Текст книги "Бритва Оккама в СССР"

– О, о! Слышите? Опять начинается, – послышалось шипение радио, а потом понеслась морзянка – короткие и длинные сигналы. – Я радиоделом чёрт знает сколько занимаюсь, а такого не слышал. Мешанина!

– Шифр! – сказал тот, который с грассированием. – Американские шпионы, инопланетяне и агенты мирового сионизма!

– Кто-то балуется. Дорвался какой-то школьник до радиоключа и долбит чушь всякую… Или военные на полигоне друг другу семафорят… Выключай от греха подальше, – проявил рассудительность Габышев.

Дальше я уже подслушивать не стал и от всей души постучал в дверь.

– Тук-тук! Хозяева!

– Кто там? Входите, открыто!

Я и вошёл. Картина – ну чисто охотники на привале! Габышев в самом углу, в кресле, накрытом обрезком ковровой дорожки. Седой, с иссиня-чёрными прядями симпатичный дядька, похожий то ли на пирата, то ли на испанского конкистадора – за обшарпанным столом, на котором тесно было от разнокалиберных бутылок с жидкостями самого разного оттенка: от жёлтого до почти чёрного. Невысокий, щуплый и лысоватый мужчина в очках и с наушниками на шее склонился возле какой-то шайтан-машины с кучей тумблеров, крутелок и надписей на немецком языке. Наверное, та самая станция.

– О! – Габышев попытался привстать, но сила притяжения неумолимо вдавила его в кресло. – Гера! Гера – это мои друзья, Мих-Мих… То есть – Михаил Михайлович. И Сан-Сан, то есть – Александр Александрович! Это Гера – тот парень, с которым мы «Урал» тащили! Не человек – золото! А у нас тут…

Лицо этого самого «пирата» Мих-Миха показалось мне смутно знакомым, и я напрягся – откуда у меня знакомые в Талице в это время? Хотя, Соломин-то каким-то чудом тут оказался, так что… Но память тут же подсунула портрет французского актёра по фамилии Ланвен – он сейчас был молод и активно снимался, но потом, в моё время – ну вылитый Мих-Мих! Только Мих-Мих – какой-то более суровый и массивный, что ли? Или всё-таки я где-то его уже видел?

– Заседание клуба сомелье? Наслышан, наслышан, – мы пожали друг другу руки. – Но и не знал, что вы и вправду – дегустируете, а не…

– Не пьянствуем? Вот! – поднял вверх палец Габышев. – Нет пророка в своём отечестве! Мы, между прочим, пытаемся интродуцировать в полесских реалиях винные сорта винограда! А ещё – сидровые яблони! А из сидра можно делать кальвадос… Хочешь кальвадос, Гера? Мы у Блюхера перегоняли, земля ему пухом! Вот кто был бескорыстным служителем Бахуса – так это Блюхер!

Мужики от разглагольствований овцевода из Комарович явно расслабились. Напряжение, витавшее в воздухе сразу после моего появления, можно было легко объяснить: только что говорили о политике – и вдруг кто-то стучится в дверь! Для советского человека такой стук мог означать массу неприятностей. Хотя сталинские времена давно прошли, шуточки и страшилки про товарища майора и чёрные воронки в массовом сознании закрепились надолго.

– И что, есть успехи? – я с сомнением оглядел батарею из бутылок.

– А ты продегустируй, раз зашёл! – Сан-Сан, судя по всему, физик, снял с шеи наушники и придвинул два кресла к столу. – Ты же журналист? Может, напишешь про провинциальных мичуринцев и наши старания? Не пьянства ради, а культуры виноделия для!

На самом деле идея интересная: огурцы, овцы, виноделие и сидр, и сливочное масло – местные сельские жители вполне могли послужить наглядным примером для реализации политики Модернизации на селе и роста личной инициативы. Смотря как подать… Если про одних новых НЭПманов – то может и чересчур. А если вместе с вот такими мичуринцами – очень в струю получится!

– Так! – замер я с бокалом тёмно-бордовой жидкости в руках. – Я, судя по всему, очень хорошо зашёл. Но прежде чем приступить к дегустации, я просто вынужден задать вам несколько вопросов…

Тут они снова сильно-сильно напряглись, но я попытался снизить накал, уточнив:

– В рамках журналистского расследования, неофициально, без имён. Я тут, к сожалению, не просто так оказался… Вот эта история с самоубийствами… Можете что-то рассказать – не для записи? Про этих парней четверых? Вы ведь в школе у них уроки вели…

Габышев уставился на меня сквозь стакан с вином, учителя переглянулись и набычились. Похоже, я только что совершил ошибку? Нужно было СНАЧАЛА дегустировать, а ПОТОМ задавать вопросы.

Глава 8, в которой много размышлений и огурцов

В Букчу за огурцами мы поехали с Артёмовым из Петриковской районки. Такой мини-пресстур получился, да и договориться ему с тамошним сельсоветом было куда как проще.

– Хорошие люди, – сказал он, – работящие, порядочные. А штунды там, или не штунды… Сам посмотришь.

Редакционная машина «Петрыкаускiх навiн» – раздолбанный красный москвич – нещадно тряслась на ухабах. За рулём сидел сам Артёмов. Он был специалистом широкого профиля, работал на полторы ставки: журналистом, фотокорреспондентом и водителем – по ноль-пять.

– Вообще-то тут можно бы и пешком, от Талицы до Букчи пять километров, все ходят… Но раз машина есть – почему бы не прокатиться? – Артёмов курил в окно, делая глубокие затяжки. – Ты из-за самоубийств этих приехал? Шумное дело было… Не вздумай лезть к букчанским с вопросами по этому поводу. Там девочка одна была…

– Ярослава, – сказал я. – Слава Богу – не «была», а есть. Они все за ней ухлёстывали.

– Ну, не то чтобы ухлёстывали… Но да, симпатию проявляли. Вот и представь себе её состояние. Тут у нас до Соломина следователь работал, из прокуратуры – так он такую версию состряпал, закачаешься! Там полдеревни на опросы-допросы таскали. Мол, сектанты пацанов угробили. Первый подозреваемый – конечно, отец Ярославы. Иван Степанович Ратушный. Мол, оберегал кровиночку от похотливых безбожников, вот и повесил их всех… Да только алиби у него железное: местные общиной трудятся, от зари до зари, все у всех на виду. А вечером – в молельный дом. Да и признаков насильственной смерти вроде как обнаружено у пацанов не было… Потом этот психиатр приехал, свою теорию уже выдвинул – и все наши отцы района за неё уцепились. Мол – феномен! Заражение. Никто не виноват, так сложилось! Говорят, он собирается защищать какую-то научную работу, академиком станет. Тьфу, падальщик!

Это его «вроде как» мне сильно не понравилось. Но переспрашивать я не стал. Я эту историю слышал уже вчера, от Сан-Сана, только несколько в другом ключе. Букчанские подростки с Талицкими враждовали – это как водится. Но район на район и в Дубровице ходили, в этом чисто географическом разделении на племена ничего удивительного не было. Тут накладывалась ещё и местная специфика: «штунды» всегда держались особняком и сплочённо, вели себя по меркам пионеров и комсомольцев весьма странно, и, что самое неприятное: чаще всего хорошо учились. Проблемы начинались, если в одном классе училось меньше трёх-четырех букчанских – всегда находилось несколько идиотов, желающих превратить жизнь «не таких» в суровое испытание. Конечно, в первую очередь это касалось мальчишек. Но и девчатам могло приходиться не сладко…

Если говорить совсем уж грубо: вешаться по всем законам жанра нужно было «штундам». А не тем, кто их травил. Надегустировавшись от души, такую мысль выдал интеллигентный физик Сан-Сан. Трое повешенных именно этим и занимались: прессовали оказавшихся в меньшинстве букчанских. А вот Фёдор – тот, который утонул, напротив: нередко даже вставал на защиту угнетённых! Например, Ясю от навязчивого внимания товарищей порой оберегал весьма решительно. Так что версия про «месть штундов» явно не плясала.

А Мих-Мих, который француз – он больше отмалчивался и хмурился.

За окном замелькали стройные ряды стеклянных теплиц, и я волей-неволей понял, о чём говорил Соломин: настоящие огуречные плантации! Трава вокруг парников выкошена, сами теплицы – сверкают чистотой, внутри них виднеются аккуратные шеренги подвязанных к специальным рамкам вьющихся растений. Там и тут можно заметить деловитых людей в тёмной (коричневой, серой или чёрной) одежде, которые что-то поправляли, подкапывали, рыхлили… У них тут была система капельного полива! Я понятия не имел, что в восьмидесятые её уже изобрели. А тут, в полесской глуши… Какой-то весьма продвинутый народ здесь живёт! Может, это они – попаданцы-прогрессоры, а не я?

Чем дальше мы ехали, тем больше я офигевал. Чистые улицы, высокие белёные дома, дороги – мощёные брусчаткой! Розоватая брусчатка произвела на меня неизгладимое впечатление: местные умудрились не только сохранить достояние прошлого века, но и приумножить его! Добрая половина улиц была заложена аккуратными прямоугольничками камня!

О чём задумался? – спросил Артёмов. – Скоро подъезжаем, собирай манатки, готовься к десантированию. Ратушный ждать не любит, он человек дела!

Я задумался о довольно странной штуке: сейчас мне казалось, что в хибаре старой Христони, где мы спасли от Зебры и его собутыльников почтальоншу Антонину, пахло яблоками. Вспомнить запах – это было что-то новенькое! Но тошнотворная кислятина, от аромата которой я избавился только в летнем душе у Гумара, вымывшись и переодевшись, определённо имела яблочное происхождение!

Вот лезет же в голову всякая хрень? Зачем мне думать про яблоки, когда сейчас речь пойдёт об огурцах?

* * *

Иван Ратушный – благообразный мужчина в сапогах, каких-то интересных шароварах, рубахе и жилетке, встретил нас у конторы огуречного кооператива. Вывеска, правда, гласила «Кооперативное предприятие по выращиванию плодоовощной продукции „Букча“», но сути это не меняло: это было НЕ государственное учреждение. Кооператив!

«Закон о кооперации» приняли на восемь лет раньше, и пока – только применительно к Беларуси. Машеров, вообще, похоже, взял за правило: обкатывать на отдельно взятой и хорошо знакомой ему синеокой республике нововведения, которые потом планировал расширить на весь Союз. Как хозрасчёт для редакций газет или те самые великие и ужасные децентрализованные закупки… Всё-таки моя волшебная папочка кое-что изменила в этой реальности: от «режима наибольшего благоприятствования» в пользу республик Прибалтики и Закавказья, и тем более – Средней Азии – отказались. У нынешнего руководства Страны Советов в приоритете был Дальний Восток и, как экспериментальная площадка – БССР.

Насколько я знал, от уродской практики с «четырьмя категориями снабжения» тоже начинали отходить – и это не могло не радовать. С какого хрена Рига или Тбилиси должны кушать лучше Саратова или Гомеля? За какие-такие особые заслуги?

– Поздоровайся уже, Герман! – ткнул меня в бок Артёмов. – Иван Степаныч, сегодня мой коллега какой-то особенно задумчивый, вы уж извините его, ладно?

Я пожал руку Ратушного и попытался оправдаться:

– Да я под впечатлением: у вас тут просто фантастика какая-то! Чистота, порядок, благолепие и благорастворение воздухов, – от паясничания удержаться не удалось. – Да ещё и кооператив!

– Мы – первые в области! И третьи в республике сельскохозяйственные кооператоры! – с гордостью огладил свою короткую седую бороду Ратушный.

– А кто первый? – поинтересовался я.

– Ольшаны! – сказал он многозначительно.

– Ах, Ольшаны! Тоже – огурцы? Ваши конкуренты? – Ольшаны и в моё время гремели на всю республику и даже дальше, как край огуречных магнатов. Оказывается, и тут тоже они развернулись будь здоров!

– Не конкуренты! – поправил меня Иван Степаныч. – Соратники, единомышленники и…

– Единоверцы?

Он только хмыкнул. А потом вдруг как-то растерялся:

– Ох! Это что это я? Я ж первым делом спасибо вам хотел сказать: за Антонину! Если б не вы… – он снова пожал мне руку и проникновенно заглянул в глаза. – Большое спасибо!

– Это не я, – мне стоило серьёзных усилий отнять у него свою ладонь. – Это майор Соломин и его люди.

– Да, да… – слегка помрачнел он. – Соломин… Пойдёмте, сначала в контору – на карту посмотрите, покажу наши масштабы, а потом уже – в теплицы прогуляемся, на экскурсию. Вы где это напечатать хотите? В «Комсомолке»? Ого! Ну, хорошая газета, хорошая, интересно почитать…

«Петрыкаускiя навiны» у него, похоже, вопросов не вызывали вообще.

* * *

После экскурсии по огурцовому раю, Ратушный позвал нас потрапезничать. Его жена – статная, высокая женщина возраста скорее всего далеко за тридцать, но всё ещё молодая и красивая, накрывала на стол. В какой-то момент появилась Яся, выдала своё «ой-ёй» и принялась порхать между плитой, столом и холодильником аки пташка, помогая матери.

Холодильник у них был знатный: двухкамерный «Минск–7». Такие-то и в городе не у всех бывали, а тут поди ж ты! Зажиточные люди!

Стол ломился от яств, и, глядя на всё это изобилие, можно было и не обратить внимания, что никаких мясных блюд не имелось. Рыбные, грибные, овощные и всякие другие кушанья поражали воображение, но ситуацию с мясом я про себя отметил: то ли пост у них, то ли и вовсе – вегетарианцы? Хотя вегетарианцы вроде рыбу не едят, да и поста, вроде как, ни по какому календарю не видать…

В общем – я записал ещё кое-что на диктофон, напробовался блюд, а Артёмов даже поснимал. Эх, родись он на двадцать лет позже – такой фуд-фотограф бы из него получился! Все инстадивы к нему бы записывались, чтобы он их в кафе-ресторанчиках со всякими бланманже, дефлопе и рататуями фоткал!

Я вышел во двор – отдышаться, пока неутомимый папарацци всё щёлкал камерой.

– Товарищ Белозор, а вы можете… – Яся подошла тихо-тихо, так, что я даже вздрогнул от неожиданности.

– Что это за манера у вас такая, Ярослава – подкрадываться? И что это у вас в руках?

Она мяла листик в клеточку, свёрнутый по-солдатски треугольничком.

– Это Олеже… Можете? – глаза она опустила в пол, щеки у неё горели огнём.

Вот же зараза! Это что я теперь между коммунистическим Ромео и штундистской Джульеттой любовные письма передавать буду? И что мне теперь делать – отказывать ей?

– Могу, – скрипнув зубами, сказал я и взял листок.

Монтекки и Капулетти, чтоб их!

– Товарищ Белозор, я ещё вам кое-что рассказать хотела, но боюсь тут… Я буду почту развозить, часа в четыре – можно около моста встретиться. Я знаю, вы дело расследуете про мальчиков наших, хотя все уже забросили. Я…

– Ярослава! Собери гостям в дорогу! – послышался голос хозяйки с кухни.

– Ой-ей! – сказала Ярослава и метнулась в дом.

Нет на свете более ужасного и более прекрасного существа, чем девица на заре юности! Об этом я думал, когда мы ехали обратно с Артёмовым. Он снова курил в окно, а я снова погрузился в себя. Почему юные девицы прекрасны? Ну, это понятно: свежесть, расцветающая красота и всё такое. А ещё – непосредственность, искренность, открытость всему новому, некая безбашенная смелость, причиной которой является недостаточная информированность об окружающем мире… Нет, это уже к ужасному, наверное. Потому что при всей милости и приятности, нет на свете существа, у которого в черепушке более насрато, чем девушка лет в пятнадцать-восемнадцать. У некоторых этот период затягивается, но…

– Какой период? – спросил Артёмов удивлённо.

Вот же ёлки, я опять думал вслух!

– Охоты на волков, – сказал я. – У местных в черепушке насрато – лешего боятся, на волка идти не хотят. А государство, между прочим, премии платит! Мы с Петровичем завтра на дамбу идём, он обещал какую-то хитрость придумать, чтобы хищников приманить…

– А-а-а-а! А я думал – ты про баб!

– Нет, – сказал я. – У моих баб с черепушкой всё в порядке. Они у меня лучшие в мире. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь.

– Эх! – сказал Артёмов и докурил сигарету одной затяжкой.

И в этом «эх» была вся его нелёгкая холостяцкая судьба.

* * *

Соломин работал с документами в участке, что-то чирикал карандашиком. Увидев меня, он сразу подкинулся:

– О, Гера! Ты у нас, вроде, эрудит, да? Угадай: слово из девяти букв, яблочный или грушевый бренди, получаемый путём перегонки сидра, из французского региона Нижняя Нормандия?

– Кальвадос, – сказал я и помотал головой. – Шо, правда? Алкаши у Христони пили кальвадос?

– Шо? – сделал квадратные глаза Олежа. – Я кроссворд разгадываю! Погоди-ка! Яблоками там воняло будь здоров, но бухло на экспертизу никто не брал!

Вот и не верь после этого в сверхъестественное. Мне, если честно, стало душно, пришлось открывать окно. Свежий ветер залетел в помещение и принёс на своих крыльях запах навоза, прошлогодние сухие листики и пару насекомых.

– Все дороги ведут к Блюхеру, – сказал я и протянул майору письмо от Яси: – А это тебе послание, Ромео в погонах. От сеньориты Джульетты Букчанской. Кончал бы ты девушке голову дурить. Она ведь маленькая совсем, не соображает ни черта. Не понимает, как её глазки-щёчки-ножки-улыбочки на мужиков действуют.

Соломин выхватил у меня из рук треугольничек, развернул и принялся читать, и на его счастливой физиономии расплывалась самая идиотская улыбка.

– Я не дурю, – откликнулся он. – Она годик поработает почтальоном, потом ей восемнадцать исполнится, и мы поженимся. И уедем. Она поступать хочет, на филологический. Писательницей быть! Она вообще, такая… Такая!

– Ой-ёй, – сказал я, слегка кривляясь. – Кажется, кто-то поставил маленькую девочку на пьедестал и начал плясать вокруг неё танцы с бубном. Соломин, херню же делаешь, а?

– Ты не подумай! – майор выглянул из кабинета, убедился, что никого нет, закрыл дверь, и окно – тоже, и только после этого договорил: – Мы даже не целовались, понимаешь? Я к ней ни-ни, упаси Бог! Я ж понимаю, что жизнь попорчу ей, что семья у неё непростая… Что они верующие! Я вообще, хоть и атеист вроде как, но взялся Толстого читать, ну, про Иисуса… Краткое изложение… Чтобы в курсе быть, что там и как.

– Бросал бы ты это дело! – сказал я. – Дурная затея.

– Это почему? Ты вроде как к религии лояльно…

– Это как в анекдоте: Ванька мне Бетховена напел, и такая фигня оказалась! – и усмехнулся, хотя мне было совсем не до смеха. – Ты мне лучше про кальвадос расскажи: правда что ли яблоками пахло? Я думал – мне почудилось!

– Точно тебе говорю! У меня потом китель кислятиной вонял дня два! А причём тут Блюхер? Или погоди… Белозор, только не говори мне, что это были ни хрена не самоубийства? Снова-заново? Вроде ж разобрались уже?

– А кальвадос? А леший? А Федя, который Ясю защищал и с тремя этими в контрах был? Ему с чего заражаться? А Бермудский треугольник Букча-Ивашковичи-Полигон? А мужик в шубе – который пятый собутыльник? Антонина – тоже случайно?

– Шизофрения, – ухватил себя за лицо Соломин. – Или эти, как их… Инопланетяне. Американские шпионы…

– А вот сейчас ни разу не смешно было, – на сей раз квадратные глаза были уже у меня. Эти предположения я уже не так давно слышал. – Я-то что? Я сам не местный и к государственным тайнам не особо допущен, а потому – понятия не имею что там такое на полигоне военные строят, но, дорогой товарищ майор, если вдруг окажется, что мы могли предотвратить и не предотвратили одну охренительно страшную экологическую катастрофу, почти такую же, как и Чернобыльская, то лучше бы нам и на свет Божий не рождаться, а?

– Какая, к чертям собачьим, катастрофа? Причём тут Чернобыль? И где я – а где военные? Гера, мне что – войсковую операцию по прочёсыванию местности организовать? Ну как ты это себе представляешь? – Олежа всё ещё держал в руках послание от Яси, и мне было очень понятно его состояние.

О какой войсковой операции на хрен может идти речь, когда тут личная жизнь налаживается? И вообще – где этот чёртов Герилович, это великолепный полковник К., который лихо во всем разберётся и всё разрулит? Я, вообще-то, живец, а не детектив! Я должен был кого-то там катализировать и заставлять бурлить! А вместо этого – разыгрываю из себя Ната Пинкертона пополам с Эркюлем Пуаро, а комиссар Мегрэ вот в выпускницу влюбился и филонит! Мы так не договаривались!

– Ладно, – сказал я. – Мы с Петровичем на дамбу сегодня ночью идём, на волков охотиться. Я заодно в распадок блюхеровский схожу, осмотрюсь. Может чего и унюхаю. Если хочешь – присоединяйся. С настоящим милиционером оно всяко спокойнее будет!

Соломин посмотрел на листочек в клеточку, исписанный девчачьим почерком, потом – на мою физиономию, и горестно вздохнул:

– Вместе пойдём. В конце концов – волки и вправду задолбали. И оперов я наших предупрежу: пускай пара машин тут подежурит, может, и вправду нароем чего… – лицо майора на секунду просветлело, и он улыбнулся: – Белозор, с тобой работать – это как «Что? Где? Когда?» по телевизору смотреть! Ни хрена не понятно, но очень интересно! Во сколько у вас быть?

– К шести подруливай.

Конечно, я ему не сказал, что в четыре встречаюсь с Ясей.