Текст книги "Будь здоров, жмурик"

Ну, вроде того. Повинность, как бы. Хотя не так все примитивно. Нам всех критериев не понять – что и как, кого и за что. Так что здесь вот в предбаннике пока обитаю, название которому рай. Но, я тебе скажу, туда, дальше и выше, даже монахи и священники прямиком не попадают. А потому, что все грешны, все убийцы и воры… Только одни это совершили в натуре, а другие ничего вроде такого не сделали в своей жизни, но все равно, и они убили бы или своровали бы что-нибудь, если бы… Женщина, к примеру, убьет любого поднявшего руку на ее дитя или украдет куриную ногу, ежели чадо от голода начнет пухнуть. А то, что такой ситуации в жизни удалось избежать, от греха не избавляет. Так что, все мы, обычные небезгрешные граждане – не самые законченные сволочи и садисты, сначала, к сожалению, сюда попадаем, на карантин.

– К сожалению… Ой, ой, как досадно. Какое ж тут, Толя, наказание за грехи? – удивляюсь я. – Томиться здесь, среди этой красоты, чистоты и в полном спокойствии, и при приятных ощущениях?

– А представь, там, – Толя снова направил указательный палец в сторону условного неба, – все неизмеримо прекрасней. Там всего этого и нафиг не нужно будет. Сплошной оргазм. А рай – это так, зал ожидания, приемный покой. Переходная ступень высшего существования. Все лучшее впереди. Надейся и жди, – как поется в песне вашего периода развитого социализма. Одним словом – ништяк.

– Минуточку, а как же ад? Где он? Кто туда попадает? Те самые законченные сволочи и садисты?

Неужели ты так и не понял, что земная твоя жизнь – она и есть ад. Ты что, думаешь, что грешников в котлах варят, как раков? Кстати, о раках… Ладно, раки, рыбалка – это потом. Так что – ад. Правда, кому больше, кому меньше. То есть, чистого ада, как его описывают, не бывает, ибо каждому грешнику найдется оправдание в той или иной степени за его проделки. Но ведь сам знаешь, как иные мучаются всю жизнь. А потому как предыдущую жизнь проворовали и всяко вдоволь напроказничали, и вместо того, чтобы, наконец, сюда перебраться на отдых, снова рождаются на земле, но уже в другом коленкоре – мучаются, расплачиваются по полной. А то ведь и опять могут дров наломать. Тогда, изволь, еще третий или десятый раз помучайся или проживи хотя бы одну обычную честную (в кавычках) жизнь с плюсами и минусами. И вот, думают, вроде как бы и ничего жистянка была, не хуже, чем у других. Однако это там так кажется. Потом, наконец, здесь оказываешься, понимаешь уже, что ничего хорошего и не было, мучение сплошное, за исключением кой каких вещей, в том числе любви, особенно первой, любви к ближним своим и друзьям, приятного общения, увлекательных путешествий, прочий культурный отдых, ну и кому-то радость от творческого процесса, кино, театры, музыка с поэзией – это что твоя любовь. Конечно духовный компонент праздников, застолья, хороший табачок и прочее – из этого тоже какой-то позитивный концентрат выделяется и попадает сюда. Даже какая-нибудь клевая работа, квартира, дача, телки, тачка новенькая в гараже – Ладочка ваша советская, к примеру – это все по логике хоть и должно потерять смысл, но, представь, некоторые из этого умудряются получать стройматериал для построения своего рая. Увидишь еще. Так-то вот оно. Схема эта такая непростая, я и сам иной раз задумываюсь и путаюсь.

– Слушай, насчет первой любви, – начал я несмело. – У меня тут это… Подружки должны быть.

Бабы-то? Вот, вот. Знаем, знаем. Две подружки у него здесь, одна там – жена, то есть. Ну там мелочь всякая – это не в счет, с кем не случалось. А супруга тоже, извини, может под автобус попасть, глядишь и она явится. Будет их три – Валя, Лида, Люба. А нам тут разбирайся, чеши репу, как ему на том., то есть, тьфу, теперь на этом свете сосуществовать с тремя телками? Вот и Пушкин, влюбчивый наш, когда попал сюда… Ой, что было… Ладно, об этом потом. Ну, неужели некоторым так трудно одну бабенку любить, и никаких тебе любовных треугольников, четырехугольников, пятиугольников на том свете? Впрочем, насчет тебя – претензий особых нет. Твои – они же не одновременно все трое в любовницах или женах у тебя ходили. Но некоторым товарищам здесь это головная боль. Хотя, не скрою, тут ведь не одни только бабы – проблема. Много чего. Возьми хоть спорт. Спортсмен, значит, того… Вот он прыгает или там молот метает, всю жизнь по стадионам. Любимое занятие. Рекорды ставит. Восторг, эйфория. А чем ему здесь заниматься, ежели каждый может прыгать хоть с одного облака на другое, а захочет – с планеты на другую перепрыгнет, а не то, чтобы несколько метров преодолеть? Скучища. Поэтому ему остается какой-то театр вместо рая себе придумывать с бутафорными соперниками и зрителями, болеющими за него. Или изволь кущи райские, вроде моих, разводи. Да и у врачей – та же проблема, и у прочих подобных. Кого докторам тут лечить, порошки и капли выписывать? Правда, у них хобби чуть ли не у каждого второго – то музицируют, то пишут – все эти ваши Булгаковы, Чеховы. Музыканты – действительно другое дело: играют, поют и там, и здесь, сами себя слушают, выступают. Зрители приходят их слушать – не бутафорные, настоящие души – хвалят, аплодируют, понимают их, что самое главное. Всем приятно. А тут вот один профессор-патологоанатом попал сюда и… Заскучал. Заскучал – это условно, сам понимаешь. Но и он, ничего, приспособился, книжки читает в своем садике, анатомические атласы рисует, плавает в бассейне. Так что особенно бывшие рабы творчества довольны – тут им кайф. Что касается твоих возлюбленных, учти, секса особого здесь не жди, ибо это штука по большей части физиологическая, необходимая для продления рода, и такие вещи сюда не передаются. Только то хорошее, что происходит на душевном уровне, попадает сюда. Ну, ты же знаешь, какое, например, земное счастье и удовольствие после четырех кружек пива, особенно если ты с девушкой прогуливаешься, оказаться, наконец, перед писсуаром или в кустах. Что ж, и это счастье что ли сюда в рай тащить? Подожди, мы о чем? Ах да, о твоих телках. Так вот.

– Ты сам-то чего отшельником живешь? Или есть баба? Чего-то я не заметил. Может доживает еще там? Так ведь старуха, наверно.

– Ну, баба была. Была… Только она после меня быстро нашла другого хахаля. А теперь и они где-то здесь в райских своих владениях, вдвоем. Голубки. Так что нет там у меня никаких старух. У нас, правда, прекрасные отношения, встречаемся иногда. Думаешь старуха? Жди. Тут они все как кинозвезды. Когда их больше, чем двое – ну, там, жены любовницы и прочие, конечно, можно раздвоение или растроение души организовать, что б как-то сбалансировать всю эту геометрию непростую – треугольники, четырехугольники. Чтобы всем было хорошо и приятно. Как говорится, без милого и рай не рай. Но я лично не захотел. Наверно, я не очень в этих делах, нет такой у меня надобности. А насчет тебя подумаем… Ладно, заболтались уж. Поехали, места покажу.

Толя вложил два пальца в рот и смачно свистнул. Тотчас на небе появилась звездочка, и вскоре у крылечка приземлился белый крылатый конь, с болтающейся позади коляской, тоже белой. Я не удивился, только вспомнил, что и у Толи есть за спиной крылья, а то я как-то забыл про них. Проверил у себя – нет, спина как спина.

– Толь, а ты что, сам тоже летать умеешь – без этого крылатого?

– А это что, по-твоему, рога? – мотнул назад головой Толя и чуть развернул туловище. – Обижаешь. А конька-горбунка этого я специально для тебя вызвал. Так, почудить маленько. Юмор. Крылья вашему брату не положены, только ангелам вроде меня – я на службе. Вот, пользуйся общественным транспортом. Тем более бесплатно. Сам я редко на каретах-то – свои пропеллеры есть и ладно. Любуюсь с высоты птичьего полета на красоту эту дивную, но в основном пешочком хожу – все ж привычней. Или на велосипеде. Ну, ладно, садимся.

Мы взлетели и понеслись над холмами, полями и дубравами. Я не испытывал страха – и он тоже остался в том мире, только детский восторг и смесь каких-то иных чудесных ощущений наполняли меня, которые, видимо, являются одной из нитей этого бесконечно красочного мира, похожего на Толин гобеленовый ковер из детства. Конь, кстати, хоть и махал лениво крыльями, но, как мне показалось, только для виду, или чтобы полет не выглядел совсем уж нелепым. Ну, представляете, летит, а крылья на месте стоят. Так просто болтаются. Глупо это выглядело бы. Конечно, тут физические законы только имитируются по нашему желанию и по привычке. Можно было бы и так летать, без лошади, и даже без крыльев, хоть Толя и хвастался ими. Или с одним крылом. Или с пропеллером на лошадиной морде или крупе. Или вообще, как Карлсон.

В общем, у каждой сволочи тут свой подобный островок – райский сад, им самим придуманный, по крупицам собранный из всех самых лучших впечатлений той жизни, – пояснил еще раз Толя. – Или деревенька, даже городишко. А не был бы я Толя, а какой-нибудь Урум Басар Султан Бек Оглы, то летали бы мы сейчас с тобой на ковре-самолете над песчаной пустыней, любовались бы оранжевыми закатами. Слушай, а города у нас какие попадаются… Но это, правда, не мое. Мне здесь хорошо – в сказочке этой. Вот подрастешь, окрепнешь, и у тебя процесс пойдет. Все лучшее постепенно вспомнишь, детские впечатления воскресишь в себе и начнешь свой рай строить. Ах, да, ты же детдомовский. По этой причине, братец мой, каша в твоей голове. Ты, считай, почти что земной, прежний. Но ничего, всему свое время, которого здесь не существует. А потом, может, из фильмов детства да из прочитанных книжек чего-нибудь наскребешь.

– Насчет каши – точно. У меня, правда, в голове не только каша, но и подливка грибная. Грибы, правда, какие-то сомнительные, – проворчал я беззлобно и сосредоточился на невиданных красотах, проплывающих под нами. Какие-то люди в средневековых одеждах – крестьяне – махали нам с земли своими шляпами и чепчиками, задрав головы. От простиравшейся сверху картины у меня внутри разлилась настоящая волшебная музыка – все эти зеленые холмы, замки, развалины крепостей, оливковые рощи, мельницы. Кажется, под нами по узкой тропе проскакал рыцарь в доспехах на серебристом коне. Я слышал, как звенел металл доспехов, и стучали копыта. Наверняка бутафорные, как давеча Толя пояснил – и конь, и рыцарь. Так, для колориту, – пронеслось в моих фантомных мозгах.

Глава 5

Вечером (а дивные летние вечера к Толе в райский край тоже приходили иной раз – как же без них) мы отправились пешком в деревню. Ходьбы было ровно столько, сколько хотелось идти – ни больше, ни меньше. Не буду повторяться, какие чудные места по обе стороны дороги нас сопровождали и как приятно было идти. Наконец, появились кой-какие домики, а в стороне от дороги я увидел небольшую таверну. Когда мы к ней подошли, как-то быстро стало темнеть, и все небо обсыпалось крупными звездами. Не помню, чтобы видел такое в той жизни, не доводилось. Почему-то я стал различать целые планеты и даже одну с кольцом разглядел – Сатурн, что ли? Все они были яркими и красочными. И луна была – сойти с ума. На небольшой площади возле таверны горели факелы, освещая стоящие на улице длинные дубовые столы. За столами на таких же длинных лавках сидели веселые простолицые люди. Они оживленно и весело ели и пили, смеялись, пели застольные песни. Хаос яств и кувшинов с напитками царил на дубовых столах. Когда я поравнялся с одним из факелов, то специально сунул в огонь руку. Ничего не почувствовал, жареным не запахло. Однако, неподалеку на углях, как ни в чем не бывало, вертелась баранья туша, как будто по земным кулинарно-физическим законам покрываясь аппетитной золотисто-коричневой корочкой. Тонкий аромат жаркого щекотал мои голограммные ноздри. Деревенский оркестр играл потрясающие мелодии, под которые хотелось петь и танцевать. Люди были одеты в какие-то средневековые или сказочные одежды – такие, как на картинках старых детских книг про Золушку, кота в сапогах и Красную Шапочку. Я вдруг обнаружил на себе такую же сказочную одежду, то есть, платье – как раньше называли и мужской наряд. И даже шляпа с пером чудесным образом оказалась на моей голове, а также черные сапоги из хорошей кожи. Толя, как есть, оставался при своем ангельском белом балахоне-сорочке. Ему, видимо, можно было. Красавицы-девушки ловко разносили большие глиняные кружки с чем-то упоительным. Невозможно все это назвать спектаклем, когда ты сам становишься героем театральной пьесы, не видя уже ничего постороннего. С этими людьми-декорациями можно было даже запросто перекинуться парой слов, пустыми фразами, спросив «как дела», получить какой-то шуточный и остроумный ответ. Насчет длинных бесед – не знаю, можно ли о чем-то трепаться подолгу с манекенами этими заводными. Поэтому, видимо, нас с Толей хозяин заведения – толстый мужичок, вылитый Евгений Леонов, – посадил за отдельный стол, поджидавший чуть в стороне от шумной компании местных крестьян и прочих простых людей. Какое-то фантомное чувство голода тотчас овладело мной, когда девушки стали обставлять наш стол аппетитными деревенскими лакомствами, тоже, соответственно, нематериальными. Но, как говорится, хрен отличишь. Толя изловчился и ударил одну из девиц ниже спины, а та, наигранно охнув и нисколько не оскорбившись, увильнула свой зад от руки шалуна.

Я держал руками ароматную, горячую, но не обжигающую пальцев и рта баранью ногу, удивляясь ее мягкости и странной особенности не застревать между зубов. Простое крестьянское вино (впрочем, какое же оно простое – оно было божественным) щекотало небо и разливалось в моих антиматериальных сосудах по антиматериальным законам, делая мою заблудшую сюда душу все счастливей и счастливей. Ну а счастье, как известно, в чистом виде – просто состояние души и вроде бы нематериально. Почему же там, где я жил раньше, оно так сильно зависело от материи? А здесь как-то странно получалось: эта баранина и вино – материальны на вид. Но материи как таковой в раю быть не может – такой вот странный театральный реквизит окружал меня сейчас. А можно ли мое состояние сравнить с опьянением? Возможно, но лишь отбросив негативное, побочное, когда или не хватает, или явно лишку, что почти всегда сопровождало эти ритуалы в том мире.

А Толя меж тем что-то бубнил, то про Сталина, то про Троцкого, то про царскую семью, то про вторую часть романа Гоголя «Мертвые души» – ту, что автор сжег. Говорил, что, мол, здесь можно без проблем взять ее в библиотеке и почитать, и книжка эта даже с картинками того художника, который их не нарисовал, но нарисовал бы, если бы у Гоголя крыша не поехала. Ну и прочие утерянные в земном мире произведения искусств никуда не делись – туточки они. Даже утерянная библиотека Ивана Грозного – и она в полной сохранности здесь в раю, книжечка к книжечке, все, как новенькие. Насчет библиотеки я не стал интересоваться – где она, и что она из себя представляет. Успеется. Теперь уже легко было поверить всему. Потом Толик предложил, если я захочу, как-нибудь на Титанике покататься или хотя бы зайти на пароход, поглазеть. Иногда Толя отвлекался и принимался петь какие-то застольные крестьянские песни, подпевая на непонятном языке с теми, кто веселился рядом. Он горланил громче всех, и гуляки восторженно кивали и подмигивали ему, аплодировали, свистели и улюлюкали. На пике этого веселья мой ангел-хранитель вдруг поднялся из-за стола, выбежал на середину и принялся плясать. Вскоре он как-то быстро перешел на присядку, а потом и вовсе несколько странно начал выпендриваться и дрыгать конечностями, как это делали до революции бородатые мужики или купцы в пьяном угаре, забравшись, например, на стол в каком-нибудь Яре. Все бы ничего, но с болтающимися за спиной крыльями пляска эта выглядела несколько необычно и странно. Да и вообще – присядка. Что-то я не припомню, что бы видел где-нибудь подобный сюжетец на старинном гобеленовом ковре, даже на гедеэровской подделке. Лучше б он на лире или арфе что-нибудь райское потренькал. Впрочем, мне его танец все равно понравился. А после пляски Толя действительно забрался на стол и влил в себя ведро браги под общий восторг и громкое ура. Конечно, он мог бы залить себя целой цистерной чистого спирта или серной кислоты без соответствующих последствий, но не захотел – не тот формат. Хватит с него и импровизированной присядки, которая тоже была не из той как бы оперы. Потом наступило некоторое затишье. Толя снова уселся за стол и стал тихонько, изображая сентиментальную улыбку, следить, как танцуют свои народные средневековые танцы крестьянские девушки и парни, а также люди постарше. Ну, у них-то, к счастью, обходилось все без нелепых хореографических отклонений. И танцы были спокойные. А потом звучали и вовсе грустные и романтические баллады, и никто уже не плясал. Ровно и сбалансированно лились звуки старинных инструментов этих гениальных самоучек – деревенских музыкантов, и, главное, волшебной была сама музыка. Не знаю, были ли музыканты настоящими – из прошлой жизни, или тоже «картонными». Толя продолжал балдеть. Так он сидел, подперев подбородок кулаками и закрыв глаза, иногда чуть вздрагивали перья на его крыльях. Уж ему-то пора привыкнуть, – подумал я. Ан нет, видимо здесь все самые лучшие наши ощущения остаются с нами навсегда, во всяком случае, будут радовать до следующего перевоплощения.

Вдруг двенадцатью ударами в темноте пробили полночь часы какой-то невидимой башни. Ну, полночь должно быть тоже бутафорная, ибо Толя божился давеча, что времени здесь не существует. Видать время, башни с часами – тоже одна из нитей дивного гобеленового ковра из его детства. Толя, словно по сигналу, встал и молча куда-то удалился. Помочиться, что ли? – пронеслось в моих нематериальных мозгах. Хотя вряд ли: нет же здесь этой надобности. И я пожал плечами – пусть погуляет. Тотчас послышался стук копыт, и неподалеку от таверны остановилась небольшая карета, запряженная парой. Расторопный мальчик из трактирной обслуги подбежал к карете и помог выйти из нее стройной незнакомке. На ней был темный длинный плащ с большим капюшоном, в котором она прятала свое лицо и тем самым напоминала таинственного монаха-католика. Типа Золушка, – подумал я, но тотчас вспомнил, что, как правило, в 24.00 все более-менее правильные Золушки как раз-таки делают ноги, а эта таинственная особа только сейчас к полночи и подгребла. Впрочем, нет здесь поблизости ни дворца, ни принца (разве что принц – это я). Как-то быстро она потерялась из виду, но вдруг, через несколько мгновений, я почувствовал на своем плече чью-то женскую головку с мягкой копной чуть золотистых волос, отражающих огни горящих повсюду факелов и блеск ярких небесных светил.

– Наконец-то. Я так ждала тебя… – прошептали тихо ее губы, и я вспомнил этот нежный завораживающий шепот девушки по имени Ли. Какой-то электрический бальзам залил все внутреннее мое пространство от пят до макушки. Нет, Ли не была китаянкой. Она была той самой простой русской женщиной Лидой – моей сиюминутной супругой, из-за которой я стал вдовцом в двадцать с небольшим, которую я когда-то потерял, не успев толком понять всех вкусовых оттенков нашего незрелого брачного союза, прервавшегося так неожиданно. Впрочем, у меня уже тогда было ощущение, что этот брак ненадолго, даже если бы не было той самой трагедии. Тотчас я невольно поводил глазами, а нет ли где-нибудь рядом другой, обитающей в раю первой моей девушки Валечки, вспомнив, о чем меня предупредил Толик: когда-нибудь мне придется разделить себя на три части – каждой женщине по кусочку. Валечки не было. А Любочки и не должно было быть по понятным причинам – она еще там томится, ходит с мокрыми глазами, не снимая траурного вдовьего платка. А может я и неправ, уже начала улыбаться? Интересно день заканчивается. Слава богу, я не Дон Жуан, которого поджидала бы здесь целое стадо красоток, а вторая половина подтягивалась бы потихоньку вслед за остальными из мира того. Впрочем, возможно, что таких бабников в рай не берут. Предлагают еще раз родиться и исправить ошибочки. А то столько женских сердец разбито из-за подобных типов. Разве что Пушкин… Но он заслужил. Наконец, оглядевшись по сторонам, я убедился, что знакомиться со своими двойниками не придется – я был и оставался целеньким и пока таковым принадлежал своей первой законной супруге. И все же Валя с Любой? Появятся ли и они рано или поздно? Посмотрим. У каждой из них есть право на меня грешного, как и у меня на них, поэтому… А что поэтому, я пока не мог определить. Надо будет с Толей посоветоваться.

– Ли…

– Здравствуй, милый, здравствуй, Санчик, – сказала уже чуть громче она, слегка отстранилась, и, наконец, я увидел ее лицо.