физически мужчины гораздо сильнее женщин.

– Пистолет – оружие трусов, – почти автоматически проговорил я, наполняя бокалы. – Огнестрельное оружие может быть использовано только на войне. Или санитарами. Даже полицейские стараются его не применять.

– А бандиты?

– Бандиты, да еще и вооруженные огнестрельным оружием, – вне закона. Ими занимаются санитары. В исключительных случаях – армия. Впрочем, пуля не всегда дает преимущество. Главное – воля и решимость победить.

Я пригубил вино, так похожее на кровь, и вспомнил один из дней, когда я только начинал работать помощником шерифа…

* * *

Маленькая серебряная звезда сверкала на груди, и мне казалось, что каждый прохожий замечает ее – хотя обращал ли я прежде внимание на помощника шерифа, идущего по улицам? Не больше, чем на любого другого человека. Ну, может быть, взгляд останавливался на звезде на одно мгновение – так же, как и на заколке в виде золотой или серебряной розы, рубинового ромба, белого, желтого или зеленого листа, трилистника, красного или бахромчатого гладиолуса…[1]1
  Все перечисленные знаки демонстрируют ранг мастера одной из известных фехтовальных школ, которых насчитывается в России около тридцати.


[Закрыть]

Даже с маленькой звездой я уже не просто гражданин – представитель закона. Я не могу пройти мимо валяющегося на улице пьяного, зажав нос, – мне нужно помочь ему или доставить в отделение полиции, если его поведение антиобщественно. Не могу снисходительно отнестись к опасным шалостям детей – иначе они поймут, что можно вести себя так, а там недалеко и до прямого нарушения закона. Я должен следить за благонравием жителей, до которых прежде мне не было никакого дела – своих проблем хватало. И еще я могу отказаться от любой дуэли, на которую меня вызывают, – и это никоим образом не повредит моей репутации. Странное, в чем-то даже опасное ощущение… Но я, конечно, никогда не буду отказываться от дуэли.

Огромный револьвер, положенный мне по должности, я часто оставлял в сейфе. С детства нам втолковывали, что огнестрельное оружие – выдумка трусов, которую допустимо применять только против таких же трусов – если нет иной возможности. Честный клинок и дура-пуля – любой достойный человек сделает выбор в пользу клинка. Пользоваться огнестрельным оружием – все равно что плескать противнику в лицо кислотой, бить его в спину или из-за угла.

В армии нам объяснили, что противостояние внешнему врагу требует применения винтовок, пушек, ракет. На войне не только можно, но и нужно прятаться за танковой броней, обрушивать на врага многопудовые снаряды корабельных орудий линкоров, утюжить землю залпами артиллерийских батарей. В том случае, если противник не желает вести честную войну.

Мне повезло – я попал в пехоту, точнее, в мотострелковые части. Хотя я тяготел к естественным наукам, мне совсем не хотелось служить в танковых войсках, артиллерии или на подводном флоте. Пусть этим занимаются те, кто хочет посвятить армии всю жизнь. Мне достаточно научиться военному делу, отдать Родине свой долг. К тому же мотопехота воевала примерно так же, как и сто, и двести лет назад. Менялось оружие, модернизировалась тактика – но противостояние лицом к лицу с врагом никуда не делось. Служба в пехоте – это не сидение в глубокой шахте на стартовой позиции межконтинентальных баллистических ракет. Пусть каждая ракета, оснащенная ядерной боеголовкой, может нанести больший вред врагу, чем взвод, рота, а то и батальон мотопехоты, – если случится война, мне все же хотелось бы воевать с реальным врагом, а не вести огонь по квадратам.

После полугода службы в части нам вновь разрешили дуэли – но большинство вызовов, имевших место в первые месяцы службы, были аннулированы – негоже драться с боевыми товарищами из-за пустяков. А ссорились мы поначалу именно по мелочам. Молодые, неопытные, необстрелянные солдаты просто притирались друг к другу.

В армии меня научили драться с помощью автоматической винтовки Калашникова – АВК, стрелять из револьвера и пистолета. Мы легко управлялись с гранатометом и переносным зенитно-ракетным комплексом. Но носить револьвер «на гражданке», даже имея серебряную звезду на груди? Это казалось проявлением трусости. Поэтому я гордо шагал по городу – клинок еще не изменял мне, и я надеялся, что смогу призвать к порядку любого нарушителя, тем более что мастер любой фехтовальной школы, превосходящий меня искусством, никогда не станет совершать бесчестных поступков.

А вот жители – те, что официально отказались от обязанностей гражданина и тем самым не получили и многие права, – порой вели себя не слишком цивилизованно. Вот и сейчас в Нахичеванском районе, где жителей обитает гораздо больше, чем граждан, молодежь кучковалась по темным углам, шумела, поглядывала на прохожих. На меня, конечно, никто и глаз не смел поднять – шпага в ножнах, да еще и серебряная звезда на груди. Но попадется такой компании пьяный – могут ограбить или избить. Развлечения у молодых жителей бывают не слишком хороши.

На углу Театрального сквера, метрах в двухстах, раздался звон разбитого стекла, послышался крик, топот. Похоже, разбили витрину цветочного киоска. Пройти мимо вряд ли возможно, даже если бы я только что получил шпагу. А как помощник шерифа я должен был реагировать незамедлительно и со всех ног бросился к месту происшествия.

Торговец, пожилой армянин, скорчившись за витриной, зажимал руками разбитую голову. Пальцы его были в крови, черные волосы казались мокрыми. Дело оказалось серьезнее, чем можно было подумать сначала.

– Кто? Сколько? Куда побежали? – быстро спросил я.

– Четверо парней. Выручку забрали, – заикаясь, прошептал торговец.