Текст книги "Старый Свет. Книга 2. Специальный корреспондент"

Глава 8
Дорога в Зурбаган

Соблазн был велик, настолько велик, что я даже протянул руку, чтобы поправить упавший ей на лицо локон, но вовремя себя одёрнул.

Картина передо мной предстала весьма живописная – загорелая стройная девушка в лёгком пеньюаре на белоснежных простынях. Джози была настоящей красавицей, и для поддержания этой красоты ей не требовалось пудры, белил, помады и прочих дамских штучек. Она спала крепко, свободно раскинувшись на кровати, и я не стал будить её.

Мне даже удалось извлечь из шкафа фотокамеру и ранец – никуда они не делись. Наглости моей не было предела, так что я отправился в летний душ, пристроив револьвер на полочке рядом и вооружившись опасной бритвой, помазком и чашкой с мыльной пеной.

Вода уже успела нагреться от солнечных лучей, и я получал истинное наслаждение, подставляя спину и плечи тёплым струям.

Странные перемены произошли со мной – шагнув на берег Южного материка, я как будто проникся беспечностью и лёгкостью нравов жителей Колонии. Представить себе, что в империи я вломился бы к полузнакомой барышне и плескался в её ванной комнате, было просто немыслимо. А здесь в этом был определённый кураж, балансирование на грани. Тревельян говорил, что многие из тех, кто в течение долгого времени жил в ситуации постоянной опасности, постоянного риска, так свыкались с ними, что начинали зависеть от этого чувства как кокаинщики от своего порошка или алкоголики от бутылки. Действительно, что заставляло меня после занятий в гимназии ходить в зал бокса или отправляться на выходных в горы?

Душ – самое подходящее место для размышлений, и я анализировал свою жизнь под таким углом. Даже вспомнил название гормона, который выплёскивается в кровь человека в минуты опасности – адреналин.

Я уже взялся за бритву, когда дверь в душ отворилась, и появился обрез охотничьей горизонталки (на Апеннинах такой называют «лупара»), а следом очень решительная девушка в неглиже. Слова Джози о двустволке не были пустым звуком – она действительно держала дома ружьё и готовилась пустить его в дело.

– Так! – сказала девушка. – Это ты!

И как она меня узнала без одежды и с намыленным пеной лицом? Или это «ты» имело в виду кого-то другого?

– А ты ничего! – вдруг заявила Джози и опустила ружьё. – Я не ошиблась! Заканчивай с омовением и приходи завтракать.

Я раскланялся, и мыльная пена полетела на плиты, заменявшие душевой кабине пол. Что делать, когда оконфузился? Не подавать виду. Тем более что другого выхода у меня не предвиделось. Нужно было худо-бедно изменить внешность, прежде чем бродить по городу в поисках транспорта, чтобы отправиться дальше. Устраивать перестрелки на каждом шагу не входило в мои планы.

Посвежевший и побритый, в новой одежде я вышел в сад и огляделся. Джози уже накрыла стол в беседке и помахала мне рукой.

– Так вот ты какой…

– …северный олень, – неожиданно для самого себя продолжил я.

– Почему олень? – удивилась девушка. – Северный, это понятно. Но олень…

В общем, мы отлично провели время. С ней было легко, мы беседовали о музыке, Лиссе, Каперне, Гертоне, я пытался переводить на лаймиш армейские анекдоты, а она заливисто хохотала, больше над моим несовершенным знанием языка, чем над шутками.

– Я собираюсь перебраться в Сан-Риоль, – сказала Джози, когда настала пора прощаться. – Довольно развлечений, пора приниматься за дело. Тётушка держит там таверну, но в последнее время здоровье подводит – и она просит приехать, помочь с делами. Знаешь, милый, я всегда буду рада, если ты решишь заглянуть на огонёк. А может…

– Что – может?

– Может, тебе нужно в Сан-Риоль?

– Нужно, но сначала в Зурбаган. Тебе не надо в Зурбаган?

Она, кажется, взгрустнула – это было в противоположную сторону по побережью. И сказала:

– Я не люблю Зурбаган. Зурбаганцы спят и видят, как станут столицей всей Колонии, жуткие задаваки и пижоны!

Я уцепился за эту фразу:

– А что, есть такие мысли? Единая Колония со столицей в Зурбагане?

– Пф-ф-ф-ф! – фыркнула она. – И президент Грэй. Тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог!

Это было первое упоминание Бога от жителя Колонии, которое я слышал.

* * *

Я уносил от Джози в рюкзаке жестянку с домашним миндальным печеньем, жгучий поцелуй на губах и ощущение несбывшегося. Но, глядя правде в глаза, с таким занудой и меланхоликом, как я, этой огненной девушке быстро стало бы скучно и непонятно. Да и я, восторгаясь со стороны её женским магнетизмом и привлекательностью, заполучив этот фейерверк в личную собственность, быстро постарался бы загнать постоянную подругу (невесту?) в консервативные рамки пресловутого «киндер, кюхен, кирхен» со всем возможным уважением и любовью. Я был так воспитан и не мог представить себе, чтобы моя женщина танцевала с бубном на потеху толпе или безобразничала на карнавале. Обуздать Джози? Ну нет, моя женщина.

Волей-неволей вспомнилась Лиза Валевская, и я вздохнул.

– Масса вздыхает. Масса грустит. Не грусти, масса, пойдём вместе, будет веселее! – раздался глубокий низкий голос.

Я обернулся. Это был огромный коричневокожий мавр! Его обритая налысо голова сверкала на солнце, белая хлопковая рубаха и такие же штаны развевались под порывами суховея, босые ноги крепко стояли на запорошённых песком камнях дороги. Под одеждой угадывались мощные мускулы атлета.

– Я в Зурбаган, – сказал я. – Пойдём, если тебе туда же. Хотя была надежда сесть в попутный дилижанс или грузовик.

– Нет, масса, никто тебя на дороге не подберёт – огреют бичом или пальнут из револьвера. Вот на перекрёстке есть постоялый двор, там могут и взять. Ну и меня с тобой заодно! Меня зовут Тесфайе, Тес. Пойдём на постоялый двор, масса? Полдня пути.

Что ж, он выглядел доброжелательно, и общение с таким колоритным персонажем вполне укладывалось в моё представление о работе специального корреспондента. Так что мы зашагали по обочине вместе, глотая пыль от грохотавших мимо фургонов, карет и автомобилей и поглядывая на каменистую равнину, которую тут и там перерезали гряды небольших холмов, балок и оврагов, через которые были перекинуты мостики.

– А ты местный, Тес? – спросил я.

– Нет, я абиссинец! – с видимой гордостью сказал он. – Я сюда пришёл работу искать, но не нашёл. Пойду ещё в Зурбаган, а если и там не пригожусь, тогда уже к гемайнам… Но я не хочу к гемайнам.

Это уже было интересно.

– А почему не хочешь?

– Воевать придётся.

– И с кем воевать?

– Известно с кем, масса. С теми, кто захочет меня убить!

– И что, много таких?

– Очень много! Весь Сахель и ещё Шеба – дурные люди, едят других людей. Вот, хотят и сюда прийти, людей есть.

– А что, гемайны вот так позволят тебе взять оружие и воевать?

– А почему ж нет, масса, я сильный мужчина! Слыхал, что гемайны даже приглашают абиссинцев. Мы люди Джа, и гемайны тоже. А ты из какого народа?

– О, Тес, моя родина отсюда так далеко, что ты и вообразить себе не сможешь…

– Дальше, чем Абиссиния?

– Дальше, намного дальше. Чтобы доплыть до Шебы на корабле, мне понадобилось семь дней.

– Да, далеко… – задумался он.

Мы шли ещё некоторое время молча, а потом абиссинец сказал:

– Я убил двадцать девять человек и больше не хочу. Потому я не пойду к гемайнам.

Новость была очень интересной. Я даже не знал, как на неё отреагировать. А Тес продолжил:

– Всякий раз, когда убиваешь человека, будто пачкаешься. Я очень грязный, масса. Очень. Как мне теперь отмыться?

– Кто бы мне сказал, Тес… – На душе стало препаскудно.

А он ещё обещал весёлую прогулку! Нужно же было встретить ещё одного рефлексирующего солдата за тридевять земель!

– А ты ведь тоже воин, масса, и тоже убивал, да? Ты пробовал отмыться?

– Я решил, что должен вернуть долг – и был э-э-э-э… Наставником. Учил детей, мальчиков и девочек. Чтобы они не повторили наших ошибок.

Он вдруг улыбнулся:

– Масса умный, Тес дурак. Дети! Это верно… Забрал жизнь – верни её! Как думаешь, если у меня будет двадцать девять детей, этого будет достаточно? У меня есть на примете хорошая девушка. Даже две. То есть три хороших девушки!

Я представил себе Теса, облепленного тремя десятками абиссинчиков, и широко улыбнулся. Он тут же улыбнулся в ответ, белозубо и приветливо. Его улыбка была шикарной, как у актёра в синематографе, и, очевидно, никаких уродливых манипуляций с зубами ему не делали.

И мне сразу стало как-то спокойнее.

* * *

Позвякивание цепей, приглушённое надсадное пение и металлический стук мы услышали издалека. Миновав поворот, которым дорога огибала каменистый холм, мы вышли на открытое пространство и замедлили шаг, пытаясь понять, что за картина предстала перед нашими глазами.

Несколько десятков человек в полосатых робах размахивали кирками и перетаскивали камни в овраге, по дну которого бежал ручей. Видимо, случился оползень, и русло водного потока запрудило, что угрожало мосткам и дорожному полотну. По всему выходило – это каторжане. Охрана на конях и с винтовками в руках дежурила у обрыва.

Среди работающих внизу мужчин были белые колонисты, коричневокожие уроженцы южного материка, даже несколько каторжан с характерным для жителей Сипанги или Нихона разрезом глаз.

– Проходите, проходите! – крикнул один из конвоиров.

Тесфайе замер на мосту, вглядываясь вниз. Вдруг снизу кто-то громко и злобно крикнул, Тес удовлетворённо кивнул, махнул мне рукой, и мы зашагали дальше. Сзади послышался топот копыт – нас догнал охранник в широкополой шляпе. Конь его прядал ушами и нетерпеливо перебирал ногами.

– Ты узнал кого-то из них, мавр? – спросил он, поправив головной убор стволом винтовки.

Тес задумчиво глянул снизу вверх, в лицо конвоиру.

– Там твои подельники? – Охранник горячил коня, и тот грудью надавил на абиссинца.

– Не друзья, нет. Кровники. Радостно видеть врага, копающегося в грязи.

– Ну-ну, грязномордый. Я присмотрю за тобой! – Он развернул лошадь, песок и мелкие камушки из-под копыт ударили мне прямо в лицо.

Тесу досталось сильнее, но он не переставал улыбаться. Когда охранник удалился, абиссинец жизнерадостно заявил:

– Я мог бы стащить его с коня, масса, и располосовать от паха до подбородка его же собственным ножом. Хороший нож, «Барлоу».

Я только хмыкнул в ответ. «Барлоу» хороший нож? Рассказал бы он это Дыбенке… У меня в рюкзаке был настоящий сребряницкий клинок вдобавок к раскладному в кармане. Мне даже захотелось достать его и похвастаться.

– Не веришь, масса?

– Верю, почему нет. Вон ты какой здоровый.

* * *

Постоялый двор представлял собой убогое двухэтажное известняковое строение, огороженное дощатым забором. За оградой располагалась конюшня, стоянка для автомобилей, колодец с насосом на ручном приводе и небольшой навес, под которым дремали разморённые жарой люди, ожидающие транспорта.

Страж порядка в такой же широкополой шляпе, как и давешние конвоиры, вышел нам навстречу. В зубах у него была сигара, в набедренной кобуре – револьвер.

– Дилижанса не будет. И мест для ночлега тут тоже нет. Можете отправляться дальше пешком, – флегматично заявил он.

Я как-то не планировал ночёвку на открытом воздухе, да и долгий пеший переход – это то, к чему следует готовиться заранее.

– Ладно, мистер, – сказал я. – Но магазин-то у вас работает? Мы можем прикупить кое-чего в дорогу?

Он сплюнул под ноги и кивнул.

– Эй, Лосьон! Тут к тебе клиенты! Чужак с дурацким акцентом и грязномордый!

Мне захотелось плюнуть ему в физиономию. Такие люди просто напрашиваются на проблемы и с удовольствием пользуются самой малой толикой власти, чтобы продемонстрировать своё превосходство. Металлическая бляха на левой стороне груди и шляпа с кокардой давали ему такую власть.

Старик с огромный лысиной, которого назвали Лосьоном, с тяжким вздохом поднялся с завалинки, выбил золу из трубки и, кряхтя, направился внутрь здания. Мне нужны были одеяла, продукты, котелок, фляга для воды и другая обувь. В сапогах по такой жаре можно было быстро доконать ноги.

Тес оказался весьма обеспеченным парнем – он достал из кармана брюк серебряный самородок величиной с божью коровку и повертел его в своих пальцах.

– Мне тоже нужно одеяло, масса. А ещё вон тот мешок и сандалии… И я возьму топор, масса. На длинной ручке. Вот этот.

Топор выглядел устрашающе – наверное, таким рубили баобабы! За него абиссинцу пришлось доплатить. Он снова порылся в кармане и извлёк крохотный самоцвет, хризолит, насколько я мог судить. Какие ещё тайны хранил этот матёрый убийца с улыбкой добряка?

Мы пробыли в лавке дольше, чем предполагалось, – очень уж медлительным был этот Лосьон. Он всё-таки попытался всучить мне в нагрузку перед самым выходом причину своего странного прозвища:

– Возьмите отличный лосьон после бритья, производство Арелат…

Вонял лосьон чем-то явно кошачьим. Дай Бог, чтобы мятой.

Основательно нагрузившись поклажей и переобувшись в лёгкие ботинки, я ожидал Теса, который плескался под напором воды из насоса.

– Иди-иди, образина! – раздался голос из-под навеса. – Всё равно морду не отмоешь.

Абиссинец снял рубаху, обнажив мощный торс, покрытый татуировкой, и продолжил умываться. Голоса смолкли. Тут, видимо, в отличие от меня, знали, что значат эти узоры. Но я и так знал, что он прикончил три десятка человек, и вообще парень был неплохой. Я бы и не подумал называть его грязномордым – это довольно глупая идея, постоянно напоминать человеку об особенностях внешности, как будто он может с этим что-то поделать.

Другое дело мой акцент. Но я вроде как пытался исправить ситуацию, хотя компания абиссинца, который сам изъяснялся на весьма упрощённом варианте лаймиш, была для этого не самой подходящей.

Вообще это было довольно странное сочетание: ксенофобия и аболиционизм. Там, в городах побережья, ширилось движение за свободу кафров, а здесь, на дороге, все ставили на вид моему спутнику цвет кожи и происхождение. В Лиссе было сколько угодно креолов, мулатов и квартеронов, но ни одного кафра или абиссинца я там не встречал. Это тоже следовало обдумать в пути.

До вечера мы прошли ещё километров пять, а когда солнце начало садиться, единогласно решили устроить привал. Тес выбрал для этого плоскую каменную террасу на склоне холма, мы натаскали хвороста, разложили одеяла и разожгли костёр. Над огнём булькал котелок, абиссинец, став на колени, молился на своём языке, глядя на звёзды. Созвездия на угольно-чёрном небе были чужими, незнакомыми, и я почувствовал некий глубинный первобытный страх. Как же далеко занесло меня от дома!

Похлёбка сварилась, и пять картофелин в углях уже дошли до кондиции. Мы приготовились поужинать, как вдруг абиссинец вскочил и, указывая рукой в сторону, откуда мы пришли, удивлённо проговорил:

– Масса, постоялый двор горит. Нечему больше там гореть!

* * *

Стрелять я начал сразу, даже толком не успев проснуться и не доставая из кармана револьвер. Этой штуке я научился в Яшме. Главным условием применения оружия было близкое расстояние и отсутствие дружественных целей. Тесфайе смертным боем рубил трёх или четырёх нападающих в тюремных робах, так что в этом плане волноваться за него не приходилось. Разве что остальные каторжане смогли бы прикончить меня, а потом добраться до его мускулистой спины.

Грохот револьверных выстрелов разорвал ночь, дикие вопли подранков разнеслись над нашей стоянкой. Патроны кончились быстрее, чем враги, но абиссинец уже обратил внимание на манёвры нападавших и отпрыгнул ко мне, размахивая топором.

– Они пришли за мной, масса! Племя Варана!

Что ж, это многое проясняло. Путём несложных логических построений я мгновенно выстроил картину произошедшего ночью – кровники Теса каким-то образом подговорили часть каторжан, убили конвоиров и кинулись в погоню за заклятым врагом. Рассудив, что, скорее всего, его можно будет настигнуть на постоялом дворе, они устроили налёт, прикончили Лосьона и постояльцев, разжились кое-какой одеждой и продуктами и разделились. Вараны и ещё пяток доходяг ринулись за нами, остальные, скорее всего, разбрелись по окрестностям.

– Давай, масса, вставай! Их осталось всего четверо!

Я пнул в костёр охапку хвороста, и пламя вспыхнуло с новой силой, осветив место битвы. Тес, воспользовавшись секундным замешательством врагов, сделал выпад и двинул навершием топора прямо в острые зубы коричневокожего аборигена. Осталось трое! Наконец мне удалось крепко встать на ноги, и я увидел, как каторжанин в одних штанах и широкополой шляпе с кокардой целится в меня из винтовки. Погибель была близка!

Повинуясь рефлексу, я швырнул в него револьвером и рухнул на землю. Выстрел прозвучал над головой, а я уже кинулся ему в ноги, опрокинул на землю и навалился сверху, нанося удары кулаками по чём попало.

А потом прозвучал ещё один выстрел в воздух, и грубый голос произнёс:

– Наигрались, хватит. Замерли, замерли, ублюдки. Положи топор! Топор, я сказал!

Конечно, у них была не одна винтовка. Белые каторжане, по какой-то прихоти решившие вместе с дикарями-Варанами поохотиться на нас, вышли из тени и теперь готовы были пустить огнестрельное оружие в дело.

– И вы тоже, грязномордые образины. Опустите оружие. – Их лидером был невысокий узкоплечий мужчина с клочковатой рыжей бородой.

Кто-то из Варанов дёрнулся, возмущённо заорал и тут же поймал пулю в грудь. Коричневокожих осталось всего двое, не считая Теса, конечно.

– Подберите вещички, мы выдвигаемся. Нужно укрыться в холмах до рассвета, скоро тут будет полно полицейских! И добейте остальных.

Эти трое вооружённых до зубов каторжан имели вид лихой и бывалый, и недобитые Вараны подчинились беспрекословно, пройдя по террасе и орудуя ножами. Они не пощадили даже своих соплеменников. Место нашей стоянки было залито кровью.

Нагружая нас поклажей, аборигены не скупились на тычки и пинки, всячески демонстрируя свою ненависть к Тесфайе. Это было прекращено мощным ударом приклада одного из белых каторжан, и Вараны, присмирев, также взвалили и на свои плечи груз – оружие и снаряжение других беглых.

– Вперёд, вперёд! – рявкнул главарь. – Двигаемся по камням. Если они не приведут собачек, у нас будут все шансы уйти!

* * *

Рассветало, когда каторжники решили сделать привал. Далёкое эхо выстрелов заставляло их нервничать – полиция отлавливала их сотоварищей в предгорьях. Однако лая собак слышно не было, и это придавало щуплому главарю уверенности.

– Остановились. Разберёмся с добычей – что у нас тут имеется…

Вокруг лежал поросший хвойными деревьями распадок – длинная узкая низменность меж двух гор. Это было укромное местечко, а учитывая пройденные за ночь вёрсты, почти безопасное для каторжников. Мы-то в безопасности себя не чувствовали.

Под добычей рыжий бородач понимал не только наши пожитки, но и снятые с трупов подельников вещи, которыми они, в свою очередь, разжились на постоялом дворе и у убитых конвоиров. Совершенно запуганных и униженных Варанов оттеснили от раздела имущества и отправили собирать шишки и хворост для костра.

– У-у-у-у, нелюди… Смотрите, чтобы топливо было сухое! Нам не нужен тут сигнальный дым, понятно? – Этот каторжанин имел характерную особенность – фиксу на зубе из нержавеющей стали.

Он харкнул наземь и растёр плевок ногой.

– Я хочу себе его сапоги, – сказал Фикса, имея в виду мои сапоги. – У нас один размер.

И мои великолепные яловые сапоги отправились прямо к нему в руки, точнее на ноги. Смотреть было противно, как он вколачивает свои корявые ступни в голенища. А я столько времени тащил их на плече…

– Мы убьём их позже, масса, – прошептал мне на ухо Тес. – Я почти освободил руки.

Это было хорошей новостью. Фикса был занят сапогами, ещё один, рябой, ковырялся в моих вещах, заинтересовавшись фотокамерой и плёнками. Только бы не вскрыл контейнеры, только бы не засветил мне кадры!

Главарь подошёл к нам, поигрывая револьвером.

– Давай, грязномордый, вставай. Выворачивай карманы. Как думаешь, зачем мы за вами явились? Потому что нам дороги эти недоноски? Ну не-е-ет! Мы нашли у торгаша на постоялом дворе серебро и самоцвет… И твои родичи, – он махнул стволом в сторону Варанов, – они сообщили, что такие штучки у тебя водятся в изобилии. Что вы там в своей Абиссинии используете их как детские игрушки. Давай, доставай свои богатства, и я, возможно, оставлю тебя в живых.

– Да, масса. Хорошо, масса. Не стреляйте, масса, я суну руку в карман и достану самоцветы…

Он ткнул меня локтем, на что-то намекая, так что я напружинил ноги и присмотрел подходящих размеров камень на земле, который можно было бы ухватить, невзирая на связанные запястья, и использовать в бою.

– Держи, масса! – Абиссинец действительно выгреб из кармана целую горсть камней и самородков и, резким движением освободившись от пут, швырнул их в лицо рыжебородому.

Один из камней, самый крупный опал, ударил его прямо в глаз, и каторжник рефлекторно ухватился за больное место, пропуская сдвоенный удар Теса в пах и горло.

Камень мне не понадобился – я, проклиная больные рёбра, перекатился к выроненному револьверу и, кажется, за секунду опустошил барабан, выпустив две пули в пытавшегося обернуться с винтовкой наперевес рябого, и четыре в так и не успевшего надеть второй сапог Фиксу.

В могучих руках абиссинца, обмякнув, заканчивал дёргаться рыжий каторжник. Тес поднял с земли лежащий среди других вещей топор и пошёл, постепенно ускоряясь, в сторону Варанов, которые до этого бежали в нашу сторону, заслышав выстрелы, но теперь в испуге обратили к нам тыл.

– Никогда нам не отмыться, масса! – крикнул, переходя на бег, Тесфайе.

Когда появились полицейские, я пытался стянуть с каторжника свой сапог.