Текст книги "Одновременно: жизнь"

1 марта

Позавчера повесили на дерево возле дома ещё один скворечник. Первый провисел больше года, прежде чем его облюбовали хоть и не скворцы, но зяблики. А зяблик, он и в Африке зяблик. Птица хоть и мелкая, но деловая, да к тому же деятельная. А это далеко не одно и то же и ой как не всегда совпадает. Интересно, прилетят ли наши зяблики нынче и поселится ли кто-нибудь в новеньком скворечнике? Надеюсь. Весна покажет.

Весь день, с самого утра, было яркое, можно сказать, нестерпимо яркое солнце, сильный ветер и небольшие стремительные облака. Птицы надрывались, как могли. Неужели, чёрт возьми, никому из них не захочется поселиться в новом, чистеньком, пахучем скворечнике?! Смотрю, как он висит на старой, корявой, уютной яблоне… Вот прямо сам бы там жил!

Хочу рассказать про посещение своего ленинградского двора и своей первой школы… Дом, в котором мои родители снимали малюсенькую однокомнатную квартиру с 1973-го по 1976 год, имеет адрес, запоминающийся легко и сразу: Институтский проспект, дом 1. Это Выборгская сторона. Через дорогу от нашего дома начинался парк Лесотехнической академии. Номер школы, в которую я пошёл, тоже было запомнить нетрудно. Я пошёл в школу в 1974 году, номер школы – 74. Теперь это 74-я гимназия города Санкт-Петербурга.

Район Питера, в котором прошли три года моего нежного детства, ничем не особенный. Если человека с закрытыми глазами туда привезти, открыть глаза и сказать, что он находится на окраине Томска, Барнаула, Орла или Хабаровска, он и не усомнится, не заподозрит подвоха, ничто не напомнит ему в городском пейзаже, что он в городе Петра и колыбели трёх революций. Рядами идут скучные пятиэтажки – хрущёвки силикатного кирпича, с вкраплениями отголосков сталинской архитектуры. Между пятиэтажками торчат точечные девятиэтажки на один подъезд, которые выглядят свежее пятиэтажек, но которым тоже уже за сорок.

Я приехал около трёх часов дня к дому 1 по Институтскому проспекту и вошёл во двор. Я не был в этом дворе 37 лет – и сразу всё узнал, всё вспомнил, всё нашёл. Я не случайно выбрал именно это время для посещения, именно конец февраля. Я хорошо помню конец февраля того своего возраста, потому что 17-го у меня день рождения, а день рождения так или иначе запоминается. Погода в этот раз была точно такая же, как и в мою бытность: хмурая, неуютная, с потяжелевшим уже снегом. Я безошибочно нашёл подъезд (если по-питерски, то парадное) и над входом – цифру 54. Зайти я не смог: на двери был кодовый замок. Тогда его не было, а то я бы и код вспомнил, если бы его не сменили. Да я и не хотел заходить. Убеждён, что и запах в доме не изменился, а зачем мне смотреть на дверь квартиры на четвёртом этаже? Просто для того, чтобы сопоставить ощущение высоты кнопки звонка с тем, какое было почти сорок лет назад? Это ни к чему… Я постоял, оглядел двор, нашёл всё и на своих местах. Единственно – кирпичный мусоросборник, который был для нас чем-то вроде замка, запретной горы, на которую строго-настрого нельзя было забираться, и потайным местом… Теперь вместо него – огороженная площадка с баками для мусора. Но остаток кирпичной стены ещё торчит из снега, как древняя руина… Потом я решил пройти от дома до школы. Мне думалось, что я не найду эту дорогу, так как я её внятно не помнил. Но я прошёл через двор по диагональной тропинке, перешёл через переулок, увидел новое высокое здание, которого раньше точно не было, прошёл мимо него во двор, двинулся дальше по тропинке между деревьями и понял, что иду в школу, как ходил когда-то. Я пришёл, ни разу не сбившись с пути. Школа оказалась недалеко.

Что больше всего меня поразило? Зайду издалека.

Я много раз бывал в местах, которые мне памятны, которые связаны с моим детством или юностью. В Кемерово мы много раз меняли жильё и всё время жили на окраинах. У меня есть несколько дворов детства. Когда возвращался туда, я находил большие изменения. Я видел, что за той дорогой, которая когда-то опоясывала город, а за ней были видны поля и даже трактора с комбайнами в этих полях, теперь громоздится не просто микрорайон, а город уходит далеко туда, куда мы даже не решались забредать или заезжать на велосипедах – из опасения столкнуться с деревенскими пацанами. Я видел изменённый до неузнаваемости двор школы, которую закончил, перекрашенную снаружи и изменённую внутри саму школу. Я посетил руины учебного отряда № 1 «Школы оружия» Тихоокеанского флота и взял кирпич с этих руин. Я знаю, что того корабля, на котором служил, давно нет… Я привык встречать на прежних местах либо сильные изменения и новшества, либо руины и забвение. Но, приехав в питерский дворик на Институтском проспекте и дойдя из него до школы, я впервые столкнулся с совершенно другим. Ничего не изменилось! Совсем! Новые дома, которые выросли вместо клубка гаражей или пустырей, – не в счёт. То, что на гастрономе в соседнем доме, куда я часто бегал за хлебом и молоком, теперь вывеска «Супермаркет» – тоже не в счёт. Деревья, которые я помню, не показались мне теперь меньше. Дом как был светло-серым, так и остался. Он не потемнел, не пошёл пятнами, не дал трещин, не осел. Он такой же. Он не показался мне больше или меньше. Двор не показался мне меньше или просторней. Два островка кустов сирени – на прежних местах. В глубине одного у нас были штаб и шалаш. Штаб на месте. Шалаш, видимо, будет летом. Кустов не стало больше или меньше, железная ограда вокруг палисадников вдоль дома та же и покрашена, кажется, теми же красками. В соседнем дворе, за переулком, в том самом дворе, через который я ходил в школу, на прежнем месте большое круглое углубление в земле. Нам говорили, что это – огромная воронка от немецкой авиабомбы. Углубление идеально круглое. На дне – маленький гнилой водоём, в котором мы ловили тритонов и по которому пускали самодельные парусники. Зимой вода покрывалась льдом, и получался маленький каток, пока не выпадал снег. Со всего околотка к воронке сходились дети, чтобы кататься с её склонов на санках. Воронка на месте. Горка на месте. Дети на месте. Правда, я был днём, и их было совсем мало. Но к вечеру их точно должно было собраться много, потому что склоны укатаны большим количеством санок и поп. Мало того, когда я подходил к горке, с неё уводили мальчика, который тянул за верёвку санки «Чук и Гек», в точности такие же, какие были у меня. Их мне подарили родители на Новый, 1976 год. Это была моя мечта – санки с рулём. Такие санки были у детей, что называется, из обеспеченных семей. Но мои родители, аспирант (папа) и молодой специалист (мама), купили их мне. Кажется, ничего ценнее я в жизни своей в подарок не получал… Деревья, между которыми шла тропинка в школу, все на своих местах, ни одно не сломано, ни одно не сгнило. Они стоят всё под тем же углом и, кажется, не выросли даже на сантиметр. В школе и вокруг неё всё прежнее. Сменилась только табличка. И дети во дворе играют и бегают так же. Только теперь они одеты ярче и у них вместо ранцев и портфелей цветные и гораздо более весомые рюкзаки.

Я был потрясён! Я впервые так остро увидел скоротечность жизни. 37 лет! Моя жизнь, в которой так много всего произошло… Для нашей страны сменились эпохи! А здесь ничего не изменилось. Я был готов увидеть любые изменения, в любую сторону. Но не был готов увидеть отсутствие изменений (как уже сказал, новые строения и вывески не в счёт). Вот трансформаторная будка, за которой мы прятались и занимались секретными делами, вот деревья, среди которых мы жгли костры из ящиков, что таскали со двора гастронома, называющегося теперь супермаркетом. Мы старались найти пластиковые бутылки, которые тогда были редкостью, из-под клея или шампуня, потому что напитков в пластиковых бутылках тогда не было. Их здорово было зажечь на костре и носить на палке, чтобы горящий пластик капал маленькими огненными каплями. Эти капли падали на землю со звуком, похожим на падение маленьких авиабомб. Именно здесь, среди этих деревьев, Геша, самый старший в нашей дворовой компании парень (года на два старше меня), случайно или нарочно налил мне горящего пластика на левую руку. Вот эти деревья, а вот маленькие белые шрамы у меня на руке… Вот возле нашего парадного электрощиток. В нашем доме он был только у нашего парадного. За этим щитком я нашёл чей-то клад: в полиэтиленовом пакете были пачка сигарет, перочинный ножик и три рубля. Сигареты я отдал отцу, ножик сразу же куда-то делся, а на три рубля в овощном магазине на всю ватагу мы купили конфет и сухого киселя в брикетах, который было тогда модно грызть. Всё на месте.

И то, что я это помню, совершенно не значит, что у меня особенная память или что мне это особенным образом дорого. Детство имеет такое свойство: в детстве нет незначительных или второстепенных вещей и событий. И это самый правильный подход к жизни.

Я сфотографировал что-то. Понимаю, что эти фотографии никому, кроме меня, ничего не скажут. Но когда в спектакле «Как я съел собаку» я говорю про тоску мальчика, который один слоняется по двору, а остальных друзей загнали, как этот мальчик с грустью смотрит на окна домов: там его друзья, которых сегодня уже не выпустят… Когда я говорю про дорогу в школу и свет из школьных окон, для меня это – именно эта тропинка, окна именно этих пятиэтажек и та самая школа.

3 марта

Вчера был интересный длинный день. Я целиком и полностью ощутил прелесть жизни в Калининграде – самом западном, отдельном и очень необычном кусочке нашей страны. То, что дальше напишу, будет сказано не для того, чтобы кто-то в Сибири или на Дальнем Востоке позавидовал. Ни в коем случае. Но в то же время приятно рассказать о преимуществах географического положения и образа жизни, которые даёт это географическое положение. Вчера утром с приятелями, двумя семейными парами, сели в автомобиль и съездили пообедать и погулять в Литву, в маленький курортный город Паланга. Выехали в 9.30 утра, вернулись в 8 вечера. Можно было поехать совсем рядом, в Светлогорск или Янтарный, но захотелось немножко большего, захотелось путешествия, которое укладывается в один день. Захотелось других видов.

Через сорок минут мы уже ехали по национальному парку Куршская коса. Для тех, кто не знает, Куршская коса – удивительное место, чудесное творение природы: узкая полоска суши, состоящая в основном из песчаных дюн между Куршским заливом и Балтийским морем, протяжённостью более 100 км. Половина косы принадлежит России, половина – Литве. Ехать по косе приятно, дорога хоть и узкая, но движение на ней не оживлённое, так как за въезд в национальный парк нужно платить. Когда-то, чтобы дюны не двигались, коренные жители засадили косу соснами и ольхой. Воздух на косе совершенно особый. И очень много птиц. Через час с небольшим после выезда из дома мы уже были на литовской границе, а через два часа – в Литве. На литовской территории пейзаж резко меняется. Всё гораздо более ухоженное и, что называется, прибалтийское. На территории Калининградской области нельзя увидеть того, что ожидаешь увидеть в Прибалтике: сушащихся вдоль берега залива растянутых на шестах сетей, рыбацких деревянных лодок, стоящих вверх днищем, и аккуратных, скромных, приземистых, длинных рыбацких домиков. Сразу после границы проехали малюсенький городок Нида. В нём долго жил и работал великий и могучий Томас Манн. На льду залива, как пингвины, стайками, а то и целыми колониями чернели дождавшиеся корюшки рыбаки, которые ради этих пахнущих свежим огурцом рыбок готовы каждый год рисковать жизнью на льду залива. Льдины регулярно уносит, потом их с большим трудом разыскивают и снимают с льдин вертолётами, каждый год выходит пугающая статистика гибели рыбаков в холодных водах. Но ничто этих безумцев остановить не может. Там, где коса закончилась, нашу машину принял на себя паром и через неширокий пролив доставил в Клайпеду. От Клайпеды 25 километров хорошей живописной дороги – и мы в Паланге.

Вчера был солнечный день, с порывами сильного холодного ветра. В своей основной курортной части в это время года Паланга похожа на пустующий детский городок для изучения правил уличного движения. Там тихо, безлюдно, аккуратно, чисто, скучно, и, в общем-то, нечего делать: ровно то, чего иногда очень хочется. Ненадолго, на несколько часов. Может, на пару деньков – если допекло.

Погуляли, замёрзли. Пообедали в абсолютно пустом, красивом и тихом ресторане. Съели что-то прибалтийское. Ещё погуляли, поехали обратно. Опять паром. Опять коса. После парома задремал минут на двадцать пять. Проснулся снова возле Ниды. В Ниде выпили кофе в маленьком кафе. Рядом с нами ели борщ два литовских полицейских, их машина стояла рядом. Полицейские ели молча и медленно. Мы пили кофе тоже почти безмолвно. Уже очень хотелось домой. Потом зашли в магазин, купили чего-то местного… Сыра, кефира (kefiras). Без малого через два часа приехали домой. Дети встречали радостно, было ощущение возвращения после путешествия. За день у нас были короткие сборы в дорогу, бутерброды и кофе в машине, пересечение границы, путешествие по экзотическим местам Евросоюза, короткая морская прогулка (очень короткая, но с чайками и лёгкой качкой) на пароме, посещение курорта, обед, фотографирование с достопримечательностями, осмотр места жительства великого классика немецкой и мировой литературы, радостное возвращение домой. На всё про всё ушло девять с половиной часов. А до польской границы и до ближайшего польского города и замков ехать ещё ближе. Всем, кто соберётся побывать в Калининграде, могу порекомендовать это время года и не забыть захватить с собой загранпаспорт. Ну и ещё не полениться совершить путешествие одного дня.

Сегодня птиц не слышно, над Калининградом ясное и изумительно голубое небо. Сильнейший порывистый ветер, в трубе завывает. В доме сквозняки во все стороны. Полчаса назад над домом пронесло тучу, чёрную с одной стороны, а с другой – подсвеченную вечерним солнцем. Туча истерично швырнула на крыши мелким, колючим снегом, а ветер как пригнал её, так же и прогнал. Весна! Весна во всём!

4 марта

Наконец-то завершён монтаж и графическое оформление видеоверсии спектакля «+1». До конца месяца она должна увидеть свет и оказаться в продаже, а главное – поступить к тем людям, которые откликнулись на предложение, озвученное много раньше, чем мы приступили к процессу подготовки самой съёмки спектакля. Если бы не люди, которые заранее, по сути, купили несуществующую видеозапись, ныне существующей не было бы. Просматривал окончательную версию монтажа и титры… В тысячный раз спрашивал себя, всё ли возможное сделано так, как хотелось и задумывалось… И отвечал себе, что всё сделано на пределе возможного. Можно было бы сделать лучше – мы бы сделали. Но мы не знали и не знаем, как сделать лучше. Вопросы к собственному исполнению у меня остались, однако я про них никому не скажу. А ещё могу с радостью и гордостью, но главное – с большой благодарностью сказать, что было немало людей, которые перечислили деньги существенно, многократно большие, чем стоила покупка видеозаписи, и не желая ничего взамен. То есть они давали деньги только для того, чтобы видеозапись осуществилась. И всё. И кто бы сколько ни перечислял, в этом было настоящее доверие, столь редкое нынче, и подлинная помощь. Сам факт этой помощи даёт возможность строить планы, делать новые видеоверсии, которые никакого дохода не принесут, но доставят радость работы нам и, надеюсь, радость тем, кто захочет их посмотреть.

Вечером последним рейсом вылетаю в Москву. Ужасно не хочется улетать из дома. Сегодня после вчерашнего урагана деревья не шелохнут ни одной веточкой, в небе ни облачка, но и без облаков видно, что синева абсолютно неподвижна. Птицы надрываются как сумасшедшие. Вороны клюют оттаявшие прошлогодние яблоки, которых много по закоулкам дворов. Кстати, вороны, в отличие от зябликов, деловые, но не деятельные. То есть ходят или сидят на крышах и ветках с исключительно деловым видом, при этом если что и делают, то неохотно, вяло, через силу, даже каркают и летают лениво. Умные! Умнее зябликов и скворцов. Знают себе и им цену.

Когда вернусь через две недели, многое изменится. Уже наверняка будут цветочки. Подснежники здесь выстреливают чуть ли не за день. Всё хочу пронаблюдать весну без отрыва от дома. Но буду наблюдать весну в Поволжье. Посмотрю на великую реку под весенним льдом. Ледохода на Волге мне в этот раз не покажут: рано.

Завтра в Москве буду сниматься в студенческой короткометражке, студент ВГИКа предложил. Роль маленькая, фильм крошечный, денег не платят вовсе. Но сценарий забавный. Да и сниматься я люблю. Почему бы не потратить день жизни на надежды начинающего режиссёра. Правда, жалко этот день отнимать у дома, весны и семьи. Но студенту ВГИКа этот мой день точно нужнее, чем весне.

9 марта первый раз в этом сезоне, да и в последний, сыграем с Игорем Золотовицким спектакль «По По». Очень хочу поиграть с Игорем, а то весь сезон, с сентября, только и делаю на сцене, что прощаюсь с бумагой. Хочу хоть раз в году поздороваться на сцене с другом: почти год на ней не встречались. То-то будет весело…

Вчера утвердил обложку новой книжки дневниковых записей, то есть книги, в которой на бумаге будут напечатаны записи из этого дневника за ушедший год. Это первая книга, в которой слово «жизнь» будет написана с одной буквой «ж», и она очень отличается своим ритмом и своей тональностью от предыдущих моих дневниковых книжек. Её название – «Почти рукописная жизнь». Она выйдет уже весной. Обложка так же сильно будет отличаться от предыдущих, как и содержание.

9 марта

Очень непростые дни в Москве. Сегодня будет сыгран четвёртый подряд спектакль. Вообще, Москва, когда я провожу в ней больше трёх дней, становится непосильной ношей. Тяжело и глубоко переживаю нелепую гибель Андрюши Панина. Мы с ним знакомы без малого тридцать лет: ещё в Кемерово, в университете, делали совместные номера пантомимы. Мы же земляки… Но о нём я напишу отдельно, пока ещё не могу найти нужных слов.

Сегодня многие информагентства сообщают об отравлении людей в ресторане «Нома» в Копенгагене. Надо же! Всё-таки эта противоречащая здравому смыслу и всему человеческому профанация дошла до своего логического завершения. Если помните, я писал про этот ресторан… Не мог не отреагировать на эти новости. Я же понимаю: так много отравившихся случилось оттого, что все посетители ели одно и то же и даже несмотря на то, что им, возможно, не нравилось, продолжали есть, зомбированные мишленовскими звёздами и авторитетом международных гастрономических премий. Когда писал о «Нома», я назвал его гастрономическим гестапо. Теперь, думаю, в этом смогли убедиться все. Извращение самой идеи еды и трапезы, которое происходит в этих высокобуржуазных ресторанах, наконец-то показало подлинную сущность. А те, кто отравился… Среди них вряд ли были случайные посетители. Это всё были богатые гурманы, ищущие в своей скучной жизни особых впечатлений. Теперь им точно будет что вспомнить.

22 марта

Вернулся домой из Поволжья. В Поволжье везде холодно. В феврале, говорят, было намного теплее. Снег преследует меня везде. И в Пензе шёл снег, и Саратов снегом встретил и снегом проводил, и даже в Волгограде, где снега вроде бы не было и нет его вдоль дорог и во дворах многоэтажек, всё равно было холодно, а ночью после спектакля пролетели вместе с городской пылью снежинки, немногим крупнее самой этой пыли. Вернулся в Калининград в снегопад. Сегодня 22 марта, и холодно так, как не было в январе. А 22 марта, как мне напомнили, это день Сорока мучеников. В этот день должны прилетать скворцы. Бедолаги! Если они уже прилетели в центральную и средние полосы, то пришлось и придётся им помёрзнуть. У нас-то они давно. Но что-то ни вчера, ни сегодня их не видать. Попрятались. Вот только куда? Оба наших скворечника пустуют. Холодная весна.

Песня «Холодная весна» – это, пожалуй, лучшее, что было в фильме «Бой с тенью». А ещё в том фильме, как всегда точно, сыграл негодяя Андрей Панин… Он гениально играл подонков.

Мы никогда не были с Андреем ни друзьями, ни даже приятелями. Но знаком я был с ним так долго, как мало кто. Мы познакомились почти тридцать лет назад в университете. Тогда Андрей был легендой кемеровского университетского театра «Встреча» и руководил университетской студией пантомимы «Пластилин». Я же занимался в другой, конкурирующей студии. Та студия, в которую ходил я, исповедовала скрупулёзное занятие классической техникой и самоотверженное самоистязание тренингами. У Андрея же в студии было весело, шумно, многолюдно, и к нему в студию в очередь стояли красивые студентки. Его подопечные ничего особенного продемонстрировать не могли. Концертные номера выдавали редко, и те были слабенькие. Так что мы с высоты своей аскезы посматривали на них с ухмылкой. Но сам Андрей был невероятно притягателен и пластичен. Я даже не могу сказать, что техничен. Он просто был человеком без суставов. Мне казалось, что он мог вытягивать и сокращать руки и ноги. А лицо его было столь подвижным, что казалось резиновым. Он был невероятно одарён в смысле пластики и какого-то физического комизма. На него было весело смотреть, даже если он ничего смешного не делал. Не думаю, что он мог хоть чему-то научить, потому что как можно передать свой уникальный природный дар? Те же, кто его видел хоть раз на сцене театра «Встреча» в спектакле «Альпийская баллада», не забудут этого никогда. Только однажды мы вместе участвовали в одном номере. Хоть я и занимался в другой студии, но учился в университете, поэтому был привлечён. Как раз техника у меня была отменная. Мы с Андреем солировали. Но отчётливо помню, что на меня и внимания-то не обращали. Настолько я был занят точным исполнением рисунка и композиции, а он, наоборот, был свободен, ярок и, что называется, щедр на то, что любит публика. Он, в отличие от меня, к тому моменту уже прекрасно знал, что она любит. Он долго и упорно ездил поступать в Школу-студию МХАТ и раз за разом возвращался. Я представить себе не мог, как он мог туда поступать. И как он мог хоть что-то играть на сцене. Когда он говорил вне сцены, его почти никто не мог понять, такая у него была каша во рту. Но на сцене он смотрелся мощно! Он был невероятно сильным физически. Пантомима для него была так – средство к существованию, должность руководителя студии и социальный статус… Я совсем не разбираюсь в боевых искусствах, но Андрей занимался какими-то из них очень серьёзно, долго и был выдающимся образом оснащённым в этом смысле человеком. Он был боец в прямом смысле этого слова. Он сыграл в нашем новейшем кинематографе за последние пятнадцать лет самых запоминающихся и выразительных подонков. Подонки ему удавались с такой документальной точностью и убедительностью, как никому. Только хорошо, а точнее, глубоко знающий жизнь и ужасы тьмы человеческой природы мог так сыграть. Ни один актёр, который сразу поступил в театральное учебное заведение и дальше жил исключительно артистической жизнью, не смог и не сможет даже близко подойти к той подлинности, которую демонстрировал на экране Андрей. А ещё он был первым исполнителем роли Первого солдата в первой постановке моей пьесы «Зима». Удивительно, как ему удалось почти в сорок лет сыграть человека с юным и бесхитростным сознанием: никогда не повзрослевшего, довольно дерзкого, дворового сибирского паренька. Смышлёного, но не умного. Шустрого, но бесхитростного. Он, как всегда, был детальным и точным. Мы были знакомы почти тридцать лет. Целую жизнь. Во многом именно его пример сложного и упорного прорыва в профессию меня убеждал и настраивал на решительные шаги. Я всегда гордился и с удовольствием подчёркивал, а то и хвастал знакомством с ним. Он, конечно, был всенародным артистом. И тот факт, что мы с ним знакомы и земляки, часто располагал ко мне не знающих моих заслуг людей. Не могу осознать и свыкнуться с тем, что Андрея больше нет. Я привык за долгие годы, что он есть и что от него всегда можно ждать интересной и точной роли, образа… Он точнее многих смог транслировать девяностые годы на экран и на сцену. Именно в его ролях человек конца девяностых и нулевых зафиксировался. Невозможно переоценить утрату. А как можно оценить роли, которые он не исполнит в том новом возрасте, в который только-только входил?.. Он ушёл из жизни таинственно и страшно, как человек девяностых. Горюю!

Пока ездил по Поволжью, у меня во дворе спилили и выкорчевали грецкий орех. Он рос ещё с довоенных времён. Последние годы он болел, и что бы мы ни делали, никакое лечение не помогало. Каждую весну всё меньше веток покрывалось листьями, а кора возле земли стала трескаться и отслаиваться. Прошлое лето он простоял почти голый и дал совсем мало орехов. А главное – он выглядел как сильно больной, даже зимой. Специалисты сказали, что спасти его невозможно. Пришлось срубить и выкорчевать. Сейчас на его месте большая круглая яма в мёрзлой земле. Яма, особенно вечером, кажется совсем чёрной и глубокой. Бездонной. А за окном нет привычных веток. И ворон нету, которые любили на нём сидеть, а осенью составляли нам серьёзную конкуренцию в сборе орехов. Хоть дерево и было больным, а приговор ботаников окончательным… Но команду на вырубку отдавал я. Муторно и тяжело от этого: сажал-то не я. Да и сколько поколений людей выросли или прожили много лет рядом с этим деревом… Сегодня выбрали в питомнике дуб, который займёт место грецкого ореха. Как только потеплеет, станет возможно, его пересадят. Будем привыкать к нему. Надеюсь, вороны оценят наш выбор. А как они относятся к желудям, я не знаю. Посмотрим. Возможно, к новому дереву прилетят какие-то другие птицы. Но прежнего уже не будет. А дыра во дворе пока зияет.