Текст книги "Сотник. Уроки Великой Волхвы"

Эта учеба за один день успела стать притчей во языцех у населения крепости, когда к Анне, чуть не плача, пришли жаловаться бабы-холопки. Дескать, боятся теперь в лес ходить, вон, намедни по грибы отправились и едва богу душу не отдали, хоть и в знакомом месте были, совсем рядом с посадом. Отошла одна молодуха в кустики по нужде – специально погуще выбрала – и только присела, а тот «куст» ее бранью обложил и под зад пнул. Анна их, конечно, успокоила, объяснила, что учеба у отроков такая, но едва дождалась их ухода, чтоб нахохотаться вволю.

Вот эти-то замечательные одежки-невидимки Неключа, проявляя радение, оказывается, не только постирала – чтоб чистое отроки надевали! – но и все веточки-щепочки-лохматушки поотвязывала. Хорошо хоть пришитые отпороть не успела.

Отсмеявшись, Анна на это происшествие решила пока махнуть рукой – без нее разберутся. Вея – баба разумная, сама со своей семьей справится и уж как-нибудь успокоит мужа. Боярыню больше другое обеспокоило: она давно заметила, что день, начатый с такого переполоха, простым и обыденным удается редко – скорее всего, потом что-нибудь еще случится, этакое.

* * *

Нинею большинство обитателей крепости заметило в тот момент, когда Великая Волхва стояла на нижней ступеньке лестницы, ведущей в терем, и, не обращая внимания на обычный дневной шум и суматоху, осматривалась со снисходительным любопытством. Вот только входящей в крепость ее не видел никто: как потом ни допытывались наставники, ни дежурный десяток, ни работники, возводившие стену рядом с воротами, ничего вразумительного сказать не смогли.

– Никто не проходил, господин старший наставник! – дежурный урядник ел глазами Алексея, почему-то совсем не пугаясь его рыка.

Пожалуй, окажись сейчас в крепости кто посторонний, он и не понял бы, что же такого грозного или необычного было в этой добродушно улыбавшейся пожилой женщине и почему ее появление вызвало такой переполох и всеобщее внимание. Но посторонних не сыскалось, а все прочие отлично знали, кто перед ними, потому и замерли, как завороженные, кто где стоял, внезапно обнаружив присутствие рядом с собой той, чье имя устрашало не одно поколение обитателей лесной округи на несколько дней пути. Впрямую пялиться, правда, опасались (вдруг осерчает за что-то и превратит в змею или жабу!), но отвести от нее взгляд получалось ненадолго, а потом глаза сами собой возвращались обратно.

Выскочившая из терема девка-холопка побежала по какой-то надобности к ступенькам, собираясь спуститься вниз, но, увидев обернувшуюся на ее топот гостью, ойкнула, заполошно метнулась туда-сюда по гульбищу и скрылась внутри. Захлопнувшаяся за ней дверь оборвала возглас. Зазевавшийся подмастерье споткнулся на лестнице, спускаясь с недостроенной стены, свалился в кучу стружек, которую сгребал один из лесовиков, и разметал ее, а работник и не заметил: метла у него в руках дернулась как будто сама собой и шлепнула по морде пробегавшего мимо щенка. Тот шарахнулся в сторону, попал под ноги выглянувшему из-под лестницы мастеру, взвизгнул от пинка и рванул в сторону спасительных собачьих клеток.

А Великая Волхва и по совместительству боярыня Гредислава Всеславна никуда не торопилась, все так же наблюдая за всеобщей суетой, потом опустила глаза и заинтересовалась точеными столбиками, на которых лежали перила крыльца. Чтобы получше разглядеть их, отошла на шаг, откровенно любуясь искусной работой, спустилась со ступеньки и стала разглядывать балясины уже с другой стороны. Одобрительно покивала, подняла голову и засмотрелась на богато украшенные наличниками окна, необыкновенно большие по сравнению с привычными волоковыми оконцами.

В самом же тереме в это время царила суматоха. Холопка, первая заметившая волхву, ворвалась в горницу к Анне с воплем «Матушка-боярыня, там!.. Там!..»

– Ну что там еще? – Анна раздраженно повернулась к двери. – Опять Ворона упустили?

– Нет, там, на крыльце! Она! – Девка, размахивая руками, обрисовала что-то огромное.

– Кто – она? Млава, что ли?

Холопка, вовсе ошалевшая, молча замотала головой и, только когда Анна сердито нахмурилась, шепотом выдохнула: «Волхва».

К собственному удивлению, Анна сдержалась и не вскинулась с бабьей заполошенностью от такого известия. Только хмыкнула про себя, будто руками развела.

«Ну вот, дождалась, боярыня. Без тебя все решилось. Теперь уж никуда не денешься».

– Куда?! – она ухватила за косу рванувшуюся к двери девку, дернула, приводя ее в разум, и потребовала. – Доставай лучший наряд!

Холопка непонимающе уставилась на хозяйку, потом кивнула и опять двинулась к выходу из горницы.

– Да не твой, дура! Мой! Не в этом же мне гостью встречать! – и подтолкнула очумевшую девку к двери в спальный покой, где в сундуках хранилась одежда. – Тот, в котором я в прошлый раз в церковь ездила, вынимай.

Прибежавшая на зов Жива – девчонка, которую Анна выбрала себе для услуг еще в Ратном, отправилась на кухню с наказом для Плавы: накрыть в горнице стол, приличествующий для приема важной гостьи.

– Да скажи, пусть в заднюю дверь заходят, через подклет, чтоб на крыльце не суетились. Как мы с боярыней Гредиславой в терем вернемся, все уже на столе стоять должно!

«Успею. Нинея вежество блюдет: коли уж пришла незваной, то даст мне время и переодеться, и на стол накрыть.

А уж как в разговоре перед ней не оплошать – это ты сама постарайся, Аннушка… коли собираешься боярыней на самом деле стать, а не только называться».

Когда боярыня Анна Павловна выплыла на крыльцо, со стороны глядя, можно было решить, что она готовилась к этой встрече чуть не с рассвета: только раз надеванная рубаха с богатой вышивкой («Хорошо, что успела новую справить, с крестами в рисунке. Ну и что, что у предков такого узора не было! С Великой Волхвой разговаривать – никакая защита не помешает»), новая юбка с пришитой по низу узкой кружевной полоской – подарком младшей дочери («Подумаешь, один край неровный! Как будто так и надо!»), шелковый платок, привезенный весной из Турова… Серебро чуть не все из ларца выгребла, не для того, чтобы пыль в глаза пустить – богатством боярыню древнего рода не удивить! – а чтобы уважение показать и радость от встречи.

Вот только радоваться особо нечему было: перед гостьей навытяжку стоял отрок Киприан – один из тех, кого Анна недавно выбрала себе в опричники.

«Этого мне не хватало! Не приведи Господь, скажет что-нибудь лишнее: ей же никто противиться не может!»

Пару раз вздохнула глубоко, пока Нинея не заметила, засияла радушной улыбкой, не спеша спустилась с крыльца, подошла, поклонилась:

– Здрава будь, боярыня Гредислава!

– И тебе поздорову, Медвянушка! А ты ступай, ступай, – «добрая бабушка» обернулась к отроку, который топтался рядом, то ли в ожидании чего-то, то ли не смея удалиться без разрешения. – А Мишаня-то твой, я гляжу, правильно строится. Основательно, – продолжила она, оглядываясь с одобрительным видом. – Не узнать островок-то. Вон какой терем возвели! Не знала бы, решила, что этакая красота всегда здесь стояла.

– Да, терем невиданный. Но Мишаня только сказал, как он его себе видит, а строили уже твои работники, Гредислава Всеславна.

Гостья рассмеялась дробным старушечьим смехом:

– Да будет тебе, Медвянушка! А то я не знаю, на что мои лесовики способны! Ты лучше позови мне старшину твоих плотников – хочу посмотреть на мастера, который такие чудеса творить способен, да поблагодарить, что дал мне возможность на старости лет на эдакое полюбоваться.

– Звала, боярыня? – старшина плотницкой артели Сучок, во Христе Кондратий, отличался невысоким ростом, плешью во всю голову и независимым, если не сказать скандальным, нравом. Вот и сейчас он подошел к Анне, стоящей у нижней ступеньки крыльца, ведущего в терем, с таким видом, что ей захотелось либо оглянуться в поисках подходящего дрына – без лишних разговоров заехать наглецу по лбу, либо сразу же позвать пару отроков с кнутами.

«Странно, он что, Великую Волхву не замечает? Или просто не понял, кто рядом со мной стоит?»

Спустить такого безобразия, да еще на глазах у гостьи, Анна никак не могла, но не ругаться же с закупом? Вспомнив уроки ратнинского старосты, боярыня подпустила меду в голос и принялась озабоченно расспрашивать, споро ли идут работы, не терпят ли плотники какого ущерба, ладят ли с присланными боярыней Гредиславой Всеславной людьми?

На этих словах хозяйка покосилась на стоящую на крыльце Нинею и поразилась: ну, старушка себе и старушка, ничего удивительного, что Сучок не обратил на нее внимания.

«Вот, Анька, учись! Ты все пыжишься, стараешься выглядеть величаво: не приведи Господи, кто-то не поймет, что с боярыней говорит! А оказывается, и так тоже можно – знать бы только, для чего ей такое понадобилось? Ладно, все равно сейчас увижу…»

– Что же касается помостов для стрелков, про которые вы на днях у меня совета спрашивали, то придется вам, старшина, их переделывать. Да прежде обратись еще раз к наставникам Филимону и Титу – они мужи умудренные, не дадут вам опять в ошибку впасть… – Анна сейчас выглядела сущим ангелом терпеливости, а то, что Сучок скривился, только добавило ласки в ее голос, – ибо прежние, сам знаешь, негодны оказались, хоть твоей вины тут и нет – не строили такого раньше.

«Покривись, покривись у меня – впредь закаешься со мной свои шутки шутить, сморчок плешивый!»

– Вот и посоветуйся с людьми в воинском деле искушенными, – на этом боярыня закончила свой разговор с мастером. Тот уже было повернулся уйти, но из-за спины у Анны раздался властный голос:

– Здрав будь, старшина! Хозяйке своей ты отчет дал, а теперь ответь-ка мне!

Неустрашимый Сучок, бесстрашно выходивший с топором на трех вооруженных ратников, известный всем ругатель и забияка, застыл на миг, как будто заробел, но потом совладал с собой, развернулся и низко поклонился одетой в темное старухе, которую он поначалу почему-то не заметил:

– И тебе поздорову, боярыня.

– Ну, рассказывай, как ты, старшина, на моей земле и для моей дружины крепость ставишь, чтобы защищать меня и людей, под моей рукой пребывающих.

– Строим, боярыня, стараемся…

– Знаю я, как ты стараешься! – неожиданно молодо фыркнула Нинея. – Аж в моей веси слышно! Ты вот, Медвяна, недовольна, что я над своими людьми старшего не поставила… – повернулась она к хозяйке. – Что ж внучке-то моей не поверила? Она ведь тебе нужного человечка указала.

– Она-то указала, – пожала плечами Анна, – да он сам от своего старшинства отпирался, будто ему смертью за это грозили.

«Не хочет признаться, что в суете просто забыла старшего назначить?»

– Видать, не того поставила, – сокрушенно покачала головой Нинея.

«Господи, и голос, и вид такой, будто и в самом деле в недосмотре раскаивается. Вот только мне почему-то не верится – глаза вон как поблескивают, того и гляди, захихикает».

– Больно грозно у вас тут – заробел, видать, – волхва то ли упрекнула, то ли уколола с насмешкой.

«Вот и пойми ее! Напустила туману на пустом месте – дался ей тот старшой, будто других дел нету, важнее…»

– Да, стараюсь! По-другому не научен! – встрял в разговор двух боярынь Сучок, сейчас донельзя похожий на мелкого, но бойкого и драчливого петуха. – И не тебе меня моим ремеслом попрекать! А болотники твои поделом биты бывают. Худая работа хуже воровства!

«Батюшки мои! И как у него язык повернулся?!»

– Да он у тебя, Медвяна, храбр без меры! Со мной спорить берется, – добродушно хмыкнула гостья. – Только ты не думай, боярыня, что он дурак и совсем страху не ведает. Боится – и еще как! Правда, иные со страху в кисель обращаются, а твой старшина из тех, что с перепугу на кованую рать с голыми кулаками попрет. Глядишь, еще и в былину попадет.

Анна хотела было вмешаться и хоть как-то приструнить вконец обнаглевшего закупа, но Нинея остановила ее жестом – пустое, дескать.

– Коли ты у нас такой отважный, тогда ответствуй, как ты, старшина, довел дело до того, что твои люди с тобой работать отказываются?

– Не возводи напраслину, боярыня! – вздернул бороду Сучок, – не скажут такого мои артельные!

– Не скажут, – неожиданно согласилась с ним Нинея и тут же огорошила собеседника новым вопросом. – А ответь-ка ты мне, старшина, что скажут ратники воеводе, который по собственной воле отказывается от присланной ему на подмогу дружины? А?

Сучок намек понял, скривился, будто ему вместо наливного яблочка поднесли недоспелый дичок, а боярыня Гредислава продолжала:

– Ты мастер или дите капризное? Или ты своим делом не дорожишь? Я тебе людей прислала… Я тебе сотню работников прислала! Под твою руку! Нарочно выбирала покладистых, чтобы работа спорилась. А ты что устроил? До мордобоя довел?! Какой ты после этого старшина? Твое дело – людей к работе приставить, а не в драку с ними лезть! Ты командовать ими должен!

– Не воевода я, чтобы тысячные рати водить! – Сучок продолжал огрызаться, и не думая уступать. – Есть у меня моя артель – и хватит. А эта сотня… Не хватало мне мороки лешаков безруких делу учить! И без них забот на стройке полно.

– А ты и не должен сам во все встревать!

Сучок пенился, как забродившие на жаре помои, а волхва вроде бы того и не замечала. Не спорила, а наставляла и разъясняла. Спокойно и немного снисходительно. И артельный старшина перед ней смотрелся нашкодившим мальчишкой.

– Не-е, боярыня, не учи меня моему ремеслу! Чтобы крепость построить, каждому работнику все объяснить надобно, во все мелочи вникнуть!

– Вот потому-то ты и не управляешься, старшина, что своим мастерам не доверяешь, сам во все дырки суешься.

«Мотай на ус, Анька! Ты и сама тем же грешна».

От такой хулы на своих артельных Сучок и вовсе взвился – напрочь позабыл, что трусит:

– Да у меня в артели, чтоб ты знала, самолучшие мастера от Киева до Новгорода собрались!

– А что ж ты их тогда за руки хватаешь? Ты им не мать, а они не дети малые, чтобы за твой подол держаться. Как им в полную силу развернуться, если ты им их же дело доверить боишься?

– Но без пригляду-то нельзя! – не сдавался Сучок.

– Нельзя, конечно. Вот и пусть они – каждый на своем месте – и приглядывают за работниками, и тебе обо всех неполадках докладывают. Ты же видишь, как в дружине все устроено: одному сотнику за всем не уследить, у него на то десятники и полусотники поставлены. Сам говоришь, что у тебя мастера умелые – вот и поставь их десятниками над моими людьми, пусть учат и работу требуют. А твоя забота – общий надзор.

«Все верно говорит, но как же тяжело поверить, что твои люди и без твоей мелочной опеки управятся! Все время боюсь, что недосмотрят, упустят, неправильно сделают. Привыкла на усадьбе сама все проверять… Эх-х, хоть и учу девчонок своими руками ничего не делать – все только через холопов, а сама никак от этой привычки не избавлюсь. Видать, крепко въелся страх опять в нищету скатиться, когда и холопов-то, почитай, не оставалось, самой приходилось во все впрягаться…

Что ж, отвыкай, Аннушка – каждому времени свои привычки пристали. Вот и Сучку пришло время старые отбрасывать, коли мешают. Тяжелое занятие, по себе знаю. Хватит у него ума принять совет?

…Что значит «хватит?» Заставлю! Сколько голову ломала, что с этой оравой лесовиков делать, как не допустить до нового мордобоя… Теперь знаю – и пусть только этот паршивец попробует возражать!»

Плотник же изо всего сказанного волхвой услышал только одно: ему своими руками ничего делать нельзя. И не понравилось ему это чрезвычайно, ибо, что ни говори, мастером он был от Бога и работал не только для того, чтобы прокормиться, но и оттого, что душа красоты просила. Каким образом Нинея вызнала про старания Сучка сделать деревянный цветок, неизвестно – на то она и Великая Волхва. То ли сама в глазах у него прочитала, то ли кто из Буреевых холопок подслушал, как мастер однажды в сильном подпитии изливал душу ратнинскому обозному старшине, и ей передали, но огорошила она этим не только его, но и Анну. Боярыня Гредислава не стала выслушивать от Сучка все его «Да как же?» и «Непривычен я к такому!» и опять повернула разговор по-своему. Анна, которая про пьяные откровения на Буреевом подворье ничего не знала, так и не поняла, что к чему, хотя слушала внимательно.

– Как, по-твоему, старшина, совместимы ли красота и грязь?

– Ну и задачки ты задаешь, боярыня! – мастер от такого вопроса сбился со скандального тона и полез чесать в затылке, но опомнился, опустил руку и неуверенно произнес:

– Нет, наверное…

– Бывает, старшина. Бывает, но редко. Рассказывают, был когда-то то ли в Риме, то ли еще где боярин, который требовал от холопов, чтобы они прекрасные цветы в выгребную яму по одному бросали, а сам сидел рядом и любовался, как красота в помоях постепенно тонет…

Сучок открыл рот, собираясь произнести что-то явно неблагонравное, но передумал, закрыл и, уже не стесняясь общества двух боярынь, принялся остервенело скрести там, где роскошная плешь граничила с остатками русой шевелюры.

– Но ведь ты-то не из таких! Ты один из немногих, кто красоту не только чувствует, но и сам создавать способен! – волхва сделала вид, что не заметила попытки Сучка перебить ее. – Для тебя это вещи несовместимые. Так зачем же ты тогда сам себе душу руганью поганишь?

– Так как же иначе? От Одинца и Девы стройка без срамного слова не идет! – возопил возмущенный покушением на основу основ мастер. – И по загривку тупому или непонятливому поучить не грех! От пращуров так заведено!

– А храмы, которые вы ставите по обету? Ведь ни единого бранного слова за это время не говорите! Зарок в том даете!

– То храмы… – начал было плотник, но стушевался на полуслове и вновь принялся терзать свою лысину. А Нинея давила его дальше, даже не повышая голоса.

– А разве крепость – не храм? Храм жизни? Она людские жизни оберегать предназначена! Что же ты, мастер, поносным словом сам, заранее, защиту ее ослабляешь? Ты ведь каждый раз, когда бранишься, считай, гнилые бревна в стену укладываешь, ибо вред от ругани такой же, если не хуже! Вот и выходит, что ты красоту дела рук твоих сам на поругание Чернобогу отдаешь!

«Насчет брани – это она вовремя, сил нет его слушать».

– Не спорю, и брань красива бывает, когда к месту да по делу, а самое главное – в нужную сторону ведет.

«Да уж, батюшка-свекор сказанет иногда – и мертвый зайцем подскочит. А староста как мне на днях заворачивал? Разозлил – слов нет, но ведь как подхлестнул! Да я на одной злости, считай, этих плотничков в та-акую лужу макнула… Не сама, конечно, но ведь придумала и других на это дело сподвигла. Тит, конечно, и свою душеньку потешил, но и мне выгода… Вот и выходит, что Аристархова брань мои мысли в нужную сторону направила, а я уж сообразила, как желания наставников к своей пользе применить. Ха! Учись, Анька, коли с мужами дел имеешь – и это пригодится».

А волхва в это время продолжала раскатывать строптивого ругателя в тонкий блин:

– А вот если ты руганью просто душу отводишь, грязь из нее наружу выплескиваешь, то сам же свое дело помоями и мажешь! В душе грязи только больше становится, да не у тебя одного. Вот и выходит, что не красоту ты созидаешь, а Чернобогу требы кладешь!

«Ты гляди, он даже ростом меньше стал. Вон, и руки плетьми повисли… Накомандует такой, пожалуй».

– А вот теперь, старшина, слушай самое главное! – Нинея говорила Сучку, но Анне почему-то показалось, что эти слова предназначались и ей. – Правильное руководство людьми – та же красота. Если ты верно подобрал людей, расставил их на те места, где они принесут наибольшую пользу, позаботился, чтобы они имели все необходимое для работы, учел и продумал сотню мелочей, благодаря которым твои люди не из-под палки будут трудиться, а с душой и с выдумкой – потом ты получишь то, что сам, один, ни за что в жизни сотворить не сможешь, хоть в узел завяжись! Не своими руками красоту сотворишь – но своей волей! Тем, как ты людьми повелеваешь!

«Умеет объяснить! Правда, непонятно, причем тут красота, но это я потом еще подумаю».

Вид у мастера был озадаченный до крайности, и Анна ему поневоле посочувствовала, потому что прекрасно помнила, с каким трудом преодолевала внутренне сопротивление, выслушивая поучения свекра, ратнинского старосты или Филимона.

Волхва, похоже высказала все, что намеревалась и, не давая Сучку возможности продолжать спор, небрежным жестом отпустила его:

– Иди, подумай о моих словах на досуге.

* * *

С Сучком так никогда и никто не говорил. Даже регент церковного хора, про которого он рассказывал своим артельщикам да закадычному собутыльнику Бурею, и тот все больше на самостоятельное творение красоты упор делал. Непонятная и страшная волхва, владеющая душами лесовиков и, по слухам – всесильная, по сути, повторяла то же самое, что он когда-то слышал от того регента – по другому поводу и другими словами. И так сумела повернуть, что старшина явственно увидел то, что раньше ему и в голову не приходило.

Мастер с законной гордостью творца любовался на выросший во дворе крепости терем, но не задумывался, что точно так же можно выстраивать и отношения между людьми – не как получится, а по заранее продуманному плану и с заранее выбранной целью. По всему выходило, что у его собственных отношений с окружающими основа подгнившая, по его же недосмотру. Значит, чтобы дело сладилось, придется уже сложенное перебирать по бревнышку и заменять гниль добротным материалом, то есть пересматривать и перестраивать свое отношение к людям. А как, если оно уже улежалось и приросло? Ломать да переделывать? Непривычно, трудно и больно. Вот и вспоминал он слова Великой Волхвы снова и снова, выискивая решение там, куда до сих пор и не думал заглядывать.

* * *

Стоявшая рядом Анна только диву давалась, наблюдая за тем, как мгновенно Нинея меняла образы, превращаясь из доброй старушки в строгую хозяйку, в собеседницу, без слов понимающую тяготы, приходившиеся на долю любого творца, или в мудрую наставницу.

– Что, Медвяна, дивишься, почему я твоего мастера сразу же не окоротила, а позволила спорить со мной? – прищурилась на Анну волхва, когда тихий и задумчивый Сучок, пришибленный странным разговором, удалился прочь.

Пока Анна колебалась, кивнуть ли ей согласно или попробовать притвориться, что и сама все прекрасно поняла, Нинея не торопясь пошла вверх по ступенькам, не опираясь на перила, а мимоходом прикасаясь к точеным балясинам – как будто внучат по белобрысым затылкам ласково трепала. Укоряя себя за минутную растерянность, Анна поспешила за гостьей и чуть не наткнулась на нее: поднявшись на высокое крыльцо, боярыня Гредислава развернулась и с самого верха еще раз обозрела двор строившейся на ее земле крепости, так что Анне поневоле пришлось остановиться на две ступеньки ниже – и смотреть на Нинею снизу вверх.

«Боярыня Анна Павловна, да? Не ври себе, Анька! Вот она – боярыня, а ты пока так… щенок брехливый… Не тебе перед ней выкобениваться – она видит и тебя насквозь, и под тобой на сажень».

– Думаешь, намного проще было бы приказать ему поступить по-моему? И не пришлось бы нам с тобой выслушивать все, что он мне наперекор с перепугу нес, так? – снисходительно вопросила Нинея.

«Точно – насквозь видит».

– Что проще, возражать не собираюсь, но вот правильнее ли? Подумай сама.

– Когда человек берется за дело только потому, что ему так приказали… Нет, конечно, и тогда что-то путное получится, вот только… – Анна пожала плечами.

– Ну-у? – Нинея наклонила голову к плечу и уставилась на хозяйку с веселым любопытством.

– Вот только работы той сделают тютелька-в-тютельку столько, сколько отмерено, и времени это у работников займет столько, сколько отпущено – а не сколько на это дело потребно. Не раз за холопами примечала…

– Умница, Медвянушка! – гостья посторонилась и дала, наконец, возможность встать рядом с собой. – Я-то собиралась тебе это объяснять, а ты уже и сама поняла. Ну, а раз это поняла, то, может, знаешь, и почему так получается?

– Если берешься за дело, которое тебе нравится, ну, или если хотя бы умеешь его делать хорошо, то и работается в охотку, с душой.

– И это верно. Значит, если тебе надобно, чтобы твои люди вкладывали не только все свои силы, но и всю смекалку, а если потребуется, то и душу в то, что ты им делать велишь, то?..

Анна чуть было не улыбнулась волхве в ответ на ее недовысказанный вопрос, но вовремя спохватилась и ответила со всем вежеством:

– Чтобы человек за порученное ему дело со всей душой взялся, надо, чтобы он его своим почувствовал. А уж как этого добиться… Своих людей хорошенько узнать надо, чтобы заранее определить, у кого к чему склонность есть и что кому поручить.

«Нашла же я подход к наставникам – вон как Тит тогда из-за помоста душу отвел… Да и отроки после разговора в трапезной изо всех сил выкладываются. Вот с Лешей я промахнулась… Видать, не все про него знаю».

– Все-то ты понимаешь, Медвянушка, – «добрая бабушка» ласково похлопала руку Анны. – Теперь осталось научиться вовремя свои знания использовать. Вот и используй!

«Куда только делись и взгляд ласковый, и доброта из голоса? Будто прошлогоднюю медовую лепешку откусить пытаешься: вроде бы и сладко, но зубы обломать проще простого.

…Анюта, она все-таки Великая Волхва, а не старая нянюшка, от нее укор принять – меня не убудет».

– Прости, Гредислава Всеславовна, не могу постичь, что ты мне сейчас подсказать стараешься. Сделай милость, объясни.

– Ты, Медвяна, сейчас изо всех сил стараешься боярыней стать и многое уже правильно делаешь. Нашла себе помощниц, каждой ее часть от общих забот определила, и в их распоряжения не вмешиваешься – только отчета потом спрашиваешь. Но ведь у тебя в подчинении не только бабы, мужей тоже хватает.

То ли Анна при этих словах поморщилась, то ли еще как-то себя выдала, но волхва понимающе усмехнулась:

– Да, не всегда тебе можно в их дела встревать – а зачастую и вовсе нельзя, ибо не примут они женского вмешательства. Но самой во все вмешиваться нет никакой необходимости, коли у тебя есть мужи-помощники, пусть даже пока и неумелые, как тот же Сучок.

– Да какой же он неумелый?

– Я не про его плотницкое мастерство говорю, – досадливо отмахнулась Нинея. – У тебя Прошка со щенками лучше управляется, чем старшина с артелью. Вот и проведи его той дорогой, которая тебе, боярыне, уже знакома, чтобы и он ее тоже прошел.

– Закуп?

– А давно ли твой свекор коровам хвосты крутил, а? – съехидничала волхва. – Однако же сейчас и сотник, и воевода! Думай вперед, Медвяна – далеко вперед. Умный начальный человек своих людей не принижает, а поднимает, потому как они своим ростом и его вверх подталкивают. Лисовины большое дело затеяли, а в таких случаях верных и умелых помощников всегда не хватает. Вот и учи этого упрямца, тащи его в начальные люди. Хоть за бороду волоки, хоть плешь дальше проедай.

И тут же строгая наставница уступила место кому-то другому – Анна даже не успела понять, кому именно, настолько быстрой оказалась перемена:

– А сейчас вели позвать свою помощницу, Арину – мне на нее посмотреть надобно. Да пойдем уже в горницу, вон, холопки замаялись знаки подавать, что стол накрыт.

Короткое время, отпущенное ей на подготовку застолья для двух боярынь, Плава использовала с умом и без лишней суеты. В конце концов, волхва прибыла в гости не разносолами лакомиться, хотя пренебрегать предложенным угощением, разумеется, не стала. Что и как подается в крепостной трапезной здешним обитателям, она, без сомнения, и без того знала, но, блюдя вежество, благосклонно осмотрела расставленные на столе блюда с нарезанным копченым мясом и дичью и сокрушенно качнула головой при виде миски с соленьями. После слов стряпухи: «Испробуй, боярыня, на козьем молочке варили!» положила себе немного еще горячей каши и свежего творога с ягодами, а от придвинутого к ней поближе блюда со вчерашними пирогами отмахнулась: «Потом сама возьму».

Плава напоследок разлила по кружкам ягодный взвар и вопросительно взглянула на Анну – не надо ли еще чего?

– Благодарствую, Плавушка! Если что понадобится – позовем, а пока всего в достатке.

Повариха выпроводила помогавших ей холопок и вышла сама, притворив за собой дверь.

– Видишь, Медвяна, я права: ты сама уже научилась своих людей на нужные места расставлять… – Нинея ела не спеша, понемногу зачерпывая ложкой кашу, ждала, пока она остынет, и так же не спеша говорила: – Вон как ловко твоя старшая стряпуха управилась: мы с тобой всего ничего на улице проговорили, а у нее уже все готово, даже кашу для старухи успела сварить. Тебе, правда, повезло – Плава уже умелой поварихой сюда попала, да и покрутиться бабе в жизни довелось, так что учить ее почти и не приходится – сметливая, сама догадывается, что и как делать. Ну, а там, где у нее не получается, и подсказать не грех. И с другими помощницами примерно то же самое, так?

– Так, Гредислава Всеславна.

– Да ладно тебе величать меня, – неожиданно фыркнула волхва, – а то мы с тобой и до завтра разговор не закончим. Зови, как все, Нинеей. О чем я?.. Ах, да, про Сучка… Ты зря нос воротишь – дескать, закуп. Ежели с умом к делу подойти, да подтолкнуть вовремя и в нужном направлении, то таких артелей под его рукой не один десяток может работать. Вас, Лисовинов, обустраивать. Так что думай, Медвяна, думай.

– Я уже поняла, что язык раньше разума сболтнул, Гре… ой, Нинея.

– То-то же! – усмехнулась гостья, то ли порадовавшись догадливости Анны, то ли позабавившись ее оговоркой. – А что подсказывать и подталкивать не один год придется – так это не в тягость. Оглянуться не успеешь, как привыкнешь. На тебя вон сколько лет потратили – и не зря, коли ты в большухах не задержалась и аж в боярыни проскочила.

«Не поняла… Кто это на меня время тратил? Свекровь-покойница? Но нас же двое с Татьяной…»

Нинея, не глядя на растерявшуюся Анну, выскребла остатки каши, запила взваром и уже поверх кружки уставилась на хозяйку донельзя ехидными глазами.

– И нечего так на меня таращиться! Ты что, до сих пор уверена, что ни с того ни с сего смогла после смерти свекрови взвалить на себя ярмо большухи и – экая разумница! – тащить его? Вот еще! – В этот раз фырканью «старушки» могла бы позавидовать любая кобыла. – Готовили тебя в большухи, понимаешь? Го-то-ви-ли!

– К-как готовили? – ошалело пробормотала Анна.

– Ну, слава Светлым богам, хоть не спрашиваешь, кто готовил! А как? В точности не скажу, но предположить могу… Ну, чего молчишь? Спрашивай!

Анна не успела даже задуматься – язык опять подвел ее. Ну, и бабье любопытство тоже:

– А кто тебе про это сказал? Корней?

– Делать нам с ним нечего было – только его снох обсуждать! – на этот раз ехидство оказалось заметно разбавлено обычным старческим брюзжанием.