Текст книги "Последние заморозки"

6

Серёжа, как, может быть, вы уже заметили, принадлежит к тем юношам, которые всем нравятся. Пусть он в чем-то смешноват, излишне самонадеян, но это все неизбежная дань возрасту. Кто не платит её своей юности!

Но как бы ни был мил и хорош Серёжа, все же мы, воспользовавшись охотой на сорок, должны пока оставить его и познакомиться с его братом Алексеем.

По байке Степаниды Лукиничны, её внук Алешенька не был найден на капустном листке или под ракитовым кустом. Он и не был куплен на базаре, куда старый цыган в большом коробе привозит для продажи видимо-невидимо маленьких ребят.

Алексея принесла, по бабушкиному велению, по дедушкиному хотению, светлая птица Феникс, которой Степанида Лукинична вылечила простреленное молнией крыло. За это светлая птица Феникс слетала за семьдесят семь лет в предбудущие годы и добыла из них кудрявого, голубоглазого мальчика, который должен жить и расти не для своей корысти, а для счастья всех людей.

С первой сказки о Фениксе, с первых шагов Алёши он рос в холе, да не в баловстве, в неге, да не в безделье. Рано узнал Алёша, для чего человеку руки нужны. Только ли для того, чтобы в мячик играть, да ложку держать, да кошку гладить? По бабушкиным, по дедушкиным, по отцовским рабочим рукам стал маленький мальчик приноравливать и свои руки. Фикус напоит, кошку накормит, бабушке нитку в иголку вденет или ухват подаст – и то дело. Большое всегда с малого начинается.

Малого ершишку поймает Алёша, а в большой семейной ухе и его навар сказывается. Пятёрку из школы принесёт – опять общий котёл пополнит, только уж не семейный, а народный. Каждая пятёрка, говаривал Иван Ермолаевич, силу народа множит и хоть не сразу, а через семь, через десять лет не малым ершишкой, а большим сомом сказывается.

И так неустанно, день за днём, воспитывали старики своего внука.

Школа встретила Алёшу насторожённо. Не драчлив, не шумлив, уступчив. Не слюнтяй ли? Даже сдачи не даёт обидчику – а мог бы. Двоих одноклассников на руках поднимает и проносит через весь школьный двор.

Может быть, трус?

Тоже не похоже. Ему не страшна никакая собака. Улыбнётся и скажет: «Да будет тебе тявкать, ты же умная» – и та завиляет хвостом. А бодливому козлу из пожарной части Алёша так скрутил рога, что козёл и близко не подходит к школьным воротам.

Первыми Алёшу разглядели девочки, а потом и мальчишки потянулись к нему. Он, не стремясь подчинять своему влиянию других, разоружал даже озорных заводил и заставлял хорошо учиться заядлых лентяев, не жалея на это ни сил, ни слов, ни своего времени.

Приветливы с Алёшей были и взрослые. В семьях всегда и все знают о школе, о её делах и, конечно, о тех школьниках, кто на хорошей или на худой молве.

В те годы отец и мать Алёши жили в старом векшегоновском доме. Когда же они получили от завода квартиру и отделились от стариков, Алёша остался у бабушки с дедушкой, потому что началась война. Отец Алёши, Роман Иванович Векшегонов, ушёл на фронт, мать стала к станку.

Алёша, как и все в их роду, начал трудовой путь слесарем. Так было заведено чуть ли не сто лет тому назад. Слесарное ремесло Векшегоновы считали чем-то вроде обязательной азбуки, без которой в заводском деле человек не может двигаться вперёд.

Старомодно это или нет, только никому не приходило в голову нарушать родовой порядок.

Закончив семь классов, Алексей поступил в ремесленное училище. На завод он пришёл уже лекальщиком и вскоре был замечен как искусник в своём деле. Разумеется, в этом немалую роль сыграл его дед, Иван Ермолаевич Векшегонов, натаскивая внука в домашней мастерской. Эти мастерские и в наши дни бытуют в старых уральских домах.

Молодой слесарь привлёк внимание главного инженера завода Николая Олимпиевича Гладышева. Доводясь Алексею двоюродным дядькой, он вдвойне был доволен, что и этот молодой Векшегонов оказывается на виду, как и отец его Роман Иванович, как в своё время и дед Иван Ермолаевич – знаменитый слесарь станкостроительного завода.

Теперь Алексей Векшегонов работает наладчиком автоматических станков и линий. Это его призвание. Его трудовая стихия. Усовершенствовать, смастерить, придумать, заменить – самое большое счастье для Алексея. Увлекаясь рационализацией, изобретательством, он забывает о времени, окружающих и, может быть, о себе.

Это началось ещё в отроческие годы, рассказывает о внуке дед, Иван Ермолаевич Векшегонов. Для кого игра, бабки, шаровки, чижики, а для Алексея тиски, молоток, пила, ножницы. И не было у него большей радости, как соорудить что-нибудь своими руками. Клетку ли для чечеток, пенал ли для карандашей или ещё какую-нибудь пустяковину смастерит он – всегда от себя добавит новое. И как бы хорошо ни сделал Алексей свою хитроумную самоделку, никогда не был доволен собой.

Вот и сейчас на заводе появился многошпиндельный сверлильный станок Алексея Векшегонова, названный его именем – «ABE». Радоваться бы… Не всем молодым механикам в молодые годы удаётся создать свой станок. А ему радости нет.

– Об автомате думал, – жалуется деду внук, – а получился полуавтомат. Недотянул. Не то знаний не хватило, не то времени.

Дед утешает:

– Дотянешь. У тебя годов много впереди. Кончишь заочный. День будет длиньше – ума больше. Вот и доведёшь своё детище.

У Алексея в самом деле было туговато со временем. Завод. Учёба. А тут ещё школьные мастерские. У парня совсем не оставалось часов для прогулок, театра, весёлых вечеринок и всего, что принято называть часами досуга.

Но на школьный бал он, конечно, пойдёт, потому что должен туда пойти. Ведь он же в школе на правах педагога, и на балу будут его ученики.

Если говорить честно, то ему в этот вечер было бы куда приятнее покататься на лодке с Ийей Красноперовой. Во-первых, это настоящий отдых, во-вторых, она не будет мешать думать о приводе к винторезному станку, а в-третьих, он всегда так легко и свободно чувствует себя с ней.

И он, наверное, сумел бы как-нибудь совместить и бал, и прогулку с Ийей. Показался бы во Дворце культуры… А потом затерялся в толпе – и на пруд. Что ему, в самом деле, до бала? Танцор он плохой. Огни, шум, наряды не привлекают его. В новом костюме он будет чувствовать себя неловко. И вообще – что за радость кружиться напоказ?

Рассудив так, Алексей решил отбыть положенный час на школьном вечере, а потом махнуть с Ийей на озеро. Белая ночь. Тихий пруд. Теплынь… Но все случилось совсем по-другому.

К Векшегоновым пришла Руфина. Она будто разгадала сомнения Алексея. Руфина появилась не в форменном школьном платье, с которым уже навсегда рассталась, а в широкой юбке и пышной кружевной кофте. Вместо кос – модная причёска. Руфина будто выросла, возмужала за считанные часы.

– Ты ли это, Руфа? – не скрыл своего удивления Алексей.

Руфина ответила на это без всякого жеманства:

– Ты знаешь, Алёша, я тоже сегодня нравлюсь себе. – Сказав так, она закружилась. – Мне очень хочется наряжаться.

– Зачем?

– Не знаю…

Впрочем, она знала «зачем». Кажется, догадался об этом и Алексей. Догадался и задумался. Задумался и вспомнил намёки матери, разговоры в цехе, на которые он не обращал внимания. А теперь Алёша, может быть, впервые зримо, осязаемо почувствовал, что кроме наладки станков, кроме зачётов и чертежей есть другие стороны жизни.

– Я надеюсь, Алёша, – просил голос и просили глаза Руфины, – что ты зайдёшь за нами, а потом мы все вместе отправимся во Дворец на бал!

Тут надо сказать, что настойчивый и упорный Алексей Векшегонов, беспощадный к себе, был мягким и отзывчивым к другим. Эта черта, привитая дедом с бабкой, ещё скажется не один раз и принесёт немало злополучных дней Алексею и другим людям. И началось это, может быть, как раз сегодня, в этот торжественный день.

– Ну конечно, ну конечно, – согласился Алексей. – У тебя сегодня такой день. Я непременно зайду.

Руфина ушла. В комнате остался тонкий запах духов, сияние смеющихся глаз, а в душе Алёши какой-то смутный разлад, какое-то разногласие с самим собой.

7

Теперь, пожалуйста, на школьный бал!

Во Дворце культуры, построенном металлургами и станкостроителями, ожидалось семьсот – восемьсот хозяев и наследников. Отцов и детей. Корифеев знатных рабочих династий и юнцов, ещё не переступивших порог завода.

Июнь – месяц белых ночей на Среднем Урале, но люстры зажжены. Окна открыты. Музыке и голосам тесно в огромном зале. Они оглашают дворцовый парк и гаснут в зелени деревьев, ещё не потерявших нежную окраску весны.

Распорядители бала с белыми атласными розетками, какие случались у шаферов на свадьбах минувших лет, встречают гостей и участников бала.

Серёжа тоже распорядитель. Он стоит на гранитных ступенях лестницы главного подъезда Дворца в промежутке колонн. Серёже вместе с тремя другими десятиклассниками поручено встречать гостей у входа и прикалывать им бумажные ромашки с десятью лепестками, символизирующими десять классов школы.

Ромашки уже приколоты многим выпускницам его и других школ, а Руфины нет. Сережины глаза устремлены в глубину центральной аллеи парка. Среди белых платьев он ищет то, на котором сегодня должна красоваться самая большая и самая красивая ромашка.

Минуты – как улитки… Уж не случилось ли чего-нибудь?

Ну что ты, милый, заботливый Серёжа! Взгляни! Она идёт. Не узнаешь?

Серёжа не узнал Руфину. Копна волос, перевязанная белым бантом. Какая-то другая шея, без воротничка, с тоненькой цепочкой и зелёным камушком. Платье как белый колокол. Руки открыты. Он никогда не обращал внимания, какие у неё руки. Она не идёт, а будто медленно скользит, словно девушки на экране из танцевального ансамбля «Берёзка».

Рядом с нею – мать. Тоже в белом. Но зачем её рассматривать? Она всегда была франтихой. А кто по другую сторону Руфины? Кто?

Не может быть! Это Алёша… Он почему-то выглядит сегодня выше. Зачем он вместе с нею?

У Серёжи слегка кружится голова. Зачем он несёт её белую сумку? Зачем он разговаривает с нею и все смотрят на них? Смотрят и о чем-то переговариваются.

А радио, как по злому заказу, рыдает на весь парк:

Ах, Ольга, я тебя любил, Тебе единой посвятил…

Это уже похоже на издёвку.

– Добро пожаловать! – произнёс Серёжа стандартное приветствие и приколол ромашку Анне Васильевне, затем вторую – Руфине и третью, самую большую, – брату. Волнуясь, он перепутал ромашки. – Ты, Алёша, тоже на бал?

– спросил упавшим голосом Серёжа.

– А как же? Ведь я в некотором роде педагог… Хотя и слесарно-механический.

Дулесовы и Алексей прошли в распахнутую дверь дворца, а Серёже нужно оставаться на лестнице и прикалывать ромашки другим.

Там уже начались танцы, а у него ещё половина коробки неприколотых ромашек. Люди все идут и идут. Серёжа не справляется со своими обязанностями. Его руки не приучены быстро прикалывать цветы. Он уже уколол одну родительницу из заречной школы, и та ойкнула от боли. После этого он стал просто раздавать ромашки. Пусть прикалывают сами. Но одна из пришедших на бал не захотела этого. Она попросила:

– Серёжа, приколи мне ромашку своими руками.

Серёжа едва сдержался:

– Ты-то зачем здесь?

А та с достоинством ответила:

– Как отличница. Даже из седьмых классов все отличники приглашены на бал, а я перешла в восьмой… И нам тоже разрешили надеть белые платья. Посмотри. Почти такое же длинное, как у Руфы.

Тут девочка, имя которой уже вам известно, сделала снова подобие реверанса, придерживая тонюсенькими пальчиками своё платье.

Окончательно рассерженный Серёжа выбрал самую мятую ромашку и, оторвав у неё два лепестка, сказал:

– Все должно быть как полагается. Ты ещё пока в восьмом классе.

– Пока да, – снова поклонилась Капа, благодаря этим за приколотую ромашку, а потом, нагнувшись, подняла оторванные бумажные лепестки изуродованного цветка и голосом, теперь так похожим на голос Ийи Красноперовой, прозвенела: – На следующий год я к ромашке приклею девятый лепесток. А через год у меня ромашка будет с десятью лепестками.

– Хватит!

Серёжа бесцеремонно повернул Капу лицом к двери, слегка толкнул её туда и увидел Ийю.

– Только подумал о тебе, а ты уж тут. Давай я приколю тебе две…

– Зачем же, Сереженька, две? – спросила Ийя.

– Одну за школу, другую за химический факультет… Между прочим, Ийя, понимаешь, Алексей сегодня не очень правильно себя ведёт.

– Да? Что же он делает?

– Понимаешь, носит всякие белые сумки… Вызывает ненужные разговоры и вообще… Вообще ты должна держаться решительнее и солиднее.

– Постараюсь, Серёжа.

Ийя грустно улыбнулась. Поцеловала Серёжу в щеку, будто поздравляя его с окончанием школы, и белой тенью прошла вслед за маленькой девочкой Капой.

Серёжа, провожая глазами грустную Ийю, не ждал теперь ничего хорошего.

8

Ничто так не нарушает последовательности рассказа, как справочно-описательные главы. Они скучны, но без них не обойтись.

Если уж мы несколько раз назвали имя Ийи Красноперовой и намекнули на какие-то отношения с ней Алексея Векшегонова, то надо узнать, что представляет собой Ийя.

Тётка Руфины, редкая зубоскалка и просмешница, говоря о необычайной худобе Ийи Красноперовой, назвала её «ловко задрапированным позвоночником». Ийя на самом деле была поразительно худа. Правда, дед Алёши находил иные слова.

– Тоща моща, да глазки ясные, сердечко доброе. – А потом приводил в пример свою Степаниду Лукиничну: – Моя в девках тоже была квёлым цветком, а после первого ребёнка розой расцвела.

Это приятные слова. Но слова есть слова, не более. Заводские старухи тоже говорили об Ийе только хорошее, а счастья ей не предрекали, хотя и видели её почти неразлучной с Алексеем. Этому тоже находили своё объяснение: «Бывает, и лебедь с цаплей гуляет, а гнездо вьёт с лебёдушкой».

Мать Руфины, читая ревнивые мысли дочери, утешала её:

– Что легко в руки даётся, долго в руках не держится.

У Ийи было прозвище Описка. Оно имеет свою, довольно забавную историю, которую небезынтересно рассказать.

У старика лесничего Адама Викторовича Красноперова появилась внучка. Он решил назвать её именем своей жены – Ия. Красноперов самолично отправился регистрировать рождение внучки. В загсе тогда работала грубая и малограмотная женщина. В книге регистрации рождений она вместо имени «Ия» написала «Ийя». Адам Викторович Красноперов стал протестовать и показывать, как пишется в святцах это редкое имя – Ия, что означает «фиалка». Женщина стала кричать и доказывать, что, во-первых, святцы загсу не указ, а во-вторых, как слышится, так и пишется, и, в-третьих, из двух букв имён не бывает, а в-четвёртых, она ничего не будет исправлять.

И описка из метрик перешла в паспорт и наконец стала именем, а Ийю прозвали Опиской.

Свыкнувшись с тем, что природа не отпустила ей красоты, она не ждала от Алексея и сотой доли тех чувств, которые пылали в ней.

Ийя, как и Алексей, выросла у деда с бабкой. Бабки теперь уже нет. Из Красноперовых в старом доме лесничества осталось двое – Ийя да её дед Адам Викторович.

Сухонькая, жилистая Ийя была выносливой и сильной девушкой. Работая на заводе пластических масс, Ийя с отличием окончила химический факультет вечернего института. Ею дорожат. В неё верят.

Ийю приглашают на новостройки. Там, в Сибири, как нигде, нуждаются в специалистах. И кто-кто, а она-то уж знает, какие мечтания влекут её в этот край и с какой любовью она приложит свои знания и свои силы.

Да, её манит Сибирь. Она любит заглазно эту землю. Ийе радостно сознавать, что там она очень нужна и там она очень много может сделать. Но…

Но Алёша?.. Разве возможно встретить ближе, дороже и светлее, чем он? И если бы встретился такой, то разве бы она позволила даже на миг, на один миг, заползти мысли, что она полюбит другого? Даже лучшего, если лучшие для неё возможны на земле…

Она понимает, что все это только её, сугубо личное. Но ведь любовь не отвлечённая категория, если это любовь. Любовь неповторима в миллиардах её повторимостей. Ийя никогда не будет искать иного счастья. По её глубокому убеждению, любовь, как и жизнь, приходит только один раз.

Ийя видит Руфину, влюблённую и цветущую. Счастливую и уверенную. Да и как может быть иначе, когда она привлекает всеобщее внимание. Ею любуются даже пожилые женщины. Матери, для которых своя дочь самая красивая, и те понимают, что Дулесова первая среди подруг.

А если это так, то кому же, как не Алексею, может пожелать Ийя счастья с этой красавицей. Это больно. Это невыносимо тяжело. Но эта боль не должна помешать счастью Алёши. И разве может позволить Ийя дать этой боли властвовать над собой.

Пусть так поступают другие. Пусть кому-то покажется, что у Ийи не было иного выхода, как уступить дорогу к сердцу Алёши ослепительной красавице Дулесовой. Пусть думают… Ийя-то знает, что это не так. Ийя знает, что стоит сказать ей всего лишь одно слово – и она станет Векшегоновой. И этому будут рады дед и бабка Алексея, не раз ронявшие робкие слова надежды назвать её милой внученькой.

Конечно, Ийя может заставить Алексея, даже не заставить, а всего лишь пригласить его поехать вместе с нею в Сибирь, где и для него откроются незнаемые горизонты. И он сам говорил: «Там я больше сделаю…» И это верно. Если здесь, в заводской тесноте, где так много передовиков, он всем заметён, то уж там-то, в краю непочатой работы, Алёша, конечно, сможет сделать ещё больше. Ийя знает его силы, может быть, больше, чем он сам. И Алексей никогда не только не упрекнёт её за этот переезд, за это соединение их жизней, он даже не подумает, что могло быть как-то иначе. Он, как и она, живёт, будет жить для других. Это главное. Это цель их жизни.

Трудно представить духовно более близкую пару, чем он и она. Но ведь это духовно… А человек состоит не из одной души.

Вот он, Алексей, духовно неразделимый с нею человек. Но взгляните, как он любуется Руфиной… Как восторженны его глаза…

Мало ли что хотят и подсказывают старики Векшегоновы. Разве пара соединяется во имя счастья стариков, а не во имя счастья образующих эту любящую пару? Разве пара соединяется во имя счастья одного из этой пары, а не обоих?

Нет, нет, нет… Любовь не должна знать принуждения, каким бы оно ни было. Сила и крепость любви в ней самой. И если ты, Ийя, любишь Алексея, как ты можешь не желать счастья любимому? Пусть с другой. Пусть ценой твоего счастья.

Ты же знаешь, что завтрашний день зачеркнёт в людях многие страсти и чувства. Зависть… жадность… эгоизм…

И ты, Ийя, утверждающая в себе сегодня высокие черты человека грядущего дня, поступишь благородно. Ты оставишь его…

Так сегодня решила Ийя, стоя у беломраморной колонны в зале дворца. Так решила она.

9

Освобождённый от кресел и стульев большой зал дворца стал танцевальным. Ложи и балкон заняли родители, но и они в разгар веселья оставляли свои места, чтобы оказаться в гуще молодёжи.

Ведь не просто же так пришли сюда все они. Не ради же одной традиции школьных балов все так нарядны сегодня. Каждый, даже восьмиклассница Капа, пусть неосознанно, тянется к тому, что не чуждо всем живым.

Не каждому из танцующих сейчас приходит в голову, как может продолжиться их танец. Во всяком случае, плохой танцор Алёша Векшегонов, танцуя и наступая на ноги Руфине, и не думал о том, что было ясно всем, кто наблюдал за ними.

Алёша, до смешного неуклюжий в танцах, всячески старался успеть за музыкой, как можно меньше наступать на белоснежные носочки туфелек Руфины.

Но разве туфли волнуют сейчас Руфу? Пусть наступает, но танцует с нею. И он танцует… Четвёртый… Пятый танец… И приглашает на шестой. Она считает танцы. Их так много… И очень мало. Руфине было бы трудно уступить даже половину танца кому-то другому.

– Никак, Анюта, – сказала Любовь Степановна Векшегонова матери Руфины, указывая на Алексея, – сбудется, чего не сбылось у наших отцов и дедов.

– Хотелось бы, Любаша, – призналась откровенно Анна Васильевна. – Так бы хотелось, что я даже готова не ждать седьмого августа, когда ей будет восемнадцать.

Матери обнялись. И это заметили. Дулесова смахнула слезинку – и это тоже было замечено. А когда отец Алексея, Роман Иванович Векшегонов, пригласил Руфинину мать потанцевать с ним полечку, то уже всем стало понятно, что обручение Руфины и Алексея состоялось.

Роману Ивановичу Векшегонову пятьдесят два годика. Восемь лет до пенсии, но если судить по тому, как он танцует, то ему пенсию едва ли понадобится выплачивать и через двадцать лет.

Лихо подбоченясь, легко летая по паркету, мастер сборочного цеха услышал громкое одобрение старого слесаря Макара Петровича Логинова:

– Ишь ты как даёт Роман прикуривать мировому империализму!

Анне Васильевне Дулесовой всего лишь тридцать шесть лет. Она грациозна. Белое платье и туфли на высоких каблуках молодят её ещё более. Она танцует куда легче и свободнее своей дочери, награждая теперь не сходящей с её лица улыбкой маститого мастера Векшегонова.

Ийя, на которую никто не обращал внимания, продолжала стоять в сторонке. Искавший её Серёжа подошёл к ней.

– Возьми меня под руку, Ийя, и пойдём со мной.

Он подвёл её к брату.

– Алёша, – обратился к нему Серёжа не без иронии. – Ийя так хорошо перечерчивала твои чертежи, потанцевал бы ты с ней, а я с Руфиной.

– Да, да, – обрадовался Алёша, – я даже не знал, что ты здесь… Совершенно закружился с ученицами.

– И очень хорошо. Ты мало веселишься. Я в первый раз сегодня вижу тебя таким оживлённым.

Ийя подняла на него свои серые, необыкновенно большие и добрые глаза. Они как окна дедушкиного дома. Заглянешь в них – и окажешься в тишине с детства милой большой горницы.

Все чисто в этих глазах, дорого и мило сердцу.

Алёша пригласил Ийю на быстрый вальс.

Ийя всегда преображалась в танце. Она, будто мотылёк рядом с молодым коренастым медведем, порхала, как бы ускользая от попыток Алёши наступить ей на ногу. Не он, а она вела его. Вместе с хорошим певцом поёт и безголосый. Ему легко было танцевать с нею.

С нею ему всегда было легко, потому что он никогда не задумывался, что нужно сказать, как должно себя вести.

А Серёжа танцевал чопорно и строго. Так танцуют на балах при начальстве только курсанты военных училищ.

Каждое движение Серёжи было отчётливо, как буква в написанной им строке. И сейчас он будто не танцевал, а писал экзаменационное сочинение, боясь пропустить хотя бы одну запятую.

– Устала я, – вдруг сказала Руфина, выходя из танца.

– А я не устала, – послышался голос Капы, и она так молниеносно, так цепко положила свою руку на Сережино плечо, что ему уже неудобно было сказать: «Я не хочу танцевать с тобой, мышонок». К тому же он распорядитель, а распорядители обязаны быть особенно обходительны.

Счастливая Капа закружилась в первом настоящем бальном танце, которого она так ждала. Кружась, она шепнула Серёже:

– Как я рада, Серёжа, за Руфу. – А потом, на другом повороте, она досказала: – И за твоего брата Алексея Романовича.

Сергей едва не вскрикнул. Никто ещё не жалил его так больно. Но Серёжа сдержался и не назвал её змеёнышем.

Только подумать…

Нет, никто не знает, с какого возраста язык девчонок начинает вырабатывать яд. Наверно, очень рано. Потому что он им заменяет кулаки мальчишек и позволяет обороняться и наступать.

Зачем? Скажите, зачем он писал Руфине письмо, которое напрасно теперь лежит в левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного. Бьющегося. Обманувшегося сердца.