Текст книги "Автобиографическая сюита. Нелёгкое чтиво для развлечения, адресованное моим дочерям"

Глава 8. Гитара

В то время, как мы с Борькой начали увлекаться современной модной музыкой, я уже потихоньку интересовался гитарой. Интерес к инструменту пришёл сразу с нескольких сторон. Во-первых, брат мой двоюродный Вовка, сын маминой старшей сестры, будучи тогда уже томским студентом, тренькал всякие студенческие песнюшки типа про Исаакия святого – «Там, где Крюков канал…». И я, пересекаясь с ним в Тайге, с горящими глазами внимал его нехитрому музицированию. Брал в руки его простенькую гитару, пробовал извлекать звуки. Там, в квартире тёти Маруси, меня привлекали только две вещи: охотничье ружьё Прокопа Фомича в чулане и Вовкина гитара на стене над комодом. Ну ещё, если до конца быть честным, и подшивка журнала «Крокодил».

Во-вторых, к нам в подъезд на второй этаж поселился Вадька с мамой. Он был года на три-четыре старше нас. Сначала больно расстрелял нас из самострела на резинке-«лапше» гнутыми из алюминиевой проволоки пульками. А у нас на вооружении тогда были самострелы с прищепками и резинками «от трусов», стрелявших незрелой зелёной ранеткой, и первый бой мы проиграли. Но с этими детскими забавами Вадик скоро завязал и увлёкся музыкой. Дома у него появилась шестиструнная ленинградская «банка», которую он иногда давал мне унести домой на пару часов. Вадик ещё и пробовал петь, чтобы побороть заикание. Как-то болтались по Маяковского. Вадя зашёл в библиотеку, а мы с Женькой пристроились около на лавочке. Через какое-то время он вышел с книжками.

– Что за книжки? – спросил Женька.

– Хорошие ка-ка-к-книжечки, – ответил Вадька.

– Ка-ка-книжечки, – едва успел передразнить его Женька, как тут же перелетел вверх ногами через лавочку, получив в лоб.

Шутя-любя, конечно, приложился Вадька. А Женька долго потом вспоминал со смехом эту мизансцену.

Ещё у Вадика был мопед «Рига-7», с которым мы возились в сарае. А бабки «стучали» нашим родителям, что мы там водку пьём. На этом мопеде мы вдвоём уходили от ментовской погони через дворы и помойки. И во время езды по бездорожью я прилично отбивал себе задницу о бензобак, на котором только и было место для пассажира.

Но вернёмся к музыке. Вадик учился в музыкальной школе игре на баяне. Но почему-то заболел бас-гитарой. Сколотил ансамбль из сверстников. И тогда, наверное, как водится – по остаточному принципу «а кто у нас будет играть на басу?», начал серьёзно самостоятельно осваивать этот инструмент. Сначала арендовал у кого-то полуаккустику «Jolana Alexis Super 2», потом, после школы работая на заводе, накопил денег, съездил в Москву и привёз болгарскую «скрипку» «Орфей». Почти как у Маккартни, только тёмно-красную, с чёрным окаймлением дек и обечайки и головкой грифа, загнутой крюком вперёд. Я, конечно, частенько пропадал у Вадика в комнате, впитывая, как губка, около-музыкальный трёп и азы владения инструментом.

И наконец, в-третьих, подтолкнул меня к гитаромании отец. По вечерам он подрабатывал в районном Доме культуры железнодорожников художником-оформителем и вёл детскую изостудию. У него в студии среди прочих дарований пробовал свой потомственный талант и я. Ещё и одноклассников с собой за компанию приводил. Там же, в ДКЖ, руководил эстрадным оркестром двоюродный брат отца дядя Слава. Ещё один двоюродный брат, дядя Боря, играл в оркестре на трубе. Оба были Трофимовичи, дети тёти Люси, старшей сестры моей бабушки Веры. Клуб, то есть дом культуры, был тогда настоящим первомайским «Вавилоном». На первом этаже допоздна функционировал буфет с портвейном и пирожками. Этой нехитрой выпивкой и закуской батя периодически благоухал по вечерам, приходя домой. Клуб с утра до вечера был наполнен звуками и суетой. Был в нём прекрасный драматический театр под руководством директора Юрия Мелентьева и его супруги Ларисы Анатольевны, в детской студии которой я неудачно пробовал актёрствовать. Сюда же, в ДКЖ, с другом и соседом по парте Мишкой Виноградовым ходили мы недолго в балетную студию. Оказались там вдвоём среди многочисленных девчонок. Постояли несколько занятий у станка с зеркалом в каких-то замысловатых позициях. Потом нас выперли. А зря – мы готовы были терпеть.

Так вот, о гитаре. Как-то зимним звёздным вечером отец с дядей Славой (дядя Боря был приличным семьянином – с ними не квасил) поддали в буфете после своих творческих занятий. Потом добавили в оркестровой комнате. Отец под это хорошее настроение выпросил у брата для меня электро-гитару на пару дней (которые растянулись на пару недель, а то и больше). Я был дома. Отец вошёл. Шапка набекрень, запотевшие с мороза очки, винно-пирожковое амбре, физиономия растянулась в загадочной улыбке и всё такое прочее. Подзывает меня и разворачивает огромный свёрток. Я обомлел.

Тяжёлая, чёрной полировки, с красной, искрящейся «под металлик» блёстками накладкой, «Тоника» перешла ко мне в руки. Форма напоминала гитару Трубадура из «Бременских музыкантов», – ох, уж эти очертания, давно запавшие мне в душу! Два массивных хромированных звукоснимателя, струнная машинка с ручкой-вибратором, ручки громкости и тембра. У меня в руках была советская, но настоящая, серьёзная машина. Включить её было некуда. Да не беда! Она всё равно звучала! Серебристо, отдаваясь в руки вибрациями всего корпуса. Я не выпускал её из рук несколько дней. Ложась спать, любовался ею, пока глаза не слипались, пока не проваливался в сон, восторженный сон, полный грёз.

Это была засада. Я пропал. Потом мама часто выговаривала отцу, мол, сбил мальчишку с пути истинного.

Где-то ещё до Борькиного магнитофона и первых ощупываний разных гитар я переболел начальной стадией мании музицирования. Выпилил из фанеры точную копию гитары бременского трубадура из мультика, натянул струны из резинки-«лапши» и выступал перед младшей сестрой. Из картонных коробок разных размеров соорудил ударную установку. Из листа жести вырезал тарелку. Придумал и сделал педаль для большого барабана. Звука у этой «кухни» не было никакого. Зато был кайф приобщения к невероятно манящему миру музыки! Тема была моею. Я горел.

Это уж не считая того, что сестра моя младшая Татьяна пошла учиться в музыкальную школу на фортепиано. И отец по такому случаю доставил из клуба списанный концертный полноразмерный немецкий рояль «Беккер» на толстенных ногах-балясинах. Этот рояль занял ровно половину нашей большой комнаты. Спать в случае приезда гостей приходилось и на нём, и под ним. Год спустя в клубе случилась ревизия. К нам домой нагрянули дяденьки из ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности). Рояль вывезли во двор ДКЖ и там предали огню. Увы, списанное государственное имущество подлежало уничтожению. А Татьяна, однако, продолжала учиться. И я вынужден был приобщиться к познанию элементарной нотной грамоты. Сестрёнка любила поспать. Даже при наличии полного отсутствия приготовленных по сольфеджио уроков. Иногда случалось мне заглянуть в её нотную тетрадь и сделать за неё домашнее задание. Потому что будить её было жалко. Незадолго до урока она просыпалась и ещё сонная бежала в музыкальную школу. Позже мне пришлось уговаривать её не бросать музыкалку, приводя в пример себя, как музыканта без образования и всяких дальнейших перспектив, и обещая взять её в ансамбль по окончании ею обучения.

Все эти события так или иначе оказали своё подспудное влияние на формирование моих умонастроений творческой направленности. Я как бы и ждал этих событий, и готовился к ним. И они случились, хвала Всевышнему! Не пошёл я «по стопам» деда и отца. Не стал ни художником, ни архитектором. А пошёл, как казалось матери, по дорожке по кривой, сочиняя и музицируя, где бы я ни находился и чем бы ни занимался.

Глава 9. Школа

Класс у нас был и остаётся дружным. С самого начала и по настоящее время, когда уже почти все мы стали дедушками и бабушками. Первая учительница Клавдия Фёдоровна Чернышова была чрезвычайно строга к нам. Может быть, и это тоже сплотило коллектив. Мы её все даже побаивались. Однажды в первом классе зимой на уроке я описался. Потекло прямо в валенки. Полдня в школе оставлял на полу мокрые следы. А всё потому, что боялся. Только уже решусь поднять руку и попроситься в туалет, она как зыркнет в мою сторону от доски или как прикрикнет на кого-нибудь в классе, – я тут же передумываю и терплю, и боюсь дальше. Так и не решился, так и не дотерпел. А как-то, по дороге в школу, мы с Мишкой Виноградовым толкали в сугробы одноклассниц-подружек Любку и Наташку. Какая-то прохожая бабулька вступилась за девчонок и сделала нам замечание. Нехорошо, мол, мальчики, девочек обижать. Но что нам незнакомая прохожая бабуля? Мы в долгу не остались. «Тише, бабка! Танки близко!» – соригинальничал я. «Тише, бабка! Немцы в огороде! – поддержал Мишка. Бабуля не нашлась, чем ответить на такие весомые аргументы. Покачала головой и пошла дальше. А в классе девчонки нажаловались Клавдии Фёдоровне на нас, пересказав дословно всю историю. Мы с Мишкой стояли перед учительницей в оцепенении, как обезьяны перед удавом из «Маугли». Мигом растеряв весь боевой дух и прокляв легкомысленные минуты толкотни с девчонками, мы ждали только одного – когда иссякнут молнии из глаз Клавдии Фёдоровны и какие-то, не различаемые нами в тот миг, жёсткие слова перестанут впиваться в мозг.

После третьего класса нас торжественно передали другому классному руководителю – Галине Николаевне Бартош.

Вечерами всем классом гоняли в футбол и хоккей, собирали металлолом и макулатуру. В 4—5 классах переболели шахматами. Играли на переменах сразу в несколько досок. Дрались, конечно, – борьба за лидерство и всё такое. Однажды ко мне на перемене чуть ли не в самый первый день в школе подошла компания во главе с Андреем, лидером в любой заварушке, самым бесстрашным и решительным из нас.

– Пойдём в туалет бить Рудыка!

С Андрюхой мы в школу переместились из детского сада, его я знал хорошо. Никакого Рудыка не знал вообще, – ещё не перезнакомились со всеми в классе. Однако фамилия мне понравилась, и бить его, даже за компанию с давним приятелем, показалось неловким. Но я пошёл, – как-то легко всегда втягивался в криминал. Драки не случилось. Ну, потолкались, сказали друг другу что-то угрожающее два потенциальных лидера, – на том и разошлись. Хуже кончилось для меня согласие на Андрюхино «пошли бить» намного позже, классе в пятом. Бить предполагалось старшего брата нашей одноклассницы. Года на три-четыре он нас был старше, но роста небольшого – с нас. По плану Андрея мы его должны были окружить плотным кольцом и отколотить. Всё по его плану, наверное, должно было удачно получиться. Дело было в старом школьном дворе на хоккейной коробке. Кто-то кому-то мешал играть. Ну, окружили мы его. А парень-то был крепкий, коренастый и уверенный в себе. И в рукавицу, как потом выяснилось, вложил жёсткий тяжёлый кругляш хоккейной взрослого размера шайбы. Кто ею, пущенной щелчком клюшки, получал по мягкому месту или ногам, тот поймёт. И, видимо, я оказался ближайшим у него, правши, слева. А он, видимо, решил бить первым на всякий случай. Ну и с правой вломил мне в пятак шайбой, ловко лежащей в его ладони под варежкой. Очнулся я в школе с разбитыми губами, носом и частичной потерей памяти о последних пяти минутах моей жизни.

Но чаще мы с одноклассниками свою энергию всё-таки расходовали в мирных целях. Все вместе записывались в секцию классической борьбы на стадионе «Локомотив». Все вместе играли в футбол и хоккей на районном первенстве школ и за дворовую команду «Спартак», созданную общественным тренером Михаилом Кирилловичем по прозвищу «лысый» в качестве спарринг партнёра (для битья) его любимого детища, команды «Юность». Зимой ездили на «пятак», микрорайон электровозоремонтного завода, что справа от бора, на стадион «Молодость». Там у тренеров по хоккею с шайбой был серьёзный подход к занятиям. Такой серьёзный, что в дни зимних каникул мы каждый год выигрывали районное первенство.

Ну и, конечно, музыка.

Сначала всей гурьбой отправились в организованный в школе ансамбль народных инструментов. Там мы с Мишкой задержались надолго, играли на гуслях. Гусли и ноты к ним были оформленены руководителем ансамбля с выдумкой, которая позволяла быстро освоить аппликатуру инструмента. Гусельки наши были размером с шахматную доску. Каждый колок струн одинаковых нот примерно трёх октав был обозначен ярлычком соответствующего цвета, а ноты на нотном стане были написаны соответствующими разноцветными карандашами. В результате ансамбль довольно быстро освоился с методикой и начал слаженно исполнять народные мелодии. Были и гусли размерами побольше, и всякие разнокалиберные балалайки, – на них играли старшеклассники. Мы гастролировали по детским садам, в которых после выступлений нас кормили блинчиками с вареньем. Всё закончилось с внезапной смертью пожилого нашего руководителя.

Потом была попытка организации духового оркестра, в который мы рванули почти всем классом. Разобрали инструменты, пытались научиться извлекать звуки и постигать аппликатуру. Но дело почему-то не шло и быстро затухло.

Уроки музыки обычно превращались в уроки балдения. Очередной гармонист-учитель появлялся на уроках «под мухой» и с вечно расстёгнутой ширинкой. Мы плевали в друг друга бумажными жёваными пульками через трубочки, песни никак не разучивались. Ближе к старшим классам музыку пришёл преподавать мой двоюродный дядя Владислав Трофимович. Порядка на уроках стало больше, потому что наши девчонки занимались у него в вокальном ансамбле в ДКЖ, и многие из нас уже тянулись к современной музыке. В классе гитарами к тому времени уже баловались несколько человек. Лёшка Субботин, Серёжка Немчинов, ещё один Андрей, ещё один Мишка и я. Я же ещё и донимал Трофимыча просьбами научить меня играть на басу.

Так наступило время, когда разговор об ансамбле в классе оказался неизбежен. Тем более что в школе уже было два-три ВИА разных возрастов. Мода, первые пластинки Битлов, хиппи-настроения пробивались через «железный занавес» из-за «бугра». Опять же Серёжка Немчинов уже играл в ансамбле с ребятами постарше – с командой Андрея Рубцова.

Собрались у меня дома, ведь я был, – в этом, музыкальном, смысле – одним из самых «настоящих буйных». Прикинули, кто и на чём может играть. Лёха Субботин к месту продемонстрировал неспешный стандартный рок-н-ролл под названием «Я еду за дровами». Вопрос аппаратуры почему-то крутился вокруг добычи динамиков (эта тема ещё всплывёт впоследствии в совершенно криминальной истории). Решили ехать искать свалку завода «Электросигнал». На том пока и разошлись. Назавтра поехали искать свалку на Новосибирск-Южный, но не нашли. Но зато надёргали маленьких 1-2-х ваттных динамиков из старых квартирных громкоговорителей, валявшихся в достатке у всех в чуланах и сарайках. Вставили их в хлипкий ящик из трёхслойной фанеры. Мысль насчёт кучи маломощных динамиков, как ни странно, по тем временам была совершенно передовая, реализованная позже зарубежными специалистами и фирмачами. Но исполнение оказалось топорным. Да и включить эту колонку было просто некуда. Переговоры о покупке КИНАПовского усилителя от киноустановки с Вадькиными друзьями-музыкантами закончились ничем. На этом всё в классе и заглохло по этой теме.

Глава 10. «Пилигрим»

А мы с Борькой продолжали разучивать аккорды во дворе на разбитой и чинённой гвоздиками гитаре, уж и не помню, откуда появившейся у меня в качестве первого личного инструмента.

Однажды своими пробами мы привлекли внимание двух первомайских отъявленных беспредельщиков Кулеша с Макаром, болтавшихся по дворам в поисках выпивки и приключений. Эти были старше нас и способны на всё.

– Здорово, пацаны, – начал с разведки обстановки Куляш, озирая нашу компанию малолеток.

– Здорово, – осторожно промямлил я.

– Чего бренчите?

– Да так, учимся.

– Дай-ка подержать, – уже более миролюбиво попросил Куляш. Макар отмалчивался, но был готов к любой инициативе другана. А вариантов у них было обычно немного – два. Или потрепаться и разойтись, или испросить гитару до завтра и пропасть с нею навсегда.

А если бы мы были постарше и поагрессивней, то количество вариантов размножилось бы с арифметической прогрессией, вплоть до кровавых соплей и выбитых зубов. Я этих отморозков видел несколько раз в деле со стороны.

Первомайка во времена нашего детства, надо сказать, была совсем другой. Интернета не было. В телевизоре – две с половиной программы. Фильм по телевизору показывали не каждый вечер, «Новогодний огонёк» – раз в году, «Ленинский университет миллионов» и «вести с полей» – регулярно и ежедневно. Все развлечения были на улице. И для детей, и для взрослых. За каждым углом выпивали. Запросто можно было получить по морде или кухонный нож под ребро, – смотря, в какой компании окажешься. Вечерами после танцев, по дороге из парка, прямо под моими окнами на улице Тельмана частенько раздавались выкрики и глухие удары чем попало и куда попало. Массовые драки проходили весело и изобретательно.

– Чё такая битая? – видно было, Куляш отказался от реквизиции, и диалог окончательно свернул на дружелюбный сценарий.

– Да нет ничего другого, – поприбеднялся я.

– Пошли тогда с нами, отберём у кого-нибудь нормальную «банку», – это уже было так, для коды.

– Ну, пока! – Куляш вернул мне гитару, хулиганы закурили и, засунув руки в карманы, поплёвывая, подались в более интересные и многообещающие места.

Частенько с нами пропадал во дворах мой троюродный брат Димка, сын Владислава Трофимовича. Догляду за ним не было. Мать – милиционер, отец – музыкант. Димка был всегда предоставлен сам себе. И, когда с нами ему становилось скучно, легко примыкал к каким-нибудь другим компаниям. Дома у него постоянно собирались милицейско-богемные тусовки. У стены – фортепиано «Сибирь». На нём – портрет Есенина. Его мама играла и хорошо пела. А Димка, хотя по метрикам – Вадим, славился замечательным талантом вранья. Врал натурально, художественно и убедительно. Врал бескорыстно, самозабвенно и с удовольствием. Врал всегда и везде. Словно выстраивал вокруг себя волшебный и комфортный собственный мир. Как-то в мутные времена перестройки, едва я вошёл домой, жена доложила: «Был твой брат Димка. Сказал, что у него есть два вагона золота. Нужно продать. Он ещё зайдёт». Так это нам было уже по 35 лет. А тогда, школьниками, мы легко покупались на его новости и байки. Однажды заявился во двор с грустным и торжественным лицом. Молвил: «Того чувака из „Песняров“, что „Вологду“ пел, в Минске зарезали. И памятник поставили, вот такой». Он изобразил. Тот чувак жив, слава богу, до сих пор. Но тогда нужного эффекта Димка добился, его новость произвела на нас впечатление. И памятник представили себе, как наяву.

Димка был ещё и отъявленным провокатором. Как-то кучковались мы, ремонтируя велосипеды, возле открытого окна нашей кухни. Димка возьми да и окликни мою мать: «Тёть Тась, а что такое презерватив?» Чего там мама пыжилась сформулировать в ответ, я и вспомнить не могу, потому что от неловкости и смущения от Димкиной выходки и ситуации, в которую он поставил «тётю Тасю», я ничего не слышал и не видел вокруг. Ковырял ключом какую-то гайку, уткнув покрасневшую морду в землю под колесом велосипеда.

И вот это чудо, мой троюродный брат, которого я любил как родного, которого жалел из-за развода его родителей, за которого заступался частенько, – он вовсю уже мог наяривать на фортепиано к тому времени, как мы с Борькой только начали разучивать «блатные аккорды». Впрочем, и с гитарой Димка начудил в своём стиле. От нас отставать ему не хотелось, но и тыкать часами упрямо пальцами в лады до мозолей ему тоже не улыбалось. Он раздобыл где-то в меру подержанную банку и настроил её так, что, зажимая одновременно все струны на каком-нибудь ладу, мог извлекать без всяких аппликатурных сложностей минорный аккорд. На этом его выдумка и мастерство владения гитарой были исчерпаны навсегда, интерес к инструменту пропал. Зато возник интерес к барабанам и тарелкам – к ударной установке.

Вот так, втроём, Димка, Борька и я, отправились мы в ДКЖ, прочитав на афише, что проводится набор в вокально-инструментальный ансамбль «Лель». Вакансии ещё были. Нас взял всех троих руководитель ансамбля Алик, который на самом деле оказался Александром. Он в то время учился в музучилище, хорошо владел фортепиано, мог понемногу учить играть и на других инструментах. Кроме нас ещё пришли два чувачка из 128-й школы – Дима и Андрей. Дима – высокий, стильный (в смысле – вкусов и поведения), вежливый и деликатный. Андрей – невысокий, чернявый, неунывающий баламут.

Мы как-то сразу сошлись, слились в команду, понравились друг другу, что перешло в довольно тесные дружеские отношения со взаимопониманием и другими преференциями.

Покатило в двух направлениях.

Во-первых, разучивали эстраду с патриотическим уклоном и двумя вокалистками. Одна из них, Лена, яркая пухленькая девочка с хитринкой и чертовщинкой в карих глазах, сразу влюбила меня в себя. Только с романом ничего не вышло – какая-то ветреная и легкомысленная оказалась. Не моя.

Во-вторых, параллельно собирались вместе уже без Алика и набирали репертуар для выступлений на танцевальных вечерах школ. Подразумевались и «халтуры», то есть коммерческие выступления на свадьбах и так далее. Этот репертуар пестрел разными шедеврами мировой и советской поп-музыки. Были там вещи Битлов, Криденс, ДипПёпл, поля Мориа, РичиБлэкмора, ЛэдЗэппелин, Тухманова и Окуджавы, советских ВИА, уличные песни и даже дореволюционная «Крутится, вертится шарф голубой».

С таким винегретом нас рвали на части – без конца приглашали выступать на вечерах в школы 140, 142 и 128. Мы не ленились забраться в каждую щель и вскоре стали самой популярной и востребованной группой Первомайки. При том, что аппаратура была – мама не горюй. Моя старая знакомая – шестиструнная «Тоника», клавишный электронный инструмент «Юность-70», армянская бас-гитара «Ани», лениградская зелёного перламутрового пластика отделки ударная установка с кожаными от рогатого скота мембранами. Ламповый усилитель Ту-50 для баса и транзисторный УНЧ-50 с самопальными колонками под всё остальное. Здоровенную и тяжеленную колонку под бас, КИНАПовскую для кинозалов, из 20-миллиметровой фанеры, с 15-ти дюймовым динамиком 25-гдн-4, мы таскали все вместе, зарабатывая геморрой.

Музыкальные инструменты постоянно меняли исполнителей по принципу – у кого в какой песне на чём лучше всего получается. На барабанах кроме брата Димки играл ещё и Борька, когда Димка садился за фортепиано. На басу играли и Андрей, и Дима-длинный, и Борька. Они же – на шестиструнных гитарах, только Андрей взялся позже, но уж зато всерьёз. Я, как правило, пел и играл на клавишах.

Поднаторев с кавер-версиями нашинских и зарубежных шедевров, мы как-то постепенно открыли в себе и «поэтов», и «композиторов», и аранжировщиков. Стихи и тексты писали мы с длинным Димкой, музыку – все, кроме Андрея. Но именно Андрея потянуло к правильным и сложным решениям. Его предложения «снять» как можно точнее «Из вагантов» Давида Тухманова, «The Temple Of The King» Блэкмора и «July morning» (Uriah Heep) неожиданно вывели нас на более высокий технический и творческий уровень. Мы выиграли у районных корифеев конкурс ВИА с «Помутнением разума» Пинк Флойд и собственного сочинения композициями. У нас появлялись поклонницы и поклонники. Зимой лабали в основном по школьным вечерам. Отрывались на полную катушку, устраивая настоящее рок-н-рольное шоу. Как-то в 140-й школе на последней композиции, во время затяжной гремящей и ревущей всеми инструментами коде, Димка-брат в экстазе начал распинывать в стороны барабаны (ну чем не Блэкмор, разламывающий гитары во время концертов?) и со страшным грохотом и звоном ронять стойки с тарелками. Это было зрелищно, грандиозно и феерично. И долго потом обсуждалось и слухами бродило по школам района.

Случались и всякие инциденты с хорошими и плохими концами.

Было дело, играли в родной 142-й школе, которая для Димы-длинного и Андрея была совсем не родной. За полчаса до начала мы подняли с улицы на микрофонном шнуре два флакона «Агдама» и спешно разогрелись за кулисами. Так, в благодушном и расслабленном виде и начали играть. Но местное хулиганьё всегда к чужим было настроено враждебно. А тут ещё наш стильный и высокий Димитрий, который иногда шагал далеко впереди моды, хиппанул не по-детски. Надел синие полинявшие штанишки в обтяжку (!), пёстро-красную фланелевую рубаху навыпуск и красные советского цельного литья кеды с шарообразными зубчатыми носами. Весь прикид был издевательски натурально-отечественным и смотрелся нескромно и даже нагло на чужой территории. А он, Димка, своим вызывающе-неуклюжим кедом такт отбивал у самого края сцены. Неслыханная дерзость в самом тылу врага – в чужой школе.

Я и сам подметил двусмысленность ситуации и внимательным взглядом уловил, что самые отвязанные пацаны уже были «на измене» Не отрываясь смотрели на Димкин фронт-меновский шуз и недобро перешёптывались. Пришлось мне в перерыве подключать все свои ресурсы невеликого влияния и как-то гасить ситуацию. А Димку, на всякий случай, в конце вечера эвакуировали через окно, подальше от выхода из школы, где нас уже поджидали для продолжения вечера. Это был удачный финал пьесы для Димки с оркестром.

Как-то случился и менее удачный, имевший продолжение в последующие дни, с появлением свежего персонажа. Пьесу можно было бы назвать «Борька, Димка, оркестр и поклонники». Только Димка фигурировал другой – мой брат. На этот раз мы играли в 128-й школе, где Андрей и Длинный были своими, а мы, остальные, чужими. И надо же было перед вечером, когда мы уже подключились, настроили инструменты и аппарат, брату Димке и Борьке принять на грудь «огнетушитель» (зелёная 0,75 литра) портвейна и набить морду одному из местных, безобидному, как говорили, парнишке. Пока мы играли и народ танцевал-отдыхал, тучи неизбежно сгущались над нашими головами. А мы втроём, те, кто не бухал в тот вечер (я-то квасить в тылу врага категорически отказался), вообще ещё ничего не знали и ни о чём не догадывались. Только по лицам наших «героев» читали какую-то неуместную вселенскую безысходную скуку.

В перерыве между турами меня вызвал в укромный закуток мой закадычный ясельный и детсадовский дружок Санька Селезнёв. Когда-то мы с ним в саду брали в руки красные фанерные плахи от конструктора, бренчали по ним ручонками, имитируя игру на гитарах, и распевали «Костю-моряка», веселя родителей и воспитательниц. Когда-то он жил напротив – на Тельмана, 3. И мы, бывало, перед тем как направиться в детский сад №34 через забор в моём дворе, садились в кустах, разжигали костерок и жарили на вертеле шоколадную конфету, извлечённую из Сашкиного кармана. Теперь он учился в 128-й. Виделись мы редко – они с мамой переехали куда-то. Но старая дружба, жареная конфета и песни не забылись.

– Это …после танцев… вас будут пи… ть, готовьтесь, – запинаясь зашептал мне в ухо Санька.

– Чего?

– Ваши – Димка и этот, рыжий, отлупили кого-то. Короче, готовьтесь.

– Понял, – у меня как-то нехорошо похолодело в коленках.

– Давай, пока.

Новость никого не обрадовала. Местные Андрей с Димитрием пошли с кем-то там потолковать, но ничего у них не вышло. Я, конечно, на правах старшего, этим своим придуркам высказал всё, что думаю о них и об их выходке. Но мы втроём решили приготовиться как следует, на всякий случай. Сбегать было западло. Сняли кое-какое крепёжное железо с микрофонных стоек и с барабанов. Им можно было воспользоваться вместо кастетов. Договорились держаться вместе, кучкой, прикрывая друг друга.

Когда мы вышли, вся пацанская часть школы в полном составе была во дворе. Человек двести навскидку. Несколько активистов, остальные – любопытствующие, в предвкушении ещё одного развлечения за вечер. К оказавшемуся как-то незаметным брату Димке почему-то претензий не было – слишком в районе популярная личность. А вот на Борьке, ярком и высоком, и от того – больше вызывающем ненависть, и сосредоточились боевые действия. Его выдернули из нашей кучки, и он тут же получил удар в затылок от местного авторитета, здоровенного бугая Дзюбы. Но на ногах устоял. Тут к нему подлетел воинственный кадр по кличке Лазарь, и посыпались на Борьку удары. Борька только отмахивался, блоки ставил, чтобы не провоцировать толпу. Получилось – один на один. Поэтому никто больше не вмешивался. Толпа уже получила шоу, больше ей ничего и не надо было. Махач так и закончился – молча и безрезультатно. Все остались в меру довольными. Мы, включая Борьку, – что вышли целы и невредимы. Они – что не оставили без внимания наглую выходку на своей территории, и, как бы, наказали главного обидчика.

Борька остался недоволен только одним моментом – подлым, как ему виделось, ударом со спины. Ну и затаил на обидчика злобу. Прощать, как потом выяснилось, не собирался. Хотя нам ничего не сказал.

На следующий день, в разгар уроков, к 128-й школе подошли двое. Борька и его старший брат Юрка. Мы, конечно, обо всём узнали позже. И не от Борьки.

Слух о прибытии врага с целью сатисфакции быстро облетел старшие классы. Вся школа на перемене опять высыпала во двор. Зачинщики, – в общем, не из ссыклявых, – на разборки, остальные – из любопытства.

Юрка к тому времени отмотал уже небольшой срок за взятие киоска, искусно ботал по фене и на улице был в авторитете. Волчий взгляд и квадратное телосложение тоже внушали некоторое уважение. Дальше всё случилось коротко и просто. Юрка что-то угрожающее на блатном наречии процедил сквозь зубы, и всю школу мигом смело в помещение. Остался один Дзюба. И Борька пару раз маханул обидчика по физиономии. На этом инцидент был исчерпан, и к нему больше никто никогда не возвращался.

Жизнь шла своим чередом. Было дело, халтуряли по наводке Трофимыча у химиков (заключённых) завода железобетонных изделий в общаге-спецкомендатуре. Исполняли им «Траву у дома», хит группы «Земляне». Зэки, от которых разило тройным одеколоном, лезли обниматься, цепляясь за провода и роняя микрофонные стойки. Заработали целых 80 рублей (месячная зарплата инженера в те времена была 110 руб.), купили на них новые тарелки для хай-хэта диаметром побольше, и ещё осталось на побухать.

Летом ездили в Барышево, в пионерский лагерь имени Аркадия Гайдара, играть на прощальных кострах за 50—60 рублей. Как-то поймали для перевозки аппаратуры самосвал ЗИЛ, – были в цейтноте, и больше ничего не подвернулось. На выезде из Первомайки остановил гаишник (автоинспектор) и, осмотрев груз и нас – сопливых музыкантов, строго настрого наказал водителю не брать с нас мзды. Водила почему-то послушно исполнил приказ и договорённую трёшку с нас не взял. Вот были ж люди в наше время, как говаривал поэт великий русский Михал Юрич!