Текст книги "Сотник. Уроки Великой Волхвы"

Едва успела кивнуть, но Аристарх ответа и не ожидал, повернулся и неспешно двинулся из усадьбы вместе с сотником.

Арина, озадаченная и немного встревоженная тем, что и как сказал ей староста, едва проводив дорогих гостей, почти бегом заторопилась в горницу. Вошла и чуть не ойкнула: показалось, что недели две Андрея не видела – так он после разговора с гостями изменился; словно и не он сегодня утром лежал обессиленный, уставший от упорных, но пока что безрезультатных попыток самому покалеченной рукой сжать черенок ложки. Но именно после этого таинственного разговора и началось настоящее выздоровление Андрея.

Юлька, навещая раненого, радовалась, что его состояние день ото дня улучшается, но каждый раз заметно удивлялась. И смотрела на Арину не то что недоверчиво, а будто подозревала ее в чем-то запретном. Не иначе, норовила уличить в тайном ведовстве, хотя вопросов не задавала. Арина только усмехалась про себя – какое тут ведовство! Если уж какие-то непонятные силы и помогли, так о них скорее Аристарха надо спрашивать – вот кто к заветным тайнам касательство наверняка имел.

Потому и над словами Аристарха Арина крепко призадумалась. Беды они не сулили, но чувствовала, что ей непременно надо понять, чего от нее хочет староста – ради Андрея и их будущего надо…

А тут еще с хозяйством пришлось разбираться, и спешно. В первое время, как Андрея привезли да пока не стало окончательно понятно, что он выживет, она ни о чем другом и не думала, а дела шли вроде как сами по себе. Понадеялась на Ульяну и Семена, но забыла напрочь, что без хозяйского глаза все равно ничего оставлять нельзя. Нет, ставшая родной нянька старалась изо всех сил, но привычки отвечать за большое хозяйство она все-таки не имела, а уж когда в усадьбе появились присланные в помощь лисовиновские родственницы, из куньевских, и совсем раздрай начался.

Лизавета, бывшая у своих за старшую, непонятно с чего решила, что может верховодить и у Арины в доме. Голова, что ли, закружилась от нежданной свободы и какой-никакой, но власти? Дошло до того, что попыталась пререкаться с Ульяной – вроде как та здесь никто, холопка бывшая, а она, Лизавета – родня хозяйская.

На их скандал Арина и попала, спустившись на кухню за каким-то делом, когда не докричалась холопку. И без того рассерженная, что девка, нарочно приставленная для посылок, заслушалась баб и не откликнулась на ее зов, молодая хозяйка мигом навела порядок. И холопке, чтобы не бездельничала, досталось, и на Лизавету, попытавшуюся с разбегу возразить и ей, так рявкнула, что не только Анна – наставники, пожалуй, позавидовали бы.

Устроенная выволочка пошла на пользу всем: несостоявшаяся большуха впоследствии только на своих же молодухах срывалась да холопок гоняла, а сама Арина, наконец, спохватилась и вспомнила, что на ней теперь не только раненый Андрей. Хозяйство, тем более не устоявшееся, когда быт на новой усадьбе только-только складывался и даже стройка вокруг продолжалась, без должного пригляда оставлять никак нельзя. Не приведи Господи, если утвердится привычка к бестолковой суматохе, то так потом и дальше пойдет, и переломить ее будет гораздо труднее, чем с самого начала поставить правильно. Строго.

Когда Арина, в конце концов, занялась хозяйственными делами, то обнаружила такое, что растерялась не на шутку. Она, конечно, знала, что из Ратного им начали потихоньку перевозить добро, обещанное Корнеем своему родичу, и пригонять скотину. И мимоходом отмечала, что на заднем дворе уже загоны построены, да в подклетях место приготовлено, но сколько там чего припасено, выяснила только сейчас и обмерла: откуда столько?! Даже с учетом той доли, что Андрею причиталась за участие в походе, слишком много выходило.

Арина позвала деда Семена, вместе с ним начала пересчитывать, а потом призадумалась: может, в Ратном вообще ничего не осталось? И стадо лисовиновское почти все здесь? Точного размера того, чем Лисовины владеют, она, конечно, не знала, но примерно представляла – чай, не слепая, в ратнинскую усадьбу не раз приезжала. И выходило, что если не все оттуда перевезено, то уж большая часть непременно.

– Семен, ты что-нибудь понимаешь?

– Ну, слава богу! – усмехнулся старик. – Опамятовала хозяйка. Давно жду, пока ты, Аринушка, спохватишься.

– А ты чего молчал? – Арина с подозрением поглядела на деда. – Что знаешь-то?

– Да не больше, чем ты мне сама сказала, – покачал тот головой. – Но ведь тут догадаться не велика хитрость. Умен старый боярин, ах, умен, ничего просто так не делает! А я-то голову ломал, зачем он тогда, возле церкви, все так напоказ устроил. Ведь не только людей удивить да своей щедростью на все село похвалиться.

Семен опять покрутил головой, в очередной раз удивляясь хитроумию ратнинского сотника, помолчал, будто раздумывал, продолжать разговор или нет, но потом, видимо, решился:

– Про бунт слышала, небось, что в Ратном еще до нашего приезда случился?

– Бунт? Слыхала, конечно. А при чем тут это? Или… – Арина невольно поежилась от предположения, которое само просилось на ум. – Ты что, думаешь, сотник все еще чего-то опасается? Бунтарей-то вроде как выслали всех…

– Эх ты… Выслали! – скептически хмыкнул дед. – Как ты тут всех вышлешь? У них же в Ратном все друг другу какая-никакая, а родня… Да и не в том дело, – Семен оглянулся, будто боялся, что их кто-то подслушает, примостился на ближайшую жердину из ограды загона, задумчиво поскреб у себя в бороде, настраиваясь на длинный разговор, и принялся объяснять:

– Я же, сама знаешь, Илье Фомичу иной раз помогаю управляться с хозяйством тут, на посаде. В крепости он сам, но здесь тоже надо кому-то досматривать. И стадо, и огороды, и птица. За холопами присмотреть, то да се… Оно понятно, ребятишки хоть и стараются сами хозяйствовать, особенно этот… как его… комедат.

Семен хмыкнул, выговаривая новое, недавно заученное слово, каким все в крепости называли Демку, но в этом хмыканье читалось скорее одобрение, чем насмешка.

– В общем, боярич Демьян, – пояснил он на всякий случай. – Дельный отрок, ничего не скажу, только по молодости не все может осилить, да и жизненного опыта нету пока. Так что присмотр все одно нужен. Тем более, и он все больше по крепости суетится. А у нас тут тоже люди строятся. Вон, наставники семьи перевозят, плотники опять же… Уже сейчас весь немалая выросла, а в любой веси непременно кто-то должен, вон как Аристарх в Ратном, старостой…

– Да это понятно, – с легким нетерпением отмахнулась Арина.

«Надо же! Он что, в здешние старосты уже метит? Ну-ну…»

– А бунт-то тут причем? – напомнила она. – Ты же вроде про Ратное начинал…

– Верно, про Ратное, – согласился Семен, но продолжил все с той же обстоятельностью: – Я же тебе и толкую, что с Ильей мы по-соседски частенько беседуем, а он, сама знаешь, поговорить любит. И в Ратном бываю иной раз по делам – там тоже люди есть. Откровенничают-то со мной не особо – чужаки мы пока, а все ж таки и по недомолвкам многое узнать можно, если с умом-то… – Семен наклонился, сорвал травинку, засунул кончик в рот и, кажется, задумался.

«Ох, и любят мужи на себя таинственность напускать! И дед туда же – нет бы сразу о деле, так ему вначале надо вокруг да около походить! Ну да ладно – послушаю, от меня не убудет…»

Только собралась сказать Семену что-то приятное на этот счет – он как раз разогнулся, как будто очнулся от короткой задумчивости или принял какое-то решение – встретилась взглядом с его глазами и язык прикусила, словно и не хорошо знакомый с детства дед перед ней сидел. Почему-то вдруг вспомнился свекор покойный: тот вот так же иной раз глядел, когда с Фомой торговые дела обсуждал, особенно, если что-то шло не гладко. Жесткий взгляд, расчетливый. Таким бывшего доверенного холопа покойного отца она еще не видела. Даже речь у него вроде бы изменилась.

– Ты сама посуди: сотник сейчас свою власть в Ратном заново ставит. Жестко. И не просто жестко – к этому тут привычные, гораздо хуже, что он по-новому все поворачивает. Вот это многим поперек души. Сама знаешь – ты же умница! – тревожно и неуютно людям, когда издавна заведенный уклад в одночасье меняется. Все новое – непонятное, а потому поначалу против него народ обязательно упирается. И без разницы, хорошее это или плохое – главное, непривычное. Вот вспомни, как твой батюшка года два назад хотел у нас в Дубравном мостки по улице проложить. Ну, как в Турове, чтоб было удобно в грязь ходить. Помнишь?

– Нет, не припоминаю… – расстроенно помотала головой Арина и вздохнула, в очередной раз досадуя на себя тогдашнюю – вот же дурища! Только о себе думала, ничего вокруг не видела и видеть не хотела, кулема! – Да что я тогда замечала…

– Это да… – дед сочувственно покивал, по-своему истолковав причину ее расстройства. – Ты от горя не в себе была, Аринушка, вот и не помнишь… Батюшка твой не для себя тогда расстарался, и то не дали ему! Согласие от общины требовалось, сделать-то он и сам сделал бы, невелики траты. Но ведь потом всем старание прикладывать понадобилось бы: каждому возле своего дома следить за чистотой тех мостков да чинить, если там кто проломит или само сгниет. То есть пошевелиться чуток. Куда там! Чего только не наплели, чтоб возразить: дескать, и мешают они, доски эти, и ходить по ним неудобно, и лошади спотыкаются. Даже отец Геронтий общество не уломал – он-то как раз удобство сразу оценил… Так Игнат и плюнул тогда, не стал настаивать. А почему не дали, знаешь? Непривычно! – Семен сплюнул с досады. – А в Ратном-то не мостки на улице – сам уклад меняется! Вот как… И, думаешь, покорятся?

«Вот как он, оказывается, может! А я его таким и не знала… И опять, дурища, все пропустила! Дед и дед – с детства привыкла, что вроде в холопах, да как родной нам… Вот и видела в нем только старика, что нам сказки рассказывал, да Гриньке свистульки делал… А ведь он же много лет у батюшки в доверенных ходил, а до того у деда… То-то отец с ним, почитай, как с равным обращался и совета не гнушался спросить. А уж приказчики, даже вольные, кто поумнее, ему первыми кланялись. Значит, было за что?»

А Семен продолжал рассуждать, словно сам с собой:

– Сотник, конечно, сейчас сила. Но недовольные всегда сыщутся, и хорошо, коли на разговорах успокоятся: народ без вожака пошумит-пошумит и утихнет. А вот коли вожак найдется – жди беды…

Сейчас у Арины язык бы не повернулся назвать Семена дедом: перед ней сидел битый жизнью, жилистый и опытный муж.

«Батюшки! Это что ж он пережил-то, что ТАК говорит? А ведь он сейчас решает про себя что-то важное… Что, интересно? В верности его и сомнений быть не может, но что-то он сейчас недоговаривает!»

Арина стояла, прислонившись к ограде, и молчала, ожидая продолжения странного разговора. А привычный дед (опять дед!) снова занял место незнакомого и – чего греха таить! – пугающего мужа:

– Народ, Аринушка, у нас дурной – когда толпой-то. Это на доброе дело толпа не враз соберется, а вот на злое – сама кинется, укажи только. Поодиночке всяк человек и умный, и добрый, и рассудительный, а в толпе у него куда что девается. Иной раз и себе во вред, но если все идут – и он попрет. И чем толпа больше, тем рассудка у нее меньше и тем она страшнее.

Корней Агеич, по всему видать, удачу крепко за хвост ухватил, а завистники у удачливого человека всегда сыщутся – перенять ее захотят. Коли окажется среди тех завистников такой, кто умеет толпой верховодить, то он может людским недовольством воспользоваться. Ну, может, и не завтра такие найдутся, но все-таки… Потому сотник и не хочет лишний раз людям в глаза лезть с тем добром, что с Куньева привез и что после бунтовщиков получил.

Сколько у него на подворье осталось, а сколько сюда перевезли, никто и не знает, поди. Все слышали, что он Андрею щедрую долю выделил? Слышали. Да еще бабы завидущие приврали с три короба. Пусть лучше тебе косточки перетирают у колодца, мол, пришлая вдовица ловко устроилось, а главного и не заметят. Народ что не видит, быстро забудет. Ну, не совсем, конечно, но хоть поминать почем зря не станет, и то хлеб… – дед Семен снова смотрел на Арину, ласково прищурившись, но ей отчего-то за привычным привиделся его прежний взгляд, незнакомый и тревожащий. – Теперь, если что, и добро тут под охраной, и самих Лисовинов не ухватишь, как зря. Нынче у нас в крепости теперь их побольше, чем в Ратном. Все внуки Корнеевы тут, так?

– Так… – Арина согласно кивнула. – Но все равно в Ратном не один Корней остался. И сын его там единственный, наследник.

– Это Лавр-то? – прищурился Семен. – Ты хоть раз слышала, чтобы его боярином звали?

– Боярином? Не слыхала… – Арина растерялась от такого вопроса, но тут же с недоумением пожала плечами и отмахнулась от деда. – Да ну тебя, Семен! Как бы я услышала-то? Он здесь и не бывает совсем…

– Правильно, не бывает. Хотя, чего бы не приехать? Сыновья-то его тут. А я тебе еще вот что скажу, – дед выставил вперед указующий перст, – в селе его так даже обозники не величают. Корнея, если кто с какой просьбой идет, боярином привыкают потихоньку, а его – нет. Лавр, да и все тут, а то и Лавруха. У нас вон, Михайлу и братанов его после похода иначе чем бояричами и не называют. Ну и кто тогда наследник? Нет, не Лавр, Аринушка, а Михайла – надежа у воеводы. Ему и передаст все, тут и сомнений нет. А после него – Лавровы сыновья. Потому Корней и бережет их пуще глаз!

Семен снова примолк, разглядывая Арину, потом хмыкнул, выплюнул изжеванную травинку, потянулся за следующей, а когда разогнулся, спросил совсем неожиданное:

– Вот, скажем, как крепость наша расположена, ты обратила внимание?

– Да, тут надежно… – кивнула Арина. – На острове почти.

– Эх ты! На острове… – усмехнулся дед. – Хотя, откуда тебе знать-то! Это я уже полазил вокруг: верши ставил, да про то, где поохотиться можно, разузнавал у лесовиков. Они-то сами охотой живут и здешние угодья знают.

Удачное место для крепости нашли – удобнее и не придумаешь! Мимо Ратного никакое воинство сюда не пройдет. Ни пешее, ни на ладьях. Там их и остановят или, при большой беде – не приведи Господи! – время протянут, чтобы тут к отпору приготовиться, ну, или уйти куда… в самом крайнем случае. А ежели из-за болота кто решит напасть, так мимо веси Великой Волхвы незамеченными не пройдут. Оттуда и нас, и Ратное упредят, да и боятся ее – лишний раз не сунутся. Так что если только малым числом тайком кто вокруг по лесу прокрадется, а большой силой – никак обойти не получится. К Ратному могут выйти – там вроде есть путь, сотня ходила, а в нашу сторону – никак.

– А если с той стороны? – Арина, всерьез заинтересовавшись, обернулась и кивнула на лес, который начинался сразу за пригорком, где стояла их усадьба. – Там что?

– А там еще лучше, – расплылся в улыбке Семен. – Там, лесовики сказывали, дальше, совсем за лесом, болото вовсе непроходимое. Да такое, что топь и зимой не замерзает. Потому пастухи в ту сторону стадо не гоняют, только вдоль реки. Хотя до той топи не менее дня идти, а все же опасаются. Оно-то нас с той стороны надежно от любой беды охраняет, а пуще всего – от того боярина, которого воевать ходили. Говорят, за той топью – тоже его земли, но это уже я не знаю, да и вообще – запутала ты меня! – неожиданно сердито махнул рукой Семен на оторопевшую от внезапного обвинения Арину. – Не о том совсем я говорю! А о том, что воевода сюда своих внуков не просто так поселил. Самое ценное – будущее рода – понадежнее укрыл. И Анна при них, и Андрей твой, и Алексей. Они, выходит, лисовиновского рода хранители! Самое ценное им боярин доверил, ну, значит, и добро тоже тут – под надежной охраной. И от любой беды в стороне. Поняла теперь?

«Почему же Корней Агеич мне не сказал? Хотя, с чего ему в свои тайны меня посвящать? Анна знает, да и… Теперь понятно, о чем они со старостой с Андреем договаривались…»

– Значит, так, Семен! – повернулась она к деду. – Надо, чтоб как можно дольше никто ничего толком не понял. Всем, конечно, глаза не отведешь, но что можно – постарайся!

– А как же, – деловито кивнул тот, выплевывая очередную травинку. – Воевода к нам на постой определил и ту скотину, что при крепости – для кухни. Ребятишек кормить – все равно стадо пасти. А к зиме загоны общие ставят и не землянки – вон хоромы какие! За стенами и не пересчитаешь, сколько их сюда пригнали. И овчарни опять же, и птичники – все у нас, под присмотром. Потому тут, на бугре, только Лисовины и строятся, и тын у всех усадеб общий, а все прочие – с той стороны… Тут чужих нет, да и в общей куче не так в глаза бросается.

Вот после этого разговора ей в очередной раз и вспомнился приезд Аристарха с Корнеем. Ох, прав дед – умен сотник! Андрея расспрашивать Арина не решалась: Аристарх ясно сказал – потом, но ей же самой думать и догадываться не заказано? Радовало, что Андрею тот разговор сил добавил, он прямо на глазах оживал. Арина невольно задумывалась: может, староста слово какое тайное знает – с него станется?

Единственному сравнению, которое пришло в голову, она сама удивилась, тем более, что за мужами такого раньше не замечала. Порой самые некрасивые девки и бабы от нечаянной любви хорошели несказанно, иная за неделю расцветала так, что не узнать – откуда что бралось? Сколько раз такое видела, да и сама…

«Вот именно! Я-то, когда Андрея встретила, тоже заново родилась. Не он бы – еще и неизвестно, хватило бы мне сил после смерти родителей не впасть снова в отчаяние. Когда мы тут, в безопасности, оказались, запросто ведь могла опять руки опустить. Именно Андрей меня тогда второй раз спас от дури. А уж когда поняла, что и ему я не безразлична, и вовсе крылья выросли.

Но он-то не девица – ему одной любви мало, пусть она сейчас ему жизнь и спасла. Мужам нашим, женским, счастьем никак не прожить! Разговор-то последний с Настеной вспомни…»

* * *

Настена – ещё до приезда сотника со старостой – как и обещала, опять выбралась из Ратного проведать Андрея. Вошла в горницу, с порога осмотрелась и хмыкнула довольно:

– Вижу-вижу, дело на лад пошло.

Подошла, села рядом с Ариной на скамью. Окинула ее взглядом:

– Ну, и ты повеселела сразу. Сама-то хоть спишь? А то одни глаза остались…

– Я тут, рядышком, на лавке, – улыбнулась Аринка, – и во сне все слышу.

Лекарка кивнула, перевела взгляд на Андрея, вздохнула:

– Ну что, Андрюха, опять ты ко мне попал? Теперь терпи! Уж чего-чего, а это ты умеешь. Хорошо тебе досталось, не скоро снова голову под стрелы подставишь, хоть и крепкая она у тебя. Ну, хоть горлом на копье не полез, и то спасибо. Давай-ка, погляжу на тебя… – и пересела к нему на постель.

Арина поймала себя на том, что в последний момент едва удержалась, чтобы не воспротивиться этому – и сама удивилась, что так дернулась. Настена ведь лекарка, но даже от нее хотелось прикрыть Андрея.

«Вот же глупая бабья сущность! Умом понимаю, что лекарка лучше меня и перевяжет, и обиходит, а все равно кажется, что она что-то не так сделает. Наваждение какое-то! Хватит дурью-то мучиться!»

Настена и на этот раз хлопотала долго, голову и руку Андрею сама перевязала – и все молча. Аринка не пропускала ни малейшего движения не то что ее рук – даже, кажется, бровей, и, в конце концов, перевела дух: лекарка довольна, не то что в прошлый раз.

– Ну, вроде все в порядке, – одобрила увиденное Настена. – Когда рука срастется, разрабатывать начнешь. Я тогда Арину научу, как разминать ее да растирать, чтоб ожила. А пока береги, не пытайся усердствовать. И с головой шутки плохи. Лежи, сколько велено! И ты тут смотри, – повернулась она к Арине со строгим видом, – в случае чего, хоть связывай его. Это он сейчас такой смирный, а чуть отойдет – дуром попрет, не удержишь.

А потом тихим наговором усыпила раненого. Арина поначалу испугалась: ясное дело, чтобы с ней поговорить от него в тайне.

– Да не бойся ты! – уловила ее тревогу лекарка. – Пугать мне тебя особо нечем, самое страшное минуло. Дней семь еще может и жар вернуться, и в груди хрипы никуда не делись – дышать ему трудно. Голову поберечь надобно; хоть и крепкая она у него, а все же покой нужен. Конь его сильно побил, конечно, но главное, внутри вроде ничего важного не задел. Не знаю еще, как все сложится, но и смертельного пока не вижу. Ты об этом тревожишься?

Аринка с облегчением перевела дух:

– Главное – выжил!

– Да в том-то и дело!

Настена встала, прошлась по комнате. Арина с удивлением следила за ней глазами: лекарка теперь казалась не на шутку взволнованной и удивленной. Пока Андрей их слышал, она этого ничем не выказывала, а тут куда только ее уверенность подевалась.

– Теперь-то могу сказать – жить будет, но почему?.. Я понять не могу, как?! – наконец заговорила Настена. – Надеялась, конечно, что ты его выходишь, но ведь до конца и я не верила! Я не Юлька, чтобы тебя веры лишать – вся его надежда только в твоей вере и жила. Но теперь-то хоть признайся: заговоры какие-то над ним творила? Обряды какие-нибудь? Чему-то бабка успела научить? – и на Аринку в упор так глянула, что та еле-еле успела собраться, чтобы полностью в ее власть не попасть, коли Настена и сейчас ее начнет ведовством морочить, как у церкви при первом знакомстве.

И вдруг разозлилась, как редко вообще злилась на кого-то – до хруста зубовного. Сразу сил прибавилось, вскочила, встала напротив Настены – кулаки сами сжались. Глаза в глаза уставилась и увидела, что лекарка опешила: не ожидала такого. Да Арина и сама от себя не ожидала, что ее так разберет.

– Ну что ты ко мне привязалась, Настена? – выдохнула она. – Что еще тебе надо? Не видишь, что ли, одно мне сейчас важно – его выходить! Умела бы – да! И заговоры творила бы любые, и обряды бы тайные проводила! Все бы сделала – хоть жертвы идолам приносить бегом побежала бы! Но не умею я ничего!

Единственно, баб на помощь позвала. Видела, что ты в прошлый раз делала, ну и бабка мне рассказывала, что можно как-то женской силой поделиться, вот я и решила попробовать. От отчаяния больше – и как у нас получилось, я так и не поняла… Ну, а кроме этого – только то, чему Юлька твоя научила да ты сама велела делать.

Но ведь сама боярыня с нами вместе его лечила. Неужто ты думаешь, она бы позволила языческие таинства творить? И еще я все время подле него сидела, дыхание его слушала. И звала оттуда, из тьмы, сюда, к свету. Как умела, звала, за руку держала. Ничего больше! А тебе все неймется!

– Да сядь ты… – устало отмахнулась от нее Настена, опускаясь на лавку. – Не враг я вам с ним и сама готова сделать все, чтоб Андрюха поднялся. Но мне знать надо! Не моими заговорами вы его вытянули, но вытянули же как-то. Если умеешь что-то, скажи, может, я потом еще кого так спасу. Про ваше сидение мне Юлька уже поведала. Неужто и правда, одной любовью сумела? Как?

– Кабы я сама знала… – развела Аринка руками, успокаиваясь и присаживаясь рядом с лекаркой. – И объяснить не могу, как у нас получилось. Но бабка-то говорила, что не ведовством это делается, а любовью. Вот я и подумала… Люблю я его, Настена, больше жизни люблю. И бабы, видно, тоже от всей души ему добра пожелали. Даже девчонки старались изо всех сил. Вы вот с Юлькой не верили, а мы не сомневались! Но заговоры… Нет, этого и впрямь не знаю! Да ты же и сама, поди, видишь, что нет во мне ведовской силы.

– Ну, стало быть, и правда, женщины любовью лечат… А мужи – даже не знаю, чем… Верой, что ли? Как попы? … – задумчиво, сама себе проговорила лекарка. Кивнула. – Вот Лада, значит, Морену и пересилила. Никто бы больше не смог. Хотя… Мать его тоже как-то сумела, когда горло ему копьем перебили. Так на то она и мать! Свою силу жизненную ему отдала, а сама через два месяца угасла. Теперь ты вот взялась… Везучий Андрюха! Несмотря ни на что, везучий! – Настена усмехнулась, но тут же снова построжела. – Но учти: я не позволю тебе отдать ему все силы, как его мать! В прошлый раз говорила и сейчас скажу: о себе не думаешь – об Андрюхе своем подумай! Не спишь ведь, не ешь толком – я же вижу. А ты ему и дальше нужна – выздоровление только началось…

Лекарка помолчала, будто решая что-то про себя, и серьезно продолжила:

– И еще… Жить он будет – в этом я сейчас уже уверена, но вот что останется воином – не обещаю. А для мужей это иной раз хуже смерти, для Андрюхи-то точно… Тихо! – ухватила она за руку вскинувшуюся от этих слов Арину. – Тихо, говорю! Или, если не воин, он тебе и не надобен? Не бойся, он не простой ратник – Корней его к делу приставит, бедствовать не придется…

– Да ты что?! – задохнулась Арина, поняв, как истолковала Настена ужас, мелькнувший у нее в глазах, и навернувшиеся слезы. – Не брошу я его! Любого! Он для меня… Но он-то?.. Ты же сама говорила – воинская стезя для него все! Все у него отобрали, только это осталось, а если и ее не станет… Он-то как?! – почти выкрикнула она в отчаянии.

– Да так же, как все! – отрезала лекарка. – Сядь! Нет, ну надо же! – всплеснула она руками. – На мужей-то я нагляделась… Чего они только не выделывают, когда понимают, что больше воевать да кровищу проливать не придется, а ты-то что?! Дура! Зато при тебе будет – не убьют… Сядь, я говорю, да дослушай! – она почти силком усадила вскочившую все-таки Арину. – Да с этими Лисовинами ничего наперед не угадаешь, как заговоренные они. Будто кто из их предков ряд с Перуном за весь род заключил… Коли сразу не убьют, так сами ни за что не сдадутся. И Андрюха в прошлый раз поперек всему поднялся, и Корней без ноги сотником снова стал… – то ли удивленно, то ли восхищенно покачала головой Настена. – Но по первости непременно дурить начнет. Случалось, если старшие вовремя не останавливали, и морили себя некоторые. Морене они все служат… Перуну, конечно, в первую очередь, но и Морене тоже. Смерть-то с ними рука об руку ходит, а она своих слуг так просто не отпускает…

– Да как же?.. – только и смогла повторить Арина, беспомощно глядя на Настену. Почему-то она была уверена: если сумеет выходить Андрея, то он опять встанет в строй. О другом даже мысли не допускала.

– А вот так, – вздохнула лекарка. – Потом все как-то свыкаются. В обоз идут или еще как… Прожить можно и без войны – это они со временем понимают и судьбу свою новую принимают. Вот тебе это и придется ему объяснить! Для того бабы к ним и приставлены, – Настена кивнула в сторону Андрея. – Нам их спасать и тут приходится – от них же самих. Вот своей любовью его и возвращай, объясняй, что у него теперь семья есть, дети пойдут, так что пусть для жизни, а не для смерти живет… Помнишь, что я про сеть тебе говорила? Обуздать тебе его зверя придется – иначе никак. Обуздать и смирить. Или он Андрюху твоего изнутри сожрет…

Еще при первом знакомстве с лекаркой, когда та не раз зверей поминала да все втолковывала, что женская стезя – мужей обуздывать, Арину корежило это настырное Настенино «обуздать и смирить». И в то же время видела, как Андрея его нынешняя вынужденная беспомощность тяготит даже сейчас, когда он едва-едва в себя пришел. А что же будет, если поймет, что это навсегда?

Представить его смирившимся и обузданным она никак не могла, поэтому хоть с Настеной и не спорила, но про себя решила: что касается лечения телесного – лекарку слушать надо безоговорочно, а вот с остальным… Как-нибудь и без ее советов обойдется. В сотне увечных воинов хватало, взять хоть тех же наставников в крепости – что-то она среди них «смиренных и обузданных» не заметила.

Арина и сама не знала, откуда в ней появилась и с каждым днем укреплялась непоколебимая уверенность в том, что все теперь будет хорошо и правильно. Поэтому сейчас хоть и вскинулась в первый миг от Настениных слов, но быстро взяла себя в руки.

«Звери? Морена не отпускает? Обуздать и смирить, говоришь? Посадить, что ли, мне его на завалинку, одеялами обложить да самой вокруг него кудахтать? Точно тогда с тоски удавится! Нет, дело ему нужно! Такое, чтобы он всей душой его принял и с ним сроднился. Как со стезей воинской… Наставником он, конечно, останется, но ему этого мало. Лисовины же должны непременно первыми быть, это я уже поняла – им вперед нужно стремиться, не по течению плыть, а по-своему жизнь поворачивать. Стало быть, Корней с Аристархом ему такое дело и сыскали? Потому-то он и ожил враз? А может, загодя придумали, да ждали подходящего случая? С них станется. Ну, и дай им Бог здоровья тогда!»

* * *

Арина и сама не заметила, как изменилась за последнее время. Все страхи, растерянность и неуверенность в своих силах, что навалились после ранения Андрея, отступили в тот самый миг, когда он пришел в себя и впервые взглянул на нее осмысленно. Как будто она вместе с ним после тягостного сна очнулась, и само собой пришло откуда-то спокойствие и понимание, что и как делать. А потому молодая женщина безжалостно придавила в себе вполне естественное бабье желание радостно покудахтать и растроганно похлюпать носом возле него. А ведь раньше не то что в голову бы не пришло сдерживаться – сочла бы это единственно возможным и правильным для любящей женщины.

«Господи, ну зачем мужи каменными истуканами притворяются?! Мы ведь обижаемся, что они нам ничего про себя не рассказывают. То ли слабостью такие рассказы почитают, то ли слов не находят… Да какие тут слова – и без них все ясно… Сочувствие и понимание всем надобны».

Она вспомнила, как однажды Фома вернулся после долгого похода – смурной, лицом черен, ночами вскидывался. Оказалось, на них в дороге тати напали да убили кого-то из работников – это все, что тогда от холопов узнала. А подробности – что и как – она у мужа долго выспрашивала, но он так и не рассказал. И не просто молчал, а впервые за все время семейной жизни прикрикивал на нее за расспросы, да зло так! А потом невзначай обронил: «Дай Бог тебе никогда этого не узнать».

Арина тогда всерьез на него обиделась – не за грубость, а за то, почему с ней поделиться не захотел. Неужели она бы не поняла? Потом уже, когда сама столкнулась с кровью и смертью родителей, когда, защищаясь, убила сама, осознала: есть такое, что не каждый решится рассказать, что постигнешь, только когда сам через это пройдешь. И тяжело это, и больно, и… стыдно, что ли? Будто все сокровенное прилюдно наизнанку выворачиваешь. Она и после одного случая с трудом восстанавливала душевное равновесие, а сколько такого у воинов? Вот мужи от всего этого своих женщин и защищают, привыкли всю тяжесть только на себя принимать.

Но ведь и они уязвимы. И надо помнить это, и лечить не только тело, но душу; противостоять и боли, и страху. И как раз эта война – женская: тут не щитом прикрывать надо, а любовью, терпением и пониманием. Зачастую сами мужи про это не догадываются, не понимают, что в женских глазах такая слабость ничем их не унижает, а только делает роднее и ближе.