Текст книги "Чингис-хан, божий пёс"

Глава пятая.
На крыльях мести

Победило ль зло в борьбе с добром,

Или впрямь порождены мы злом?

Абу-ль-Аля Аль-Маарри

Жить в мире не могли они совместно,

Под небесами им казалось тесно.

Саади Ширази

Разгромив татар, Чингис-хан торжествовал: он поквитался с проклятым племенем за убийство отца. Хотя доводилось ему слышать от стариков, что жажду мести, эту зудящую язву, невозможно утолить в полной мере, ибо сколь ни жестока окажется расправа над врагами, а время вспять не повернёшь и мёртвого не воскресишь. Однако сведя счёты за Есугея-багатура, молодой хан ощутил ни с чем не сравнимое пьянящее, будоражаще-злое удовлетворение: он к этому стремился – и добился своего, никто не сумел ему помешать! Пусть пока не все татарские роды удалось извести: слишком обширны земли, на которых раскинулись их улусы; ничего, придёт срок, и он доберётся до каждого, уничтожит вражью поросль до последнего зелёного побега.

Доволен был и Тогорил, поскольку кераитским воинам в этом походе досталась очень богатая олджа.

Да и Вангин-чинсян, предводитель цзиньского войска, чрезвычайно обрадовался тому, что случай помог ему разбить врагов империи чужими руками. Встретившись с неожиданно объявившимися союзниками, он принял участие в праздничном пиршестве, устроенном по случаю одержанной победы. А на следующий день, с важным видом раскачиваясь на коротких кривых ногах и склонив голову набок, зачитал грамоту, согласно которой Чингис-хану был пожалован титул джаутхури, а Тогорилу – титул вана. Легко расточать дары от имени императора; особенно когда они ничего не стоят.

После этого Вангин-чинсян увёл цзиньское войско восвояси.

Чингис-хан, уяснив, что «джаутхури» означает примерно то же, что нойон, поставленный во главе сотни воинов, отнёсся к дарованному ему титулу с пренебрежением. Зато ставший к старости тщеславным Тогорил с этого дня велел кераитам величать себя исключительно ван-ханом. Титул вана означал княжеское достоинство и давался властителям, дружественным цзиньскому императору.

– Будто двум верным собакам, бросили нам по косточке, – язвительно заметил Чингис по этому поводу сразу после отбытия Вангин-чинсяна. – Невелики милости, а главное, они ничего не стоят алтан-хану. Похоже, он не видит дальше собственного носа.

– Что ж, говорят ведь: кто не желает давать костей собакам, тот когда-нибудь отдаст своих овец волкам, – заметил Тогорил. – Алтан-хан считает нас ручными, и пусть его.

– Думает, наверное, что для нас его титулы – большой почёт.

– Для его подданных оно, может, так и есть. Да и для нас это всё же лучше, чем ничего.

– Ничего в руки не возьмёшь и на зуб не попробуешь. Собачьи почести волку без надобности.

Глаза новоиспечённого ван-хана сузились в благодушной усмешке:

– Не в почестях дело.

– А в чём тогда?

– В том, что мир переменчив, и со временем враг в нём может превратиться в друга, а друг – во врага. Пока в степи усобицы, нам с тобой отныне хотя бы с юга не придётся ждать удара.

– Это верно, – согласился Чингис-хан. – Пусть алтан-хан из тех, кто норовит и айрага напиться, и усов не замочить, но мы тоже не простаки.

– Вот именно. Как бы там ни было, мы добились чего хотели, задав татарам хорошую трёпку. Да и поживились неплохо. Что нам алтан-хан? Ждать от него настоящей благодарности – всё равно что копать яму в воде. Зато в степи мы хозяева. Цзиньское войско ушло за Великую стену, а мы остались, и теперь никто здесь не оспорит нашу силу. Есугей-багатур тобой бы гордился, узнав о твоих славных делах. Кто присваивает заслуги предков, не умея подкрепить их собственными достоинствами, тот рискует утратить всё, что имеет, включая и свою жизнь. Но ты не таков – тебя, по всему, ждёт ещё немало побед.

– Ну, один-то я вряд ли сумел бы одолеть татар.

– Верно говоришь, в одиночку тебе было бы труднее. Но когда мы вместе, нам всегда сопутствует удача.

После этих слов Тогорил приложился к походной баклаге-бортохо: задрал голову и сделал несколько основательных глотков, пролив немного архи себе на грудь и подбородок. Затем, тряхнув головой, смачно крякнул и утёрся рукавом. После чего передал кожаную баклагу Чингис-хану.

***

После победы над татарами молва о славе и могуществе Чингис-хана ещё более выросла, распространяясь повсюду, словно степной пожар. Из разных племён стекались к нему отважные лихие багатуры, жаждавшие ратных подвигов и грабежа. Его улус неуклонно разрастался. Но всё чаще вспоминал Чингис слова Хасара, сказанные после битвы в ущелье Дзеренов, – о том, что не будет ему покоя, пока жив Джамуха. Сердце и рассудок подсказывали, что брат прав. Ибо так уж водится в мире, что не бывает более злых и непримиримых врагов, нежели рассорившиеся друзья и родичи.

И в самом деле, завистливый анда не желал смириться с возвышением того, с кем он прежде делил опасности и невзгоды, ходил в совместные набеги и коротал время привалов у одного костра. Возненавидев былого побратима лютой ненавистью и желая его гибели, Джамуха плёл интриги и собирал вокруг себя недовольных нойонов. Наконец в год Курицы (1201) ему удалось собрать враждебных Чингис-хану вождей на курултай. В урочище Алхуй-булах, расположенное у слияния рек Эргуне и Кан-мурен, съехались ханы и знатные нойоны от хонкиратов, икиресов, куруласов, дорбенов, сальджиутов, хадагинцев, ойратов. Были и представители многих влиятельных татарских родов. От тайджиутов явился Таргутай Кирилтух, от меркитов – Хуту, сын Тохтоа-беки, а от найманов – сам хан Буирух. На курултае уговорились выступить в поход против Чингис-хана и ван-хана Тогорила, вверив Джамухе командование объединёнными силами племён. А для того чтобы возвысить Джамуху над Чингис-ханом и Тогорилом, его провозгласили гурханом5151
  Гурхан – хан ханов, верховный хан.


[Закрыть].

Получив известие о войне, Чингис понял, что наступил решающий момент, и судьба всех его устремлений не терпит отсрочки. Следовало действовать быстро и решительно.

Он послал гонца к ван-хану. Соединив свои войска, Тогорил и Чингис-хан двинулись вниз по течению Керулена навстречу противнику.

***

Месть стареет, но не забывается.

В урочище Койтен – между озёрами Буир-нур и Кулун-нур – враги встретились. Завязалась битва, затянувшаяся надолго. Чингис-хан всё время был в гуще сражения. Крепко сжимая конский повод одной рукой, другой он размахивал с неукротимой энергией, разя мечом налево и направо, и толчки крови в его ушах сливались с лязгом металла, лошадиным храпом, воинственными криками всадников и стонами поверженных наземь, раненых и умирающих.

Казалось, битва продолжалась целую вечность. С наступлением сумерек противники разошлись, огородившись телегами, а с первыми лучами солнца вновь сшиблись в смертельном противоборстве. Хмель отваги и ярости туманил головы воинам, но от этого их руки не лишились твёрдости, удары мечей были точны и беспощадны. Теснили друг друга то одни, то другие, сражение достигло наивысшего накала, однако перелома в нём всё не наступало. Вдобавок внезапно разразилось ненастье: задул ураганный ветер, в небе загромыхали гулкие раскаты грома, и хлынул холодный проливной дождь.

– Видно, мы прогневили небеса! – подняв лицо навстречу низвергавшимся струям злой воды, воскликнул найманский хан Буирух. – Я уже потерял здесь половину своих нукеров. Если завтра враг явится в мой улус – с кем буду защищать его? Откуда возьму силы?

И с приходом ночи он увёл найманов с поля боя – бежал по южному Алтаю к родным нутугам.

Узнав о предательстве хана Буируха, ушли под покровом темноты меркиты и ойраты.

Однако на следующий день сражение продолжилось – и вновь не затихало до глубоких сумерек. С устремлённым на противника безжалостным волчьим взглядом, Чингис-хан не думал о смерти, но сам был смертью; он одержимо размахивал коротким мечом в гуще сражавшихся, метался туда и сюда среди клокочущего человеческого варева; а в мгновения высочайшего напряжения над смертоносным грохотом боя возносился его крик:

– С нами Великий Тэнгри! Убьём их всех! Пусть захлебнутся своей поганой кровью! В степи хватит места для могил!

И нукеры чувствовали в голосе своего хана такую несокрушимую энергию, такую силу ярости, что казалось: ещё немного – и само небо обрушится на головы его врагов.

Шлем с Чингиса сбили, длинные рыжие косички намокли и при каждом резком движении хлестали его по лицу; а под рассечённым во многих местах защитным панцирем хлюпала смешанная с дождевой водой вражеская кровь… Меткой стрелой, пущенной из неприятельского лука, перешибло шейный позвонок его саврасому коню – и он кубарем покатился наземь, больно ударившись коленом и плечом. Верные нукеры тотчас обступили хана и, отбиваясь от наседавших врагов, вывели его из боя.

– Коня! – крикнул Чингис-хан, нетерпеливо вглядываясь сквозь дождевую пелену в бурлящий водоворот человеческих тел. – Скорее, подайте мне нового коня!

К нему подвели свежего скакуна. И он, вскочив в седло, снова без промедления ринулся в многоголосое человеческое и конское месиво, в грохочущий ад смертельной схватки. Мышцы рук и ног, спины и поясницы, казалось, были готовы развалиться на куски от усталости; лёгкие надсадными рывками втягивали в себя воздух, чтобы тотчас вытолкнуть его обратно. Чингис-хан на пределе сил продолжал размахивать мечом, отбивая и нанося удары, разя острым клинком налево и направо. А длинные ветвистые молнии то и дело рассекали на части небесные выси, и лавины воды низвергались из покрывала туч на лица и одежду сражавшихся, стекали по их телам на сёдла, на конские крупы, на чавкавшую под копытами землю.

…Под вечер, пребывая от изнеможения в полуобморочном состоянии, Чингис-хан вдруг ощутил удар в шею. И, ничего не успев сообразить, вывалился из седла – навстречу звону и ослепительной темноте.

***

Когда сознание вернулось к нему, над его головой ярко сияли звёзды. О недавнем ливне напоминала сырая прохлада, разлитая вокруг. А ещё в воздухе висел тяжёлый запах крови.

В ушах шумело так, будто духи всех четырёх ветров одновременно пели ему свои студёные песни, стараясь перекричать друг друга.

Рядом возвышалось знамя, воткнутое древком в разбухшую землю: на тяжело обвисшем белом полотнище был вышит расправивший крылья кречет, считавшийся духом-хранителем рода Борджигинов.

Чингис лежал на грязном мокром войлоке, а к его шее, точно большая прожорливая пиявка, присосался верный нойон Джелме. Увидев, что к хану вернулось сознание, тот оторвался от его шеи и, сплюнув наземь бурую слюну, сказал:

– Тебя ранило стрелой. Я всю ночь высасывал кровь, чтоб она не пошла внутрь.

– Ты спас мне жизнь, – сказал Чингис-хан, с трудом разлепив пересохшие губы.

– Войско без хана всё равно что тигр без головы, – глухо проговорил нойон, утирая ладонью окровавленный рот; по его щекам тоже была размазана ханская кровь, которая уже запеклась и потемнела.

– Это ты верно сказал, Джелме. Что ж, видно, умереть мне в этот раз не доведётся… Чем закончился бой? Где наши враги? Опять огородились телегами?

– Нет, их отвага иссякла, и они уже не помышляют о продолжении битвы. Джамуха с джаджиратами бежал, Ван-хан преследует его.

– Значит, они нас не одолели.

Чингис-хан сел, потёр лицо ладонями. На мгновение мир у него перед глазами поплыл, пританцовывая, и стал раскручиваться в медленном хороводе. «Видно, духи земли зовут меня, не хотят отпускать, – подумал он и болезненно помотал головой. – Нет, я им не поддамся, нельзя, нельзя!»

Холод заползал под сырую одежду и разливался по телу, сковывая члены. Каждый толчок пульса гулко отдавался в мозгу, словно туда каким-то колдовским способом умудрился пробраться подосланный врагами шаман – и, стараясь извести, с неумолимой настойчивостью ударял в бубен. Очень хотелось снова лечь на мокрую землю и не двигаться, уплыть обратно в темноту, из которой он только что вернулся. Однако Чингис-хан пересилил слабость, не позволив себе провалиться в беспамятство. Вскоре мир перед его глазами перестал кружиться, и всё вернулось на свои места: Джелме, участливо склонившийся над своим ханом, нукеры, тесно обступившие их обоих, знамя с расправившим крылья кречетом…

– Негоже разлёживаться, когда до полной победы осталось лишь копьё протянуть, – сказал Чингис и, опершись о плечо Джелме, медленно поднялся на ноги. – Приведите моего коня. Надо загнать раненого зверя и добить его, пока тот не опомнился от страха.

Однако преследовать Джамуху он не стал. Решил свести счёты с Таргутаем Кирилтухом и направил своё войско вслед за тайджиутами, убегавшими к Онону. Вскоре, переправившись через реку, нукеры Чингис-хана настигли беглецов. Под кровавыми лучами выкатившегося на небо рассветного солнца они гнали по голой равнине своих соплеменников. Безжалостно расстреливали и рубили всех, кто пытался оказать сопротивление. И, щёлкая бичами, сгоняли в кучки тех, кто сдавался на милость победителей.

Таргутая среди пленных не оказалось. Разосланные в разные стороны отряды старательно разыскивали его повсюду, но он как сквозь землю провалился.

К Чингис-хану подскакал Бельгутей и, натянув поводья, остановил взмыленного скакуна.

– Если б этот жирный боров был жив – обязательно нашли бы его, – сказал он, учащённо дыша и облизывая пересохшие губы. – Наверняка лежит где-нибудь, изрубленный так, что не узнать.

– По одежде узнали бы! – воскликнул Хачиун.

– Э, брат, разве ты не знаешь, что знатные нойоны обычно при бегстве норовят напялить на себя какие-нибудь обноски, чтобы их приняли за никому не нужных харачу! – возразил Бельгутей.

Чингис-хан был огорчён.

– Жаль, что не удалось его изловить, – сказал, не отрывая тяжёлого взгляда от дымчато смыкавшегося с небесами далёкого степного окоёма. – Хотелось надеть берёзовую кангу ему на шею – да, похоже, не судьба. Ну, как бы то ни было, а я исполнил что обещал: отобрал у него отцовский улус.

– Отобрал, да! – радостно повторил вслед за ним Хачиун и погрозил кулаком степным далям.

– Пускай же теперь бежит туда, где ждёт его могила, – продолжил Чингис-хан. – Всё равно родившийся ослом не умрёт тигром. Никто здесь не вспомнит его добрым словом, и само имя Таргутая сгинет со света и истлеет в земле вместе с его костями.

Поверив, что Таргутай Кирилтух затерялся среди тысяч безвестных беглецов, оставшихся бездыханными на поле битвы, хан ошибся. На самом деле тому удалось спастись. Это в скором времени стало известно от трёх новых пленников: они бежали вместе с Таргутаем, но затем, решив сдаться на милость хана-победителя, связали своего вождя, бросили его в телегу и поехали в стан Чингиса. По дороге же, укоряемые совестью, они вняли мольбам человека, которому прежде верно служили, – и отпустили Таргутая Кирилтуха. «Вы поступили достойно, – сказал им Чингис-хан. – Мне следовало казнить его, это так же верно, как и то, что вы не имели права посягать ни на жизнь, ни на свободу своего законного хана. Теперь же я охотно приму вас под свою руку, поскольку у меня нет причин сомневаться в вашей доблести».

…Когда стали отовсюду окрест собирать пленных, к хану приволокли на аркане юношу в изорванной одежде – и бросили к его ногам:

– Вот этот стрелял в тебя, люди видели.

– Убил твоего беломордого Джебельгу!

– Прикажи казнить! Пусть все ужаснутся тому, что он хотел совершить!

– Одно твоё слово, каган, – и мы изрубим его на куски, а мясо бросим на съедение ночным падальщикам!

– Освободите этого человека от петли, – распорядился Чингис-хан. – Я хочу с ним поговорить.

Спешившись, он отдал конский повод подоспевшему Джелме и неторопливым шагом приблизился к понурившемуся пленнику. Посмотрел на него тяжело и оценивающе:

– Так это твоя стрела перешибла позвоночник моему беломордому любимцу?

– Моя.

– А целился ведь в меня?

– Конечно, – юноша внезапно поднял голову. – А что ещё должен делать воин в бою, как не стрелять во врага? Я не из тех трусов, что улепётывают без оглядки при первых звуках битвы.

– Достойный ответ, – Чингис-хан, пряча усмешку в уголках рта, пригладил рыжие усы, провёл ладонью по бороде. – За одну правду казнят, а за другую осыпают милостями. Потому коварный враг обычно запирается в своём душегубстве, а душа настоящего воина всегда открыта. Ты вёл себя отважно, и теперь не запираешься, это хорошо. Даже не знаю, как с тобой поступить…

В глазах молодого пленника затеплилась надежда.

– Если велишь меня казнить, великий хан, то останется от меня только мокрое место размером в ладонь, – сказал он, облизнув пересохшие губы. – Но если посчитаешь возможным взять меня в своё войско, то клянусь преданно служить и не спасовать в любом сражении.

– Что ж, такие смельчаки мне нужны. Ведь говорят же, что не стоит торопить звёзды: они сами взойдут на небосклоне в положенный час, дабы осветить мир своими лучами и указать путнику верную дорогу. Сегодня звёзды зажглись над твоей счастливой дорогой – иди с моим войском и будь верен слову, которое дал только что… А теперь назови своё имя, тайджиут.

– Джиргоадай.

– Мы назовём тебя по-другому. За то, что прострелил моего Джебельгу, даю тебе имя Джебэ5252
  Джебэ – мощная стрела, способная пробивать металлические доспехи.


[Закрыть]. Надеюсь, отныне станешь моим верным боевым товарищем, подобным острой стреле, которая полетит впереди войска.

– Да подарит тебе Тэнгри вечную жизнь за такое великодушие, – склонил голову Джиргоадай-Джебэ. – Я с радостью принимаю новое имя.

После этого Чингис-хан велел казнить не только всех захваченных в плен именитых нойонов, но и их детей. Остальных же отпустил – им предстояло влиться в Чингисов улус.

А затем к нему привели двух молодых вражеских воинов:

– Вот эти пленники говорят, что знают тебя, и ты будешь рад их видеть.

То были Чимбай и Чилаун, сыновья Сорган-Ширы.

Поочерёдно заключив их в объятия, Чингис-хан велел вернуть им оружие и коней.

– Пали наши кони, – вздохнул Чимбай, – а луки и мечи в степи валяются, втоптанные в грязь – разве теперь найдёшь.

– Это ничего, я дам каждому по табуну отборных скакунов, – хан положил руку ему на плечо. – И оружие получите любое, какое только пожелаете. Когда ваш отец укрыл меня, беглого колодника, от Таргутая Кирилтуха, я пообещал ему, что стану ханом и отблагодарю за помощь. Мне кажется, он тогда не очень-то поверил словам мальчишки. Но теперь вы видите, кем я стал. Пришло время моей благодарности… Как ваш отец, жив?

– Жив, только постарел сильно, – кивнул Чимбай. – Ездить на лошади уже не может. Но пахтать айраг сил пока хватает, у нас ведь нет боголов, всё в хозяйстве приходится делать самим.

– Теперь у вас будет много боголов, да и хозяйство увеличится… А Хадаган, сестра ваша, наверное, уже вышла замуж?

– Вышла недавно, только… – Чимбай опустил взгляд, не решаясь продолжить.

– Только сегодня в сражении убили её мужа, – договорил за брата Чилаун. – Теперь она вдова.

Чингис-хан сдвинул брови. Помолчал немного, покусывая губы; посмотрел в глаза сначала Чимбаю, затем – Чилауну; и наконец сказал твёрдо:

– Ничто не случается зря. Видно, Вечное Небо отобрало мужа у вашей сестры, чтобы я получил возможность отблагодарить вас наидостойнейшим образом. Так слушайте же и передайте Хадаган: после того как она отгорюет по покойнику, я возьму её в жёны. Ваша сестра станет ханшей, а вы – моими родичами.

Так он решил.

И это свершилось. Миновал непродолжительный срок, и в ханском стане – невдалеке от юрты, в которой жила Бортэ – появилась ещё одна юрта. В ней поселилась Хадаган, вторая жена Чингиса.

А Чимбай и Чилаун вошли в ближний круг ханских нойонов. Кроме того, им была дана привилегия полностью оставлять себе всё добытое на войне и охоте, не отделяя долю хану.

***

После разгрома в урочище Койтен Джамухе с его джаджиратами удалось оторваться от преследования и уйти в родные кочевья.

Он проиграл, но за него расплатились другие.

Впрочем, даже после этого Джамуха не помышлял о том, чтобы обуздать свой злопамятливый нрав. Если б ведал, сколько сокрушительных неожиданностей ждёт его впереди – и то вряд ли нашёл бы в себе силы остановить безжалостный ветер событий. Таков уж он был, и ничто не могло его сделать другим.

А Чингис-хану и Тогорилу вскоре стало не до Джамухи. Им пришлось совместными усилиями отражать нападение меркитов. Затем, с наступлением года Собаки (1202), возникла новая угроза: Чингису донесли, что татары готовят мщение – выжидают удобного момента, собираясь выступить в набег на его улус. Он уговаривал ван-хана действовать без промедления – ударить по заклятым врагам первыми. Но Тогорил неожиданно отказался:

– Стар я стал, чтобы дни и ночи проводить в седле, все мои кости ноют, просят покоя. Да и не стоит верить слухам, мало ли что люди наболтают. Не горячись, как молодой жеребец, впереди у тебя ещё много славных дел. А насчёт татар – пусть время покажет, где правда, а где ложь, и тогда уж мы решим, как поступить.

Лукавил ван-хан. Хоть и чувствовал он порой тяжёлую поступь времени, а всё же не считал, что приближается возраст покоя, и воинственные помыслы не были чужды старику. Однако не по душе стало Тогорилу стремительное возвышение Чингис-хана, потому он и не торопился с поддержкой. К тому же за спиной своего молодого союзника ван-хан уже тайно сносился с Джамухой, который приезжал в его стан и настойчиво убеждал:

– День ото дня растёт сила выскочки. Мои люди уходят к нему со своими семьями, уводят стада и боголов. В степи становится тесно, он взбаламутил народ и не желает покоя. Если так дальше пойдёт, то недолго нам осталось владеть родовыми улусами. Анда ни в чём не видит пределов, такие, как он, и в улыбающееся лицо готовы пустить стрелу. О да, он не остановится, пока не отберёт власть у каждого, до кого сумеет дотянуться. В душе у него совсем не то, что он говорит, нельзя ему доверять. Уж я-то его знаю: уничтожит нас с тобой и многих других, как только ему представится удобный случай. Прислушайся к голосу разума: мы должны затоптать искры, прежде чем разгорится пожар.

Эти речи подогревали властную ревность и опасения ван-хана. Однако Тогорил колебался, взвешивая и соизмеряя возможности сторон:

– Да-а-а, такой пожар, о котором ты говоришь, можно залить только очень большой кровью. И всё же – кто первым заносит руку, тот нередко получает воздаяние за это. Говорят: где страх, там и спешка. Осторожность – другое дело, о ней нам не следует забывать, но для страха я пока не вижу причин. Сейчас все поддерживают молодого удачливого хана, но едва наступит сколько-нибудь продолжительная передышка между набегами и сражениями, как найдётся немало желающих отвергнуть его власть и откочевать в степь, чтобы самолично править своими улусами. Потому не надо суетиться и устраивать новую междоусобицу без весомого повода. Один разумный, совершив ошибку, может многих глупых соблазнить идти следом за собой, да только расплата потом горька. Я не привык проявлять горячность в делах подобного рода. Если Вечному Небу будет угодно, мы всегда успеем обнажить мечи и достать луки из саадаков.

Так говорил ван-хан, ибо его обуревали сомнения, и он никак не мог решить, к кому из двух соперников примкнуть… С юных лет отличавшийся чрезмерным честолюбием, Тогорил в борьбе за власть не остановился перед убийством трёх своих братьев, нескольких племянников и множества родичей и соплеменников. О прочих врагах и говорить не приходится, с ними кераитский хан сражался почти непрестанно. Благодаря своей изворотливости и одержанным победам он с возрастом лишь укрепился во мнении, что если кому и суждено верховодить в степи, то именно ему и никому другому. После всех испытаний, встреченных на жизненном пути, Тогорил добился немалых благ и прочного положения среди окрестных правителей. Однако его время миновало, ибо нет в мире ничего вечного. Беда ван-хана заключалась в том, что он этого не понял и продолжал чувствовать себя неуязвимым, когда пришла пора уже совсем иных людей и новых, недоступных ему, свершений.

…Вскоре Чингис-хан прознал о переговорах Тогорила и Джамухи.

– Давно подозревал я ван-хана в двуличии, да всё надеялся, что ошибаюсь, – сказал он братьям. – Видать, этот хитрец из тех людей, о которых говорят: встретит человека – говорит как человек, встретит чотгора – говорит как чотгор. И всё же трудно мне будет без его поддержки. Ладно, подожду: может, образумится старый выворотень.

Однако Тогорил так и не проявил желания воевать с татарами.

И Чингис-хан, дотянув до осени, решил: дальше медлить нельзя, это может погубить его. И самостоятельно выступил на тех, кого уязвлённая память Борджигинов не могла оставить в покое. Тревогу и сомнения он спрятал глубоко в сердце. А его нукеры верили в своего хана и в его удачу. Все были возбуждены и обменивались радостными репликами, предвкушая очередную победу в татарских землях. Женщины вышли далеко за пределы куреня и махали руками, провожая на опасное дело мужей, сыновей и братьев. Нукеры степенно раскачивались в сёдлах: в большинстве своём молодые и крепкие, закалённые суровой походной жизнью и уверенные в себе. Солнце бросало отблески на их металлические шлемы и золотило лица воинов.

Следом за вереницей всадников долго бежали мальчишки, весело гомоня и глотая пыль, поднятую множеством копыт.

А по осеннему небу над всем этим шумным скопищем скользили стаи озябших гусей: птицы летели в тёплые края, завершая годовой природный круговорот, и им не было дела до человечьей суеты.

***

На сей раз застигнуть врага врасплох не удалось. Собрав большие силы, татары встретили Чингис-хана в урочище Далан-нэмургес. Перед битвой он объявил:

– Если мы потесним неприятеля, не задерживайтесь подле добычи. Ведь после окончательной победы она от нас не уйдёт – сумеем поделиться! В случае же отступления все обязаны немедленно вернуться в строй и занять свои прежние места – запомните это. Голову с плеч долой тому, кто не выполнит моего повеления!

А затем он взмахнул рукой. И дожидавшиеся этого сигнала дунгчи5353
  Дунгчи – трубач.


[Закрыть] поднесли к губам трубы из морских раковин, призывая войско на битву. И с хриплым рёвом труб слился рокот боевых барабанов, стронув с места ощетинившуюся копьями лавину всадников. Степь задрожала от конского топота. И монгольские мергены5454
  Мерген – меткий стрелок.


[Закрыть], на скаку выхватывая из колчанов стрелы, принялись осыпать татар непрекращающимся смертоносным дождём, от которого нигде не укрыться. Тумен за туменом сшибались и перемешивались, кромсая и топча друг друга с яростными криками и лязгом стали.

И татарское войско дрогнуло, попятилось. Сначала медленно, не прекращая прилагать отчаянных усилий, чтобы остановить неприятеля. Но отступление продолжалось: татары пятились всё дальше, огрызались всё слабее – и наконец, утратив остатки боевого духа, они стали один за другим разворачивать коней и пускаться прочь с поля боя.

Монголы не отставали, мчались следом: кололи, рубили, посылали стрелы в спины татарских всадников. Грохочущая масса преследуемых и преследователей, словно буйная река в половодье, катилась вперёд, не зная остановки.

На землю набросил призрачный полог недолгий осенний вечер. Словно кровь зловещих духов смерти, расплескался по небу багровый закат. Но и в сгущавшихся сумерках, и потом – в сером лунном свете – продолжали мчаться тени, и взлетали торжествующие победные возгласы и крики боли, и топот копыт, и удары клинков, сшибавшихся с другими клинками и рассекавших живую плоть. Смерть подхватывала и уносила людей, подобно тому как ураган уносит былинки, и звуки битвы заполняли беспредельность ночи.

Следуя строгому приказу, никто из монголов не останавливался для грабежа. Лишь родичи Чингис-хана – Даритай-отчигин, Алтан и Хучар, настигнув татарский обоз, не удержались от искушения и закружились между скучившимися повозками, торопливо растаскивая самое ценное. Однако вскоре им пришлось поплатиться за свою жадность: узнав об ослушании, хан приказал отнять у них награбленное, опозорив знатных нойонов перед всем войском.

Лишь к исходу ночи завершилось побоище.

Наутро Чингис-хан собрал в своей походной юрте большой семейный совет.

– Никому уйти не удалось, – удовлетворённо сказал Хасар, усаживаясь на войлок рядом с братьями. – Кого не уложили замертво, тех взяли в полон.

– Теперь у нас будет много боголов, – добавил Бельгутей. – Да и без татарских кумай5555
  Кумай – наложница.


[Закрыть] ни один наш воин не останется.

Чингис-хан обвёл всех присутствующих тяжёлым взглядом. Белки его глаз покраснели из-за многодневного недосыпания, а веки припухли от пыли, набившейся в них за время битвы.

– Татары – кровные враги Борджигинов, – медленно проговорил он. – Или вы забыли, кто отравил Есугея-багатура? Или вы не Борджигины, Хасар, Бельгутей?

– Но мы ведь отомстили за отца, – неуверенно подал голос Тэмуге. – Сегодня куда сильнее отомстили, чем в прошлый раз. Сровняли с землёй татарские курени, забрали себе их женщин и детей! Мужчины татарские станут нашими боголами – чего ещё ты хочешь?

– Я хочу… чтобы их души отправились туда, где сейчас живёт душа нашего отца. Пусть он с них спрашивает за все их подлые поступки.

– Но ведь пленных так много! – воскликнул Бельгутей. – И ты хочешь их всех убить? Это совсем не в наших обычаях, брат.

– Мои нукеры не должны довольствоваться ветхими обычаями, им пора научиться жить по-новому, – твёрдо сказал Чингис-хан, поднимаясь на ноги.

Он вынул из ножен короткий меч, повелительно устремил его остриё в толпу пленников и, возвысив голос, проговорил решительно:

– Заставьте их захлебнуться в собственной крови. Хотя нет: дети, которые ростом не достигли тележной оси, пускай живут. Их мы обратим в рабов и раздадим по разным местам. Остальных же повелеваю предать смерти.

Затем разыгралась драма, память о которой донесла до нас «Тайная история монголов»5656
  Рукопись, много веков остававшаяся спрятанной в Тайном архиве императорской библиотеки в Пекине. Текст этот был открыт для европейцев в XIX веке русским иеромонахом Палладием (в миру Кафаровым) и стал одним из основных источников сведений о Чингис-хане. Многие ученые склоняются к тому, что «Тайную историю» написал в 1228 году сводный брат Чингис-хана Шикикан-Хутуху, первый среди монголов освоивший письменность.


[Закрыть]:

«Когда, по окончании совета, выходили из юрты, татарин Еке-Церен спросил у Бельгутея: «На чём же порешил совет?» А Бельгутей говорит: «Решено всех вас предать мечу, равняя по концу тележной оси». Оказалось потом, что Еке-Церен оповестил об этих словах Бельгутея всех своих татар, и те собрались в возведённом ими укреплении. При взятии этих укреплений наши войска понесли очень большие потери. Перед тем же, как наши войска, с трудом взяв татарские укрепления, приступили к уничтожению татар, примеривая их по росту к концу тележной оси, – перед тем татары уговорились между собою так: «Пусть каждый спрячет в рукаве нож. Умирать, так умрём, по крайней мере, на подушках из вражеских тел». Вследствие этого наши опять понесли очень много потерь. Тогда, по окончании расправы с татарами, которых примерили-таки к тележной оси и перерезали, Чингис-хан распорядился так: «Вследствие того, что Бельгутей разгласил постановление Великого семейного совета, наши войска понесли очень большие потери. А потому в дальнейшем он лишается права участия в Великом совете…»