Текст книги "Старый Свет. Книга 1. Поручик"

Глава 7. Оккупанты

Пуля срикошетила от каменной кладки и подняла фонтанчик пыли у меня под ногами. Они загнали нас в какой-то цех заброшенной фабрики и не давали высунуть носа.

Незнакомый корнет скрючился за покрытым ржавчиной прибором непонятного назначения. Он щелкал барабаном револьвера и шевелил губами, то ли повторяя слова молитвы, то ли матерясь.

Я попробовал выглянуть из окна с разбитыми стеклами. Раздался выстрел, и у меня с головы слетела фуражка.

– Твою мать!

– Что, ваше благородие, крепко нас здесь прижали? – Третий товарищ по несчастью, ефрейтор-сапер, был безоружен, но присутствия духа не терял.

– Прижали… Все выходы под прицелом держат!

– Да какие тут выходы? Ворота вот эти и дверца, через которую мы сюда попали! Может, через завод попробуем?

За окном началось какое-то шевеление, я резко высунулся, пальнул пару раз из револьвера в движущиеся фигуры и спрятался. Сапер подал мне продырявленную фуражку, я отряхнул ее от пыли, вдохнул глубоко и сказал:

– Можно и через завод. Если только нас там не ждут. – Я еще раз вдохнул и сморщился: – Чем так воняет?

Сапер сделал пару движений ноздрями:

– Трупом воняет. Давнишним, – потом махнул рукой и, пригибаясь, когда бежал мимо оконных проемов, направился к двери, которая вела в основной корпус завода.

Корнет посмотрел на меня совершенно безумными глазами:

– Они нас убьют? Они нас повесят за ноги? Поручик, не молчите! Поручик, почему они нас так ненавидят? Почему они нас хотят убить?

Его кавалерийский мундир был испачкан и порван в нескольких местах, высокие сапоги потеряли положенный блеск и были покрыты толстым слоем пыли.

– Мы для них – оккупанты. Им не за что нас любить, – ответил я. – В этом городе никогда не было имперской власти. Ни-ког-да.

– Какого черта тогда мы здесь делаем, а, поручик? – корнет был совсем плох, и с этим надо было что-то делать.

– Какого черта? Выполняем приказ его высочества, корнет! – Я повысил голос: – Вста-ать! Смир-рна! Повторите присягу военнослужащего вооруженных сил Империи!

– Я торжественно клянусь чтить и защищать… – начал он.

Я привалился спиной к стене и начал считать патроны. Корнет закончил повторять слова присяги:

– …то пусть меня покарает Бог и имперские власти, на верность которым я присягнул.

– Двадцать семь. Не густо. У вас сколько?

– Что? – Корнет немного пришел в себя, перестал истерить и собрался.

– Патронов сколько?

– Четыре в барабане и двенадцать запасных.

– Маловато…

Вдруг створка ворот приоткрылась, и внутрь забежали трое, в гражданской одежде, но вооруженные. Корнет заметил их первым и всадил все свои четыре патрона в крепыша с обрезом. Стрелял он метко, так что крепыш упал и заорал благим матом.

Двое тут же спрятались за какие-то ящики, так что я совсем потерял их из виду.

– Перезаряжайте, корнет! – скомандовал я и потихоньку стал пробираться к позиции противника.

Пришлось укрываться за кучами строительного мусора, ржавыми станками, какими-то железяками. Оставались две короткие перебежки, когда из-за ящиков высунулась голова в кепке, внимательно вглядываясь в полумрак цеха. Я перекатился за большую деревянную катушку, на какие обычно наматывают высоковольтный кабель.

Противник среагировал мгновенно – револьверная пуля ударила туда, где я был за секунду до этого. Черт!

Пока один из врагов, высунувшись по пояс из-за укрытия, пытался выцепить корнета, второй ползком стал двигаться в мою сторону. Я видел его в щель между досками катушки, а он и не подозревал о моем местонахождении.

Враг прополз мимо, на расстоянии вытянутой руки, и я в деталях рассмотрел его поношенный вельветовый пиджак, штаны в полосочку, стоптанные подошвы сапог. В руках он держал карабин той же модели, что использовали и мы.

Револьвер два раза дернулся в руке, и под врагом расплылась лужа крови. Он умер, не издав ни звука.

Парень с револьвером за ящиками понял, что остался один, матюгнулся и попытался отступить к приоткрытым воротам. Ему это удалось, но корнет успел метким выстрелом продырявить ему ногу, так что последние шаги он преодолел с дикими воплями. Оказывается, в кавалерии еще и стрелять учат!

– Поручик! Что дальше?

– Собрать оружие и боеприпасы.

Корнет бросился к подстреленному им крепышу и принялся шарить у него по карманам. Вынув откуда-то заляпанную кровью горсть патронов, он переменился в лице и его вырвало.

Когда спазмы прекратились, корнет проговорил:

– Я до этого никогда… В людей…

– М-да… Давно в действующей армии?

– Неделю…

– Молодцом держишься. Протри патроны, если не хочешь, чтобы ствол оружия разорвало.

Корнет кивнул и какой-то тряпкой стал вытирать патроны от крови.

Я подобрал карабин, вытянул из карманов пиджака убитого две запасные обоймы. Во внутреннем кармане лежала фотокарточка: убитый мной парень, какая-то женщина в платье с передником и мальчишка, белобрысый, стриженный под бобрик и лопоухий. Семейный был, черт побери! В этот момент приоткрылась дверь, ведущая из цеха в главное здание завода.

– Ваше благородие, вы живы?

– Живы, ефрейтор. Что там у тебя?

Сапер, переступая через нагромождения металлического хлама и хрупая сапогами по строительному мусору, подошел поближе, и я протянул ему карабин:

– Справишься?

– Разберемся, – сказал он и щелкнул затвором. – Там можно пройти, но вонь такая, что блевать тянет.

– Жить захочется – потерпим. Корнет!

Кавалерист, все еще с бледным лицом, подбежал к нам. За окном раздались крики:

– Смерть имперским оккупантам! Мы вас за ноги подвесим! – Акцент был жуткий, надо сказать.

– Н-надо поскорее отсюда выбираться, – проговорил корнет и щелкнул барабаном револьвера.

Сапер отворил деревянную дверь с облупившейся краской и нырнул в темноту. Мы последовали за ним.

– Здесь черт ногу сломит, так что поаккуратнее, поаккуратнее, – бормотал ефрейтор.

Воняло жутко. Пробирались почти вслепую, ориентируясь на тусклый свет небольших грязных окошек, находившихся под самой крышей. Корнет щелкнул зажигалкой и тут же закрыл рот ладонью. Я тихо выматерился: вокруг нас лежали трупы. Видимо, здесь с месяц назад столкнулись какие-то две местные группировки: военной формы видно не было, а вот холодное оружие валялось в изобилии.

Скрипнули ржавые петли ворот, и мы оказались на улице. Серое небо дохнуло в лицо сыростью и гарью фабричных труб.

– А теперь ходу, господа офицеры, ходу! – Сапер-ефрейтор рванул вдоль по улице к окраинам, туда, где был расквартирован имперский гарнизон.

Мы побежали следом. Я услышал сзади крики, потом прозвучало несколько выстрелов. Оглянувшись, увидел корнета, лежащего навзничь. Ему снесло полчерепа.

Я думал, что у меня отвалятся подошвы сапог или разорвутся легкие – так быстро бегать ещё не доводилось.

Красное кирпичное административное здание на другой стороне улицы показалось знакомым: недалеко должны были быть блокпосты родной Десятой сводной бригады. Я замедлил шаг и попытался отдышаться. К контрольно-пропускному пункту с полосатым шлагбаумом вышел ровной походкой, уже оправившись.

– Кто здесь старший? Сообщите дежурному офицеру о нападении на военнослужащих имперских вооруженных сил в районе заброшенного завода, недалеко от эстакады.

Усатый унтер-офицер козырнул и отправил солдата искать дежурного офицера. Скоро придется оформлять кучу бумаг, выяснять личность корнета и прочая, и прочая…

Здание офицерского клуба располагалось в каком-то кабаре с раздолбанным гаубицами вторым этажом. Но на первом этаже все было вполне прилично, имелась барная стойка, стулья и пожилой квартирмейстер-буфетчик, который наливал всем, кто носил погоны с золотым позументом, ровно по пятьдесят. И меня это полностью устраивало.

* * *

Было то время суток, когда солнце еще до конца не село, а луна уже появилась на небосводе. Ребята из третьего взвода развели костер возле КПП и варили на нем в котелке кофе, чтобы не так хотелось спать в ночное дежурство. Я подошел к шлагбауму и спросил:

– Ну, что тут у вас? Местные не беспокоят?

Вахмистр, старший этой смены охраны, махнул рукой и улыбнулся:

– Нет, господин поручик, не беспокоят. Один пацан даже хворост для костра приносил. Смешной такой, белобрысый…

– Я тут посижу с вами? Не спится что-то…

– Да всегда пожалуйста, вот, у нас даже лишний чурбак найдется!

Я сел на толстое поленце, которое показалось ничем не хуже роскошного кресла, и вдохнул аромат варящегося кофе. Дымок от костра поднимался в небо прямо, не тревожимый порывами ветра. Пролетела мимо летучая мышь, выписывая замысловатые кренделя в своей вечной погоне за ночными насекомыми. Вахмистр налил мне кофе в металлическую кружку, и я стал пить маленькими глотками, обжигая губы о горячие края кружки. Хорошо!

К контрольно-пропускному пункту приблизилась тонкая, невысокая фигура, несущая что-то на плечах. Часовой передернул затвором, а потом улыбнулся и сказал:

– Это наш пацан!

Белобрысый лопоухий мальчишка как-то тяжело сбросил с плеча небольшую вязанку хвороста и подтащил ее к костру. Вахмистр протянул пацану галету, тот зажал ее в руке, спрятал в карман, потом с видимым напряжением подкинул вязанку в костер, осмотрел нас всех странным взглядом и убежал куда-то в подступающую темноту.

Огонь потрескивал, весело принявшись за вязанку хвороста. Где-то я видел этого пацаненка, его лицо показалось мне знакомым…

– Чего-то он сегодня быстро убежал… – сказал один из солдат.

– И вязанка тяжелая какая-то была у него, хотя на вид вроде… – добавил другой.

Солдаты закурили и сменили тему. А у меня заклинило в голове и раз за разом вертелось одно и то же: знакомое лицо – тяжелая вязанка – быстро убежал. Я поднял с земли обломок доски и пошерудил в костре. М-мать!

– Все в укрытие!

Бойцы в карауле стояли опытные, и поэтому, не задумываясь, рванули кто куда: за мешки с песком, в канаву, в развалины кирпичного пакгауза… Я вместе с вахмистром оказался за ржавым остовом подбитого бронеавтомобиля.

– Что там такое, господин пору…

Бабахнуло так, что взрывной волной подбросило бронеавтомобиль, шлагбаум и блокпост разнесло вдребезги, а меня кубарем проволокло по земле, причем я чуть не откусил себе язык и здорово приложился коленом обо что-то твердое.

Когда прошел звон в ушах, я сказал вахмистру, сплевывавшему на землю:

– Снаряд. В вязанке был артиллерийский снаряд для сорокапятки.

Глава 8. Апперкот

Рота торчала в этих проклятых припортовых бараках уже вторую неделю. Не знаю, что там готовили в штабе армии, но о нас, «хаки-пехоте», похоже, забыли. Солдат выпускали в город по дюжине в день, выдавая при этом гражданскую одежду отвратительного качества. У офицеров с этим было полегче, главное, оставлять трех дежурных на роту, и гуляй сколько вздумается.

Представьте себе две сотни парней, запертых на ограниченной территории…

Я как мог помогал бойцам: брал заказы на покупки, относил почту, отпускал в город больше людей, чем положено. И очень просил ни во что не ввязываться: штабные, похоже, готовили какую-то военную хитрость, и обнаруживать наше здесь присутствие было крайне нежелательно.

– Господин поручик, вам никогда не дослужиться до штабс-капитана, – сказал мне однажды вахмистр Перец. – Слишком вы к нашему брату добрый.

Я и не собирался «дослуживаться». И в юнкера меня определили потому как образованный, и в офицеры попал случайно. Это сейчас я начальство всей этой братии в хаки. И когда всё это закончится – сниму погоны и снова стану студентом-недоучкой или детей пойду учить в сельской школе. А тот же Перец, бывший до войны хозяином ремонтной мастерской, будет куда более важной птицей.

* * *

Сегодня был мой день. То есть я мог выйти в город.

Получив у каптенармуса гражданский костюм, я отправился переодеваться.

Серые брюки, немного узкие туфли и рубашка в полосочку казались мне дикостью. Я настолько привык к родному «хаки», сапогам и портупее, что чувствовал себя голым.

Солдаты наперебой совали «письма-треугольники», дали целую пачку помятых купюр и список желаемых покупок. Шумная толпа проводила меня до КПП, и я услышал, как кто-то крикнул:

– Берегись, девчата! Господин поручик в город идет!

И взрыв смеха. Они давно хотели мне кого-нибудь сосватать: то симпатичную докторшу из медсанчасти, то полковничью дочку во время последнего нашего долгосрочного отдыха. Не получалось.

Шагая по улицам с разбитым асфальтом, из-под которого виднелась брусчатка невесть какого века, я смотрел по сторонам и удивлялся этому городу. Война коснулась его в самом своем начале, и теперь пустые проемы окон, выбоины от пуль в стенах и обвалившиеся крыши соседствовали с буйной субтропической растительностью. Природа брала свое: плющ и лианы увивали полуразвалившиеся здания, деревья засовывали свои ветки в окна с разбитыми стеклами, трава пробивалась между плитами тротуара.

На почте хмурая тетка приняла письма, пересчитала их толстыми пальцами и сунула в какой-то ящик, не проронив ни слова. Я пожал плечами и вышел через тяжелую деревянную дверь.

Непривычным было то, что ни один прохожий не остановил на мне своего взгляда: одобряющего или осуждающего. Имперская форма всегда вызывала какие-то эмоции, я уже привык к этому. А рубашка в полосочку не вызывала.

Я хотел посидеть где-нибудь в тихом месте, попить кофе, отдохнуть от гомона и суеты, царящих в бараках, и поэтому зашагал к вывеске, обещавшей свежую выпечку и кофе «по-восточному».

Чашка кофе и горячий рогалик с маком согрели душу, и я, закинув ногу на ногу, принялся пересчитывать солдатские деньги, которые бойцы насовали мне перед выходом, рассчитывая на то, что я вернусь с целой кипой гостинцев из длинного списка, составленного ребятами.

Мятые купюры, тусклые монеты, простые мечты моих бойцов, записанные химическим карандашом на оберточной бумаге… Зубная паста, книжка про пиратов, полкило халвы…

Я улыбнулся, завернул деньги в список покупок и попросил счет.

Задвинув стул, блаженно потянулся, хрустнув суставами, встал и зашагал к выходу. Краем глаза я заметил, что одновременно со мной поднялась компания из трех мутного вида типов. Один из них, небритый парень в картузе, кинул на стол смятую купюру и сделал какой-то знак своим дружкам.

Особого внимания я на это не обратил, вышел из кафе и отправился к единственному месту, которое могло удовлетворить всем пунктам списка покупок – городскому рынку.

Настроение у меня было приподнятое, я пинал носком ботинка какой-то камешек, благо по гражданке это было не стыдно. Вдруг камешек забился между плохо пригнанными сегментами брусчатки. Я даже ругнулся от досады. Это, конечно, было ребячество, но такое вот несерьезное настроение приключилось.

Я прошел еще несколько десятков шагов, как вдруг какой-то неприятный голос сзади громко позвал:

– Эй, дядя!

Я как-то не привык, чтоб меня звали «дядя», да и вообще, кому я мог быть нужен в этом городке? Поэтому идти дальше показалось мне самым разумным решением. Но голос не унимался:

– Эй ты, в полосочку!

«В какую полосочку?» – подумал я, а потом сообразил, что это касается расцветки моей рубашки. Развернулся на пятках и оказался на расстоянии вытянутой руки от того самого типа в картузе, которого видел в кафе совсем недавно. Его дружки стояли чуть позади и ехидно улыбались.

– Дядя, тут такое дело… Помоги ветеранам гражданской войны на хлебушек!

Я удивленно на него уставился. Ветеран гражданской войны? Это в каких таких войсках он служил, что его демобилизовали? Война-то еще… Так, стоп, о чем это я? Ясно ведь, чего ему надо.

– Нет, ребята. Помочь я вам не могу, – сказал я, и собирался было уже развернуться, как вдруг цепкая рука типуса в картузе схватила меня за плечо.

– Мы кровь за тебя проливали, фраер! У тебя денежка есть, я видел, – сказал он, и его рука потянулась к карману моих брюк.

Это что еще такое?! Я резким движением освободил плечо, левой рукой пресек его поползновения к моему карману.

– Ты в какой части служил, ветеран? – поинтересовался я, отступив назад.

Ситуация накалялась. Дружки парня в картузе взяли меня в полукольцо, глаза главаря нехорошо прищурились.

– Отдай денежки, дядя! Мы таких, как ты… – начал он, и вдруг у меня в голове как будто взорвался кумулятивный снаряд.

Мощный апперкот в подбородок едва не сбил с ног, заставив зашататься и отступить на пару шагов. Главарь в картузе подул на костяшки кулака, только что побывавшего в соприкосновении с моей челюстью и сказал:

– Отдай денежки, а то ведь здесь тебя и закопаем…

Я затравленно огляделся. На самом деле переулок был тихий, безлюдный. Какой черт меня сюда понес?

– Нет, не отдам. Хрен тебе, а не деньги! – сказал я и сплюнул кровь из прокушенной во время удара щеки.

Став в боксерскую стойку, я смотрел прямо в глаза доморощенному грабителю, демонстрируя решительность сопротивляться. Черт побери, я имперский офицер! Я лоялистов убивал!

Он демонстративно закатал рукава и двинулся ко мне. Когда его картуз оказался в прямой досягаемости моих кулаков, я резко нырнул вправо и длинным прыжком оказался нос к носу с одним из подельников «картуза», сутулым парнем с сигаретой в зубах.

Удалось крепко влепить классическую «двоечку» ему в голову, из носа у налетчика потекла кровь, а я не останавливался, наносил удар за ударом поочередно обеими руками, превращая его лицо в кровавое месиво.

Сутулый рухнул на землю, а мне крепко прилетело кованым сапогом по почкам то ли от «картуза», то ли от второго его приятеля. Боль была адская! Я отлетел вперед, споткнулся обо что-то, упал, ушибив руку…

– Отдавай деньги, фраер! – Два сапога оказались прямо перед моим лицом.

– А вот хрен тебе! – прорычал я, схватил обеими руками за правый сапог и дернул что есть силы на себя.

Мой противник больно сел на копчик рядом со мной, я тут же набросился на него, сбил с головы ненавистный картуз. Я бил и бил его, в корпус, в голову, по подставленным рукам до тех пор, пока удар с размаху ногой прямо в висок, нанесенный оставшимся бандитом, не сбросил меня на землю.

– С-сука! – Главарь, застонав, поднялся на ноги и пнул мне по ребрам. – Где там его деньги?

Они начали обшаривать мои карманы, но пронзительный свист патруля военной полиции заставил их отвлечься от меня и, подобрав своего друга, обратиться в бегство.

Я, скорчившись, лежал на земле и дышал мелкими глотками. Подошедшему ко мне капралу я прохрипел:

– Я имперский офицер… Доложите полковнику… – Я закашлялся, в голове у меня помутилось.

– Скрутили голубчиков! – послышалось сквозь звон в ушах.

* * *

Ноги несли меня к блокпосту в припортовой зоне, время от времени подкашиваясь до хромоты. Караульный отсалютовал мне, и я узнал в нем бойца, заказывавшего зубную пасту.

Скинув на землю с плеча «сидор», я нащупал внутри тюбик и протянул караульному. Он широко улыбнулся, сказал:

– Благодарствую!

А я похромал к баракам, и на душе у меня было хорошо.

Глава 9. Коробочка

План десантной операции трещал по швам. На трех из пяти зон высадки имперские войска умылись кровью: береговые батареи пустили ко дну тихоходные баржи с бронетехникой, а высадившуюся с ботов и десантных катеров пехоту утопили в море элитные части лоялистов.

Здесь, в небольшом поселке с диким названием Бубырь, закрепиться нам удалось по счастливой случайности: местные жители гораздо лучше относились к его высочеству регенту, чем к лоялистской ассамблее, и, завидев суда под черными имперскими флагами, разоружили три десятка синемундирников-артиллеристов из орудийной обслуги.

Когда мы высадились и вступили в поселок, ветераны суеверно крестились: три стоящих у околицы 180-миллиметровых орудия превратили бы наш транспортный конвой в дырявые корыта за каких-нибудь полчаса.

Сейчас эти монстры были бесполезны – лоялисты таки успели привести в негодность затворы.

Хмурые рыбаки столпились у массивных орудийных лафетов, глядели из-под картузов оценивающе и с надеждой.

– А почему Бубырь? Что вообще за слово такое идиотское? – громко спросил Стеценко.

Я дернул его за рукав, но было уже поздно: солдаты рассмеялись, сбрасывая напряжение, накопившееся во время ожидания высадки.

Неожиданно какой-то местный, пожилой мужчина с бородкой, ответил:

– Gobius fluviatilis Pall, он же бубырь – разновидность морского бычка. Добываем в промышленных масштабах. Вон консервный завод стоит, – махнул он рукой куда-то в сторону. А потом спросил: – А что, господа имперцы, вы сюда надолго али так, пошуметь?

Я остановился, пропуская вперед шеренгу бойцов своей штурмроты, торопящихся занять высоты в двух верстах от побережья, и процитировал:

– Где раз поднят имперский флаг, там он спускаться не должен, – и мне самому захотелось верить в свои пафосные слова.

* * *

Чем занимается «хаки-пехота» большую часть времени? Выдвигается на позиции и закрепляется. А меньшую – держит оборону, пока не подтянутся ребята посерьезнее. Сколько их было: сопок, холмов, низин, ложбин, оврагов, рощиц… Сколько тонн земли я перекидал саперной лопаткой?

В общем-то, я офицер, даже, наверное, белая кость, мог бы и не копать… Но, елки-палки, сорокалетние дядьки, которые мне в отцы годятся, роют каменистый грунт, натирают мозоли, а я что, буду пальцем тыкать «туда копай, сюда не копай»?

Так что я тоже вгрызался в землю, скинув шинель, и матерился вместе со всеми. Стеценко куда-то слинял, пробормотав что-то невразумительное в ответ на справедливый упрек.

Хрипящий и фырчащий грузовичок с консервного завода подвез нам патроны, и солдаты заметно оживились. Если прибыл транспорт с боеприпасами, значит, про нас не забыли. Значит, держать оборону, пока не подтянутся ребята посерьезнее, нам не так уж долго. Наступление и прорыв в тыл – дело брони и кавалерии, пехота тут так, с боку припека.

Мы насыпа́ли в мешки землю, обшивали досками стены окопов, таскали бревна и кирпичи. Капитально обустраивались, в общем!

Линию обороны выстраивали на возвышенностях, верстах в двух от города. С одной стороны – хорошая позиция, с другой – гражданские не пострадают в случае обстрела. Отсюда прекрасно просматривались обе дороги, с городской пристани можно было наладить снабжение.

– Господин поручик, мы что, так и будем держать оборону нашей ротой? Это по меньшей мере несерьезно! – ко мне подошел командир третьего взвода Семеняка. – Если они развернут против нас что-нибудь, кроме пехоты, мы тут и дня не продержимся…

Семеняка был тот еще фрукт. Его к нам перевели пару недель назад, и эта белобрысая лысоватая башка уже примелькалась всем и каждому. Особенно интендантам и снабженцам. Ну, по крайней мере, солдаты в его взводе были обеспечены всем, до последней пуговицы на гимнастерке и последнего куска сухаря в «сидоре». А что там оседало у него в карманах – меня это интересовало в последнюю очередь.

– Ну почему же одной ротой? Была радиограмма – к нам идут два транспорта, «Падуб» и «Завиша».

– И кого везут? – Семеняка снял фуражку и почесал лысину.

– Обещали что-то тяжелое, ну и какие-то пехотные части.

Он только рукой махнул и, развернувшись на каблуках, пробурчал, уходя:

– Пришлют каких-нибудь лапотников, а вместо танков – три ржавые железяки…

В целом я был лучшего мнения о нашем штабе, чем Семеняка, но после неудачной высадки сложно было рассчитывать на то, что к нам перебросят преторианцев или гренадеров. Приоритетным считался второй из захваченных на берегу плацдармов, а наш Бубырь был так, с боку припека…

Вахмистр Перец и его команда уже расставляли свои машины для убийства, организовывая пулеметные точки. Фишер бежал вдоль линии окопов, увешанный, как елка гирляндами, пулеметными лентами. Бойцы выбрасывали последние лопаты земли, равняли бруствер… Мы были почти готовы к возможным неприятностям.

И они не заставили себя ждать.

Сначала появился колесно-гусеничный броневик, разведка лоялистов. Сложно было не заметить нашей линии обороны!

Бойцы заорали и принялись палить по синемундирникам, высовываясь из окопов.

– А-а-атставить! – гаркнул я.

Стрельба прекратилась, вездеход, виляя, скрылся за поворотом дороги. Кажется, зацепили одного…

И тут же Мамсуров – посыльный прибежал и, отдышавшись, проговорил:

– Там транспорты к пристани подходят, просят, чтобы их встретил старший офицер… То есть вы, господин поручик!

Твою мать… Тут лоялисты вот-вот атакуют, еще Стеценко смылся куда-то, сволочь, шомполами запорю!

– Вишневецкий! Остаешься за главного! – Пора приучать подпоручика к ответственности.

Вот разозлюсь и поменяю его и Стеценку местами!

За мной приехала одолженная у местных «полуторка», и усатый водитель из снабженцев довез меня до самого причала.

«Завиша» уже разгружался. Ко мне подбежал бородатый унтер-офицер, козырнул и отрапортовал:

– Сводный отряд прибыл для дальнейшего прохождения службы.

– Погодите козырять и гаркать. Представьтесь, пожалуйста.

– Двадцать седьмого Пятиреченского стрелкового полка унтер-офицер Демьяница, господин поручик!

Я протянул ему руку для рукопожатия, он удивленно глянул на меня, но на приветствие ответил. Рука у него была твердая и крепкая, как цевье винтовки.

– И сколько человек в сводном отряде? Что там вообще за бойцы, кто старший офицер?

– По всему выходит, старший офицер – вы, господин поручик!

Я тяжко вздохнул.

– Как так-то, а?

– Выбили наших господ офицеров почти подчистую, мы ведь под Топелиусом высаживались… Насобирали живых-здоровых четыре сотни, перегрузили на корабль, и вперед – укреплять плацдарм Бубырь. – Унтер-офицер наклонился вперед и шепотом спросил у меня: – А что такое «бубырь»?

– Город этот. И рыбка такая. Добывают в промышленных масштабах. Вооружение у вас какое?

– Штатное. Винтовки, карабины, четыре станковых пулемета, гранаты противотанковые.

Я вздохнул еще раз и скомандовал:

– Стройте своих ребят в три колонны и марш во-о-он к тем высотам, лоялисты вот-вот атаку начнут. Найдите подпоручика Стеценко или подпоручика Вишневецкого – они там командуют. А мне еще «Падуб» принимать.

– Есть!

По сходням на пристань выгружались солдаты – целое море родного «хаки», только нашивки разные: пятиреченцы, горцы, старогородцы, даже какие-то части столичного гарнизона.

Бойцы выгрузили снаряжение, построились в маршевые колонны и под руководством унтеров и вахмистров выдвинулись в сторону наших позиций. Эх, не накрыли бы их лоялистские аэропланы.

Я тут же постучал себя по голове, поскольку никакого иного дерева в пределах досягаемости не наблюдалось.

«Падуб» почему-то не причаливал. Корабль стоял под парами, из трубы валили клубы черного дыма. Наконец он стал приближаться к берегу.

– Э-э-э, куда-а? – Я ошалело смотрел на транспорт, который шел прямо к пологому берегу, верстах в двух от города. – Что за…

И тут бабахнуло! На передовой началась рубка. А я здесь!

Черт с ней, с высадкой, мне нужно туда.

Я подбежал к машине, ступил на подножку и, стукнув по теплому металлу кабины, скомандовал:

– Поехали!

Внутрь залез я уже на ходу, больно ударившись головой о потолок кабины.

Водитель сдвинул фуражку на лоб, вывернул руль и, обдавая грязными брызгами стены домов, помчался по улице прочь из города.

Откуда-то сзади раздался пароходный гудок «Падуба». Мелькнуло сомнение – развернуть машину, принять высадку и с подкреплением явиться на позиции, но мы уже гнали по полю. Что-то завыло, а потом жахнуло с правого борта. Меня осыпало осколками стекла, машину повело в сторону, я глянул на водителя: половина лица у него была залита кровью, он сползал набок.

Перехватив руль одной рукой, я выровнял машину, второй рукой пытаясь расшевелить шофера. Вдруг он повалился на баранку и раздался долгий-долгий сигнал клаксона, а потом мотор фыркнул и заглох.

Черт, ну как же так-то? Стало как-то невыносимо жаль этого дядьку, я даже его фамилии не знал. Тут рвануло уже слева, я матюгнулся, открыл дверцу и выкатился наружу.

До позиций оставалось с полверсты, и я наддал, пригибаясь, по пологому склону возвышенности, туда, где шел бой.

Городок этот, Бубырь, стоял на одном из мысов, которые образовывали собой бухту и удобную гавань для кораблей. А единственная дорога как раз и петляла между возвышенностями, на которых мы заняли оборону.

* * *

В окопах царил сущий ад. Лоялисты взялись за нас всерьез, у них где-то в низинах стояли бомбометы, и они забрасывали нас фугасными каждые пять – семь минут.

Сквозь грохот разрывов я пытался вызнать обстановку у Вишневецкого, который торчал на дне окопа и прижимал к голове фуражку руками.

– Две атаки отбили, так они долбить нас стали! Если бы не пятиреченцы и остальные, нам бы худо пришлось. По два бойца на десять метров линии окопов – это разве оборона?

Снова жахнуло, и на головы нам посыпалась земля.

Я выглянул из-за бруствера и тут же спрятался – сплошная линия разрывов приближалась к траншеям. Господа лоялисты со страшной силой учатся воевать!

– Огневой вал, господин поручик! – проорал мне в ухо Вишневецкий.

Я кивнул, вдохнул воздух, пропахший порохом, землей и кровью и потянулся за шашкой.

– При-и-мкнуть штыки!

Я встал в полный рост: когда накатывается огневой вал, за ним обычно следует пехотная атака, так что осколочных не используют, ведь солдаты идут на границе разрывов. Главное – спрятаться вовремя.

Я видел, как мои бойцы и солдаты, прибывшие на «Завише» готовятся к бою, и солнце играет на остриях штыков.

Грохнуло совсем рядом, взметнув целые глыбы земли, меня осыпало с ног до головы, попав в сапоги, за шиворот. Оглохнув и ослепнув на секунду, я отплевывался на дне окопа, очищая глаза и уши.

– Свобо-о-ода-а-а-а-а! – заорали над головой, и я полоснул снизу вверх шашкой, обрывая этот идеалистически-безумный боевой клич лоялистов.

В окоп рухнул синемундирник, обливаясь кровью, а я уже дернул револьвер из кобуры и стрелял, стрелял в появлявшихся на бруствере врагов.

В окопах шел бой, лоялистов было не так много, но мы не могли вести огонь, и к ним постоянно подходили новые и новые бойцы.

Я, Вишневецкий, Мамсуров и еще несколько солдат сумели очистить метров семь окопов от противника, и теперь пробивались к рации и пулемету – туда, где слышалась хриплая матерщина вахмистра Перца и звуки самого ожесточенного боя.

Мне пришлось два раза набивать барабан револьвера заново, Мамсуров был ранен, и мы потеряли двух бойцов, но успели вовремя – синие мундиры наседали на пулеметную команду вовсю. Они залегли перед линией окопов, стреляли из винтовок, мешая бравому вахмистру сменить ленту в так не вовремя заглохнувшем пулемете.

Мы убили их всех, стреляя почти в упор: лоялисты не ожидали, что кто-то появится из окопов, истекающих кровью.

Вахмистр Перец залязгал пулеметом, костеря на чем свет стоит подносчика лент Фишера.

А потом кусочки смерти калибром 303 тысячных дюйма понеслись из ствола пулемета навстречу бегущим в полный рост цепям синих мундиров, которые тут же залегали, начинали отползать и отстреливаться.