Текст книги "Психология воли"

3.4. Связь произвольного управления с речевыми сигналами

И. С. Беритов [1961а] писал, что произвольные движения человека характеризуются наличием сознательных целей, которые намечаются для удовлетворения личных и социальных потребностей путем словесного планирования деятельности. Отсюда характерной особенностью произвольных актов является не только их сознательный характер, но и связь со второй сигнальной системой (по И. П. Павлову), т. е. с мышлением и речью.

И. П. Павлов считал, что «непроизвольное можно сделать произвольным, но достигается это теперь при помощи второй сигнальной системы» [Павловские среды, 1949, с. 337]. Человек по принципу условного рефлекса вырабатывает способность по словесному сигналу воспроизвести определенное двигательное представление и, опираясь на него, – определенный двигательный акт. Л. А. Орбели [1945] замечал в связи с этим, что обезьяна может имитировать действия человека, но объяснить ей, что следует сделать то или иное движение, нельзя.

Большая заслуга в изучении словесного управления произвольными движениями принадлежит Л. С. Выготскому. Согласно его представлениям, первоначальная роль речи в управлении произвольными движениями сводится к тому, что ребенок научается подчинять свои действия словесным требованиям взрослых (замечу – не реагировать действиями на слова взрослых, а подчинять свои действия требованиям других, т. е. самому их организовывать). В дальнейшем уже собственная речь ребенка служит организатором его поведения. При этом речь претерпевает своего рода эволюцию: вначале ребенок организует свою деятельность с помощью громкой речи, затем она постепенно свертывается, превращаясь во внутреннюю речь (А. Р. Лурия [1957]), или исчезает совсем (Е. Н. Соколов [1958]).

А. Р. Лурия писал, что у взрослого человека произвольные действия появляются как ответная реакция на внешние сигналы через обобщение словесных сигналов посредством внутренней речи. Однако у детей 1,5–2,5 лет существуют, по-видимому, более простые формы произвольного поведения, так как внутренняя речь ребенка еще недостаточно созрела, а произвольные действия осуществляются. Правда, при этом ребенок либо не может закончить движение, либо не в состоянии сделать только одно движение.

Однако в представлениях о связи произвольных реакций с речевыми сигналами имеется еще много неясного. Некоторые ученые вслед за И. П. Павловым полагали, что, применяя речевой сигнал вместо первосигнального условного, можно произвольно вызвать непроизвольные реакции (А. Г. Иванов-Смоленский [1936]; В. С. Мерлин [1953]; Н. Н. Трауготт, Л. Я. Балонов, А. Е. Личко [1957]). В соответствии с этой точкой зрения П. В. Симонов полагал, что произвольной является реакция, которая может быть осуществлена или задержана по словесному сигналу (своему или чужому), обозначающему эту реакцию или ее прекращение.

В то же время М. Н. Валуева [1967] считала такое условие отнесения реакций к разряду произвольных недостаточным. По ее мнению, истинная произвольность возникает при известном отчуждении следов ранее испытанного воздействия от ситуации, в которой это воздействие имело место. Способность использования нервных следов вне той ситуации, где они сформировались, соединение следов в новые, ранее не встречавшиеся комбинации делают поведение человека произвольным.

Хотя создание у человека новых комбинаций стимулов происходит при участии внутренней речи, она выступает в роли инструмента мышления, а не в качестве заменителя внешнего условного раздражителя. В связи с этим произвольные действия нельзя отождествлять с классическими условными рефлексами (хотя условно-рефлекторный механизм может в них и использоваться), и прежде всего потому, что произвольные действия – это действия мотивированные.

Участие второй сигнальной системы в произвольных реакциях еще не дает повода определять произвольность только как речевое управление поведением (хотя для инициации произвольных действий, «толчков» к их началу или для проявления волевого усилия – самостимулирования – роль второсигнальных команд велика). Во-первых, в онтогенезе речь появляется позже произвольных движений, и именно механизм произвольности служит базой для возникновения речи, а не наоборот. Во-вторых, для произвольности реакций необходимо наличие и других признаков, в частности – наличие представлений (образа) как регулятора действий.

3.5. Представление как компонент произвольного управления

Еще Лукреций Кар (99–45 гг. до н. э.) полагал, что источниками воли являются не только желания, вытекающие из потребностей, но и удовлетворяющие их внешние объекты, представленные в душе в виде образов. В отдельных случаях образы предметов, позволяющих удовлетворить потребности, могут вызываться не прямым воздействием самого объекта, а порождаться желанием, которое было связано с этим объектом ранее. Желания и чувственные образы вещей ведут к созданию образов, или «призраков движения», которые затем переходят в реальные действия. Окончательный же выбор того или другого поведенческого акта определяется разумом, основная функция которого состоит в сопоставлении и отборе представлений. По существу, Лукреций поставил вопрос о роли представлений в мотивации и о роли идеомоторики в осуществлении произвольных движений.

Т. Гоббс [1964] считал: признаком произвольных движений, в отличие от непроизвольных, является то, что они предваряются «призраками» (образами) движений, к которым человек стремится или от которых отстраняется. Он утверждал, что произвольные движения могут содержать в себе как одно, так и несколько представлений, предваряющих действие. Г. Спенсер [1897] также отмечал, что произвольное движение, в отличие от непроизвольного, совершается только после того, как оно предварительно было воспроизведено в сознании.

И. М. Сеченов, рассуждая о роли представлений в управлении действиями, писал, что в структуру представлений, наряду с образом, «входят, помимо внешних признаков, такие, которые открываются не непосредственно, а только при детальном умственном и физическом анализе предметов в их отношении друг к другу и к человеку» [1952, с. 489]. И не случайно, будучи обобщенными при помощи слов, представления позволяют формировать понятия, которые имеют большое значение для произвольного управления человеком своим поведением и деятельностью.

Большое место в понимании воли отводил представлениям, выступающим в роли цели, Г. Мюнстерберг. Он писал: «Всякий раз, когда у нас есть сознание какого-нибудь волевого действия, при этом должна достигаться та или иная цель, наперед рисующаяся в уме. Все остальное играет второстепенную роль. Если мы не предвосхищаем цели, у нас никогда не бывает и воли. Всякий раз, когда цель, которая может быть нами достигнута с помощью наших собственных действий, рисуется нам в уме, прежде чем начинается само действие, мы знаем, что действуем в силу своего собственного хотения» [1997, с. 182]. Г. Мюнстерберг подчеркивал преднамеренный характер представлений.

У. Джемс отмечал, что произвольному движению должна предшествовать мысль о нем. О кинестетических представлениях, предшествующих произвольному движению, писали в начале ХХ в. Н. Н. Ланге и др. В середине столетия представление (образ) как регулятор действия рассматривалось в работах С. И. Беритова, Н. А. Бернштейна, Л. М. Веккера и др.

Представление в современной психологии понимается как «наглядный образ предмета или явления (события), возникающий на основе прошлого опыта путем его воспроизведения в памяти или в воображении» [Психологический словарь, 1983]. Оно может возникать непроизвольно (по ассоциации) и произвольно, преднамеренно (в процессе припоминания или воображения) и играет в произвольном управлении различную роль. Во-первых, как отражение образов прошлого и будущего, оно используется в процессе мотивации для предвидения результатов планируемых действий (целей). Во-вторых, оно играет важную роль в решении мыслительных задач, особенно тех, которые требуют нового «видения» ситуации. В-третьих, представление используется человеком как механизм предварительной настройки на предстоящую деятельность. В этом случае происходит мобилизация человека для предстоящей деятельности, проявляющаяся в его собранности, готовности. Важность этих предпусковых изменений отмечает Н. И. Чуприкова, которая пишет, что «предпусковые сдвиги возбудимости являются чрезвычайно важным, если не решающим, звеном в осуществлении реакции по предварительной инструкции» [1967, с. 191]. Французский психолог Ле Ни [Le Ny, 1956] назвал состояние, создаваемое словесной инструкцией о предстоящей деятельности, «латентным возбуждением реактивной системы». Он справедливо полагал, что чем сильнее «латентное возбуждение», тем скорее оно достигнет «порогового» уровня под действием пускового раздражителя, тем короче будут латентные периоды соответствующих реакций (это подтверждается тем, что предварительная команда укорачивает латентный период сенсомоторной реакции). Кроме того, мысленное повторение техники предстоящих действий, актуализация следов, условно-рефлекторных связей приводят к возникновению идеомоторного акта, связанного с изменением тонуса мышц, которые будут участвовать в двигательном действии. Однако необходимо подчеркнуть, что эти сдвиги на периферии происходят помимо воли, желания человека, т. е. непроизвольно, но по поводу произвольно возникающих представлений о движениях. Это еще раз показывает, насколько тесно в произвольных актах переплетаются волевые и неволевые (непроизвольные) механизмы.

3.6. Морфофункциональные структуры произвольного управления

К настоящему времени физиология накопила множество разнообразных сведений о причастности тех или иных участков головного мозга к механизмам произвольного управления. О большой сложности сенсорных аппаратов произвольных движений писали И. М. Сеченов, И. П. Павлов, Н. А. Бернштейн, П. К. Анохин и другие отечественные физиологи, показавшие, что произвольные движения – это движения, базирующиеся на самых различных видах афферентации, среди которых базальной является кинестетическая афферентация. Этими работами была опровергнута точка зрения, что произвольное управление движениями зависит только от эффекторных двигательных центров.

А. Р. Лурия [1957], изучая больных с локальными поражениями головного мозга, уточнил конкретный состав тех корковых зон, которые участвуют в мозговой организации произвольных двигательных актов. К ним относятся: премоторный и префронтальный участки коры, с помощью которых осуществляется организация движений во времени, программирование движений и контроль за выполнением программы; постцентральная теменная зона, обеспечивающая анализ кожно-кинестетической афферентации, поступающей от органов движения; задние затылочные и теменно-затылочные отделы коры больших полушарий, которые обеспечивают движение с участием зрительного контроля, создают пространственную организацию движения; височные зоны (прежде всего левого полушария) не только обеспечивают слухоречевую афферентацию речевой моторики, но и участвуют во всех происходящих с участием речи (внешней и внутренней) двигательных актах. Таким образом, в произвольном управлении двигательными актами могут принимать участие многие корковые зоны.

К эфферентным (исполнительным) механизмам произвольных движений относятся две взаимосвязанные и в то же время в определенной степени автономные двигательные системы: пирамидная и экстрапирамидная, корковые отделы которых составляют единую сенсомоторную зону коры.

Пирамидная система филогенетически более молодая, и ее развитие у человека обусловлено прежде всего возникновением произвольных движений. Она состоит из двух путей: латерального, переходящего на противоположную сторону в спинном мозге, и вентрального, идущего без перекреста. Двигательные пирамидные клетки обнаружены во многих областях коры (4-е, 6-е и 8-е поля прецентральной коры и 1-е, 2-е и 3-е поля постцентральной коры). От клеток Беца в 4-м поле отходят длинные аксоны, заканчивающиеся в основном на промежуточных (вставочных) нейронах спинного мозга. Одни из них хорошо миэлинизированы и предположительно принимают участие в фазических (собственно исполнительных) компонентах произвольных движений. Слабо миэлинизированные волокна, вероятно, осуществляют тонические (фоновые, настроечные) изменения в мышцах при мысленном представлении произвольных движений.

Кроме 4-го моторного поля, известного еще с опытов Фритча и Гитцига в конце XIX в., в середине XX в. выделены дополнительные моторные зоны (У. Пенфилд, Г. Джаспер [1958]), раздражение которых вызывает у человека не элементарные сокращения отдельных мышечных групп, а целые комплексы движений.

Выявлены и зоны коры, раздражение которых прекращает начавшееся движение («подавляющие области коры»). Они расположены спереди от 4-го, 8-го и 19-го полей и сзади от 2-го поля. На внутренней поверхности полушария находится подавляющее поле 24s.

Экстрапирамидная система является более древней, чем пирамидная. К корковому отделу экстрапирамидной системы относятся те же поля, которые входят в корковое ядро двигательного анализатора (1-е, 2-е, 6-е и 8-е), кроме 4-го поля, включающегося только в пирамидную систему. Подкорковый отдел этой системы сложный, он состоит из нескольких образований: стриопаллидарной системы (с хвостатым ядром, скорлупой и бледным шаром), поясной коры, черной субстанции, мозжечка, различных отделов ретикулярной формации и других подкорковых структур.

Пирамидная система ответственна за регуляцию дискретных, точностных (дозированных во времени и пространстве) движений, полностью подчиненных произвольному контролю. Она управляет комплексными пространственно организованными движениями, в которых участвует все тело.

Экстрапирамидная система ответственна преимущественно за регуляцию тонуса, т. е. того фона, на котором осуществляются фазические кратковременные двигательные акты. Экстрапирамидная система управляет, в основном, непроизвольными компонентами произвольных двигательных актов, к которым относятся поддержание позы, регуляция физиологического тремора, врожденных координаций, пантомимика, мимика.

Таким образом, произвольные двигательные акты осуществляются с участием как произвольных, так и непроизвольных мозговых механизмов, которые образуют единую функциональную систему. Этот факт нашел отражение в представлениях Н. А. Бернштейна [1966] об уровнях построения движений.

Согласно его концепции, любое движение – сложная многоуровневая система, где каждый уровень имеет собственную афферентацию и собственный набор регулируемых параметров. Выделенные Н. А. Бернштейном пять уровней (руброспинальный, таламопаллидарный, пирамидно-стриальный, теменно-премоторный и корковый «символический») объединяют произвольные и непроизвольные механизмы управления двигательным актом в единую систему.

Первый и второй уровни ответственны за непроизвольную регуляцию тонуса, тремора, синергий, автоматизмов (врожденных координаций), третий – пятый уровни связаны с регуляцией произвольных двигательных актов, в которых участвуют как все туловище (ходьба, бег, прыжки и т. д.), так и отдельные части тела, в частности – руки (предметные действия, письмо, рисование), мышцы лица (мимика), речевого аппарата (устная речь) и т. д.

Произвольное управление связано и с организацией произвольного внимания. В этом принимают участие особые «адверзивные» зоны коры больших полушарий: премоторная и теменно-затылочная (поля 6-е, 8-е и 19-е).

Поскольку произвольное управление связано с мотивацией, а последняя обеспечивается работой лобных долей больших полушарий (А. Р. Лурия, П. В. Симонов), то можно сказать, что произвольное управление зависит от работы практически всей коры головного мозга.

Канадский нейрофизиолог В. Пенфилд выдвинул оригинальную теорию о центрэнцефалической системе, включающей в себя таламус и ретикулярную формацию с идущими от нее к коре головного мозга неспецифическими проекционными системами. «Моторное поле коры, – писал В. Пенфилд, – является “платформой прибытия и отправления импульсов”. Его функция заключается в проведении и возможном преобразовании с помощью вторичных моторных полей потока импульсов определенного характера, которые возникают в центрэнцефалической системе и предназначены для скелетных мышц» [Пенфилд, Робертс, 1964, с. 30–31]. По мнению автора, центрэнцефалическая система является тем главным органом, откуда исходят все волевые, осознаваемые человеком поведенческие акты. Различные же корковые поля включаются в акт сознания лишь по мере надобности в каждом конкретном случае.

Эти представления В. Пенфилда о сознании и произвольной регуляции встретили возражения как среди наших, так и среди западных ученых.

В частности, критики отмечают, что попытка доказать непричастность коры головного мозга к волевым актам с помощью электрического раздражения отдельных мозговых участков вряд ли правомерна, так как получающиеся при этом двигательные реакции не могут считаться эквивалентом истинно произвольных движений.

Глава 4. Самоинициация произвольных действий

Чтобы читателю было понятно, о чем пойдет речь в этой главе, уточню одно обстоятельство, связанное с различением формирования побуждения к действию и запуска (инициации) этого действия. Формирование побуждения – это мотивационный процесс образования намерения. Однако намерение нужно осуществить, для чего требуется прежде всего запустить спланированное действие. Каким образом это происходит, является одним из самых «темных» вопросов в психологии воли. По этому поводу Н. Н. Ланге писал: «Никому из нас непосредственно не понятно, как собственно происходят наши волевые действия – движения. Мы чувствуем мотивы к действию, затем ощущаем само действие, но переход между ними остается вне сознания» [1996, с. 331]. Следует согласиться с Н. Н. Ланге: и до сих пор именно этот момент служит камнем преткновения в понимании запуска волевых действий. В разное время на этот счет высказывались различные точки зрения. Главными из них стали: 1) представления об инициации произвольных действий непроизвольно, с помощью возникающих представлений и связанных с ними идеомоторных актов; 2) представления о запуске произвольных актов с помощью волевого усилия. Эти два направления вступили в противоборство друг с другом.

4.1. Представления о непроизвольной инициации произвольных действий

Еще У. Джемс отмечал, что, как предполагают некоторые психологи, помимо представления о движении нужна «идея» (представление) о степени иннервации, необходимой для сокращения мышц. «Нервный ток, идущий при разряде из двигательного центра в двигательный нерв, порождает своеобразное ощущение, отличающееся от всех других ощущений. С центробежными токами связано чувство иннервации, и ни одно движение не предваряется нами мысленно без того, чтобы это чувство не предшествовало ему. При этом иннервационное чувство указывает на степень силы, с которой должно быть произведено данное движение, и на то усилие, при помощи которого его всего удобнее выполнить. Но многие психологи отвергают существование иннервационного чувства, и, конечно, они правы, так как нельзя привести прочных доводов в пользу его существования», – писал У. Джемс [1991, с. 316].

У. Джемс считал, что в состав волевого акта может входить некоторый элемент согласия на то, чтобы акт совершился, – решение «да будет!». Именно этот элемент и характеризует, по У. Джемсу, сущность волевого акта. Однако в отношении роли этого элемента позиция У. Джемса не столь уж определенная, так как далее он писал, что в простейших актах вмешательство дополнительного психического акта в виде решения о запуске произвольного движения не требуется, оно осуществляется по механизму, который У. Карпентер назвал «идеомоторным актом»: возникновение мысли (представления) о движении вызывает произвольное движение непосредственно, без вмешательства воли.

Для доказательства этого У. Джемс приводил следующий пример: «Во время разговора я замечаю булавку на полу или пыль у себя на рукаве. Не прерывая разговора, я поднимаю булавку или стираю пыль. У меня не возникает никаких решений по поводу этих действий, они совершаются просто под впечатлением известного восприятия и проносящейся в сознании моторной идеи» [там же, с. 322]. Возникает вопрос: а почему появилась моторная идея? И почему не могло с такой же быстротой пронестись в сознании и остаться не зафиксированным в памяти решение, что надо стереть пыль или поднять булавку?

Рассматривая запуск произвольного движения с помощью идеомоторного акта, У. Джемс пытался доказать, что в тех случаях, когда за идеомоторным актом действие не следует, в сознании имеется какая-нибудь другая идея, парализующая активность первой. «Но даже и в этом случае, – писал он, – действие совершается отчасти: наблюдая за фехтующими, мы производим руками слабые аналогичные движения, и т. п.». Все это при сильных эмоциональных переживаниях действительно может иметь место. И все же, по моему мнению, У. Джемс слишком гипертрофировал роль предпусковых влияний (идеомоторики) для запуска произвольных движений. Ведь их инициация в большинстве случаев осуществляется с помощью пускового импульса, а предпусковые влияния в этих случаях лишь облегчают этот запуск, ускоряют его.

Рассматривал этот вопрос и Г. Мюнстерберг. В частности, он писал: «Я думаю о том, что возьму книгу, прежде чем протягиваю руку к ней; и, опять-таки, основным фактом является то, что предшествующее представление о цели соответствует конечному результату. Однако возникает сомнение, не опущено ли при этом самое существенное. Может быть, здесь [имеет место] промежуточный процесс – чувство внутреннего импульса, акт решения – между моей мыслью о книге и движениями, когда я встаю и достаю ее? Не заключена ли и не скрыта ли именно здесь вся тайна воли?.. Тщательный анализ может расчленить и переживание, даваемое таким импульсом. Легко показать, что в действительности здесь играет роль только предшествующее представление о первом движении, которое должно быть выполнено для того, чтобы была достигнута конечная цель» [1997, с. 183]. Таким образом, волевой (внутренний) импульс Г. Мюнстерберг сводил к представлению о первом движении, направленном на достижение цели. «Это представление о первом движении, предшествующее самому движению, и является содержанием того, что мы обыкновенно называем чувством импульса. Действительно, ему принадлежит решающий характер, так как это представление о первом движении ведет к выполнению самого движения» [там же, с. 183–184].

Нетрудно заметить, что представление у Г. Мюнстерберга играет роль условного сигнала, а само действие носит чисто условно-рефлекторный характер: стоит только возникнуть представлению о цели, а затем представлению о первом движении к цели, как действие осуществится само собой. Воля (произвольность) сведена этим автором, по существу, к преднамеренной актуализации образа цели – к представлению, и не больше.

Сделал попытку разобраться в механизме запуска волевых действий и Н. Н. Ланге, находившийся под сильным влиянием книги У. Джемса «Принципы психологии», в которой автор изложил приведенную выше точку зрения на волевой запуск действий. Поэтому нет ничего удивительного, что взгляды Н. Н. Ланге по вопросу о воле сходны с взглядами У. Джемса. В работе «Элементы воли» [1890] Н. Н. Ланге писал: «Обыкновенно волю и волевые явления рассматривают как некоторый совершенно своеобразный и дальнейшим образом неразложимый сознательный импульс к действиям, по времени им предшествующий. Я намерен, напротив, показать: 1) что такого импульса в сознании вовсе не существует, 2) что те сознательные явления, которые именуются волевым усилием, для происхождения самого действия вовсе не существенны и 3) что это усилие даже не предшествует, как то нам кажется, нашим действиям, а за ними следует» [1996, с. 316].

С точки зрения Н. Н. Ланге, движению предшествуют влечения (стремления), под которыми он понимал то, что сейчас называют потребностями. Волевое же усилие (хотение) сопровождает само действие. «Хотения суть влечения, переходящие в действия и сопровождаемые чувством активности этих действий, иначе говоря, то, что отличает деятельную волю от влечений, есть импульс к действию, – писал Н. Н. Ланге. – Поиски ответа на вопрос: что такое этот импульс к действию? – вот в чем состоит весь смысл психологического анализа воли. Мы имеем, с одной стороны, влечения, или чувствования, с другой – действия; между ними и помещается то, что психологи именуют волей, т. е. субъективное решение, или импульс».

Далее он продолжал: «Вопрос о воле затемняется недостаточным пониманием того, что воля есть именно только импульс к действию» [1996, с. 318].

Этот импульс воли к действию Н. Н. Ланге понимал как волевое решение и как совершенно простой акт усилия, выражаемый словами «я хочу» или «я сделаю».

Показательно, что все импульсы к действию Н. Н. Ланге связывал с идеомоторикой: «1) все наши представления имеют связь с теми или другими движениями: представления зрительные, т. е. о предметах, имеющих некоторую форму, – с движениями глазных мышц, с помощью которых мы воспринимаем эти формы; представления отвлеченные – с выразительными движениями слов, их обозначающих; представления о частях нашего тела – с движениями их ощупывания и т. д.; 2) управление нашими представлениями через так называемое сосредоточение внимания совершается именно через слабое воспроизведение этих указанных движений, благодаря чему воспроизводятся и усиливаются и ассоциированные с ними представления. Таким образом, и здесь, в области, по-видимому, крайне далекой от движений, волевое решение есть не что иное, как импульс к движению» [там же, с. 323–324].

Далее Н. Н. Ланге писал: «Итак, мы свели волю на иннервационный импульс, предшествующий сознательному движению. Воля и этот нервный импульс есть по существу одно и то же. Теперь перед нами встает второй главный вопрос исследования, а именно следующий: этот нервный импульс к движению протекает ли в сознании, как то обыкновенно думают, или он бессознателен, т. е. представляет один только физиологический процесс?» [там же, с. 324].

Эти рассуждения привели Н. Н. Ланге к следующим выводам: «1) воля есть тот двигательный импульс, который, возникая из чувствований и влечений, предшествует движениям; 2) этот импульс нами не осознается, т. е. нет центральных иннервационных ощущений, – воля по существу своему бессознательна; 3) сознаются нами лишь самые движения, как уже исполненные; 4) сознательная сторона волевого процесса, т. е. чувство усилия, есть лишь сумма образных ощущений, сопровождающих уже происходящее движение… [к этим] ощущениям движения присоединяются еще особые ощущения измененного дыхания» [там же, с. 331].

Таким образом, по Н. Н. Ланге, человек не управляет сознательно ни волевым импульсом, ни волевым усилием; последнее он лишь ощущает, а первое лишено и этого. «Сознательное волевое усилие есть лишь второстепенное ощущение, сопровождающее уже исполненное действие… сознаваемая воля… есть лишь комплекс периферических ощущений движений», – писал он [там же].

Конечно, трудно согласиться со всеми положениями, высказанными Н. Н. Ланге, и прежде всего со сведением воли только к волевому импульсу (если даже принять его за основной волевой процесс). Трудно согласиться и с тем, что волевой импульс, а с ним и воля, совсем неосознаваемы. Ведь и у Джемса, и у Ланге волевой импульс начинается с согласия, с решения человека: «Да будет!». Поэтому инициация волевого действия не проходит мимо сознания человека. Другое дело – ощущает ли человек этот волевой импульс, инициирующий произвольное действие? Н. Н. Ланге, по моему мнению, этот вопрос решает правильно: мы его не ощущаем.