Текст книги "Сотник. Кузнечик"

– Мудрёные сказки твой отец знает. Ученый, видать, человек. А что ты с ним не остался?

– Пропал он. С боярином Журавлем уехал, и не видели его больше.

– Сгинул?

– Пропал. Он вернется. И обязательно меня найдёт. Он обещал, что всегда вернётся.

Макар задумался, наступила неловкая пауза.

– Вот что, Кузнечик, давай-ка мы с тобой поохотимся. Зайцев вокруг много, подстрелить-то я могу, а забрать, сам видишь, мне трудно. Отец Михаил деда твоего похоронит, конечно, только вот негоже к нему без гостинца ехать. Я подстрелю, ты подберёшь. Сам монах только постным питается, но ничего – отцу Михаилу я с собой рыбки прихватил, а зайчатиной тётку Алену порадуем…

К тому времени, как подъехали к Ратному, в соломе, за спиной у умотавшегося Тимки, лежали целых два русака, подстреленных Макаром на лугу у леса. Сам Кузнечик, на время позабыв о своих горестях, с увлечением обсуждал третьего косого, в панике метавшегося по траве, но всё же сумевшего скрыться в подлеске. Макар, улыбаясь мальчишечьему азарту, подогревал его интерес, рассказывая о повадках и хитростях лесного зверья, которое решительно не желало подставляться под стрелу охотника.

– А ты меня стрелять так научишь, дядька Макар?

– Отчего нет. Останешься в крепости – научим, конечно.

Тимка, разом вспомнив, почему он здесь, сразу погрустнел. Ну да. Если останется.

– Стрельбами у нас наставник Прокоп ведает. Только тебе, наверное, сначала самострельному бою научиться стоит. Он всё ж полегче, – Макар оглянулся на поникшего мальчишку и поправил ему съехавшую чуть не на нос шапку. – Не переживай, всё хорошо будет.

Телега проехала распахнутые ворота и свернула в какой-то проулок.

– Ну вот, почитай, и приехали. Сейчас с дядькой Аристархом переговорим, и сразу к отцу Михаилу.

Макар остановил телегу перед большим подворьем с добротно сделанным тыном. В ответ на стук хмурый холоп открыл калитку, глянул на Макара и без единого слова стал отворять ворота. Макар тяжело спустился с телеги, передал вожжи подбежавшему парню и, поморщившись, чуть опёрся на плечо спрыгнувшего с телеги Кузнечика. Мальчишка поднял глаза.

– Ну, пошли, Кузнечик. Будем со старостой знакомиться.

* * *

Староста оказался здоровенным, очень крепким на вид дедом с тяжёлым, чуть придавливающим взглядом.

– Во, кто к нам пожаловал! – Аристарх поднялся из-за стола. – Да ещё не один, а гостя привёл. Здрав будь, Макар. Присаживайся, давай. А это у тебя что за малец?

Тимофей с трудом оторвал взгляд, прилипший к лицу старосты, и вопросительно посмотрел на наставника. Тот успокаивающе улыбнулся.

– Ох, Кузнечик, а гостинец-то дядьке Аристарху мы забыли, – Макар отпустил Тимкино плечо. – А ну-ка, смотайся к телеге, захвати одного зайца, что мы с тобой подстрелили. И скажи холопам, пусть торбу с овсом коню повесят, она там, где-то в телеге лежит.

Аристарх, подняв бровь, с интересом смотрел на Макара. Мальчишка, крутанувшись, шустро двинул на улицу.

– Ну, и что ты мне тут устраиваешь? – донеслось до него, пока он закрывал дверь.

Немного спустя Тимка осторожно поскрёбся в дверь, дождался рокочущего «заходи, давай!» и несмело переступил порог.

– Дядька Макар, так не было овса там, – помявшись, сообщил он, – холопы свою торбу повесили, – Тимка перевел опасливый взгляд на старосту.

– Ну, не было, так и не было. А ты чего зыркаешь? – Аристарх вдруг озорно ухмыльнулся, и тяжесть, ещё секунду назад таившаяся в его глазах, вдруг исчезла без следа. – Садись, раз уж пришёл. Беляна! А ну, принеси гостям квасу. И зайца у мальца забери, а то он ему сейчас последние уши оторвет.

Тимка отдал зайца вошедшей откуда-то сбоку улыбчивой женщине, шагнул вперед, заколебался и опять с вопросом в глазах посмотрел на Макара. Тот кивнул. Мальчишка аккуратно пристроился на краешке лавки.

– Во как, – Аристарх с любопытством разглядывал паренька. – Молодец.

Вернувшаяся Беляна поставила на стол две миски с пирожками.

– Вот эти – с творогом, а те – с грибами. А ты чего так с краю сел, не дотянешься ведь, – Беляна чуть подтолкнула мальчика ближе к середине. – Этим оглоедам только дай до миски дорваться, только зубами успеешь щелкнуть. Тебе квасу или узвару?

– А нечего зевать, – староста совсем по-мальчишечьи ухмыльнулся и выудил из миски самый большой пирожок. – Давай, трескай, а то и вправду оголодал, пока доехал.

Мальчик осторожно потянул угощение из ближайшей к нему миски и, убедившись, что Аристарх с Макаром завели разговор о чем-то своём и не обращают на него внимания, расслабился и принялся за еду.

– Эй, Кузнечик, – вопрос Макара застал Тимку посреди третьего пирожка. Он прекратил жевать и вопросительно посмотрел на наставника со старостой. – Да ты не давись, жуй, давай. Я вот чего хотел спросить. Ты вчера сказал, что мой нож – новгородской работы. А определил как? – Макар вытащил свой нож и положил на стол.

Тимка дожевал, запил узваром, поискал глазами, обо что руки вытереть, обнаружил заботливо подложенную Беляной тряпицу и только потом взялся за нож.

– Такие ножи делали в Новгороде очень давно. Сейчас почти не делают, – мальчик развернул клинок так, чтоб на него падал солнечный луч, пробивающийся сквозь волоковое окошко. – Вот смотри, дядька Макар. Эта полоса на лезвии, на самой кромке, говорит, что нож сварной. У него лезвие сделано из стальной полосы, а щёчки навариваются из мягкого железа. Притом полоска стали очень узкая, её почти не видно. А теперь вот тут, у острия посмотри. Видишь, как эта полоска загибается? Так получится, если стальная пластина на всю ширину клинка проложена. Разве что в центре между стальными ещё одну полосу ставят – снаружи её не видно, но нож очень крепкий получается. На вид он вроде как из трёх полос состоит, а на самом деле из пяти: внутри три и снаружи две щёчки. Похожие ножи новгородцы в старину делали, сейчас редко кто такие клинки куёт. Кузнецы делают проще. На край железной пластины наваривают полоску стали. У такого ножа полоса пошире будет и не так загибается к острию.

– Ишь ты! – Аристарх достал откуда-то из-за спины ещё один нож и подал Тимке. – Вот такой? А в чём разница?

– А старые ножи покрепче будут, дядька Аристарх, – Кузнечик положил оба ножа рядом. – Старый нож – он весь стальной, а значит, и твердый. А чтоб не сломался при ударе, как раз железо и наварено. Сталь проглядывает только тут, вдоль острия. Железо мягкое, значит, и стачивается оно быстрее, когда им режут что-то. Вот и выходит, что стальная сердцевина всегда снаружи остаётся. Ты им режешь что-то твёрдое, а нож сам себя затачивает. Его править редко надо, только когда зазубрины появляются. И сломать его трудно – сталь железом прикрыта. Вот потому у него у острия и заточка с обеих сторон идет. Редкий клинок.

Тимка подвинул вперед Аристархов нож.

– Этот нож сделать проще, значит, кузнецу быстрее. И стали в нем меньше. Значит, он дешевле. Вот только сталь у него железом не прикрыта, а потому сломать его проще, особенно если сталь с изъяном. Затачивать его тоже всё время надо, а значит, снашивается он быстрее. А когда стальное лезвие сточится или сломается, то его останется только выбросить… – Тимка взял клинок в руки и провел пальцами вдоль лезвия. – Это неплохой нож, дядька Аристарх, не из дешёвых. А тот – хороший.

Аристарх задумался, заметил, что Тимка прицеливается глазом на ещё один пирожок, подтолкнул к нему миску – жуй, мол. Затем, решившись, направился в угол комнаты, принес оттуда меч, с тихим шелестом вытянул его из ножен и положил на стол.

– Ну, а такие клинки как делаются, знаешь?

Тимка отвлекся от кружки с узваром и взглянул на лежащий перед ним меч.

– Вроде Дамирова работа… а вроде и нет, – мальчишка склонился над оружием, внимательно его разглядывая. – Дамир на свои мечи клеймо не ставит, говорит, их завсегда по узору видно. Тут узор покрупнее, а у него ещё как будто лесенка по лезвию идет. Если и Дамиров, то очень старый.

Тимка вытер руки о тряпицу и взялся за меч.

– Делаются такие мечи очень просто и очень сложно, дядька Аристарх. Вот если взять нож наставника Макара, расковать его тонко, потом сложить вдвое-втрое и опять расковать, а потом ещё и ещё… – Тимка старательно рассказывал, явно повторяя чьё-то объяснение. Или как будто урок повторял. – Вот и получится, что если у ножа три слоя, то у меча их, наверно, триста, а может, и поболее будет. Тут я не знаю точно. А трудность заключается в том, что если какие-то слои не сварились правильно, то внутри такого меча невидимый изъян будет, и меч подвести может. Чтоб непровара не было, для флюса специальное стекло варится. Но самое трудное тут – закалка. У нас такие мечи только Дамир умеет делать, ну, может, ещё сын его. Да и то, раз на раз не приходится. Только это неправильный меч для такой стали, дядька Аристарх.

– Неправильный? И что так?

– Правильно такие мечи делать чуток изогнутыми, на манер сарацинских. Эти клинки, они ведь тоже из мягких и твердых слоев состоят, а значит, и затачиваются сами. А раз узор мелкий, то на лезвии что-то вроде пилы выходит, только зуб тоже мелкий. Таким оружием сподручнее резать, а не рубить. Но этот меч, наверное, для нурман делался, а они прямые клинки любят. Но всё равно такой меч, если правильно сделан, крепче и гибче новгородского выходит.

– Умно, едрён дрищ, ничего не скажешь, – Аристарх покачал головой и убрал меч в ножны. – Ну а сам-то ты что делаешь?

Разговаривать с Аристархом Тимке оказалось просто. Тот задавал интересные вопросы, над которыми надо было поразмыслить, интересовался мальчишечьей жизнью, что очень льстило, доброжелательно выслушивал рассказ о проделках, в которых Тимка даже деду не отваживался признаваться, легко поддерживал беседу, и никогда не хмыкал снисходительно, ссылаясь на возраст мальца. Чувствовалось, что тайную жизнь мальчишек он понимает и относится к ней очень серьёзно. А вопросы… Вопросы он задавал вроде и простые, а вот ответить на них было не всегда просто.

Видел ли Кузнечик боярина Журавля? Ну конечно, сто раз видел. А вот рассказать, какой он… Журавля Тимка воспринимал как некую данность, что существует сама по себе и ни в каких описаниях не нуждается. Вот как рассказать, какой ветер? Вот так и боярин Журавль, он есть и всё. А бывает он… Ну, как ветер, разный.

Тимка невольно вспомнил свой последний поход к кабинету боярина, что заставило заёрзать по лавке внезапно зазудевшей тощей задницей. Кабинет? Ну, это горница такая, там боярин сидит и кого надо к себе на разговор вызывает. Туда все боятся заходить. Не, Тимка не боялся. Ну, разве иногда, самую капельку. А как не забоишься, когда боярин к себе вызывает, а сам ничего не спрашивает, только прищурится и смотрит?.. Как прицеливается. Приходится самому выкладывать, всё подряд. Как-то раз они с пацанами в ведро с маслом расплавленную бронзу вылили. Надо ж было посмотреть, что выйдет. Вот дед стекло в воду льет, фрита получается, песок такой стеклянный. А если бронзу? Не, кузница не сгорела. Не вся. И не обгорел никто – ковшик-то на длинной ручке насажен был, не маленькие, чай, осторожность соблюдать приучены.

А за кузню, да, нагорело, полные порты, и не только ему. Вообще, если заводилой какой-нибудь проделки становился Кузнечик, то наказывали всегда меньше, а если всю вину выкладывал честно и брал её на себя, то почти всегда наказывали его одного, и то не сильно. Сообразившие это мастеровые мальчишки единодушно приняли его за главного в своих затеях, не оставляя, однако, отдуваться в одиночку в особо тяжёлых случаях.

Пацан? Это такой правильный отрок, который свой в доску, и на него можно положиться, не предаст. А может, и не только отрок, вона, Журавль говорил, что нурманы – правильные пацаны, а они уже старые все. Ты, дядька Аристарх? Ну, наверное… Верить можно, по-пустому не сдашь. Кузька? Важный он какой-то, Кузьмой Лавровичем величается и не покраснеет даже. Хотя он ничего, не задаётся. А вот Федька рыжий и близняшки, вот они – точно пацаны.

Тимка, польщённый дружеским вниманием сильного, уверенного в себе человека, щедро выплёскивал на него все свои секреты, все бродившие по слободе слухи, басни, а то и вовсе сказки.

Где, кроме кузни, ещё любил играть? Ну, пожалуй, в конюшне, где маленьких жеребят держат. Они такие потешные, и бегать с ними всегда весело. Только последнее время мальчишек на конюшню не пускали. А зря, между прочим – у Тимки была пара неслабых идей по её отоплению.

Отроки? Да, все мастеровые. Так слобода-то мастеровая, там больше никого и нету ну семьи и пацаны ещё, которые из других селищ в обучение привезены. Да, девок тоже привозили, их ткать учат. Отроков разному ремеслу обучают, но в основном по технике.

Техника? Это такие штуки, которые мастера делают. Не, меч – не техника. И молоток тоже. А вот меха на водяном колесе – техника. В дедовой мастерской меха ишак крутит – это тоже техника. Ишак – это так осла зовут. Маленькая лошадь такая, упрямая, скотина. Помнится, Тимка попытался его заставить по кругу ходить, чтоб без остановок.

Аристарх улыбнулся, заметив, что мальчишка опять поерзал задом по скамейке. В рассказе Кузнечика было много чего-то неясного, а чего именно, староста и сам уловить пока не мог. Так что пусть говорит, может, что выплывет. Аристарх посмотрел на Макара. Тот еле заметно качнул головой – у самого, мол, голова кругом идет, со вчера ещё.

А про коробочку такую, что там стрелка всегда на север кажет? Ну конечно, знает, компас это, деда их и делал, а Тимка помогал, даже два раза. Не, это не техника. Это – плибор. Кажется. Как какая разница? Тимка даже захихикал. Тут понимание иметь надобно: струментом – работают, техника – она сама работает, а плибором померить можно. И вовсе эти словечки не мудрёные – все так говорят.

Учиться, да, тяжело. Весь день и учатся. Какие-то уроки все вместе учат – чтение, письмо или там математику. Это всем надо, даже из лешачей слободы лешачата на полдня приходят. Вот эти закорючки, как на ноже? Ну да, числа и есть. А что, и другие бывают? Ну, так теми только в письмах писать. А считать – числами. А после уроков все расходятся по мастерам, ну, кто к какому делу приспособлен, тот у того мастера и учится. А лешачата к себе – но подраться всё равно успеваем. Не, не сильно. А вот нечего задаваться.

Сам Кузнечик учился у многих мастеров, почти у всех понемногу. Но больше всего – у деда, и у отца ещё, когда тот дома был. Ещё Фифан учит, но тот почти всегда с дедом работает. Фифан – он аж из самого Царьграда. Ну, вообще-то он Феофан, так Фифан же легче выговаривать. Боярин его Феофаном Греком дразнит и смеется, а Фифан злится, хотя он и взаправду грек. Рисовать учит и резать по дереву ещё. Учёный муж. Алхимик. С придурью только. Чем алхимик занимается? Ну, этого точно вообще никто не знает. Видел, что спирт делает, говорит, для спиртовок, а сам пьёт. Тимка поморщился. Угу, вот так, как в этой фляге, и воняет.

Взрослые? Учатся, конечно. Лешаки, к примеру, всегда около слободы тренируются. Лешаки – это вои такие, они всегда в лесу воюют и прятаться горазды. У них ещё одёжа такая, ну, из лоскутков, как из листиков, сшитая. Прошлой осенью бабы матерьял луковой шелухой красили, так такая одёжа получилась, что в осеннем лесу ни в жисть не разглядишь. Смотришь – куст-кустом, пока не споткнешься об него, так и не поймешь, что человек живой.

А учёба ихняя – это смех один. Вона, прошлым летом они тренировались реку фоль… фор… Перебираться через реку, в общем. И чего там учиться-то – плавай да купайся. Они почти что цельный день так и делали. Эт тебе не молотом махать, пацаны на такую учебу все как один обзавидовались. А чего у нас учатся? Так живут они через реку, там и слобода ихняя. Ну, и нашу охраняют. И пацаны ихние у нас часто бывают. Они нам свистульки делают, ну, такие, чтоб птиц подманивать. А мы им зимой на коньках кататься даем. Коньки? Ну, это такие штуки, на ноги цепляются, чтоб по льду на речке быстро бегать. Весело. Ещё лыжи бывают. Это как полозья от саней, тоже на ноги цепляются. В них по снегу бегать можно. Не, в снегоступах с горки не покатаешься.

Христиане в слободе есть, да, почитай, половина мастеров христиане. А мастер Дамир с сыном так и вовсе Магомета чтят. Волхв злится, а Журавль сказал – пусть. Он мастеров никогда не обижает. Это Тороп, гнида, на него наговаривает – и что девок ему в крепость посылают, и что людей боярин в подвале мучит. Брехня это – что, Тимка дядьку Журавля не знает? Ну да, дядька, все слободские пацаны его так кличут. А другим нельзя, только мы. И про подвалы брешут, Тимка их все излазил, ничего там интересного нет, бумаги только. Ну да, на Горке которая, крепость-то. И ничего она не каменная, обложена только. Вот подвалы да, каменные, потому сухие, а горницы – ну разве ж нормальный человек среди каменючья жить станет? Так то ж греки, у них всё не как у нормальных людей.

Чего? Почему Тороп гнида? А деда говорил. Тороп вообще никакой не главный, просто, когда Журавль уехал, его в охрану поставили, вот и важничает, нос дерет. Ведет себя, как будто думает, что боярин не вернётся и ему не задаст.

Мамка у Тимки умерла, он ещё маленький был. Он её почти не помнит, но очень скучает. Как скучает, если не помнит? Вот потому и скучает, потому что не может вспомнить. У всех мальчишек мамка есть. Когда надо – поплакаться можно. А когда и взгреет, ну так Тимка не боится, он всегда честно терпел за всё, что натворил. И даже у пацанов из других селищ, которых от родителей забрали, мамка всё равно есть. Где-то там, но есть. Где папка, Тимка не знает. Он всегда с Журавлём уходил куда-то, и всегда надолго, а однажды просто не вернулся. Нет, ему не говорили, что случилось, сказали – позже, когда подрастёшь. Обидно, конечно, но это, наверное, пока не его тайна. Но ни тризну не правили, ни панихиду не служили, так что Тимка уверен – встретятся.

Жил Кузнечик с дедом в слободе. Ездили куда редко, в крепость на Горке да в храм Сварогов. В крепости деда часто бывал, он над слободскими мастеровыми старшина, а в храме работали. Грех, наверное, но если храм рухнет и людей похоронит, так это ещё больший грех. Храм да, здоровенный.

Отчего из слободы ушли? Этого мальчишка не знает. Деда намедни в остроге у нурман по делам был, а днем лешаки приходили, они с дедом долго шептались. Деда тревожный весь день ходил, а вечером сказал «собирайсь», и они ушли. Тимка сумы и собирал, как деда и сказал – самое главное, струмент, который редкий, и что унести можно. А еду не, не брали, её старший лешак принес, Медведем зовут. Так он Тимку с дедом до самого болота, почитай, и провёл. Шли не по дорогам, лесом в основном. Ну, ещё иногда на лодке, если по речке.

Лодки своей нету Медведь у местных брал у кого-то, а потом оставлял, где надо. И еду у местных иногда. Почему иногда? А у лешаков по лесу заначки раскиданы, в дуплах. Бывает, и прикопаны. Заначка – это такая схованка, где лешаки харч прячут. Оно удобно выходит, когда цельный день в лесу, не надо в село идти: открыл заначку и съел. Там, конечно не каравай из печи, но сухари и сушёная рыба, а то и копчёное мясо всегда были. За схованкой кто-то из местных охотников смотрит. Он и заначку пополняет, у него и остановиться можно, если надо. Нет, у местных не останавливались, лесом шли. Откуда знает? А пока шли, Медведь деду рассказывал, а Тимка слышал.

К кому шли, Тимка не знает. Лешак через болото на плоту перевёз, сказал, дальше сами, он не пойдёт. На случай, если не сложится чего-то, пусть возвращаются, евонный человек там будет ещё две седмицы ждать. Не, тропинка нехоженая, Тимка и не увидел бы, если б лешак не показал. А что должно сложиться, Тимка так и не узнал – сразу, как из болота вышли, на них кабан напал, и деда умер. Да, тут деду будет спокойно, спасибо большое, дядька Аристарх. Сам бы он похоронить деда не смог. Ещё никогда никого не хоронил.

Староста чуть задумался, поморщился досадливо, глянул на мальчика и вздохнул.

– Да ладно, чего уж там. Не стоит за такое благодарить. Таки свои – христиане. Вот что, давай-ка ты собирайся, пора тебе идти с дедом прощаться. Вон, тётка Беляна заждалась уже. Давай иди, мы с наставником Макаром тебя тут подождём.

Тимка выбрался из-за стола, подошёл к Беляне. Та улыбнулась, взяла за руку.

– Не бойся. Идём. Там тётка Алена холопку прислала, сказала, всё готово уже, тебя ждут. А ты как к отцу Михаилу подойдешь, не забудь поклониться и благословения спросить…

Аристарх задумчиво смотрел на закрывшуюся за Тимкой дверь. Макар с остервенением скрёб бороду.

– Не может такого быть! – наставник в сердцах стукнул кулаком по столу. – Вот просто не может! Блаженный он, что ли?

Аристарх отставил кружку с недопитым квасом в сторону.

– А что не так, Макар?

– Да всё не так! – с досадой тряхнул головой тот. – Если человек, пусть даже сопляк, встретившись с первым поперечным, выкладывает ему всё, что про своих знает, так он или врёт безбожно, или ничего не знает, или он блаженный, и не ведает, что творит!

Беспокойство увечного воина было понятно: Ратное, всю свою историю находившееся в состоянии войны всех и со всеми, такой откровенности с чужаками не знало. И уж тем более со стороны только что крепко побитых заболотных.

– Так врёт или не знает?

– Вот и говорю, блаженный он.

– И что, похож?

– В том-то и дело, что не похож. Правильный пацан, говорит? Ни хрена, нет в нем ничего правильного. Чужих он не боится и даже не знает, что бояться надо.

– Ну, так это не первый неправильный пацан, которого мы знаем, – Аристарх ухмыльнулся, увидев ошарашенное лицо наставника. – Да нет, с Кузнечиком как раз просто всё. Матери не знает, отец пропал, деда только что потерял. А тут Мишкины отроки его спасли, не бросили, по-доброму отнеслись. Пацаны! В первый же день мастерство его оценили, на второй – боярышне в беде помог. И тут за стол посадили, поговорили, за зайцами побегали. Ему надо к кому-то прибиться. Вот к кому прибился – те и свои. Ну и мы к нему с уважением, как со взрослым говорили. Вот и потянулся он. Потому и говорил, не таясь, не чуял он тут чужих. Его за своего приняли, и он как со своим заговорил. А от тех, которые «свои», он с дедом сюда бежал.

– Всё равно не верю. Ты вон на Мишкиных приёмышей посмотри, на Матюху особенно. Они вроде и прижились тут, вон, даже роднёй Лисовиновым заделались, а прошлую жизнь не сильно-то сказывают. Не может быть такого, чтоб малец первому встречному всю свою жизнь выкладывать начал.

– Да Матюха твой жизни хлебнул, ещё мальцом-то. Такое и захочешь, не расскажешь. Шутка ли – выученик жриц Мораны. У таких друзей нет, а у Кузнечика – врагов нет. Ты по разговору послушай. Не научила его жизнь чужаков беречься.

– Ну, ты, староста, завернул. Врагов у него нет! Он что, в раю жил, что ли?

– Может, и в раю. Да только из рая просто так не сбегают. Тем более, от своих… – Аристарх потеребил бороду. – Не о том думаешь, Макар. Ты вот скажи, как он тебе сам по себе?

– Да как, отрок как отрок, – удивился вопросу Макар. – Наивен по малолетству, но смышлён, думает быстро. Объясняется… хм… я тут ему, пока ехали, вопрос задал, так он в ответ целую сказку рассказал. Тут он мастер, девки млеть будут.

– Воин?

– Какой там! Даже не охотник. Зайца битого за уши нёс! У нас сопляки пятилетние пыхтят, но за лапы волокут. Да ты сам видел – ножи держал не как ударить, а как наточить сподручней, а к мечу, считай, и не прикоснулся.

– И был бы он в Ратном, куда бы ты его определил? В обоз, к Бурею?

– Да какой обоз… – Макар осекся.

– Вишь, как интересно выходит? Кому такой мальчонка мог понадобиться? Ведь не сорняком рос. Почти спалённую кузню, почитай, простили. С ватагой сверстников приучали справляться. Да что приучали – толкали мальчишек к нему, даже тех, кто постарше. Командует Кузнечик – значит, не накажут. И притом так тихохонько делается, что у тех и мыслей не возникает, что без мальца вообще что-то можно делать. Но ведь не воин он, и близко не воин. И учат его на совесть. Сколько сил потратили! Как он про твой нож расписал – любо-дорого послушать, такое не всякий вой знает. А к мечу только коснулся, в руки не взял. То есть ножи он знает с рук, а мечи – со слов, а значит, слышал он те слова от кого-то.

А когда вырастет, кому он такой, а главное – для чего нужен? Для обоза он слишком умён, слишком хорош, слишком деятелен. Вой из него никакой, и в мыслях у него подобного нет – ни остеречься, ни победить. Мастеровых и прочих челядных так управлять людьми не учат. Боярских детей так не воспитывают, они слово власти с молоком матери впитывают. Все журавлёвские в один голос твердят, что на христиан гонения, а у них в слободе вообще непонятно кто живёт. Что там происходит? Готовят его к чему? Да и вообще – кого и для чего в этом «раю» собрали?

– То-то ты ему меч подсунул. А если бы опознал мальчонка?

– Правильно говоришь. Опознал бы – мог бы замкнуться. Тогда пришлось бы из него вытряхивать всё. И четверти бы не узнали, что он на нас сейчас вывалил. Просто не знали бы, что спрашивать. По лезвию того меча сейчас прошли. Правильно ты подсказал – за стол посадить и накормить.

– Да так вчера и сделали. Только меч он всё равно, почитай, что опознал. На мастера указал. Да и на слободу эту ихнюю, где дед старостой был.

– И опять не о том говоришь. Он среди мастеров жил, которые эти мечи делали. А пятнистые – лешаки эти – мастеров охраняли. И теперь дед с внуком к нам бежит, некуда тут больше, а лешаки их охраняют по дороге. Улавливаешь?

– Так выходит, лешаки нам эти мечи чуть не с поклоном принесли? Берите, люди дорогие, пользуйтесь? – Макар задумчиво полез в бороду пятерней.

– Почти. Они привели к там того, кто должен был торговаться. Что-то там у них происходит, о чём понятия не имеем. Слобода – целая слобода! – таких мастеров! – Аристарх с силой саданул кулаком по столу. – А мы и знать не знаем, чем они там заняты. И ведь они её тихарят. Нам рассказывали, что раз увели туда – считай, в могилу. Девки морды себе увечили, чтоб их не забрали, а их там ткать учат. И мальчишек – этой ихней… технике, – последнее слово староста разве что не выплюнул. – Мало они на нашу голову шеломов наковали. А ещё что? Да и школа эта… Нашей, ратнинской, далеко до неё, да и в Турове я про такие не слыхал. И не слову Божьему ведь учат. Мастерству! Кого? Смердов?

– А от чего они бежать-то могли? – до Макара начала доходить суть вопроса, который в полный рост поставил перед ним ратнинский староста. – Не могли они от Журавля в бега податься? Вернется ведь скоро?

– Может и так, да только вряд ли. Нет, они там жили – страха не знали, – Аристарх покачал головой. – «Дядька Журавль»! При том, что все заболотные от одного имени его, как курята от хоря, шугаются.

– И ещё, вой этот, лешак. Он же Журавлёв воин, так? И из лучших, верно? Зачем его воину выводить к нам старосту Мастеровой слободы, не одного, а с внуком, да ещё и тайно?

Аристарх медленно кивнул. Кто-то, пока боярина нет, забрал старшину его мастеров, переправил через болото и направил в Ратное. И этот кто-то намерен ждать на краю болота две седмицы. Кто-то хотел передать ратнинцам что-то очень важное, и кто-то будет ждать разговора. И именно его, старосты, работа заключается в том, чтобы этот разговор состоялся.

– Вот что, наставник, забирай-ка ты этот почечуй ходячий в крепость. Нечего ему тут перед всем Ратным светиться. Присмотри за ним. Рассказчик, говоришь, знатный? Вот пусть и рассказывает, только не все чтоб слушали. А вот ты чтоб ни слова не пропустил. Он нам такого расскажет, не девки – сами млеть будем. Только доверие его не потеряй. Он к нам как к своим отнесся? Вот и нам к нему так отнестись надо. В Ратном такого не выйдет, как ни крути – чужак он. А вот у вас в крепости можно. Да и ещё, лешак этот… Ждёт он нас на болоте. Вот и проведай его, пусть видит, что поняли мы его. Придём, поговорим.

* * *

К крепости подъехали уже затемно. Тимка, когда понял, что Макар не оставляет его в Ратном и решение это, судя по всему, окончательное, заметно расслабился. По дороге немного похлюпал носом, вспоминая похороны деда, а потом начал задавать бесчисленные «А что? А как? А почему?». Макар, чуток про себя забавляясь, отвечал обстоятельно, продолжая принятую игру во взрослого. Сам спрашивать не стал, Тимкины вопросы рассказывали о нём самом куда больше. Непоседливого и предприимчивого мальчишку интересовало буквально всё: и порядки в крепости, и почему отроки в кольчугах, и чему их учат, и правда ли, что его теперь тоже научат стрелять? От избытка впечатлений, а скорее всего, просто вымотавшись от всего с ним происшедшего, Тимка побегал вокруг телеги, гоняя зайцев, потом забрался обратно и быстро угомонился, закопавшись в солому. Будить его наставник не стал – слишком много всего навалилось на мальчишку, и поспать ему сейчас – самое первое дело.

Перебравшись на пароме через реку, Макар с сомнением посмотрел на спящего в телеге Кузнечика. Нет, конечно, если отвезти его в крепость, там пристроят, но уже отбой, а значит, и самому задержаться придётся, пока мальца с рук на руки сдаст. В кузню его снова вести ночевать отчего-то не хотелось – поспать бы мальчишке по-людски, намаялся же… Сам он всё равно собирался сегодня на посаде заночевать – Верка, небось, уже заждалась. Макар прищурился на нагло развалившуюся промеж облаков луну и направил телегу к недостроенной пока усадьбе на посаде, решив забрать мальца на ночь к себе в дом.

Верка появилась в дверях при скрипе открывающихся ворот, но выходить из дому не стала, поджидая мужа на крыльце. Макар не спеша завел под уздцы лошадь, но распрягать не стал. Вместо этого подошёл к телеге, чуток постоял возле неё, о чем-то раздумывая, а потом подобрал уснувшего мальчишку на руки и направился к дому. Верка, пошире распахнув дверь, отошла в сторонку. Порыв осеннего ветра взъерошил и без того растрепанные волосы мальчишки. Кузнечик, не просыпаясь, зябко поежился, посопел и покрепче ухватился за шею Макара, уткнувшись носом ему в плечо. Макар на мгновение замер, пытаясь удержать равновесие на больной ноге.

– А ну, мать, постели где-нибудь, мальца уложить.