Текст книги "Адель. Звезда и смерть Адели Гюс"

– Ваше величество! – стоном вырвалось у него. – Не будьте так жестоки ко мне! Ну войдите и в мое положение тоже! Мне говорят, что меня обманывает моя подруга… Я был введен в заблуждение. Каюсь… Да ведь самолюбие-то разве так легко смирить? Конечно, все равно не сегодня-завтра мы расстались бы с госпожой Гюс – уж слишком открыто она выражала мне, насколько я ей неприятен, ну, а она… она, признаться, была мне даже дорога… («Боже мой! Что за чушь я понес!» – промелькнуло у него в голове.) Господи, я сам не знаю, что говорю. Ну, да вы меня понимаете! Я хочу сказать, что мной руководило лишь оскорбленное самолюбие. А теперь я вижу… обмана со стороны госпожи Гюс не было… Меня обманули… обманули те, кто говорил про обман… Ах, что за путаница!.. Но я подавлен, уничтожен. Ваше величество! Не добивайте меня! Умоляю вас! Не надо, чтобы госпожа Гюс сейчас покидала этот дом! Пусть он юридически мой, но фактически он ее… И все ее вещи, конечно, принадлежат ей, а не мне… Господи, в мелочности меня уж никак нельзя упрекнуть! Я хотел мстить, но… Словом, зачем же так форсировать события? Все объяснилось, все решено… Госпожа Гюс отлично может оставаться здесь, пока ваше величество… Да я вообще отступаюсь от всяких прав на этот дом! Только бы ваше величество простили мне неловкость, которую я – вот ей Богу! – совершил совсем невольно!

Густав, который в начале этой отнюдь не красноречивой речи Маркова начал улыбаться, а в конце открыто хохотал, вопросительно посмотрел на Адель.

– Я тоже нахожу, ваше величество, что форсировать события совершенно ни к чему, – холодно сказала она. – Господин Марков вообще несколько увлекся вначале. Он хотел, чтобы я ушла отсюда голой? Но он забыл, что здесь у меня найдется на порядочную сумму драгоценностей, приобретенных мною абсолютно без его посредства и даже задолго до знакомства с ним! Конечно, я готова подарить их господину Маркову, если он находит, что я слишком дорого обходилась ему, как он выразился. Но именно «подарить», а не «оставить»! Вообще я не хотела бы этого экстренного отъезда! Это имело бы вид бегства, а бегство свидетельствует о виновности. Между тем я ни в чем не чувствую себя виноватой перед господином Марковым! Нет, государь, я просила бы разрешения остаться здесь. Я утомлена, действительно чувствую себя не совсем здоровой. Ровно ничего не случится, если я проведу еще несколько дней в доме, который по праву мой! Помимо соображений личного характера я склонна удовлетворить просьбу господина Маркова хотя бы потому, что совершенно не желаю обижать его. Ведь все выяснилось, и выясненное доказывает, что у нас нет причины злиться друг на друга. Мы стали жертвой ошибки, ошибка открылась, ну и расстанемся совершенно мирно! Люди злы; виноват ли Марков, что он слишком легковерен?

Густав подошел к Адели и почтительно поцеловал ее руку.

– Господа! – растроганным голосом сказал он. – Это ли не сердце, это ли не прекрасная, чистая душа. После всего, что произошло, она же защищает того, кто был ее обидчиком! Ну что ж? Ваша воля для меня священна! Завтра я буду иметь удовольствие навестить вас и сообщить о дальнейших планах. А теперь, господа, оставим госпожу Гюс отдыхать! Она заслужила отдых! Примите мой сердечный привет, прекрасная дама!

Король вышел из комнаты, за ним вышли остальные.

Оставшись одна, Адель заперла дверь и упала на диван, не будучи в силах долее выдержать приступ сумасшедшего смеха.

Ах, что за дурак этот Марков и как глупо провалился он! Хороша была его физиономия в этой истории… Вот уж поделом, так поделом!

Но помимо этого, как прекрасно все сложилось! Теперь Густав уже не будет мямлить, да и нет у него оснований облекать связь с нею в покров таинственности. Она сразу займет то положение, о котором мечтала, станет маркизой Помпадур этого царственного шута, и всем этим, в конце концов, она обязана только Маркову. И ей еще сердиться на него? Ах, как хорошо, как прекрасно все складывается!

И Адель принялась кружиться по комнате в каком-то фантастически безумном танце.

Королевская карета уже поджидала у подъезда. Послав всем приветственный знак рукой, король сел в экипаж и уехал. Молча пошли дальше все свидетели разыгравшегося скверного фарса. Расставаясь с Марковым, фон Раух сказал:

– Черт бы вас побрал, Марков! Надо же было придумать такую глупость и поставить всех нас в идиотское положение! Впрочем, меня утешает то, что вы сами оказались в наиболее глупом положении.

Вслух это сказал только фон Раух, но Марков ясно чувствовал, что про себя это думал каждый из приглашенных.

И оставшись один в эту унылую, гнилую, мрачную осеннюю ночь, он в бессильном бешенстве заскрежетал зубами и погрозил в пространство сжатым кулаком.

Но он не сдавался, нет! Он еще подведет мину, от которой взлетят на воздух все эти господа – и подлая Гюс, и сам король Густав. Только дай срок!.. Далиле удалось хитростью остричь Самсона и превратить его в раба. Но это торжество было лишь временным, и, когда у Самсона вновь отросли волосы, он похоронил под развалинами всех врагов вместе с Далилой!

– Погоди, дай срок! Волосы еще отрастут… Он еще покажет себя!

И, укрепившись этой мыслью, дипломатический Самсон ожесточенно зашагал дальше.

Часть 4. Венценосный раб

Глава 1

Двадцать четвертого января 1779 года король Густав III справлял тридцать третий год своего рожденья.

Нельзя было сказать, чтобы этот день начался особенно удачно для короля! Еще утром в постели он получил целую кучу газет, и каждый печатный лист заключал в себе нечто такое, что заставляло короля болезненно ежиться.

Да, в Швеции царила полная свобода печатного слова, это сразу было видно! Нисколько не стесняясь, газеты весьма прозрачно высмеивали своего государя, выставляли напоказ всю его интимную жизнь, обливали целыми ушатами грязи его отношения с Аделаидой Гюс. Это бывало всегда, но именно сегодня, ко дню рождения короля, бесстыдство прессы достигло какого-то неистовства. Все газеты словно сговорились отметить этот день особенно язвительными эпиграммами и сатирическими выпадами, а в довершение всего – в одной из газет был напечатан «Послужной список знаменитой Г.». Какой наивный человек мог не узнать Адели под этой прозрачной буквой? Но что за грязный пасквиль представлял собою этот «послужной список»! Все прошлое этой гетеры было беззастенчиво развернуто перед публикой, и в сжатом, но сильно шаржированном виде были представлены ее приключения. А в виде заключения газета задалась вопросом, какой уважающий себя и не совсем лишившийся последней капли разума и совести человек решится приблизить к себе подобную особу?

Густав знал, чья рука руководила всей этой травлей в газетах, чья рука подавала в театре знак начинать шуметь и свистеть во время выходов Адели, чей кошелек оплачивал услуги низкого сброда, порою забрасывавшего королевскую фаворитку грязью во время ее прогулок. И все-таки, даже зная это, он был бессилен предпринять что-либо!

Да, всем этим руководил Марков, русский посол при стокгольмском дворе! Теперь Марков жил очень скромно, очень мало тратил на себя лично и не заводил никаких дорогостоящих связей, но все свои деньги тратил на то, чтобы собрать вокруг себя кружок лиц, враждебных Густаву и Гюс. В этот кружок входили литературные забулдыги, отличавшиеся бесспорным остроумием и бесспорной беспринципностью, готовые предоставить свое язвительное перо всякому, кто пожелает оплатить их беспутную, разгульную жизнь. Эти господа были «солью», главным действующим началом марковской шайки, так как их эпиграммы и сатиры подхватывались налету народом и проникали таким образом в широкие и самые разнородные массы. Но кроме них в этом кружке было много и таких лиц, которые считали травлю венценосного донжуана своим принципиальным долгом.

Лица этой категории отличались крайним разнообразием общественных положений и политических взглядов. Здесь были представители старых аристократических родов, которые не могли простить королю его демократизма (расширение Густавом прав народа за счет исконных привилегий знати), были демократы из народа, которые не могли простить королю самодержавные тенденции (отличаясь страстью к реформам, Густав никогда не считался, нужны ли они стране и желает ли их народ), и почти вся датская колония, во главе с датским послом, которая находила, что отношения Густава с актрисой наносят незаслуженное бесчестье королеве Софии Магдалине, в девичестве принцессе датской. Все эти лица сходились в одном: надо сделать личность Густава как можно более непопулярной в народе, выставляя в надлежащем свете ту, которую он открыто приблизил к себе.

В эту же шайку входили лица, не имевшие никаких счетов с королем – ни личных, ни идейных, – но просто любящие примкнуть всюду, где пахнет забавным скандалом. Были здесь и враги самой Гюс – отвергнутые поклонники, завистливые актрисы и дружки последних. Словом, кружок отличался большим разнообразием членов, и это обеспечивало ему успех и популярность.

Густав не мог понять, как это русское правительство допускает подобную деятельность своего представителя. Ведь травля была не только дерзкой и неприличной для посла; она была и нелогичной, так как одновременно с этим русское правительство добивалось через того же Маркова утверждения дружественных сношений!

Конечно, шведский король не мог знать, что Марков сумел внушить графу Панину мысль о необходимости такого образа действий. Посол докладывал, что противодействие Швеции союзу имеет истинной причиной тайное влияние Аделаиды Гюс на короля. Гюс считает себя обиженной императрицей Екатериной, не может простить роль государыни в истории с Орловым, затем – печальный финал своих разоблачений о смерти Кати Королевой и – негодяйка – пользуется своим влиянием на влюбленного короля, чтобы разрушить все начинания русского правительства. Надо или отказаться от всяких надежд, или сломить ее! Но чем? Денег для этого понадобилось бы слишком много, да и не удивишь ничем эту гетеру, раз шведский король готов в любой момент сложить к ее ногам всю национальную казну! Единственным средством была такая травля. Что-нибудь одно – или Гюс сдастся на капитуляцию и откажется от контринтриги, или скандал разрастется до такой степени, что королю придется расстаться с нею.

Панин, не видевший оснований не верить Маркову, согласился с ним и поставил ему условием лишь одно: действовать на свой страх и риск, отнюдь не замешивая в интригу русского правительства.

Густав не мог знать всего этого и потому искренне недоумевал. Он не считал возможным предпринять какие-нибудь официальные шаги: ведь травля марковской шайки была направлена не против государя, а против возлюбленного артистки Гюс! Это была интимная сторона его жизни, а король знал, как относится императрица Екатерина к нападкам на интимную жизнь монархов. Однажды ей принесли гнуснейший пасквиль, написанный по поводу одного из ее увлечений. Потемкин, знавший, кто – автор пасквиля, требовал сурового наказания. Но Екатерина ограничилась тем, что написала на докладе: «Пасквиль касается женщины, и царица может только презирать наглого клеветника!»

И в данном случае травля касалась возлюбленной мужчины, а не шведского короля. Поэтому Густав ограничился тем, что предписал своему послу в Петербурге неофициально поставить русское правительство в известность о поведении посла. Однако и это не привело ни к чему.

И вот теперь, в это утро тридцать третьего года своего рожденья, король особенно болезненно сознавал свое бессилие! Грязным потоком лились инсинуации, тучей москитов вились около царственного чела колкие эпиграммы, а он… он только в бессильной злобе кусал пальцы. Будь король обыкновенным дворянином, он мог бы со шпагой в руках потребовать к ответу клеветников. Всех их поставил бы он к барьеру и заставил бы умолкнуть… Но он был королем! Положение и обязывало, и связывало!

А Адель?

Жуткая дрожь прошла по телу Густава, когда он вспомнил о Гюс. Ведь она тоже, наверное, уже прочла всю эту грязь, и сегодня, когда он заедет к ней, его, наверное, ждет адская сцена. Опять польются упреки в слабости, в неумении поддержать свое достоинство, в нежелании отстоять честь любимой женщины, в лживости любовных уверений… И опять будут слезы, жалобы, угрозы разрыва!.. Ах, Адель – женщина! Поэтому-то она и не может понять такое простое обстоятельство, что он, Густав, – только король и что в известных случаях жизни этого очень мало!

Первым, явившимся поздравить царственного новорожденного, был граф Шеффер, прежде гувернер, а затем большой друг и преданный советник короля. С трудом дождавшись конца его поздравлений, Густав спросил:

– Милый граф, читали ли вы газеты сегодня?

– Читал, как и всегда, государь!

– Ну, и…

– И очень смеялся!

– Шеффер!

– Ну конечно, государь! А разве вы сами не находите, что шведы становятся все остроумнее и остроумнее? Я положительно считаю, что теперь они не уступают в этой области даже французам, признанным мастерам искусства эпиграммы! А это – очень хороший признак, государь! Недостаток остроумия, неумение шутить доказывают умственную вялость народа, его неспособность легко воспринимать и отзываться на бег сменяющихся событий! Я рад, что шведы начинают в совершенстве овладевать этим могущественным оружием, и приписываю быстрый расцвет отеческим заботам вашего величества, так много сделавшего для умственной культуры своего народа!

Густав криво усмехнулся.

– Я сделал все, что мне предписывал долг монарха. И вот благие результаты! На мне же шведы испытывают прочность орудия, дарованного им, как вы говорите, мною самим! Да неужели вы не знаете, не хотите знать, что весь этот подлый поход поднят не шведами, а русским послом, за которым шведы пошли, как глупое стадо баранов? О, как много отзывчивости, умственной живости, душевного величия надо иметь для того, чтобы ради низменных интересов наглого чужеземца обливать грязью своего же монарха!

– Но, ваше величество, мне кажется, вы введены в заблуждение! Я как раз обратил внимание, что во всех этих выпадах ни прямо, ни косвенно не задевается особа монарха! Правда, вашему величеству иной раз достается, но не как государю, а как поклоннику той, на которую обрушивается общее негодование!

– Я не могу до такой степени разделять короля и человека! Все знают, как дорога мне эта дивная женщина, и самый элементарный такт должен был бы научить этот сброд относиться с уважением к той, которая облегчает королю тяготы правления!

– Но, ваше величество, если народ привык высоко ставить своего государя, он делается очень требовательным ко всему, что его касается! Если бы вы, ваше величество, стояли низко в глазах народа, никого не удивило бы, что вы приблизили к себе недостойную женщину.

– Недостойную женщину! Да ведь это – редкая душа, удивительно чистая натура, дивное сердце!

– Насколько мне известно, все факты, приведенные в этом памфлете, отнюдь не измышлены! Разве неправда, что госпожа Гюс была избита Орловым за ряд самых вульгарных измен? Разве неправда, что, вернувшись во Францию, она открыто продавалась первому встречному, имеющему возможность заплатить за это удовольствие достаточную сумму? Вспомните, ваше величество, несколько лет тому назад вы проверяли эти слухи, и они оказались истиной! И разве неправда, наконец, что эта самая госпожа попала в подруги шведского короля прямо из объятий господина Маркова? Государь! Все это – факты, и потому…

– Я не могу придавать факту такую ценность, милый Шеффер! Если бы важен был только факт, суд не интересовался бы мотивами. А вы знаете, что при наличности двух одинаковых фактов и суд, и общественное мнение выносят совершенно различные приговоры. Да, прошлое моей Адели было полно грязи, и она первая не может забыть это! Если бы вы знали, граф, как тяготит, как убивает ее это прошлое!.. Но сколько бы ни было грязи в прошлом этого светлого существа, душа ее осталась незапятнанной! Нельзя осуждать не зная. А тот, кто чернит эту дивную женщину, тот именно не знает тяжести тех обстоятельств, которые толкали ее на зло!

– Но, ваше величество, раз народ не знает…

– Раз он не знает, он должен молчать из уважения к королю. То, что находится в священной близости монарха, само становится священным! Народ должен знать, что государь не может выступить защитником в области своей интимной жизни. Но шведы пользуются беззащитностью монарха, злоупотребляют дарованной мною им свободой! Ну, так я лишу их ее! Детям нельзя позволять болтать все, что им взбредет на ум! Шведы доказали, что в этом отношении они – еще дети, и я дам им гувернера, который вовремя зажмет им рот! Граф Шеффер, в самом непродолжительном времени в Швеции будет введена цензура!

– Ну, что же… если ваше величество находит это необходимым… Но разрешите мне дать вам по старой памяти добрый совет, государь?

– Что за вопрос, Шеффер!

– Так вот, государь, накануне того дня, когда ваше намерение станет известным, окружите дом, где живет ваша подруга, патрулем и впредь не позволяйте ей выезжать без охраны!

– Что за дичь, Шеффер! К чему это?

– Но мне кажется, что вы, государь, очень привязаны к госпоже Гюс и вам будет жаль потерять ее! Между тем, если цензура будет восстановлена, то все поймут, что это сделано из-за нее, может быть, припишут даже ее влиянию эту меру, и вполне возможно, что будут произведены попытки свести с нею счеты. Там, где затрагивают свободу, народ не разбирает пола, государь! Да, государь, восстановление цензуры именно теперь – как раз та мера, благодаря которой Гюс из осмеиваемой народом станет ненавидимой им!

– Ах, – воскликнул Густав, со стоном хватаясь за голову, – как бессилен государь, как эфемерна его власть! – он подумал минутку и глухо продолжал: – Вы сразили меня этим доводом, милый Шеффер. Да, вы правы! Такой мерой я достигну как раз противоположных результатов! Нападки станут еще злее, только теперь пасквили пойдут втихомолку по рукам… Нет, пусть уж ругаются вслух! Но должен же я сделать что-нибудь для моей Адели? За что она страдает, бедняжка? Да неужели она должна платиться за то, что полюбила не самого обыкновенного человека, а короля?

– Но, государь, мне кажется, что госпожа Гюс пожаловаться не может! Государыня какого-нибудь маленького немецкого княжества не имеет такого дворца, такого пышного штата и не располагает такими драгоценностями и средствами, как эта артистка-мещанка!

– Ах, что там роскошь и богатство! Разве мало видела всего этого Гюс? Однако она небрежно смеялась над самыми богатыми и щедрыми дружками, которые не могли затронуть ее сердце! Я – первый, кто сумел пробудить в ней чувство, и, если бы я был хоть простым матросом, она все бросила бы и пошла бы за мной! Шеффер, мой старый, верный друг! Ведь эта дивная женщина подарила мне весенний расцвет своего еще не любившего сердца! Я должен бессильно смотреть, как за это ее обливают грязью? Нет, граф, великодушие – лучшая добродетель королей! А я только беру, но ничего не даю взамен!.. Но я знаю, что я должен сделать! Я вознесу Адель так высоко, что ни один комок грязи не достигнет ее! Я возведу ее в дворянское достоинство под именем графини Лильегорн и приравняю…

– Ваше величество! – испуганно крикнул Шеффер. – Умоляю вас: только не это…

– Я не понимаю вас, Шеффер! Уж это-то, кажется, составляет неоспоримую прерогативу монарха. Кому какое дело до этого? Вспомните графиню Дюбарри…

– Государь! – сердечно сказал Шеффер. – Позвольте мне на минутку стать опять прежним гувернером, который так любил порученного его заботам маленького принца и всегда горячо принимал к сердцу его интересы! Позвольте мне также стать действительно «старым, верным другом», как только что милостиво назвали вы меня, и коснуться…

– Ах, что за предисловие! К делу, к делу, милый Шеффер!

– Вы, государь, только что упоминали о графине Дюбарри! Да, старый, выживший из ума король Людовик XV сделал графиней мелкую распутницу Марию Вобернье! Но, во-первых, он не даровал ей этого сана, а подыскал услужливого придворного, который на ней женился. Следовательно, графский титул госпожи Дюбарри никто не мог оспаривать: он был законен и лежал на совести льстивого царедворца, унизившегося до торга старым, почтенным именем отцов! А, во-вторых, трудно привести более разительный пример, чем любой факт из последних лет жизни покойного французского короля! Ведь история графини Дюбарри, говорит о том, чего не должен делать монарх! Да, государь, вспомните только, во что обратилась ныне еще недавно сильная французская монархия! Ведь это – разваливающееся государство! Каждый момент можно ждать взрыва, и молодому королю придется жестоко расплачиваться за грехи деда (Людовик XVI был сыном дофина Людовика, сына короля Людовика XV и Марии Лещинской. После смерти отца (в 1765 г.) и он стал дофином (наследником) Франции, а в 1774 г., после смерти короля-деда – королем.). А ведь все это произошло только потому, что Людовик XV…

– Милый Шеффер, уж не хотите ли вы сравнивать меня с этим королем, который так часто унижал свой сан?

– Боже упаси меня от этого, государь! Я именно хочу доказать, что вашему величеству не приличествует сравниваться с этим монархом! Но даже и не это, собственно говоря, хотел я сказать вам! Имя графини Дюбарри, упомянутое вашим величеством, напомнило мне о том, при каких обстоятельствах мне пришлось недавно слышать его. Дня три тому назад я был у ее величества королевы, у которой собралось небольшое общество близких дам. Случайно разговор зашел о театре, об актрисах, и тут-то ее величество упомянула имя госпожи Гюс…

– В смысле такта ее величество вообще оставляет желать лучшего.

– Уж не помню теперь, к чему, но кто-то упомянул имя графини Дюбарри. И вот тут-то ее величество со свойственной ей прямотой заявила, что она не потерпела бы подобного. Пока король просто забавляется, она еще способна смотреть сквозь пальцы…

– Смотрением сквозь пальцы она называет, вероятно, те сцены, которыми угощает меня так часто.

– Но, – заявила королева, – если бы ее супруг вздумал осыпать свою развратную любовницу знаками высших почестей, то для нее, королевы, остался бы только один выход, это – развод!

– И ведь сумасшедшая баба и в самом деле способна выкинуть такую штуку! – сокрушенно сказал Густав. – Ну что я за несчастный человек! Я шагу ступить не могу, чтобы со всех сторон не возникали препятствия… Развод! Она способна на это! Но это вызвало бы войну с Данией, а сейчас… Шеффер! Ну скажите хоть вы, что мне делать?

– В данный момент или вообще, ваше величество?

– И в данный момент, и вообще!

– Вообще – не знаю, а в данный момент вашему величеству необходимо одеться и поспешить в тронный зал, где депутации уже ждут чести приветствовать ваше величество! Депутация сената явилась уже с четверть часа тому назад, а только что прибыл весь дипломатический корпус.

– Ах, и это еще ждет меня! Как хотелось бы мне именно сегодня не видеть мерзкой физиономии этого Маркова! Но что поделаешь! Вы правы, Шеффер, правы, как всегда! В данный момент мне, прежде всего надо одеться… Ну, так до свиданья, милый, верный друг мой! Да, вот что еще, Шеффер: как вам известно, сегодня во французском театре парадный спектакль с участием Гюс; после спектакля я на минуточку покажусь за ужином и уеду к Гюс, где соберется еще кое-кто из друзей. Я буду очень рад видеть и вас там!

– Ваше величество… я сочту за честь… – пробормотал Шеффер, скрываясь в дверях.

Уходя к себе, Шеффер с грустью думал, что тайная миссия, которую он сам возложил на себя перед поздравлением короля, к сожалению, кончилась полным провалом. Шеффер надеялся завести с королем разговор о его отношениях с Гюс и убедить его, что эти отношения необходимо изменить или, еще лучше, прекратить совсем.

Сначала король пошел как бы навстречу ему и сам заговорил о Гюс. Но из дальнейшего выяснилось, что Густав слишком увлечен своей пассией и что нужно думать лишь о том, как бы предохранить его от дальнейших неразумных шагов.

Да, цепко забрала эта Гюс в свои руки короля, и он, как покорный раб, пресмыкался у ее ног! Но что же за сила была заключена в этой женщине, чем именно взяла она так короля?

Впрочем, актрисы всегда пользовались особенным успехом, и история явила немало примеров головокружительной карьеры многих «принцесс парусиновых дворцов», отличавшихся более чем сомнительным поведением и все же добивавшихся выдающихся партий.

В чем была тайна этого влияния? Правда, еще в древности гетеры пользовались значительным влиянием. Но ведь они не были такими распутницами, как все эти Гюс, Госсю и компания! Афинские гетеры отличались красотой, умом, выдающимся образованием и по большей части бывали верны избранникам сердца. В их домах собиралось общество лучших умов, и там порою принимались важные решения, выяснялись крупные философские истины. Это были просто свободолюбивые женщины, не желавшие связывать себя цепями брака, но находившие, что для девицы поприще общественной деятельности слишком узко. Однако, находя себе мужчину по плечу, они не отказывались от честного супружества. Вышла же Аспазия за Перикла! Вовсе не то представляли собой все эти развратницы подмостков. Самыми грязными скандалами бывало окружено имя любой из них; но чем громче был скандал, тем сильнее становилось обаяние!

И покачивая своей умной, седой головой, граф Шеффер припоминал историю знаменитейших артисток, сделавших блестящую карьеру.

Родоначальницей их надо считать Феодору, танцовщицу и открытую распутницу, что все же не помешало ей стать супругой императора Юстиниана!

Элеонора Гвайн, рыночная торговка в детстве, потом актриса, стала любовницей Карла II Английского; она прижила с ним сына, и последний был возведен королем в герцогское достоинство.

Девица Флоренсак, французская актриса, была открытой сожительницей герцога Орлеанского Филиппа II. Родившийся от этого сожительства сын был возведен в сан архиепископа Камбрэйского.

Мария Анна Киноль, сочлен труппы театра «Комеди Франсэз», стала супругой богатейшего, глупейшего и аристократичнейшего графа де Невэр. Людовик XV наградил ее орденом Святого Михаила!

Мангеймская актриса Жозефа Зейферт, возлюбленная баварского курфюрста Карла Теодора, получила титул графини Гейдек, а рожденный ею сын – князя Бреценгейм.

Розалия Дютэ, фигурантка парижской оперы, пройдя через руки многих поклонников (среди них особенно известны герцог Дюрфор и маркиз де Жанлис), попала к герцогу Луи Филиппу Орлеанскому, который был настолько пленен ею, что не мог провести дня без нее и посещал ее ежедневно. По этому поводу остроумные парижане каламбурили, что герцог Луи Филипп привык «prendre tous les soirs du the» («Пить чай». Каламбур в том, что по-французски говорят: «брать чай», и таким образом фраза получает двоякий смысл: герцог привык ежедневно пить чай, или… иметь Дютэ.).

Английская актриса Мэри совсем было вскружила голову принцу Уэльскому (впоследствии королю Георгу IV), и не ее вина, если их связь не продлилась больше года: в их отношения вмешался король-отец. Зато другой английской актрисе, Елизавете Фэррен, немало погрешившей в свое время, удалось стать женой графа Дэрби, представителя знатнейшей английской семьи.

Ну, а брат Густава III, герцог Фридрих-Адольф Остготландский? Разве не забыл он обо всем в объятиях шведской актрисы Софии Авфросинии Гагман?

Да, что-то роковое было в этих сетях, которыми умели опутывать «принцессы парусиновых дворцов» сильных мира сего. И король Густав тоже был опутан. Было бы бесполезно стараться порывать теперь опутавшую его сеть – этим можно лишь сильнее затянуть ее, но необходимо было стоять на страже, чтобы не дать авантюристке толкнуть короля на что-нибудь уж очень нелепое!

Раздумывая так, Шеффер направлялся в вестибюль, как вдруг его нагнал один из пажей и передал желание королевы поговорить с ним.

Шеффер поднялся в апартаменты Софии Магдалины. Он застал королеву сильно взволнованной, а ее красные веки свидетельствовали, что она недавно плакала.

С первых же слов София Магдалина обрушилась на графа целым каскадом жалоб. Далее так продолжаться не может! Король забывает все приличия, забывает о своем сане, о священных обязанностях монарха! Скандал слишком разросся! Каково ей, королеве, читать, как ее мужа чуть ли не ежедневно обливают помоями! Но, видно, ему мало этого: только что ей, королеве, передали из верных источников, что Густав собирался пожаловать своей метрессе графский титул и уже приказал архивариусу подыскать что-либо подходящее. Этого она ни за что не допустит! Лучше она приведет в исполнение свою угрозу и разведется с королем, чем допустит совершиться такому открытому скандалу. Король потерял голову, он сам не знает, куда его увлекает позорная страсть. Но какой скандал, какой скандал! Она должна будет развестись – нельзя терпеть это! Но развод будет не менее скандален, возможна война… Да и каково будет ее положение разведенной королевы? Между тем король упрям, и если он уж что вбил себе в голову… Вот поэтому-то она и решила посоветоваться с графом Шеффером, который один только и может иметь какое-нибудь влияние на короля!

– Ваше величество, – сказал Шеффер, – позволите ли вы мне говорить совершенно откровенно, без недомолвок?

– Но я прошу вас об этом!

– В таком случае извините меня, государыня, но до известной степени вы сами виноваты в том, что король заходит так далеко!

– Я? Но каким же образом?!

– Я сейчас объясню это вашему величеству. Но сначала разрешите мне один вопрос: кто негодует на поведение короля – королева или супруга?

– Супруга? – София Магдалина пренебрежительно повела плечом. – Это было бы смешно с моей стороны. Ведь вы знаете, милый граф, что наш брак был обычной политической сделкой и что с самого начала король делал все, чтобы не внушить мне никаких теплых чувств к нему… Уж не думаете ли вы, что я ревную его. Нет, меня только оскорбляет, когда он публично и в моем присутствии начинает до неприличия открыто заглядываться на других женщин. Я требую, чтобы он не ставил меня в нелепое положение и на виду у других не забывал, что он – король, а я – королева! Ревновать его!.. С тех пор как я дала Швеции наследника трона, ни мне от него, ни ему от меня больше ничего не надо. Нет, милый граф, супруга равнодушно молчит, и только королева требует, чтобы с нею считались!

– Значит, королева заинтересована не в том, чтобы галантные приключения короля прекратились…

– Было бы слишком наивно желать этого!

– А в том, чтобы эти приключения не выходили из рамок приличия. Хорошо. Теперь позвольте мне предложить еще несколько необходимых вопросов. Если не ошибаюсь, на прошлой неделе на интимном вечере у вашего величества был русский посол Аркадий Марков?