Текст книги "Белый плотник"

Хлеб

 
Стучат лопаты. Вспархивают веники.
То кует ток, хотя темным-темно…
 
 
Из рукава задребезжавшей веялки
Горячее ударило зерно.
Потоком окатило золотистым!
А у лопаты взмах, что у весла.
Я стал грести.
 
 
Рассвет был ясный, чистый,
Как если бы не осень, а весна.
 
 
Сжигала плечи ранняя усталость.
Одолевая норовом реки,
Зерно почти у пояса плескалось
И набивалось плотно в сапоги.
Напор тугой! Свалило бы ворота,
И – на поля с глухим озимым сном.
 
 
Лица не утереть, и зёрна пота
Мешались с переливчатым зерном.
 
 
И вечер наступал, как дальний берег
За морем разливанного зерна.
То к прерывался. Где-то бабы пели.
Их песней даль была озарена.
Хотя устали, силы на пределе,
Но, в неуёмности своей правы,
О тишине вечерней бабы пели,
Неосторожно пели о любви.
 
 
Я их не слушал. От работы чёрный,
Садился в копны возле вислых верб.
Ладонями ломал недопечённый,
Но тёплый и шероховатый хлеб.
Он выглядел и сиро, и безвестно.
Тяжёлый, комковатый, как земля…
 
 
Слышнее, ближе становилась песня…
И с песней продолжалась жизнь моя.
 

Бабушкин сад

 
Поседевшая в заботах,
Утром затемно встаёшь,
Гонишь тёлку за ворота…
Старый примус разведёшь.
Варишь крупную малину
В медном с копотью тазу,
Грузишь в бочку солонину,
Доишь пегую козу.
 
 
Поворчав, ручонкой дряблой
Сыплешь тёмное пшено
Под навесом низких яблонь
Курам кланяясь смешно.
Кустик сломанный подвяжешь,
Меленьким шажком бредёшь.
Яблок нет твоих в продаже,
Все задаром раздаёшь.
Заслонив лицо ладонью,
Дружелюбно щуришь взгляд.
Стал последнею любовью
Для тебя осенний сад.
 
 
– Ведьма старая!..
– Колдунья!.. –
От обиды далека,
Топнешь оземь, «негодуя»,
И смеёшься вслед:
– Ага!
Разбежались, пострелята?
Вот крапивою ожгу!
 
 
Небо чисто, будто свято,
Как нечасто на веку.
Лёгкий холод на рассвете,
В белом инее сарай.
Ты зажмурь глаза: при свете
Утром сад похож на рай.
Яблоки что чудо-лампы!
Сотни жёлтых, красных ламп!
Ты бы здесь в саду могла бы
Отдохнуть, уснуть могла б.
 
 
Притворилась, будто веришь.
Зачерпнув воды у дна,
Рукоять колодца вертишь.
Глухо слышен стук ведра.
Смотришь ласково, приветно.
А сама не на виду…
Бабушка, минуло лето.
Как светло в твоём саду!
 

«Всё так старо, привычно – дом и сад…»

 
Всё так старо, привычно – дом и сад;
В чулане над оконцем паутина…
Для августа обычная картина,
Что яблоки на яблоне висят.
 
 
Но стоит удивиться, возразить,
Что вроде чуда – небеса и солнце,
Как оборвётся паутины нить,
И муха дохлая в ушат воды сорвётся.
 
 
И застучат по выцветшей земле,
По табуретке, что упала на бок,
Источенные червем сонмы яблок,
Из-за которых мир погряз во зле.
 

Яблоко

 
С милой вижусь, что ни день я.
Ходим в яблоневый сад.
Листопад – грехопаденье,
Время года – листопад.
– С ветки яблоко не рвите,
Дарит паданцы земля. –
Убеждал нас твой родитель.
Вторили учителя:
– Не созрело. Рано. Ждите.
И не думайте о нём.
Целоваться воздержитесь.
Не ходите в сад вдвоём… –
Дед с берданкою на страже.
Но за яблоню опять
Зацепился змей бумажный…
Как тут было не сорвать?
 

Сад на ветру

 
Была заря приливом свежей крови,
И на ветру волной округлых тел
Продрогший сад обрушился на кровли
И радостно, светло зашелестел.
 
 
И никому ничем не угрожая,
Ещё неочевидное для глаз
Предчувствие большого урожая
Ошеломило доброй вестью нас.
 
 
А ветер и заря неслись вдоль улиц,
Дремотную распахивая высь…
Всего-то неудобств, что мы проснулись,
Всего-то происшествий – обнялись!
 

«Первый снег – это дождь вполовину со снегом…»

 
Первый снег – это дождь вполовину со снегом,
Первый снег – это снег вполовину с дождём,
Под которым от капель, щекочущих, бегал,
А снежок, запрокинув лицо, подождём.
 
 
На лугу принакрылась трава кружевами,
А деревья бесчувственно, странно черны;
Это что-то случилось нездешнее с нами,
Чудом, с неба спорхнувшим, опять прощены.
 
 
Всё иное: улыбки, слова и пейзажи;
И внутри, и снаружи – другой антураж;
Первый снег не явленье природное даже –
К очищению повод блаженнейший наш!
 

«Вот и осень свои перелёты оставила…»

 
Вот и осень свои перелёты оставила,
Вот и холод упорней листву закружил.
Нет на смерть ни привычки, ни права, ни правила,
Нет на жизнь ни уменья, ни веры, ни сил.
 
 
И дожди на дорожных развилках отпенились,
Забродило в бочонках тугое вино.
Но шальные метели ещё не отпели нас,
Но ещё насладиться прощаньем дано.
 
 
И уже никого на берёзовой пустоши,
Равнодушие снега, покой, белизна.
Речка встала. Ремнями затянуты дутыши,
Нарезают по льду иероглифы сна.
 

Мой дедушка – каптенармус

Памяти Ивана Дмитриевича Компасова

 
Пока служилый человек
Портянкам счёт ведёт в каптёрке,
Морковной стружкой с мокрой тёрки
В закат летит ноябрьский снег.
 
 
Игра природы параллельна
И шутке, над которой ржём,
И плачущим следам оленя,
И эволюциям с ружьём.
 
 
И учреждён надзор негласный,
А наблюдателем – поэт…
Звезда какая-то погасла,
В окне каком-то вспыхнул свет.
 
 
И откружившийся над лесом,
Над скарлатиной ноября,
Снежок морковный лёг рефлексом
На стопы чистого белья.
 

Ясный огонь

 
В полумраке высокого бора
Снег присыпал сухую листву,
А шагается звучно и бодро,
И отрадно в морозном лесу.
 
 
Сиротливо чернеет валежник.
На рубчатые спины полей
То ли брошена шкура медвежья,
То ли изморозь трав-ковылей.
 
 
Смёрзлись борозды. Глухо. Равнина –
Как зажатая пряжкой гармонь…
Но тепло мне от встречной рябины,
Обогрел меня ясный огонь.
 

Рукавички девичьи

 
В рукавичках беличьих
С меховою выпушкой,
Ох, гуляли девушки
На реке под ивушкой.
Заигрались чуть они,
Ножками затопали –
Обронили чудные,
Потеряли тёплые.
А теперь, разумницы,
А теперь, красавицы,
Ищут их на улице
Возле Церкви-старицы.
Сплёвывая семечки
Губками манерными,
Ищут у скамеечки,
Полной кавалерами.
С утречка до полночи,
Ох, играя в салочки,
Ищут их на горочке,
Где забавы саночьи.
 
 
А найдут ли, умницы?
Высмотрят ли, звонкие?
 
 
Не бродил по улице,
Не играл на горке я.
Где снежок теперича,
Где луна полнёшенька,
Рукавички беличьи
Подобрал ранёшенько.
Скрыл под полушубочек
Пару тёплых варежек
От Светлан и Шурочек,
От Надежд и Аннушек.
Возле сердца бойкого
Уложил за пазуху,
Чтобы слаще ёкало,
Улыбалось празднику.
Вышивкой украшенных,
Мягоньких, изнеженных,
Достаю и глажу их,
Словно руки девушек.
 

В кудри запутанный снег

 
Снег – мимолётная фальшь,
Но осуждать – постыдись;
Вылеплен снегом пейзаж,
Снегом набросан эскиз.
 
 
Тёплых чурается рук,
Снег – о несбыточном весть,
Он и растает не вдруг,
И разлетится не весь.
 
 
Снег предназначен для нег –
Всех целовать на бегу
И, повалившись на снег,
Обхохотаться в снегу.
 
 
А возражать не моги,
Если набился снежок
В сумочку и в сапоги,
И под её свитерок.
 
 
Будешь с любимой своей
Помнить, не целый ли век,
Снег, облетавший с ветвей,
В кудри запутанный снег…
 

Солнечный день

 
Кровельным солнцем устелены крыши.
Встали дымы в гренадерском строю.
Из дому – в сад! Разоспавшись, нелишне
Прыгнуть в сугроб, словно в ванну свою.
 
 
Хочешь напиться – водица как в сказке:
Прорубь – с откинутой крышкой бидон.
Хочешь скатиться – подбиты салазки
Ходким железом, а горочка – льдом.
 
 
Снег не навек, но не кончиться чуду:
Речка взбрыкнёт и, уздечкой звеня,
Вдруг перекинется через запруду –
Скоком-поскоком, ловчее коня.
 
 
Брызги остынут полянами ягод,
И на ветру закраснеется лог…
Милая, около ног твоих лягу,
Не суетливо, как преданный дог.
 

Масленица

 
Весёлой стужи балаган,
Не по сезону платьице,
Метели продувной реглан
И Масленицы маслице!
 
 
Кружат и зверь, и человек,
Течёт струями жидкими
И улетает в небо снег
С дурацкими ужимками.
 
 
Ах, только жить! Ах, только петь!
Блинами свежей выпечки
Так сытно маслянится смерть,
И подбородок выпачкан.
 
 
От солнца горница бела,
От солнца лавки ломятся.
Так чисто, будто бы метла
Тебя умыла, горница.
 
 
И стол разубран знатно, ишь,
Медами да наливками,
А всё равно – не усидишь,
Едва гармони кликнули.
 
 
Пляши, дубовая бадья,
Пляшите блюда с яствами,
И поп в галоп, и попадья
С чертями голенастыми.
 

«Ах, праздники-проказники!..»

 
Ах, праздники-проказники!
Не хочешь, а гуляй,
Гони селом на «Газике»
Под оглашенный лай.
 
 
Но, если Тараканово
Встречает «кирпичом»,
Веселья календарного
Не сторонись сычом.
 
 
Подобно злыдню-ящеру,
Чья сказочка стара,
Ввались в избу гулящую
С бутылкой для стола.
 
 
Прошедший за год выучку
На брёвнах у сельпо,
Поддень грибок на вилочку
И «хлопни» на слабо.
 
 
И вслед за чьей-то притчею
Про давешние дни
Стаканом бабу личную,
Рыдая, помяни:
 
 
Мол, гады – эти плотники,
Зазря в гробах лежим,
Мол, в трауре, а всё-таки
Набил бы морду им.
 
 
А слово, как поленница,
Едва чего соврёшь,
Свалиться не поленится,
И только грохот сплошь.
 
 
И на твоём же «Газике»
Тебя спровадят в рай…
Эх, праздники-проказники,
Не хочешь, а гуляй!
 

Бабья доля

 
Дурость! А может, характер таков?
С носом в муке или саже
Бабы волнуются за мужиков,
Переживают опять же…
 
 
Будь за окошком война или мир,
Бабы не знают спокоя:
Только б работал мужик да не пил,
Их пожеланье такое.
 
 
Сдёрни сапог и лети кувырком;
Взяли кормильцы за моду:
Вертят под носом у баб кулаком,
Чуть не потрафила – в морду!
 
 
А повиниться? Такого не жди,
Неколебимы в гордыне;
Разве что спьяну уснут на груди –
Экие сладкие дыни!
 
 
И, удовольствие справив своё
Наспех, без тени старанья,
Снова с утра колошматят её,
Бабе опять же – страданье.
 
 
Часом всплакнёт среди битых горшков…
С носом в муке или саже
Бабы волнуются за мужиков,
До помешательства даже…
 

«Неярко солнце, облака невнятны…»

 
Неярко солнце, облака невнятны,
И мнится, будто воздух отсырел.
Из рукава с подкладкой талой ваты
Ручей ударил – ветреник, пострел!
 
 
Уже к любви заметнее привычка,
Желания назойливей, глупей…
Обрадовался лужам воробей.
Я тоже лужам рад, как эта птичка.
 
 
В прогалине сутулится сосна.
Темнеет почва, а кора просохла.
Совсем неплохо, если даль ясна,
Но, если жизнь определилась, – плохо.
 
 
Я погостил бы дольше у зимы,
В её глухой надышанной берлоге,
Где, как в утробе, поджимаем ноги,
Охвачены мохнатым зверем тьмы.
 

Половодье на Якубовке

 
Затопило деревеньку.
На крыльцо взошла вода,
Притомившаяся звенькать
В донце круглое ведра,
Наполнять сияньем горсти,
В зубы целовать коня…
Заявилась речка в гости,
Через луг и – у меня.
По полудню золотенька
Оттого, что солнце тут.
 
 
Избы, словно Разин Стенька
Половодием плывут.
Широко по всей округе
Над разливом голубым
Избы – рубленные струги –
Уплывают в росный дым.
Песня ладится простая,
Подходящая к вину:
 
 
«И за борт её бросает
В набежавшую волну…»
 

«Безрукие деревья-инвалиды…»

 
Безрукие деревья-инвалиды
Что ни весна толпятся по селу,
Но и культями тянутся к теплу,
Не помня боль, перезабыв обиды.
Так обкорнали, обрубили их –
Они-то знают – ради летней тени,
Чтоб тень легла гармошкой на ступени,
Наигрывая скрип шагов людских,
Чтоб тень была пышна и домовита,
В свою прохладу принимая всех,
Кто не сыскал богатство и успех,
Кто не герой, не светоч, не элита,
Всех, у кого – долги, а не права,
Кого не призывает день к безделью…
И простирают к небу рукава
Ущербной, грустной, нищею артелью!
 

Жить пора!

 
Портки – в отставку! Молодо. Апрель.
Обнажена земля. Чуток стыдится,
Как с печки соскочившая девица,
Что поутру и слаще, и добрей.
 
 
Местами – снег, он тёмен, нехорош,
Пыхтит, надменно раздувая ноздри,
Отнюдь не рад, что по нему идёшь,
А не по грязи, что чернеет возле.
 
 
Но очень скоро солнце и ветра
Свою работу сообща докончат,
И на забор взлетит крикливый кочет
И провещает громко:
– Жить пора!
 
 
И отзовётся грохотом колёс,
Загомонит, заблещет, засмеётся
Весенний день! И около колодца
Беспривязный зайдётся лаем пёс.
 
 
И всё иным увидится с утра:
Пушок, плывущий в небе над амбаром,
Бросок воды за узкий край ведра,
Гусак, что храбр и держится гусаром…
 

Страннику

 
Стучись и в ставенки узорчаты,
И в расписные ворота,
Коль ночевать под крышей хочешь ты
И ложку донести до рта.
Перед хозяйкой и хозяином,
В руке шапчонку смяв, склонись:
Мол, до утра побыть нельзя ли нам,
И вниз гляди, убогий, вниз.
Они помедлят, переглянуться,
Ещё помедлят и вздохнут:
– Чай, не разбойник и не пьяница?
Входи. Поешь. А ляжешь тут… –
На тёплой печке прыснут девушки.
Снимай мешок с плеча. Не трусь.
А места нет – ступай к соседушке.
Ещё не оскудела Русь!
 

Ландыши

 
Трепещут, как под ливнем хвост собачий,
Бутончики навесив цифрой «3»,
И всё равно им весело на даче,
На подоконнике вдыхать озноб зари.
 
 
Им нравится, что нараспашку двери,
Что настежь окна, что повсюду свет,
Что нет в былом ни боли, ни потери,
А в настоящем и печали нет.
 
 
Им по душе хозяек милых лица
И возлежащий на подушках кот,
Которому куда милее пицца,
Чем суета охотничьих забот.
 
 
Коту известно: если ночи зябки,
Пусть не красавец он, не идеал,
Его обнимут нежные хозяйки,
Укрывшись пухом пышных одеял.
 
 
Цветы явились в дом не для награды,
Принёс их в банке худенький жених,
И все им улыбаются, и рады,
И, чуть дыша, любуются на них.
 
 
Но капризулям угодить едва ли,
Ведь счастье – не порука, не закон:
Ещё вчера – свежи, и вот – привяли,
А завтра вовсе выброшены вон.
 

По малину

 
Позовём ли в лес Марину?
Или с Машенькой вдвоём
За овражек по малину
Ближе к вечеру пойдём?
Видно каждому с пригорка,
Как мы за руку сбежим
По тропинке, где не колко
Ножкам девушки босым.
 
 
На соседей не в обиде:
Любопытно им – так что ж,
Если даже и увидят,
Где ручей перебредёшь,
Где прищуришься на солнце
И сорвёшь с плеча платок,
Где руки моей коснётся
Яблоневый локоток.
 
 
Пусть глядят себе из окон,
Как хохочем на бегу,
Как, со лба откинув локон,
Задохнёшься – не могу!
Как корзиночку опустишь
И махнёшь платком родне,
Как затрещину отпустишь
Холостому парню – мне.
 
 
Разве только скорый поезд
Нас накроет на ходу?
А кусты – едва по пояс;
У деревни на виду
Станем ягоду мы кушать,
На закатном солнце млеть…
Но поладим как – и ушлой
Ребятне не углядеть!
 

Кружение

 
Сквозь марлю солнце еле светит,
Пока не спряталось, пока
Согреты памятью о лете
В балете кружат облака.
 
 
Скользя над земляной скрижалью,
Сонм и величествен, и тих.
И, снявшись, листья подражают
Паренью царственному их.
 
 
И девичьи сияют лица;
И юбкам, взятым в круговерть,
Так радостно, легко кружиться,
Влюблять, безумствовать, лететь!
 

Качели

 
И радостно жить, и плачевно,
Когда приседаниям в лад
Под небо взмывают качели,
Шутя растолкав листопад.
 
 
Проносится солнце сквозь кроны,
Стреляет из метких прорех…
Усилием ног распрямлённых
Стремительно падаем – вверх!
 
 
В прохладные сумерки листьев,
В горячий полуденный гам.
Хотя ветерок извинился,
А платье летит по ногам.
 
 
Восходим неистовым взмахом
И тонем блаженно в тени.
И листья подбитые – прахом.
И прахом – забытые дни.
 
 
То верх за тобой остаётся.
То я замираю вверху.
А в кроны врывается Моцарт
С магическим соло: «Ку-ку!»
 
 
Сквозь нудную тяжесть взлетаем
К блаженству, чей миг невесом,
И листьев румяную стаю
От глаз прогоняю, как сон.
 
 
И вниз! – подгибаю колени,
И вверх! – выпрямляешься ты,
И вниз! – убоясь высоты,
И вверх! – от ползучих корений.
 
 
И вниз!.. Но всё более трудно.
Усталость надёрганных рук…
И вверх!.. И сердец амплитуда
От ласковых встреч – до разлук.
 
 
И вниз!.. Отпускная премудрость –
Раскачивать небо сильней:
И падать, на солнышко жмурясь,
И вновь долетать до ветвей.
 

Дачные радости

 
Как мышка, серый дождичек
По саду пробежал,
А мы вздыхаем, лёжачи,
И думаем:
– Нахал! –
И вытерли салфеткою
Вишнёвые усы,
И снова над розеткою
Жужжание осы.
И милую супружницу
На свой диван зовём,
И тут же обнаружится:
Зачем пружины в нём.
 
 
И снова серый дождичек
Разбудит с утречка,
И мы, на пузе лёжачи,
Сыграем в дурачка.
И оботрём салфеткою
Клубничные усы.
И снова над розеткою
Склоняются носы,
И милая супружница
Опять спешит на зов,
А рядом время кружится
По циферкам часов.
 

Письмо

 
Лихо кувыркаемая ветром
И как будто смятая с угла
Стая распечатанным конвертом
На воду вечернюю легла.
Озерко покачивает стаю.
Жёлтый лист приклеился к волне.
Скучно. Зыбь. Но между строк читаю
Осень, адресованную мне.
 

«Покуда я на рифмы осень трачу…»

 
Покуда я на рифмы осень трачу
И суесловлю, часто невпопад,
Облюбовал заброшенную дачу
В погонах генеральских листопад.
 
 
Хозяйка съехала. И мебель вместе с нею.
Пустует кухня. Горница гола.
А заглянуть – в окне окно синеет:
Шофёр поди не вывез зеркала?
 
 
Никто здесь не бывает ветра кроме.
В дверной проём стучаться не с руки.
Сезон прошёл. И в старом этом доме
До лета поселились сквозняки.
 

Колодец

 
Не у людей, но у земли берём.
И цепь, стальные схлёстывая кольца,
Раскрутится стремглав в раструб колодца
За бешено грохочущим ведром.
 
 
Двускатная над гулким срубом кровля,
То го гляди, слетит в дерьмо коровье.
В пазах железных бьётся рукоять,
Чей колотун немыслимо унять.
 
 
А вот и всплеск! Негнущейся ладонью
Вращенье барабана укротив,
Начну подъём ведра. Иной мотив,
Когда оно идёт уже с водою.
 
 
Поскрипывает ворот. Цепь визжит.
И, ржавых звеньев смотку направляя,
Слежу, как собираются стрижи
На огороде позади сарая.
 
 
Гнилой ботвы курганы. Скучный вид.
Чугунный хлам гнездится в травах сорных.
И высеянный из лузги подсолнух,
Потупившись, на солнце не глядит.
 
 
Попарно на просвет синеют стёкла
Хозяевами брошенной избы.
Забор ветхозаветной худобы.
А на крыльце – раздавленная свёкла.
 
 
Приму ведро; на потемневший край
Колодезной скамеечки поставлю,
Ослабив цепь… Смотри не испугай
К отлёту потянувшуюся стаю.
 

Старушка осень

 
Известно, старушка осень
Беспечна и желтолица,
И платье в оборках носит,
И, сухонькая, кружится.
 
 
Но светлые чудо глазки
И ночью не просыхают,
Поскольку святые сказки
Под чепчик её слетают.
 
 
И свежей водой умывшись
В сенцах на босом рассвете,
Старушка ворчит, что мыши
Опять шебаршат в подклети.
 
 
И спросит, смеясь: к лицу ли
Ей снежная пелерина?
И снова, кружась, танцует,
Бесхитростна и невинна.
 

Индустриальный пейзаж

 
Даль, позабытая ветром, пуста и черна.
Не закричит над затоном вечерняя птица.
Катер прошёл, и павлин нефтяного пятна,
Хвост распуская, на бурую воду садится.
 
 
А на другой стороне конус трубы заводской.
Драга на рубленных сваях глядится лабазом.
Некого за руку взять над притихшей рекой,
Некому слово сказать под раскидистым вязом.
 
 
Это безлюдие степи и полю сродни.
Это безмолвие вечностью горько зовётся.
День догорел и погас, а по тёмному небу огни –
Малые искорки отполыхавшего солнца.
 

«Облакам всё равно, что творится под ними…»

Вечно холодные, вечно свободные…

М. Лермонтов

 
Облакам всё равно, что творится под ними.
Равнодушно текут, не меняясь в лице,
Даже если страдалец глаза к ним поднимет
И начнёт небеса умолять о конце.
 
 
Так они высоки, далеки, безучастны
К непотребной, постылой, земной суете,
Что несчастным едва ли до них достучаться;
Только дождь проливной и круги по воде.
 

«Прошумит электричка, и вновь канителится ночь…»

 
Прошумит электричка, и вновь канителится ночь.
Товарняк прогрохочет, и вновь рассупонится утро.
Так и будем закат и восход поездами толочь,
Рассыпая недели – по дням, по часам, поминутно…
 
 
Время вместе с мобильным засунуто в рваный карман,
И пространство растёт, словно в тесной кастрюльке опара.
Лишь вчера говорили:
– Чего-нибудь сладкого, мам! –
А сегодня в саду заблудились – влюблённая пара.
 
 
Время! Как его много и мало, увы.
Ни на что не хватает, но, ежели ждать, так излишек.
Две секунды украл у ночной – с циферблатом – совы,
Век-другой умыкнём у поросших цитатами книжек.
 
 
Прошумит электричка, и кончится грустная жизнь.
Товарняк прогрохочет, и кто-то весёлый родится…
Ну а нас ещё не было, нет, и не будет, кажись –
Так, в толпе промелькнули какие-то тени и лица.
 

«О том ли жалеть, что деревья сутулятся…»

 
О том ли жалеть, что деревья сутулятся,
О том ли рыдать, что луна за окном,
Когда обезлюдила тёмная улица
И выпит последних дождей окоём?
 
 
И девкой плаксивою на руки просится
Душа переулков, развилок и дач,
И в чёрный овраг сведена переносица
Ручьёв, что носились по городу вскачь.
 
 
Насыпьте пшена бесприютным воробушкам,
Святым побирушкам любого двора,
А плакать о том, что повыцвело солнышко,
До первых метелей ещё не пора.
 

«Заслушавшись пеньем лесным…»

 
Заслушавшись пеньем лесным,
Вдыхая вечернее марево,
Валяться в ногах у сосны.
Прощенья у рощи вымаливать.
 
 
В ромашки уткнувшись лицом,
Пластая ладони по холоду,
Себя называть подлецом,
Растратившим лучшее смолоду.
 
 
И в некий курьёзный момент,
Чьи краски светлы и неистовы,
Услышать зарю – инструмент,
Звучащий сквозными регистрами.
 

«Снег прилипчивей хворобы…»

 
Снег прилипчивей хворобы,
Вверх и вниз летит, пока
Небо заметут сугробы,
А долину – облака…
 
 
Скоморошество холопье.
Вниз посмотришь, глянешь вверх:
Пляшут хлопья, вьются хлопья,
Снег – повсюду, всюду – снег.
 

Заброшенная деревня

 
Ни души в понурых избах,
Как на окна ни дыши.
Снег по кровлям, на карнизах.
Ну а в избах – ни души.
Только чёрный-чёрный холод,
Только белый-белый снег,
Да прохожий человек,
С тайной притчею про город,
Прячет в сумерки лицо
Строже ангельского лика…
Не откроется калитка,
Как ни дёргай за кольцо.
Не войти, не обогреться.
А завидев на пути,
С горьким видом погорельца
Постоять и отойти,
Оставляя наглым крысам
Утлой церковки приход,
Где похабщиной исписан
В полукружьях серый свод.
Снег одел рябину, вишни,
Остовы машин, телег…
Снег по грудь, а будет выше,
И по крыши будет снег.
Скрыв рогожкою небесной
Плеши седеньких высот,
Снег сравняет поле с лесом
И деревню занесёт.
 

Городская грань

Посвящается маме

 
Любовь моя к тебе – пребудет!
В ночи заёрзает вода
И запоёт в подмокшей груде
Полу-растаявшего льда.
Ещё трава снегами смята,
Ещё в скиту постится ель,
Но в голубой подойник марта
Уже ударила капель.
Я говорю – пускай прибудет
Тебе удачи на земле!
И люди будут пусть как люди
С тобою и покой в семье.
Открой окно и в птичьем гаме
Весёлым сердцем различи
Ручьёв скрипичные ключи.
И, волосы сдержав руками
На оглушительном ветру,
Проникнись добрыми стихами
И, не тревожась пустяками,
Напейся солнца поутру!