Текст книги "Закон Мёрфи в СССР"

Глава 6, в которой приходится пинаться ногами

Огромные каменные склады, покрытые белой штукатуркой, с крышей из свежего шифера, располагались на огороженной территории в окружении рощ и зарослей кустарника. С одной стороны имелись металлические ворота для автомобилей – туда, видимо, и въехала «Волга», с другой – виднелись провода и опоры над верхушками молодых деревьев. Там, по моим прикидкам, должна была пролегать железная дорога: локомотивами в Апсаре служили в основном электровозы.

Переться напролом в ворота было бы глупостью даже для меня, а потому я пошел в обход, намереваясь осмотреться вдоль ж/д путей. Благо, помимо заехавших на погрузку вагонов, на запасных путях стояло и несколько ржавых, видавших виды платформ, за которыми можно было укрыться. Я и укрылся – скорчился в три погибели и крался за путями.

Забор, окружающий склады, выглядел, честно говоря, не очень: местами подгнившие, проломившиеся доски, поросшие плющом, были скорее номинальной защитой, преградой для случайных коровенок или овечек. Но никак не препятствием для злоумышленников. Любителей поживиться фруктами ожидал другой сюрприз: забористый хриплый лай возвещал о том, что на территории имелись сторожа посерьезнее двух небритых дядек у ворот!

Собачек я, если честно, побаивался. Но делать было нечего, всё зашло слишком далеко. Тем более, с точки зрения закона я ничего не нарушал и на охраняемую территорию не проникал – нет такого правила, которое запрещало бы прятаться за ржавыми платформами! Солнышко припекало, и от нагнетаемого адреналина и жарких лучей спина стала мокрой, а по лицу текли крупные капли пота, которые мешали мне нарушать технику безопасности и пролезать под вагонами.

В тот самый момент, когда я спрятался за колесной парой вагона из состава, стоящего на погрузке, со стороны складов послышался оживленный разговор и шум шагов нескольких человек.

– Как – некондиция? Почему – некондиция, Самвел? Смотри, какая кондиция! Товарный вид имеет, хоть его в ЦУМе выставляй! – послышался звук отодвигаемой двери вагона.

– Говорю – некондиция, и товарищ из Москвы уверяет: когда доедет, будет некондиция, Заур! Смотри, как он убедительно говорит, просто эксперт! Эрнест, вы же эксперт?

– Эксперт, – раздался голос Эрнеста. – Лучший специалист по некондиционному товару!

Зашуршала бумага – я аккуратно выглянул из-под вагона и увидел, что мой сосед по комнате снова полез в портмоне. Однако, осёл, груженный золотом, пройдет в любые ворота! Даже если осла зовут Эрнест. Тем более, если его зовут Эрнест!

– Сколько некондиции, товарищ эксперт? – поинтересовался ответственный Заур.

Я снова спрятался за колесную пару и слушал очень внимательно.

– Маврикис Адамович очень просил к Новому году мандаринов побольше, может быть – семь, восемь… – проговорил Эрнест.

– Ящиков? – уточнил Заур.

– Станет Постолаки на ящики размениваться, – усмехнулся Самвел – видимо, он тут был начальник. – Вагонов, верно?

– Точно – вагонов! – подтвердил Эрнест.

– Но это же… – Заур закашлялся и долго не мог прийти в себя.

– Это экспертное мнение. Усушка, утруска, угар, утечка. Мы ведь не говорим, что десять вагонов должны прибыть одним поездом? Мы говорим про Новый год. Апсарские мандарины – лучшие в мире, верно? Потому что хранятся до четырех месяцев… И валютой за них платить не надо.

– Или не хранятся, – усмехнулся начальник Самвел. – Усушка, да? Утруска, угар…

– Это вы про кого угодно можете говорить, но не про Маврикиса Адамовича! У нас на овощебазе всё есть и всё хранится как положено! А почему? Потому что эксперты работают!

– Так что, документы исправлять? – уточнил Заур, которому явно нравилось быть экспертом.

А обеспеченным экспертом ему нравилось быть еще больше.

– Оставь тут, потом исправишь! Пойдем, дорогой, – выпьем, закусим… – предложил Самвел.

– … о делах наших скорбных покалякаем, – продолжил мысль Эрнест. – Маврикис Адамович еще про фундук просил напомнить, есть выход на кондитерский цех…

– Это почему – «скорбных»? – перебил его Самвел. – Хорошие у нас дела, на благо людям, на пользу себе! А что – в «Гнильторг» отдавать? Думаете, они наши мандаринки – один к одному – на прилавок выставят? Та же усушка-утруска, только под прилавком магазина! Традиция есть – мандарины на новогоднем столе. Традиции мы с вами чтим, и потому – делаем благое дело, пусть и извлекаем из этого прибыль… Так что и за фундук поговорим, и за лимоны… Лимоны нужны?

– О-о-о-о! Лимоны! – зацокал языком Эрнест. – Лимоны – это золотое дно!

Так они и шли, наслаждаясь обществом друг друга и собственным величием, в сторону административного корпуса. Я дождался, пока троица скроется из виду, и вынырнул из-под вагона с фотоаппаратом наперевес: они не закрыли дверь! Щелк-щелк! Ровные ряды ящиков с мандаринами заснял в момент, а потом едва не завопил от счастья: Заур действительно оставил тут же, на полу вагона накладные, табели! Или как это там называется у товароведов-экспедиторов и прочей подобной братии? Стопка листков лежала, придавленная какой-то реечкой, дабы не унесло ветром. О счастья день!

Разгильдяйство – наше всё! Я принялся перелистывать документы, фотографируя их один за другим, и отщелкал все и положил обратно, и сунул фотоаппарат в сумку, и…

– Э-э-э-э, а ты кто? – раздался удивленный голос. – Что, на рынке мандарины не продают? Совсем бздыхи страх потеряли! Дамсик, возьми его!

Кто такой Дамсик, я понял сразу – утробное рычание едва не сбило меня с ног волной инфразвука, а гулкий топот мощных собачьих лап вызвал дрожь земли.

– …я-а-а-ать!!! – завопил я и устремился вдоль путей, понимая, что шансов нырнуть под вагоны у меня нет.

Огромная коричневая псина мчалась прямо за мной, имея вполне определенные гастрономические намерения!

– Я! ЗА! ГРАНАТОВЫМ! СО-О-О-О-ОК-О… – орал я на бегу, слушая клацанье зубов за самой моей спиной, угрожающее сохранности ягодичных мышц.

– Возьми его, Дамсик!!! – кричал злой собачник.

Я осознавал, что в целом псины бегают быстрее людей, а потому должен был использовать какие-то другие преимущества. На мозг у меня надежды давно не было, на ловкость рук и силу убеждения – тоже, оставалась только импровизация. Добежав до ржавых платформ, стоящих на запасном пути, я вспомнил один из своих физкультурных ужасов из детства: гимнастического коня. На всем скаку опершись о борт этого недовагона, я взлетел наверх, с ужасом услышав треск рвущейся… Плоти? Слава КПСС, это была всего лишь рубашка! Черт с ней! Я сумел быстро встать на ноги и приготовиться.

Зубастая рожа коричневого Дамсика уже мелькала за бортом, брызгая слюной и надрываясь рычащим лаем. Собаченция была капитальная, страшная как смертный грех, огромная – не меньше кавказской овчарки. Когда оскаленная пасть появилась в пределах досягаемости, я выдохнул:

– Н-на!!! – и отвесил хорошего пинка прямо по зубам мохнатому стражу фруктовых складов.

Клацнуло громко!

– И-и-и-и-и-и!!! – раздался леденящий душу скулеж, и коричневая молния метнулась прочь – туда, где продолжал выкрикивать агрессивные лозунги ее хозяин.

Видимо, по роже псине прилетело крепко. Собачку, наверное, было жалко. Но себя мне было еще жальче, и потому я устремился прочь, вдоль железнодорожных путей, пытаясь держаться поближе к зарослям, чтобы меня не заметили. Однако – остановился и, повинуясь журналистскому инстинкту, выдернул фотоаппарат из сумки и заснял вагоны: так, чтобы было видно надписи, номера и другие пометки на бортах, понятные специалистам.

А потом снова припустил вдоль путей, хрупая по гравию – за мной в погоню устремились уже люди! Те самые небритые охранники, которые разлагались у железных ворот, присоединились к собачнику и бежали за мной, потрясая какими-то здоровенными бамбуковыми (!) дрынами. Хорошо хоть – без винтовок! Мне и двустволки с солью вполне хватило бы для серьезного огорчения…

Огромными прыжками я устремился по лесу к машине такси и, увидев курящего у водительской двери Тимура, замахал ему руками:

– Ходу, ходу!

Не говоря ни слова, апсарец выбросил сигарету, сиганул за руль и завел автомобиль. Я как раз успел нырнуть в салон. Завертелись колеса, выбросив целые потоки грязи, рыкнул мотор, и машина помчалась прочь, сначала вырулив на дорогу из плохого асфальта, а потом уже набрав крейсерскую скорость.

– Что, украл что-то?

– Фотографировал…

– Фотографировал? А дрался с кем?

– С Дамсиком? – неуверенно проговорил я, стараясь при этом не садануться головой, учитывая тряскую дорогу.

Тимур хрюкнул и засмеялся, продолжая крутить баранку и свирепо орудовать рычагом коробки передач:

– Наши Дамсики – они да… Они хе-хе-хе! А про гранатовый сок ты ему сказал?

– Кому – Дамсику?

– Хе-хе-хе!

Рубашку я снял, оставшись в одной футболке. Даже местный приятный микроклимат не очень располагал к такой форме одежды в конце октября, но не ходить же в рванье! Да и остыть стоило.

– Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста? – спросил Тимур сочувственно. – Как твоё имя, журналист?

– Герман, – сказал я.

– О! – оживился таксист. – Я твоего тёзку читаю, этого, который Белозёров. Настоящий джигит, такие вещи исполняет – я его «Афганское сафари» два раза перечитывал, как он с этим майором… Или полковником? В общем – К.! Как они там поля жгли… Знаешь, я думаю – этот полковник К. – апсарец. Кяхба, например, или Кварчиа… Ведет себя как воин, большую храбрость имеет! А Белозёров – тоже молодец, хоть и русский…

– Полешук, – сказал я. – Оба они – полешуки.

Он странно посмотрел на меня, и ничего не сказал. А потом молчал всю дорогу.

Когда мы въезжали в Анакопию, на город уже опустилась густая бархатная тьма южной ночи. Смеркалось тут быстро, и мне это было на руку: я собирался вернуться в санаторий незамеченным.

– Давай, до свидания, товарищ Белозёров, – взмахнул открытой ладонью Тимур. – Своим расскажу кого возил – не поверят!

– Белозор моя фамилия. Не рассказывай никому пока, ладно? Мне тут еще до конца отпуска время проводить, а дела мутные творятся… Сам понимаешь…

– Это ты отпуск такой имеешь? – снова мелькнула невозможная апсарская интонация.

– Вот именно – имею, – усмехнулся я. – Давай, абзиараз!

«До свидания», значит. Он улыбнулся, снова махнул рукой, яростно дернул рычаг коробки передач и автомобиль с красной крышей умчался прочь по анакопийской улочке.

* * *

Рубашку я выбросил в мусорку, она совсем пришла в негодность, еще и кровью из царапины на предплечье оставшийся целым рукав залило… Царапина пустяковая, уже засохла, а всё равно – неприятно. Главное – фотоаппарат цел! Нужно будет высмотреть где-то в городе фотоателье, пленку проявить!

Я шел по тротуару, намереваясь перелезть через забор в том же самом месте, где и сбегал. Горели желтым светом фонари, бились о плафоны жуки и москиты, трещали во всё горло в ветвях деревьев цикады или какие-то другие шумные насекомые… А к моему месту, как будто специально предназначенному для перелезания, знакомой пружинистой походкой приближалась некая высокая атлетичная фигура. Эрнест!

Прижавшись к забору, я замер в тени. Вот ведь действительно – гора с горой не… Эге! Он по своей привычке остановился, помахивая кожаной курткой, и осмотрелся по сторонам, как будто чего-то опасаясь. Кого мог бояться мой сосед по комнате? Видимо – причины для осторожности были, потому что, повесив кожанку на гребень забора, Эрнест мигом взобрался наверх и быстрыми шагами скрылся из виду.

А куртка? Головотяп забыл куртку! Ох-ре-неть! Я снял ее с забора, повертел в руках и залез в нагрудный карман, конечно. Портмоне там не было… Значит – не совсем головотяп?

– Вон тот говноед! – раздался голос а потом – скрип тормозов.

Огненно-красный «Запорожец» остановился прямо передо мной, хлопнули дверцы и наружу вылезли два парня – кстати, вполне себе славянской внешности. Твою-то мать! Грёбаная куртка! Ясное дело, говоря про говноеда, они имели в виду Эрнеста, кого ж еще? Не меня же! Я, например, не говноед, а вот что касается мажора – сомнения были. Но, увидев в темноте высокую фигуру, примерно тот же типаж лица и эту импортную куртку – что они могли подумать?

– А-а-а, сволочь! – крупный детина очень по-народному размахнулся, мечтая размозжить мне кулаками всю голову, но был обескуражен – я швырнул кожанку ему прямо в лицо и отскочил в сторону.

– Пацаны, это не я! Вы не за того меня приняли! – попытаться проявить благоразумие стоило.

– Ага! А нехрен было ее лапать! – второй – шустрый и худощавый, кинулся мне в ноги.

Наверное, занимался вольной борьбой… Я с ним бороться не собирался – снова отпрыгнул назад и пнул его ногой, точно так же, как Дамсика какой-то час назад. Получилось прискорбно: попал пяткой прямо в лоб.

– Ыть! – защитник униженных и оскорбленных ткнулся носом в тротуар, потеряв равновесие.

О его туловище запнулся второй, здоровенный, и полетел прямо ко мне в объятия. Наткнувшись солнечным сплетением на кулак, он задохнулся, сел на задницу и широко открыл рот, пытаясь прийти в себя.

– Еще раз – это был не я! И куртка – не моя! Я никого не лапал! Вы, наверное, хорошие парни, и мне действительно неловко, что так вышло… – вот же вшивая интеллигенция, ее из меня не вытянуть и пытошными клещами, наверное. – Если у вас ко мне еще будут вопросы – приходите на проходную завтра, спросите Германа из семьсот двенадцатого номера – обсудим. Всего хорошего!

Уцепившись за забор, я подтянулся, сделал выход силой, перебросил ногу – и был таков. А кожанку им оставил – нехрен мне делать, еще Эрнесту одежку подносить… Перетопчется. Тем паче – спалился бы, как есть!

Пока шел по тенистым аллеям санаторной зоны, в голове у меня стучал один вопрос: «Где игучий Эрнест успел за это короткое время найти женщину и облапать ее, если мы с Тимуром едва успели добраться до города?»

Мне очень хотелось принять душ и переодеться, прежде чем пойти искать Тасю и девочек, и потому я двинулся к своему номеру. Даже если там и был Эрнест – в чем он мог меня заподозрить? Ну – потный, ну, с царапиной… И что? Накачав себя таким образом, я сделал безразличное лицо, взялся за дверную ручку и надавил.

– …ах, Эрнест, я ждала тебя тут, как дура, целых полчаса…

– Ну, ну, маленькая… Да вот же я!

Твою-то мать! Я стоял как оплеванный – этот говноед раздевал там девушку – фитнес-инструктора! Или как эта должность сейчас называется?

Вот же ухарь! Вот кто должен был быть попаданцем, а не я! Москвич, красавец, атлет, упакован в импортные шмотки, в которых полные карманы денег! Делает гешефты и закрывает гештальты, открывает нужные двери задней ногой, повсюду у него друзья и знакомые, на гитаре он играет и волосами трясет, и девушки на него вешаются пачками – вот это каноничный путешественник во времени!

– Кур-р-рва! – я ляпнул дверью из-за всех сил, уходя.

Девочку-инструктора было жалко, может, испугается и убежит от этого средоточия вселенской несправедливости… А у него, может, междудушье отвиснет от неожиданности. Жалеть не буду. Тоже мне, услугу, гад, оказал – в номер со своим великолепием поселил! Лучше бы жил с могилевскими историками, ей-Богу!

Историки, кстати, гудели в конце коридора. Гудение было слышно очень хорошо, и я с горя двинул к ним – сдаваться.

– Шаноўнае спадарства[2]2
  Уважаемые господа, уважаемое общество.


[Закрыть]! – постучался я в двери. – Разрешите?

– А-а-а-а, наконец-то звезда полесской жуналистики к нам пожаловал! Сардэчна запрашаем[3]3
  «Сердечно приглашаем» – аналог «добро пожаловать».


[Закрыть]! Садись, Белозор! Выпей с нами! Что ты как не родной?

Вот, это я и имел в виду! Вот почему я так сильно противился проживанию с ученой братией, хранителями и исследователями секретов прошлого… Их там было человек шесть – молодых, небритых и нечесаных, худощавых, с блестящими умными глазами. Все они сидели за выдвинутым в центр комнаты столом, на кроватях и табуретках. Пахло спиртом, свежим хлебом, копченым салом и разговорами о смысле жизни, о разумном, добром и вечном… К столу была приставлена гитара, в руках одного из историков я увидел пачку листов папиросной бумаги – явно какая-то полулегальная самиздатовская перепечатка… Это было очень привлекательно, очень маняще, но нужно было держать себя в руках!

– Хлопцы! – сказал я. – Торжественно обещаю зайти к вам завтра, а теперь – вынужден просить помощи…

– Дык! – сказал самый кудлатый историк из всех. – Ёлы-палы!

Через пятнадцать минут я был умыт, причесан, снабжен новыми, совсем не ношенными носками по размеру, и свежей рубашке – не по размеру. Она едва сошлась на груди, верхние пуговицы оставил не застегнутыми, а рукава пришлось закатать – коротковаты!

– Хто-о-о-о першы хлапчук у вёсцы?[4]4
  Кто лучший парень на деревне?


[Закрыть] – протяжно вопросил самый кудлатый историк.

– Спанч Боб Скуэр Пэнтс! – заявил я.

– Ты чего материшься? – не поняли они.

– Я хотел сказать – вялiкi дзякуй, пацаны! – это значит «большое спасибо» по-белорусски. – Обязательно зайду!

Историки расчувствовались и один из них, с встопорщенной рыжей бородой, полез куда-то за штору и протянул мне букет крупных, ярких, разноцветных местных цветов – понятие не имею, что за они, но аромат был волшебный. Со стебельков еще капала вода, цветочки были только что из вазы.

– Это своей прекрасной даме передай, можешь даже сказать, что от нас. Очень она у тебя замечательная! Давай, Белозор! Заходи в гости завтра…

– Зайду, обещал же!

– Помни – ты трижды обещал! – погрозил мне пальцем историк.

Когда я спускался по лестнице в сквер, на поиски девчат, настроение у меня было чудесное.

Глава 7, в которой девочки наконец спят спокойно

Таисия обрадовалась цветам, удивилась рубашке с чужого плеча и подула на царапину на моей руке. Спрашивать пока ничего не стала: девочки катались на качелях, и моё появление было как нельзя кстати. Пробовали когда-нибудь катать двух девочек одновременно, и притом – в разном темпе, в соответствии с их желаниями? Утомительное занятие!

Так что я раскрутил едва ли не до состояния «солнышка» качелю с Василисой, которая аж попискивала от восторга, а её забавный хвостик с синенькой ленточкой-бантиком трепыхался во все стороны. Ася настаивала: катать должна мама, при этом «быстло-быстло» и «не о-о-о-осень высок-о-о-о»!

Картина в целом была умилительной, учитывая тот факт, что все три девочки-красавицы были одеты в одинакового кроя васильковые платья, и прически у них у всех тоже были одинаковые – хвостики с синими ленточками! Однако, фэмили-лук, как сказали бы хипстеры в благословенном (или проклятом?) первом веке третьего тысячелетия. Нынче, в восьмидесятые, выразились бы, скорее всего, по-другому: «Что вы все такие одинаковые, как детдомовские?» По крайней мере, в Дубровице – точно. У нас в Дубровице – целых три интерната на данный момент, так что фольклор в этом плане здорово обогатился. На самом деле мне было плевать, что там кто скажет: мне эти девочки очень нравились, особенно – самая старшая.

Таисия как раз посматривала на меня своими блестящими зелеными глазами, и я понять не мог – она со мной заигрывает или пытается понять мужскую реакцию на её такой несерьезный внешний вид? В любом случае – стройные ножки из-под короткого платьица и загадочные взгляды из-под чёлки натуральным образом сводили меня с ума.

– А это нормально, что они так верещат в полдесятого вечера? – уточнил я, когда две сестрички, накатавшись до одури на качелях, оседлали балансир.

Децибелы и вправду зашкаливали, девчата поймали смешинку, и кажется, теперь их веселило буквально всё: взлет, приземление, скрип качели-балансира, даже просто – брошенный друг на друга взгляд.

– Нормально! Пусть пар выпустят, может спать крепче будут? – произнесла заговорщицким тоном Таисия и вдруг подмигнула – совсем как девчонка!

В общем, примерно через час Васька и Аська напрыгались, набегались и налазились до последней крайности, и едва переставляли ноги, и хихикали уже очень-очень тихо. Возвращались в корпус мы часам к одиннадцати ночи, что вызвало свирепые взгляды консьержки: ногами топаем, дверями хлопаем, режим нарушаем! Ай-яй-яй!

Пока маленькие уставшие девочки чистили зубы и мыли руки-ноги, я восседал в кресле с газеткой: читал авторскую колонку нового главреда «Комсомолки» Ваксберга. Слог у него был отличный, и писал он о вещах правильных. Мол, если мы проблему замалчиваем, прячем под спуд – то ничего не изменится. Не напишем мы – разнесет сарафанное радио, многократно приукрасив и переврав, расскажет «Голос Америки» или «ВВС», искажая факты и подбирая их тенденциозно. Советская журналистика служит советскому государству и трудовому народу, а потому просто обязана озвучивать конструктивную критику и подсвечивать болевые точки общества. «Верю – новому руководству Советского государства хватит смелости идти навстречу ветру, смотреть в лицо неприятностям, и решать острые проблемы, не скрывая сложные решения от общественности. А мы – советские журналисты – поддержим и поможем…» И далее, тем же высоким штилем. В духе «царь хороший бояре плохие». Мол, перегибы на местах, непрофессионализм, местничество, крохоборство и халатность – это кровоточащие раны на теле молодого государства рабочих и крестьян… Ваксберг умел писать тонко и убедительно – по крайней мере, меня проняло.

А что – может и получиться! Если у них там, наверху, всё идёт умно-продумано, если они перенаправят недовольство общества на «крохоборов» и «вредителей», устроят какие-нибудь точечные репрессии с одновременным усилением роли советской демократии и введением…

Введением чего? НЭП 2.0? Тотальный хозрасчет? Или что-то вроде горбачевской перестройки с кооперацией, блэкджеком и гласностью, только под жестким контролем со стороны Инженера и Учителя? А может – ограничатся «закручиванием гаек» в андроповском стиле и автоматизацией-компьютеризацией всей страны, поставив задачу выйти на вычислительные мощности, необходимые для эффективного функционирования Госплана к 1990 году и вообще – окончить пятилетку в три года? Черт их знает…

Я никогда не пробовал управлять даже самой мало-мальски солидной конторой, а будучи редактором целого отдела в газете работал там один – за журналиста, фотокора, внештатника, корректора и редактора и командовал таким образом только самим собою. И то – от такого руководства иногда приходилось всем сотрудникам отдела городской жизни тяжко, горько и досадно. А потому, пытаться проникнуть в мозги сильных мира сего для меня было задачей неблагодарной, и выстраивать наиболее оптимальную модель спасения СССР и пытаться донести ее до власть предержащих я считал идеей довольно глупой. Вон, папочку отдал – и того довольно будет. Наверное. Пока они к стулу меня не привяжут и лампой в рожу светить не начнут…

Тем паче, рассчитывать на то, что у кого-то наверху есть хитрый план, в котором всё предусмотрено… Тешить себя такими иллюзиями я перестал еще в той, будущей юности. «Миром правит не тайная ложа, а явная лажа», – эта фраза была очень близка мне по духу, и свидетельством ее правоты я становился бессчетное множество раз, и здесь – в восьмидесятых, и там – в двадцать первом веке.

Единственное, что я знал точно: люди, которые встали у руля – или близко к рулю – в этой, новой советской реальности, нравились мне гораздо больше чем те, что привели страну к краху в моём будущем. Как говорил один великий и ужасный деятель нашего общего прошлого: «Кадры решают всё!»

Можно взять самую лучшую и справедливую идею в мире, но набрать себе в команду отщепенцев, классово близких элементов и людей с психическими расстройствами – и выстроить дичь навроде Красной Кампучии, истребив половину собственных соплеменников. А можно… А можно организовать потрясающих профессионалов из дремучих ретроградов, теократов и религиозных фанатиков, и сотворить то, что сделали иезуиты в Парагвае в веке эдак семнадцатом-восемнадцатом. Наделали такого, что даже Вольтер – старый антиклерикал и атеист не смог подобрать более подходящего термина, чем «торжество гуманизма» и «рай на Земле». Так что же – выходит, не так важно, ЧТО строить? Важно – КТО будет это делать? Тогда – у этой реальности и у этого Союза, пожалуй, есть шанс…

– Ты в душ пойдешь, мыслитель? – уточнила Тася выходя из детской комнаты. – Девочки спят, я немного приберусь тут, и…

– Да-да! – я сложил газету, встал с диванчика и, разоблачаясь на ходу, отправился принимать гигиенические процедуры.

Роль душевой кабины выполняла тут вся ванная комната, совмещенная с туалетом: в полу, выложенном симпатичным розовым кафелем, имелось сливное отверстие, на стене крепился держатель для душа, никакой шторки, или там – ширмы, которая отделяла бы туалет и раковину не предусматривалось… Тем не менее, я открутил краны на полную и, опершись ладонями о стену, распрямил руки, расслабил шею и подставил спину и плечи горячим струям воды. Черт возьми, после дурного и суетливого дня это было именно то, что доктор прописал! Я чувствовал, как смывается с меня усталость и адреналиновый пот, как уходит раздражение и проясняется в голове… Изобретателям душа и строителям-проектировщикам водопроводов на небесах точно уготованы вип-места!

– Гера? – дверь отворилась буквально на мгновение, и сквозь шум воды я различил шелест падающего к ногам девушки платья.

Уже спустя секунду она шагнула под душ, и прижалась сильным, ладным телом к моей спине.

– Я соскучилась…

– Та-а-ась?

– Они спят как… Как младенцы! Гера, у нас ведь не было еще ну… В санатории? – смущенно и вместе с тем кокетливо проговорила она.

* * *

Уже потом, пытаясь отдышаться и унять дрожь в ногах, она убрала с лица мокрые волосы и лукаво посмотрела на меня:

– Мы ведь с тобой не женаты… Можно это считать курортным романом?

– Роман? Пока что это мимолетная интрижка, я считаю…

– Ах, интрижка?!

– Для романа одной встречи недостаточно, а потому я имею намерение…

– Гера!.. Что ты?.. Опять?.. М-м-м-м…

Стоит ли говорить, что поздние прогулки и возможность «выпустить пар» для Аськи и Васьки теперь стали нашей настоящей санаторной традицией?

* * *

– Отдых в санаториях был заветной мечтой для каждого советского гражданина: колхозника, рабочего или, например, журналиста. Желанная путевка в Крым, Геленджик или Апсару доставалась далеко не всем: бдительные профорги и целая комиссия определяла самых достойных работников. Одно дело – отдохнуть, например, на озере Нарочь, и совсем другое – на советском черноморском побережье… Чего уж говорить о Болгарии, или, например, чехословацких Карловых Варах? – Каневский подошел к окну и отдернул штору, выглядывая наружу. – Но! Кое-кто никогда не испытывал проблем с тем, чтобы достать путевку! Например – Маврикис Адамович Постолаки. Вот кто мог достать все, что угодно! Директор Дзержинской плодоовощной конторы был лучшим руководителем овощебазы в советском союзе и пользовался немалым авторитетом… Но не только потому, что являлся героем Великой Отечественной войны и содержал ввереную ему организацию в образцовом порядке. Всё дело было в том, что и он сам, и каждый из его работников строили свою деятельность на принципах, которые шли вразрез с социалистическим строем. Маврикис Адамович ориентировался в своей работе не на показатели, и не на галочки в табелях… Его целью было получение прибыли!

Леонид Семенович воздел палец к потолку, посмотрел мне в глаза внимательно, а потом осмотрелся:

– Вот в точно такую же дверь, фанерную, выкрашенную белой краской, постучали сотрудники КГБ одним промозглым осенним утром… – я понимал, что сплю, и подсознание снова подсунуло мне Каневского в самый подходящий момент.

– ТУК-ТУК-ТУК!!! – это, черт побери, точно звучало не во сне!

Кто-то ломился в номер!

– Гера-а-а, иди посмотри кто там?.. – Тася сонно потянулась в постели. – А то ведь детей разбудят…

Это был аргумент. Я, если честно, смеял надеяться на утренний сеанс массажа, а потому – мигом прыгнул в штаны и через секунду был у дверей, щелкая замком. Кто там мог быть? Уборка номеров – так вроде эпоха не та? Ответственные товарищи с идеей пришить мне аморалку – так насрать с высокой колокольни, у нас заявление в ЗАГСе который месяц лежит… Может работники ЗАГСа пришли лещей нам надавать, чтобы женились скорее, а то у них там планы горят?

Или что там Каневский вещал? Агента Кей-Джи-Би? Не-не-не, вот уж кого люблю и уважаю, но держаться предпочитаю подальше. Если это не Сазонкин, конечно. Хотя и он тоже периодически сердце мне делает…

Клац! Я наконец справился с замком.

– А и зело же ты велик соседушко! – с удивлением оглядывал мои стати Эрнест. – Здоровенный как… Как… Как конь! Атлетизмом сколько лет занимаешься?

Ну да, я в отличие от него с голым торсом щеголять не привык, это сейчас – по необходимости… А этот шпак еще и бицепс мне пощупал, и за плечо попытался заглянуть, высматривая едва укрытую простыней Таисию! При этом прокомментировал, гад такой:

– Хороша-а-а…

Я шагнул вперед, оттесняя его от двери и закрывая её за своей спиной:

– Хороша-то хороша, но с утра пораньше к взрослым людям в номер ломиться – нехорошо, а?

– А дверями хлопать в самый ответственный момент – хорошо? Или скажешь – не ты? Всё было о-о-очень горячо, и – облом! – растрепал себе пальцами волосы он. – Но – черт с ней, никуда она не денется. У меня по твою душу целый аттракцион сегодня, давно планировал, да всё никак подходящей компании не находилось. А ты парень не робкого десятка, а? Думаю, тебе понравится!

– Вот как? – вообще-то я имел намерение не спускать с него глаз, а тут – такой шанс топтаться рядом с Эрнестом вполне легально…

И в голове благодаря появлению Каневского всё сложилось: Дзержинская овощебаза! Магазин «Елизарьевский», Мосплодоовощторг и очень, очень длинная цепочка взяток, которая тянулась так высоко, что этого самого Постолаки, который, между прочим, Рейхстаг брал и немецкие штандарты во время парада Победы швырял к подножию мавзолея, коллегам Сазонкина расстрелять пришлось то ли в 1986, то ли в 1987 году – чтобы не наговорил лишнего. По крайней мере – такая версия имелась, и разбрелась по печатным и непечатным СМИ.

– Да не бойся ты, будет весело! Возьми спортивную обувь и удобную одежду, развлечемся по-мужски!

У меня начали закрадываться подозрения относительно характера подобных развлечений, но комментировать я их не стал. Разве что уточнил:

– А я когда за кедами в комнату пойду, голых девиц там не встречу?

– Нам ли, соседушко, голых девиц бояться? – громогласно вопросил Эрнест и расхохотался.

* * *

Улица представляла собой сплошную платановую аллею. Местные называли это дерево «бесстыдница» – на нем практически совсем не было коры. Раскидистые кроны смыкались над проезжей частью, прямо над проводами, за которые цеплялись рогами деловитые троллейбусы.

– Не картошку везешь! – выкрикнул, обращаясь к водителю, какой-то худощавый местный парень, когда транспорт тряхнуло на очередной колдобине.