Текст книги "Последние заморозки"

10

Нескончаемо длинный, светлый вечер, минуя ночь, переходил в раннее утро. Пахло июньской свежестью. Заводы, не знающие сна, и те как-то притихли в этот час.

Из дворца весёлыми стайками, семейными группами, парами и в одиночку возвращались участники школьного бала.

Капа возвращалась одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о первом бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая в этот поздний час, постараться увидеть во сне то, что было наяву. И ромашку с оторванными лепестками… И быстрый вальс… И далёкое-далёкое, которому сегодня не поверит никто, тем более Серёжа, но которое непременно придёт. Придёт потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила раз и навсегда.

Серёжа возвращался с друзьями. И это тоже понятно.

Алексей и Руфина шли под руку вдвоём, и этому теперь никто не удивлялся.

Миновав плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды.

В зеркальной глади Алёша увидел себя и Руфину. Вода – как стекло. Даже было видно его родимое пятнышко на правой щеке.

– Я сегодня, Руфа, – начал он, – почувствовал себя школьником. Таким, как Серёжа. И мне было очень весело. И я, кажется, слишком увлёкся танцами…

– И очень хорошо, Алёша. Я так была счастлива, когда мы танцевали с тобой, – откликнулась Руфина, думая, что сейчас будет сказано самое главнее. А оно не сказалось.

– Мне тоже показалось, что я… Впрочем, все равно, что показалось мне и другим. Сейчас я увидел себя и тебя со стороны. – Алексей указал на отражение в пруду. – Посмотри и ты на нас со стороны.

– Я уже посмотрела и увидела то, что мне давно хотелось увидеть.

– Ты наивна, Руфина, а вода лукава. Не верь ей. Она отражает не все.

– Но и не так мало, Алёша. Посмотри.

Теперь Руфина указала на воду, где была видна гора, дорога и берега. По дороге шла Ийя. Её ни с кем нельзя было спутать.

– Что ты этим хочешь сказать, Руфа?

Вместо ответа Руфина нагнулась, взяла с плотины горсть гальки и бросила её в воду. Изображения в воде пропали. Как хочешь, так и понимай.

Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый своё.

Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой «тонкошеей гусеницы», этой писклявой букашки с муравьиной талией. Что может привлекать в ней Алексея? Какие чары? Что позволяет ей так уверенно ходить по земле? Будто за нею неотразимое могущество красоты или у неё на руке не простое колечко с грошовым алмазиком, а перстень-талисман… Иногда Руфине кажется, что Ийя может заставить Алёшу сделать все, что захочет. И не приказывая, а как бы между прочим… Достаточно движения одной её брови, и он исполнит любое её желание.

Откуда в Ийе такая непринуждённость в поступках и в отношениях со всеми – с нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: «Ты устал от зачётов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке». И она будет грести сама, не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести.

И вот она уже подходит. Алёша почему-то смущён. Он будто в чем-то виноват перед Ийей.

– Я так и знала, что ты дождёшься меня на плотине, – сказала Ийя, обратившись к Алексею. А потом к Руфине: – Тебе так идёт это платье.

Руфина почувствовала вдруг себя куда более неловко, чем Капа, подносившая сегодня Серёже букетик фиалок. И то, что казалось таким предрешённым, исчезло. Исчезло, как отражение в воде.

Алёше хотелось сказать Ийе, что он её искал и не нашёл. И он сказал:

– После последнего танца я потерял тебя… Ты извини…

– Да будет тебе, Алёша. Меня так легко потерять, – сказала она, вкладывая в эти слова двойной смысл. – Мне тебя потерять невозможно, – снова прибегла она к двойному звучанию фразы и объяснила её для Руфины: – Он всегда на виду. И его легко найти.

– Кому как… – задумчиво ответила Руфина, понимавшая, о чем идёт речь. – Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи уже не ходят.

– Ну конечно, – обрадовался Алёша, – я тебя обязательно провожу!

– Это будет очень любезно с твоей стороны. Сегодня я, как никогда, нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня.

– И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня?

– Алёша! – решила Ийя рассеять подозрения. – Я никогда так поздно не возвращалась домой. Почти километр лесом… Пусть я не из трусливых, но…

– Да-да… Я понял, я понял… Сейчас мы проводим Руфину, а потом я провожу тебя, И…

И?..

Так никто не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что так можно кого-то называть. В этом имени – И – какая-то близость и, во всяком случае, теплота.

Они пошли втроём, разговаривая о том о сём, а в общем ни о чем. И каждому стало ясно, что втроём у них никогда и никакого разговора не получится.

11

Проводив Руфину до ворот, ещё раз поздравив её с окончанием школы, Ийя и Алексей пошли дальше по спящему городу.

Сначала они шли молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось объяснить Ийе, что сегодня, совершенно для него неожиданно, Руфина предстала в новом свете, и этот свет, кажется, ослепил его, но сейчас вернулось нормальное зрение, и он готов раскаяться в своём мимолётном ослеплении.

– И! – начал он. – Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником…

Ийя была готова к разговору. Она ясно представляла покаянное и самобичующее объяснение Алёши. И ей казалось, что она слушает повторение сказанного им, когда они шли молча.

– Алёша, не надо усложнять простого и обычного.

– Да нет. И, все это не так просто, как я думал. Мне нужно сказать тебе очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У меня никогда не хватало слов…

– Тогда, Алёша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил…

– Ийя! – перебил её Алексей. – Ты берёшься говорить и решать за меня. Как будто тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью читать чужие мысли.

– Мне кажется, обладаю. Ведь я же выросла в лесу, в доме старого лесничего, которого, как ты знаешь, прозвали Чертознаем. Значит, и внучка у такого деда должна быть немножечко да чертознаинкой. Ведь я же завела тебя в лес и, заворожив там, заставила поверить, будто я тоже красива и будто меня можно без памяти любить и называть «первой, единственной и неповторимой»…

– Я и теперь могу повторить это, И!

– И повтори…

Они уже давно миновали город. Прошли мимо поперечной лесной просеки, упирающейся в старый дом лесничества, где жила Ийя, и пошли далее по просеке, ведущей к знакомому Малиновому распадку.

Буйно цвела калина. Её пьянящие ароматы куда сильнее черёмуховых. Предутренний лес тих. Дневные птицы ещё спали в гнёздах, а ночные попрятались в свои тёмные убежища.

В гулком лесу голос Ийи зазвенел ещё тоньше.

Они вскоре оказались в Малиновом распадке.

Заросли дикой малины были так густы, что, затерявшись в них, можно было спрятаться даже от луны. Бледная-бледная, она таяла над Ийей в светлеющем небе.

Сейчас можно прибегать к сотням самых различных иносказаний… Робкие цветы малины могли бы с восхищением пересказать, как прекрасно было утро, какой шёпот слышали они, как радостно было им видеть глаза Ийи, устремлённые в небо, и его слезы, сверкавшие ярче росы.

Но что могут знать цветы о чувствах Ийи, о её любви, для которой мал небосвод, но достаточно счастливой улыбки Руфины, чтобы затмить это бескрайнее небо счастья Ийи? Руфина уже затмила его. И если оно ещё кажется бирюзовым, то завтра Ийя увидит его потускневшим.

Утренняя заря была её вечерней зарёй. Прощаясь на перекрёстке просек, она обвила его шею своими тонкими, очень тонкими, но очень сильными руками. Она, как никогда, целовала его.

– И, ты пугаешь меня, И! Ты готовишь что-то страшное…

Ийя улыбнулась и оказалась такой, как всегда:

– Да что ты выдумываешь? Я – и вдруг готовлю страшное… Кажется, уже проснулись трамваи… Иди! Все будет хорошо. Все теперь будет очень хорошо.

Ещё объятия, ещё поцелуй, и они расстались.

12

Алёша сегодня утром, как всегда, миновал проходную без опоздания. И, как это случалось часто, встретил Лидочку Сперанскую – консультантку-переводчицу технической библиотеки завода.

У Лидочки Сперанской очень выразительные зеленые глаза. Особенно бывают они выразительны, когда видят Алёшу Векшегонова. Но Алёша не ответил сегодня им даже обязательной в таких случаях улыбкой учтивости. Ему было не до неё. Он мало спал. Не более часа. И весь этот час он видел цветущую калину. Ею цвёл весь лес. И сосны и ели. Меж ними витала прозрачная, почти призрачная, Ийя. Потом она исчезла, и на её месте остался не то дым, не то туман.

Не то дым, не то туман застилал глаза Алёши и наяву. Хотя наладка нового автоматического станка ускоренной нарезки мелких болтов и ладилась у Алёши, все же он и в цехе не мог уйти от Малинового распадка.

Ийя никогда ещё не была такой волшебницей, как сегодня перед восходом солнца. И как он мог вчера на балу весь вечер танцевать с Руфиной, а потом смотреть на их отражение в пруду?

Нужно как можно скорее сказать Ийе: «Милая И! Ты открыла мне глаза, и я увидел, как люблю тебя. Идём и объявим об этом всем».

Так он и скажет ей вечером. Сразу же после работы, не заходя домой, он помчится на Шайтанову дачу.

Долго тянется день. Но все равно придёт вечер. Счастливый вечер. Её глаза будут сиять. Наверное, прослезится слезами радости её дед Адам Викторович. А уж бабушка-то… Она больше всех любит Ийю. Так приветлива с нею…

Когда закончилась смена, Алёша догнал переполненный трамвай, идущий до конца бора.

Трамвай очень весело звенел, будто желая оповестить весь белый свет о том, как счастлив Алексей Векшегонов. Он считает остановки. Мыловаренный завод – раз. Металлургический – два. Улица Мира. Загородный проспект. Рудянка…

В самых радужных мечтах Алёша не заметил, как минули все остановки, он уже на просеке. Уже виден знакомый поворот направо…

И вот он на её крыльце.

– Разве её нет дома?

– Нет, – ответил появившийся Адам Викторович.

– А когда она вернётся?

– Думаю, что никогда или очень не скоро. Вот её письма.

И старая, костлявая, но ещё твёрдая рука деда Ийи вручила письмо. А затем эта же рука закрыла дверь, у которой Алексей остался стоять, держась за резную колонку.

На конверте значилось кратко и мягко: «Алёше».

Письмо тоже оказалось недлинным:

«Ну вот и все, Алёша! На твоей совести не должно остаться и крупицы вины передо мной или обиды, как нет её и у меня.

Разве можно обижаться на то, что мая любовь не зажгла в тебе любви ко мне?

Алёша! Не спрашивай у деда, куда уехала я. И не старайся узнавать мой адрес. Ты его не узнаешь.

Будь счастлив. Прощай.

И».

И приписка:

«Проститься с твоими родными я не могла. Поцелуй за меня их всех. И особенно Серёжу, и, конечно, бабушку Стешу».

Алексей обтёр рукой мокрый лоб и принялся читать письмо снова. На письмо сел шмель. Алексей не согнал его. Он поползал по строкам, потом задержался на слове «Алёша», коснулся хоботком буквы «А» и, жужжа, улетел.

Как будто ничего особенного, простая случайность, но нервы так напряжены, что, казалось, не только шмель, зажужжавший как-то озлобленно громко, но и все окружающее – калина, трава, лес были недовольны им.

Конечно, окружающее сейчас отражало состояние его души. И он понимал это. Все же было стыдно даже перед травой.

Выйдя на просеку, Алексей пошёл медленнее. Теперь его руки так живо вспоминали её, а в ушах так отчётливо звенел её голос. Она молча шла рядом с ним. Ийя никогда первой не нарушала молчания. Она никогда не мешала ему размышлять.

Как она была внимательна к нему! И как добра!

У неё были необыкновенные волосы пепельного цвета. Такие тонкие и густые. У неё были изумительные ресницы…

Почему были? Она же не умерла. Она жива. И все живёт при ней. И острые локотки. И огромные серые глаза…

От неё никогда и никуда нельзя уйти, только разве в машины… В них можно уйти и от самого себя.

Тут он услышал испуганный голос:

– Алёша, тебя ищут дома… Ты не вернулся с завода и не позвонил домой.

Это был голос Руфины.

– Зачем же ты меня стала искать именно здесь? – недовольно спросил Алексей.

– А где же тебе ещё быть? Любовь Степановна так беспокоилась, так беспокоилась, и я решила…

Алёша неодобрительно посмотрел на Руфину и ничего не ответил.

13

Жарок уральский июль. Давно уже отцвела калина. Буреют крупные ягоды-зеленцы в Малиновом распадке. Один-одинёшенек теперь старик пенсионер Красноперов Адам Викторович в опустевшем доме, на Шайтановой даче. Он занялся пчёлами. Не для мёда. Для души, для познания тайн жизни роя.

На заводском пруду визг купающейся детворы.

Многие десятиклассники-выпускники уже работают на заводе, другие готовятся к экзаменам в вузы, третьи устроили себе последние каникулы и выйдут на работу в школьный день, первого сентября. Руфина тоже придёт на станкостроительный завод в этот день. Её зачислили сверловщицей на многошпиндельный полуавтомат «ABE».

У полуавтомата «ABE» Руфина не окажется новичком. Ещё в школьных мастерских, при сдаче проб на этом станке, она удивила квалификационную комиссию чёткостью и быстротой работы. В тот день это сочли всего лишь счастливой удачей. Случается, что и средний ученик предстаёт на экзамене чуть ли не сверхотличником.

Руфина и тогда могла получить лучший разряд сверловщика. Но комиссия есть комиссия. Кто-то усомнился: как можно девчонку-десятиклассницу приравнивать к сверловщикам, проработавшим не один год… Нереально… Непедагогично. И пошло и поехало – мало ли есть готовых слов и формулировок, перед которыми бледнеет сама истина…

Главный инженер завода, Николай Олимпиевич, и не предполагал, во что выльется эта новая встреча Руфины и станка конструкции Алексея Векшегонова. Он видел в этой встрече нечто символически-романтическое, но не более.

Руфина пришла к станку «ABE» как к хорошему, давнему, доброму и послушному знакомцу. Это тоже для неё не просто станина, валы, шестерни, шпиндели и сверла. Вспомните, как говорил Алексей Векшегонов о машинах, называя их воплощением в металле человеческого разума. Как же она могла не знать, не изучить, не освоить это Алешино детище? Об этом не так просто рассказать. Конечно, Николай Олимпиевич мог бы изложить нам все тонкости, и мы с удовольствием послушали бы его, если б не задержались и без того так долго на сложных и лирических «взаимоотношениях» станка и станочницы, хотя мы и оправдываем эти излишние подробности, потому что они объясняют нам то, что без них может показаться неожиданным.

Всякие детали – в станке ли, в повествовании ли – должны знать своё место. У всякого колёса в механизме жизни своё вращение.

У Алёши было три вращения: цеховое, учебное и ночное – изобретательское. Все остальное жило само по себе и помимо него.

Мать Алёши, Любовь Степановна, и мать Руфины, Анна Васильевна, не напоминали ему об Ийе. Они сделали вид, что не заметили её отъезда. Как будто Ийи вовсе и не было. А если и была, то прошла, как проходит одинокая тучка в июле, обронив крупные дождевые капли, которые тотчас же высыхают.

Руфина часто забегала к Векшегоновым. За перцем-горошком, за выкройкой. За семенами редиски для второго посева. Мало ли причин, чтобы зайти к соседям, живущим на одной улице. Если что-то взял, нужно вернуть. Опять не зря человек пришёл.

Алексей приветливо встречал Руфину. Она же, в конце концов, ни в чем не виновата. Скорее уж он должен винить себя. Она и теперь нравится ему.

А что сделаешь, если ею любуются все… Нельзя же ему стать исключением наперекор другим и наперекор себе. К тому же загар так украсил её. И летние сарафаны, которые нельзя запретить носить никому, тоже выполняли какую-то возложенную на них миссию. Особенно сшитые из тонкой материи.

Может быть и не преднамеренно, а случайно, но все било по одной цели.

Однажды Руфина, разговаривая с матерью Алексея о какой-то расстроившейся свадьбе, громко сказала:

– Если бы любила, так не уехала бы. Не бросила бы его. Значит, не было у неё к нему настоящего чувства.

Алёша слышал их разговор, сидя в своей комнате. Он слышал, как его мать подтвердила:

– Именно, Руфочка. Для некоторых нынче сход-расход – как танец сплясать. Взять ту же глазастую Лидочку Сперанскую…

А может быть, ничто не случалось зря и напрасно. Может быть, все, не сговариваясь, хотели, чтобы торжествовало разумное. И как знать, прав ли он, сопротивляясь большинству и, может быть, самому себе…

Как-то вернувшись домой с завода, Алексей был встречен криками «ура». У Романа Ивановича Векшегонова и у Андрея Андреевича Дулесова «счастливо совпали» отгульные дни. Они были отмечены большим рыбным пирогом.

Коли все за столом, как не сесть. Можно обидеть гостей.

– Все парами сидят, и ты, Алексей Романович, парой садись. – Дулесов предложил Алексею стул рядом с Руфиной.

Подали пирог. Внесли его на доске. Покрытый полотенцами. Горячий, дымящийся.

Заново налили графин с нежно-зеленой настойкой на смородиновых почках. С весны настаивалась. Налили всем. И вдруг, ни с того ни с сего, Роман Иванович, ни к кому не обращаясь, спросил:

– А не горька ли смородиновая?

Алексею показалось это недозволенным вмешательством в его чувства, в его жизнь.

– Кажется, нет, папа, – твёрдо отчеканил он и, повернувшись к Руфе, произнёс: – За начало твоей работы на заводе.

– Спасибо, Алёша, – ответила Руфина и, совсем как сестра, поцеловала его в щеку.

Этого будто никто не заметил. Анна Васильевна присоединилась к тосту Алексея:

– Работа – самое главное, а все остальное рано или поздно придёт само собой.

И Алексей понимал, что «все остальное рано или поздно придёт само собой». И от «всего остального» никуда не уйдёшь.

Руфина сидит рядом с ним, самоуверенная, непоколебимая. И снова кажется, будто все обсуждено, решено и принято. И лишь он, простак, как бездумный подсолнечник за окном в палисаднике, не знает, что его сорвут.

От Ийи ни письма, ни сторонней весточки. Она будто канула в никуда. Канула, но постоянно здесь, с ним и Руфиной.

А зачем? По какому праву?

Ведь если разбирать по большому объективному счёту его отношения с Ийей, то Алексея никак нельзя назвать обольстителем, обманщиком или кем-нибудь в этом роде. Ийя как-то сама сказал ему, что инициатива всегда была в её руках. Она первой поцеловала его. И если у него, кроме большой дружбы, уважения к её уму, воле, трудолюбию, были к ней и другие чувства, то в этих других чувствах первой скрипкой было его непротивление. Он делал все так, как хотелось ей. Он всегда был счастлив, когда мог доставить радость другим. Конечно, и она дарила ему немало радостей, но все же он был всегда «во-вторых», а она «во-первых». А коли это так, то за что же он должен казнить себя и оставаться верным неизвестно чему? Ийя, кажется, очень просто смотрела на их отношения. И она так же просто порвала их, а затем уехала. Значит, чувства были не столь сильны. И в конце концов, если уж на то пошло, Алексей жалел Ийю, на которую никто не обращал даже внимания. И за это, изволите ли видеть, он должен не жалеть себя… Не жалеть и другого человека – Руфину. Весь город знает, что она влюблена в него. Нужно ведь считаться и с ней.

– Вот что, Руфина, – сказал Алексей, провожая её. – Завтра устраиваю выходной… А то так и лето пройдёт.

На другой день он и Руфина катались на лодке. Гуляли по набережной. Бродили по тёмным аллеям старого заводского парка. И кажется, все окружающее желало их сближения. Все, кроме Ийи, которая не оставляла Алексея ни на одну минуту.

Так минул июль. Так минули первые недели августа.

Руфина терпеливо ждала. Время было её единственным союзником. На него все надежды.

14

А Серёжа Векшегонов тем временем переживал первые радости первых трудовых шагов. Он стал под начало знаменитого слесаря Макара Петровича Логинова, выученика старика Векшегонова. Логинов отплачивал выучкой за выучку векшегоновским внукам.

Алексей тоже начинал работать у Логинова, а теперь Сергей, повторяя успехи брата, радовал Макара Петровича. Добрый Макар Петрович скуп на похвалы, но Серёжу он хвалит, потому что видит в младшем Векшегонове парня старательного, ищущего, неуспокоенного, как и Алексей.

Серёжа уже изведал гордость первой получки, первой вечеринки сверстников, пришедших вместе с ним на завод.

Все шло по-хорошему. Весело мечталось ребятам. Придёт день, и они составят свою молодёжную бригаду. А пока надо вникать, осваивать свою профессию и не терять времени даром.

Свободные часы Серёжа проводит с ружьём в лесу, на болоте.

Руфину он почти не видит. А если случается встретиться, «здравствуй» – и все. Она стала какой-то не такой после школы. Как полевая мышь. Все в нору да в нору. И вообще Дулесовы не то что Векшегоновы. Разные люди. Снаружи как будто все одинаково, а копни глубже – разница. Серёжа ничего не может сказать плохого о Дулесовых. Андрей Андреевич, отец Руфины, на хорошей славе кузнец, но как-то для себя… Не то что Сережин отец, Роман Иванович. Конечно, и его отец тоже старается заработать и радуется лишнему рублю, но это все между прочим и само собой, а не главным образом.

Может быть, Серёжа придирается и наговаривает? Может быть, он вспоминает и выискивает всякое такое, чтобы хуже думать о Руфине? Может быть. Но если даже это и так, то все равно он ничего не выдумывает, а просто обращает внимание на то, что раньше ему не хотелось замечать.

Руфа всегда держалась в школе обособленно. Даже в кругу подруг она выглядела сама по себе. Такой вспоминает её Серёжа. Но не обманывается ли он? Может быть, выделялась не она, а он выделял и видел только её, не замечая других? Да, конечно, в этом есть какая-то правда: она для него была самая красивая, самая умная, самая необыкновенная. Но…

Но почему, скажите, пожалуйста, у неё не было подруг? Таких друзей, какие есть у Серёжи, за которых он хоть в огонь, хоть в воду. Нужно ружьё – возьми. Велосипед – пожалуйста. Серёжа этим не хвалится перед самим собой. Он просто сравнивает. Почему же не сравнивать? Если есть на свете самокритика, так она же относится не только к плохому, но и к хорошему. Хорошее в себе тоже нужно замечать хотя бы для того, чтобы оно было ещё лучше.

Серёжа думает об Алексее. Алексея и Руфину даже нельзя сравнивать. Алёша – это человек, у которого нет ничего «моего». Это ненормально. Потому что мы пока ещё живём в такое время, когда ружьё – твоё, и велосипед с моторчиком – тоже твой, и твоя получка – тоже твоя. Нужно быть добрым, но не глупым. И среди друзей встречаются любители даровщинки. Поощрять их так же плохо, как и скопидомничать. Не жалко отдать лишнее удилище. Пожалуйста, возьми. Но если ты можешь сходить в лес и вырубить удилище, зачем же отдавать тебе своё? Это не услуга, а вред.

Серёже ещё трудно разобраться во всем, но если не пытаться это делать, он никогда и ни в чем не разберётся. Например, ему хочется знать, почему чуть ли не все считают Алексея и Руфину парой. А они не пара. Чтобы стать им парой, для этого либо Руфине нужно стать другой, либо Алексею уйти от самого себя. А это невозможно.

Вот если бы Серёжа был на месте Алексея, Руфина могла бы оказаться ему парой. Потому что у Серёжи другой характер. И он бы повёл за собой Руфину. А брат слишком мягок. Он может уступить даже кошке, когда та лезет на солнышко и ложится на его чертёж. Кошке нужно сказать «брысь отсюда» – и все, а он переносит чертёжную доску на другой стол. Конечно, у Алексея есть настойчивость, но только в работе. Из себя он может вить верёвки, а другим не может отказать даже в нахальной просьбе. Серёже хочется иногда внушить кое-что брату, он уже пробовал с ним говорить, но разве младший брат авторитет для старшего?

Сейчас мы можем и не придать большого значения размышлениям Серёжи, но не мешает, однако, помнить, что Серёжа больше нас знает своего брата и Руфину.

Руфина выглядит милой и самобытной. Это не частый цветок. Но у всякого цветка свои корни и своя наследственность… Поэтому нам необходимо знать хотя бы кое-что о матери Руфины.

Отец и дед Анны Васильевны – Жулановы – принадлежали к той благополучной, «выбившейся в люди» части рабочего люда Урала, которая заметно выделялась среди остальных. Свой дом, своя лошадь, корова, тройка свиней, дюжина кур, большой огород, покосные земли хотя и не возводили знатоков горячего доменного дела Жулановых в категорию богатеев, но все же, вольно или невольно, ставили их в разряд тех мелкопоместных мастеров, материальное преимущество которых размежевывало их с большинством собратьев по заводу.

А это многое определяло в сознании.

Анна Васильевна воспитывалась на традициях, в которых личная собственность, накопления, стремление больше заработать, не упустить свою удачу играли не последнюю роль. Хотя для Анны Васильевны все это и было только отголосками прошлого, но эти отголоски не умолкали в ней. Не умолкали настолько, что нашли отзвук в душе Руфины. Эти отзвуки жулановского скопидомства, пусть малой тенью, все же пришли с Анной Васильевной в дулесовский дом.

Прошлое, нередко притворяясь умершим, дремлет в нас. Дремлет, чтобы проснуться и заявить о себе при первом удобном случае.

Поэтому нам следует хотя бы прислушаться к сомнениям Серёжи. Дети иногда видят больше и чувствуют лучше, нежели взрослые.

Серёжу в семье считают по-прежнему мальчиком. И он был им ещё в июне, на школьном балу. Но теперь август. За эти недели так много произошло, что ему даже самому не верится, как он вырос и возмужал. Руфина открыла ему глаза на многое. За это Серёжа ей благодарен, но будет ли благодарна она себе за это?

Научившись смотреть шире, Серёжа научился и действовать. Действовать открыто и прямо. Он решил увидеть Руфину и поговорить с нею.

Встреча произошла на дулесовских мостках. Зады огорода Дулесовых выходили на берег пруда. На этих мостках полоскали бельё, ловили рыбу. Серёжа решил поудить с мостков. Он пришёл туда, когда Руфина каталась на лодке. Руфина обрадовалась, увидев Серёжу, и причалила к мосткам.

– Пришёл мириться? – спросила она ласково.

– А мы и не ссорились, – ответил Серёжа. – Я пришёл поговорить с тобою, Руфа.

– О чем?

– О брате.

– От него?

– От себя.

– Говори. Я слушаю.

– Руфа, ты любишь брата?

– Да, – ответила она.

– А он?

– Не знаю… А ты как думаешь, Серёжа?

– Я думаю, Руфа, что ты должна его разлюбить.

Руфина побледнела.

– Зачем?

– Он не будет счастлив с тобой…

– Что? Что ты сказал? С кем же он может быть счастлив, с кем?

– Я не знаю…

Руфина вышагнула из лодки на мостки, затем привязала к мосткам лодку, выпрямилась и сказала:

– Серёжа, я прошу тебя ловить рыбу в другом месте.

Серёжа наскоро смотал леску и ушёл, ничего не сказав.

Руфина осталась в раздумье. Для неё Серёжа всегда был милым, простоватым мальчишкой. Зная его влюблённость, Руфина могла расценивать сказанное Сергеем как очередное мальчишеское умничанье. Но глаза Серёжи были строги. Голос звучал убеждённо.

А вдруг да он говорит правду? Может быть, Алексей делился с ним? Может быть, Серёжа пришёл сюда по просьбе брата?

Нет, это невозможно. Алёша всегда любуется Руфиной. Ему приятно появляться с нею. Он так внимателен к ней. Внимателен, но не более.

Он никогда не разговаривает с нею ни о чем серьёзном. Ничем не делится. Не рассказывает о себе. Не даёт заглянуть в себя. Что-то прячет… От чего-то уходит…

Да уж будет ли в самом деле он счастлив с нею?

Будет!

Он ещё не знает Руфины. Пусть время идёт. Не все и не всегда приходит сразу. Так говорит тётка Евгения. Так думает теперь и Руфина.

Сбудется твоя мечта, Руфина. Сбудется. Побеждают терпеливые.