Текст книги "Всё ничего"

Американский подход к «ураганам раз в тысячелетие», которые в последнее время происходят ежегодно, базируется на принципе: «Авось пронесет… Так, не пронесло, устроим всеобщую панику в следующий раз… Пронесло… Хм-м-м… В следующий раз расслабимся… Блин…» Ну и так далее.

В 2011 году на Нью-Йорк и окрестный Джерси-Шор шел ураган высшей категории «Ирэн». Друзья планировали свадьбу на бруклинской набережной Ист-Ривер аккурат в день «Ирэн», горожане начали паниковать. В городе появились забаррикадированные окна, мешки с песком; магазины опустели. В дорогущем гастрономе раскупили все непортящиеся продукты, включая какие-то очень редкие органические орехи с Гавайев по 38 долларов за полкило. CNN объяснил, что завтра за фунт картошки будут давать больше, а деньги потеряют цену, так как жизнь не будет стоить и фунта изюму. На улицах готовились делать прививки от тифа, а лошадей, возящих туристов по Центральному парку, ангажировали для перевозки угля. Предполагалось, что электричество исчезнет на многие месяцы.

Больница Нью-Йоркского университета, раскинувшая три корпуса вдоль набережной и без урагана буйного Ист-Ривер, эвакуировала всех пациентов, кроме пяти самых тяжелых. С ними остался Рон – очень интересная и по-своему замечательная личность. Он как раз проходил через сто седьмую фазу развода с поливанием грязью в желтой прессе, угрозами, пистолетами и прочими проявлениями супружеской любви, так что домой ему ехать совершенно не хотелось. Тем более с Роном в больнице остались несколько симпатичных медсестер.

По дороге к Нью-Йорку «Ирэн» ослабла с «урагана высшей категории» до «дождя с порывистым ветром», мы бегали по лужам и грустили о перенесенной свадьбе со всеми яствами, но ее, как и матчи турнира Большого шлема, сыграли уже на следующий день, хоть на бруклинских набережных и было много луж. CNN, пытаясь сделать хорошую мину, объяснил хорошо поставленным голосом ведущего, что нам повезло и слаженные действия горожан и пригорожан помогли отвести реальную угрозу от города. Все разошлись по домам, немного промокшие и довольные собой.

В 2012-м я уже работал на этой самой набережной Ист-Ривер, восхищаясь видом с 15 этажа. Кто придумал разместить отделение реанимации на 15 этаже, а радиологию, куда пациенты реанимации со всеми прикрепленными к ним аппаратами перемещаются постоянно, на 2-м, – мне неведомо. Автор этой и множества других архитектурных находок, проявивших себя в полной мере, остается неизвестен. Не прошло и трех месяцев после начала моей работы в этой больнице, как CNN снова увлеченно заговорил о страшном урагане, готовом свалиться на город в следующий вторник. В этот раз его назвали «Сэнди», как и хозяина нашей съемной квартиры, доброго ирландского алкоголика. Будучи знакомым с Сэнди-алкоголиком, ничего страшного от «Сэнди»-урагана я не ожидал. Наученные «Ирэн» жители только хмыкнули и продолжили жить, как им и положено. В магазинах не было ажиотажа, на купивших больше одной бутылки воды смотрели как на идиотов и паникеров, министерство городского транспорта неохотно, на всякий случай, отключило метро, и люди, работавшие далеко от дома, радовались неожиданному выходному в будний день. На велосипедистов отключение транспорта никак не повлияло, и в день урагана я поехал на работу.

Руководство больницы, в прошлом году наученное убытками от перевода всех пациентов и уставшее от болтовни Рона, прожужжавшего всем уши рассказами о своем геройстве, решило больницу не закрывать. Кто был в состоянии выписаться, отправился восвояси, плановые процедуры отменили, но в остальном всё работало, как обычно. Совсем не по плану было кровотечение после извлечения камня и рассечения сфинктера Одди[46]46
  Сфинктер, регулирующий поступление желчи и сока поджелудочной железы в кишечник.


[Закрыть] у 250-килограммового лидера буддистов Казахстана, который приехал выступать в близлежащую штаб-квартиру ООН. Мне повезло отвечать за подготовку пациента к процедуре остановки кровотечения. Оно было достаточно обширным, а значит, требовалось обезопасить дыхательные пути, интубировав буддиста и подключив его к искусственной вентиляции. Преподавая теорию эндотрахеального интубирования, я всегда рассказываю, какие особенности анатомии пациента предполагают трудности. Бедняга буддист был квинтэссенцией всех факторов сложного интубирования и вентилирования. Как ни странно, совместными стараниями множества участников нам удалось всё сделать, не создав чрезвычайной ситуации. Покончив с этим, лениво меняя дозы седативных препаратов, я мог спокойно и с интересом наблюдать, как единственный рискнувший добраться до больницы гастроэнтеролог пытается обнаружить перевозной эндоскоп, спрятанный где-то в подвале. Или на 2 этаже, хотя, возможно, его видели в отделении педиатрии на 6-м буквально позавчера. Обычно этим поиском занимаются молодые будущие специалисты, но они-то как раз не смогли проникнуть в готовящийся к осаде город. Вопреки всем препятствиям, кровотечение было остановлено, и гастроэнтеролог помчался на парковку в надежде проскочить через вот-вот закрывающийся мост или тоннель.

Около шести вечера нас позвали в послеоперационное отделение, где у пациента, прооперированного по поводу тяжелого гнойного артрита, предсказуемо развился септический шок. Оттуда, в отличие от окон БИТа, показывающих Ист-Ривер, Квинс, остров Рузвельта и чуточку манхэттенской части набережной, можно было посмотреть на несколько роскошных многоквартирных домов на 34-й улице. Забыв о напуганном пациенте, прибывшая на осмотр команда быстрого септического реагирования с интересом смотрела на волны, врывающиеся в ярко освещенное, отделанное золотом и мрамором парадное. Швейцара не было на месте. Приличный нью-йоркский швейцар не пустил бы в парадное эту беду. Через пару минут после того, как двери распахнулись под натиском воды, парадное ярко вспыхнуло и погрузилось в темноту, во всех окнах дома тоже погас свет. Повернув чуть-чуть голову, я увидел непонятную площадку с электрического вида сооружениями. Площадка была возле реки и примыкала к больнице на уровне второго этажа. Там уже бодро плескалась вода, подбираясь к постаментам с электрическими аппаратами. Что-то весело искрило.

Превратив сепсис пациента из тяжелого в умеренный, мы вернулись в БИТ. Было уже семь – время смены персонала. Большинство не рассчитывали, что их сменят, но мне, на удивление, повезло. Героический ночной доктор Венди Вайз прибыла на такси. Она же сообщила, что Первая авеню еще не до конца затоплена, посоветовала ловить такси в районе 30-й улицы, так как на 34-й свалилось огромное дерево и перегородило дорогу. Около восьми я ушел, утаив от Венди, обладающей гипертрофированным двумя детьми материнским инстинктом, что поеду на велосипеде. Ехать было сложно. На некоторых перекрестках ветер был такой силы, что приходилось крутить педали, чтобы просто остаться на месте. Периодически попадались люди, в тоске ожидающие такси, и курьеры на велосипедах из ресторанов. Валялись светофоры и автобусные остановки. Иногда мимо пролетали крупные ветки и куски каких-то вывесок. На улицах было темно, но окна в некоторых домах всё еще светились.

Я приехал домой к девяти. В новостях показывали разрушения в разных районах города. Где-то за рекой, в Нью-Джерси, рванул трансформатор, порадовав жителей западного Манхэттена фейерверком, особенно впечатляющим в наступившей после этого абсолютной тьме. В 22:30 сообщили, что в двух из трех корпусов больницы Нью-Йоркского университета больше нет электричества. Площадка с электрическими агрегатами, начало затопления которой мы наблюдали, оказалась местом расположения запасных генераторов. Основные генераторы были в подвале, который был на полквартала дальше от реки и залит часом позже.

В связи с ураганом экстренные службы города были перегружены, и эвакуацию осуществляла служба еврейской скорой помощи «Хэтзоа», любовно нареченная преимущественно иудейским медицинским персоналом больницы «Хезболлой». По старой еврейской традиции ожидать всего наилучшего в любой ситуации они собрались на еще не затопленных улицах вокруг больницы и смогли развезти всех пациентов по больницам, находящимся в глубине острова. По телевизору рассказывали о героическом персонале неонатологической реанимации, который выносил младенцев весом килограмм-полтора. О моей сменщице и медсестрах БИТа, которые тащили на себе 250-килограммового казахского буддиста на искусственной вентиляции и еще двенадцать тяжелобольных взрослых пациентов по темным лестницам с 15 этажа, не сказали ни слова.

Через три месяца больница открылась вновь. Руководство собрало сотрудников в конференц-зале и в течение часа рассказывало о своем доблестном труде. Мы узнали, что в третьем из корпусов, который отключился чуть позже, запасные генераторы находились на крыше, поэтому вода из реки до них не добралась. К сожалению, топливо находилось в подвале, и, пока шла эвакуация, резиденты и прочий необходимый медперсонал передавали ведра с соляркой вверх по лестнице в пентхаус. Администрация не забыла похвалить себя за это неординарное стратегическое решение. К счастью, ожоговые отделения города в результате этой процедуры не пополнились несколькими молодыми врачами.

Ураган «Сэнди» принес множество бед и разрушений. Среди оставшихся без электричества огромных районов Нью-Йорка был и тот, где находилась больница. Это сильно ударило по бедняге Стю, который жил прямо напротив собственного офиса в роскошной высотке на 23 этаже. Отключившееся электричество фактически замуровало в квартире Стю, немолодого для пробежек по лестнице с и на 23 этаж. Заперт он оказался с женой, без света, водопровода и, о чем он рассказывал с особым содроганием, без смыва в туалете. Марк же оказался отрезан от мира упавшим деревом, перегородившим выезд из его пригорода. Электричества и удобств там тоже не было.

На Манхэттен электричество и нормальную жизнь вернули довольно быстро, но прибрежные районы Бруклина и Квинса отключились всерьез. Рассказывали жуткие истории о стариках, как и Стю, оказавшихся в многоэтажных домах без еды и воды. Волонтеры появились по всему городу. В связи с застрявшим в квартире Стю и временным отсутствием работы в затопленной больнице я сидел дома в смутной тревоге. Тогда-то я и познакомился с волонтерством в Америке. Мне позвонил Алёша (ни в коем случае не Alex), мой старший племянник. Димин сын переехал в Америку в двенадцать лет, и весь его подростковый период прошел там. В его жизни было многое, включая недолгую карьеру рэпера по имени White Russian. Алёша даже записал один альбом. В первой песне звучала фраза «Make this fucking noise»[47]47
  Устроим этот гребаный шум (англ.).


[Закрыть]. У меня до сих пор есть этот альбом. Как-то его нашел в куче старых дисков мой трехлетний сын, за несколько месяцев до этого выкинутый от русскоязычных семьи и нянек в англоязычный детский сад и получивший в качестве утешения магнитофон и коробку старых дисков. Прослушав первую песню, ребенок спросил: «Что значит fucking noise?» Возможно, это были его первые слова на английском.

В Алёшиной жизни после рэпа было много интересного: учеба в университетах и съемка фильмов, работа в барах и организация вечеринок. Он однажды устраивал вечеринку для Паффа Дэдди, а кино снимал с сыном Майкла Дугласа, продолжившим великую династию. Вплоть до нынешней катастрофы, заставившей вспоминать «Сэнди» – несомненно, крайне неприятный катаклизм – даже с какой-то ностальгией, он был менеджером в спикизи – баре, куда можно попасть только через секретную дверь дешевой бургерной (наследство сухого закона). Одно из лучших мест, куда можно отвезти заехавших друзей, как и всё лучшее в городе в данный момент, закрыто.

И вот звонит мне Алёшка и спрашивает, не хочу ли я поехать в Фар-Рокавей, где уже неделю нет электричества. Его друзья организовали автобус и собираются помогать населению разгребать завалы. Я явился с ящиком бутылок с водой к автобусу. Там уже было много разношерстного народа. Руководил всем мужчина с повадками дельца с Уолл-стрит, коим он и оказался. Я отнес свой ящик к куче припасов, отметив их поразительное разнообразие. Кто-то решил, что несчастным, оставшимся без электричества и воды, нужно привезти шесть бутылок дорогущей минералки «Перье» или наборы экзотических сухофруктов. Но в основном были нужные продукты, фонарики, батарейки и наборы первой помощи. После долгой из-за затопленных прибрежных шоссе поездки мы оказались в не самой приятной части города. Социальное жилье и бедные частные дома. Грязные заваленные мусором улицы. Часть хлама явно была там и до урагана.

Мы выгрузили ящики и разбили лагерь вокруг автобуса. Через какое-то время местные жители сориентировались и начали подходить поближе. Воротила с Уолл-стрит и тут проявил свои организаторские таланты и направлял волонтерскую деятельность. Волонтеров организовали в несколько бригад. Кто-то, вручив мне ящик воды и пакет с батарейками и сухим пайком, сказал, что я должен слушаться очень полную местную жительницу лет семнадцати-восемнадцати. Она сообщила, что ее бабушка застряла на 8 этаже одного из социальных домов и припасы мы понесем туда. Я с надеждой спросил про лифт. Она фыркнула, и мне стало неловко. Мы отправились к указанному ею дому. Я спросил, не учится ли она в школе, и получил маловразумительный ответ, что-то вроде «у меня астма». Разговор явно не клеился, но мы уже были на месте. Заваленная мусором дорожка, ведущая ко входу, и раскрашенная неумелым граффити дверь подъезда и стены. Типичное гетто. Девушка сказала, что пойдет первой, и показала фонарик. Мы поднялись на 2 этаж, она уронила фонарик и выругалась. Фонарик погас. У меня был пакет с фонарем и батарейками, но вместо того чтобы спуститься и засунуть батарейки в новый фонарь, я спросил, готова ли она подниматься в темноте. Последовал утвердительный ответ – и мы начали подъем. Я шел за ней, благо ее дыхание становилось всё громче, и держался рукой за стену. Иногда рука натыкалась на металлические двери, что помогало считать этажи. Этажа через четыре ее дыхание стало совсем шумным, и я вспомнил всё, что знаю о лечении астматического статуса без лекарств, мониторов и в абсолютной темноте. Сведений набралось не так много. Я вынул телефон и взглянул на тусклый экран. Связи не было. Наконец мы дошли. Она открыла дверь, за которой скрывалась достаточно опрятная квартира, и показала, где в прихожей оставлять припасы. Я сообщил, что я врач, и спросил, не помочь ли бабушке. Девушка засуетилась и начала меня выпроваживать. Я с радостью ушел, думая, что бабушки там и не было. И что мне повезло не нарваться на какую-нибудь амфетаминовую лабораторию.

Вернувшись к автобусу, получил новое задание. В этот раз с Алёшкой и его девушкой нас направили разбирать затопленный частный дом. Усталая грустная женщина повела нас по улочкам под моросящим дождем. Я радовался свежему воздуху и свету, по которому так соскучился на лестнице. Вскоре мы пришли. Небольшой потрепанный и обшарпанный домик с маленьким двориком, который производил гнетущее впечатление. В лужах валялись куски сломанной садовой мебели, дров, жутких гипсовых статуй, утвари, ржавых велосипедов. Мне строго наказали ничего не выбрасывать и оставили наводить порядок во дворе, а Алёшка с девушкой пошли разбираться в доме. Я быстро раскидал вещи по нескольким кучам. Основную я предполагал выкинуть и оставить лишь не совсем побитые гипсовые статуи и почти целую мебель, пару еще вроде как работающих механизмов велосипедов и дрова. Позвал женщину для инспекции. С ужасом и причитаниями она расформировала мою кучу барахла, от которого нужно было избавиться, и сказала, что всё это остается, включая садового гнома без головы и стул с двумя ножками. Выбросить она разрешила только велосипед без руля и колес и с согнутой почти пополам рамой и разбитый на слишком много осколков садовый фонтан. Оставшееся мне пришлось сложить возле дома у дальней от океана стены. Таким образом от следующего наводнения ценные вещи были защищены еще и домом. Успехи Алёшки внутри дома не сильно отличались от моих, ему позволялось выкидывать одну вещь из пары десятков и только потому, что даже хозяйка уже не понимала, что это такое. Мы умудрились попасть к местному Плюшкину. Силлогомания – психическое расстройство, несчастной нужна была помощь других волонтеров. Но психологическое волонтерство появилось только во время ковидного катаклизма и в основном для персонала лечебных учреждений.

Вечерело, волонтеры собрались у автобуса. Местные жители постепенно исчезали, а за оставшимися батарейками, фонарями, баллонами с водой стали подходить довольно мрачные типы. Мимо медленно проехала полицейская машина, потом, развернувшись, многозначительно проехала вновь. Намек был понятен. Нам было пора уезжать. Мы погрузились в автобус. Упаковку «Перье» так никто и не забрал. Усталые, грязные, пропахшие сырым мусором, который недавно был частью чьих-то жизней, мы ехали по страшному в сумерках Рокавею, возвращаясь на Манхэттен. Наша компания состояла из бизнесменов с затопленного и оставшегося без электричества Уолл-стрит, нескольких врачей из закрытых больниц, свободных художников, вроде Алёшки и его девушки-модели, барменов и официантов из закрытых ресторанов.

Катастрофы в Нью-Йорке совсем не редкость. Теракты, стихийные бедствия, а теперь вот вирус. И в тяжелое время горожане вне зависимости от уровня благосостояния и статуса организуются и, не жалея сил и средств, помогают тем, кому досталось сильнее или у кого была менее надежная подушка социальной безопасности.

Через неделю после «Сэнди» произошел редкий для ноября снегопад. Сидя в нашей крохотной, но сохранившей электричество и воду квартирке на верхнем Ист-Сайде, я с грустью думал, каково же приходится той женщине-Плюшкину в сыром, заполненном гниющим барахлом доме. Или девушке с астмой на 8 этаже, боявшейся попросить припасов для себя и придумавшей больную бабушку.

Декабрь 2012 – март 2014

Через какое-то время всё вернулось на круги своя. В доме Стю починили лифт, и он смог открыть практику. Пациенты стали снова ее посещать. Больничные пациенты осели по больницам в глубине острова, и мы смогли навещать их. В январе 2013-го открылась, наконец, больница. Это было интересное и странное время. Сейчас, когда мы в ужасе рассуждаем о количестве аппаратов ИВЛ, кому их предоставлять, а кому пытаться отсоветовать, я вспоминаю эти истории с ностальгией. Странный медицинский мир, который мы потеряли. Вероятно, надолго. Возможно, навсегда.

Как я уже говорил, больница Нью-Йоркского университета стала богоизбранной для хасидов Манхэттена и Бруклина. Национальная карта города сильно изменилась со времен, когда ирландские парни с Баури лупили итальянских парней с Малберри, а после те и другие получали дубинками по почкам от полицейских-соплеменников на улицах и в участках. За итальянцами и ирландцами пришла немецкая волна, осевшая на Нижнем Ист-Сайде – в месте вечных трущоб для новых иммигрантов. За немцами появились восточноевропейские евреи. Немцы переправились в Бруклин первыми. В 1904 году колесный пароход «Генерал Слокум» загорелся и утонул в Ист-Ривер: 1021 из 1342 пассажиров, в основном женщины и дети, погибли. В Томкинс-парке поставили красивый и грустный памятник, но немцы там жить больше не хотели и перебрались в Уильямсберг на другой стороне реки. Началось китайское нашествие. Я обожаю этот Нью-Йорк, эти волнообразные изменения и переселения народов. Впрочем, я повторяюсь.

Так вот, бруклинский Уильямсберг у одноименного моста был немецким районом, но незадолго до Второй мировой войны его стали осваивать религиозные евреи. После войны к ним присоединились выжившие и приехавшие в Штаты европейские хасиды. Такая еврейская ирония. Хасиды облюбовали районы к западу от моста, немцы ассимилировались и рассосались, а районы к востоку заселились сначала черным населением, а потом хипстерами и прочими панками. Проходя мост, желательно точно знать, куда тебе надо. Пойдешь направо – попадаешь в этакий Меа Шеарим[48]48
  Район Иерусалима, где проживают ортодоксальные евреи.


[Закрыть], где могут дать в глаз в субботу, если будешь разъезжать на машине. Пойдешь налево – и окажешься среди иронично бородатых людей в странных одеждах, магазинов йогической тантры, тантрической йоги и прочих чудес. Уильямсбергские евреи лечились у нас. Хипстеры, скорее всего, нигде не лечились, так как у них нет души и они бессмертны. Как эльфы.

Я уже говорил, что мой старший партнер Марк съел собаку и еще много некошерных животных на лечении хасидов. Сам процесс в таком случае не слишком похож на стандартные отношения врача с пациентом, так как в них присутствуют еще огромное количество родственников и раввин. Анархия полнейшая и контролю не поддающаяся. Среднестатистический раввин, прикрепленный к пациенту, еще любит лоббировать более длительный курс антибиотика или предлагать попробовать какую-нибудь другую химиотерапию. Ну, на всякий случай. У многих раввинов есть свое любимое лечение. В общем, когда я пришел в практику, у меня тоже оказалось много таких пациентов. Пациенты часто попадались интересные, у многих пожилых первым лечащим врачом был доктор Менгеле или кто-то близкий ему по духу, а биография была примерно такая: европейская страна – Дахау – Освенцим – Израиль – Уильямсберг. Лагеря варьировались, иногда выпадал Израиль, но канва была примерно такой. В итоге я познакомился с миссис Джей, а благодаря ей, еще и с мистером Штейном. Биография миссис Джей была типичная: родилась в местечке в Венгрии сразу после Первой мировой, в 1944-м попала в Освенцим. Многим венгерским евреям повезло: «окончательное решение» там задержалось и процент выживших был выше. Освобождение, пересыльные лагеря, Уильямсберг, куда приводят все дороги, не приведшие на Оушен Парквей, в Боро-Парк или Мидвуд[49]49
  Другие хасидские районы города.


[Закрыть].

Миссис Джей было очень много лет, но мало функционирующих легких, в которых к тому же было предостаточно лишнего. Например, воды из-за сердечной недостаточности, бактерий и фиброза[50]50
  Хронические изменения, при которых нормальная ткань органа замещается соединительной.


[Закрыть]. При нашей первой встрече миссис Джей пришлось интубировать (к сожалению, в моей практике так происходит постоянно), так что, боюсь, она подумала обо мне не очень хорошо и решила, что все врачи, от Освенцима до Нью-Йоркского университета, одинаковые. Перед интубацией я осведомился у дочери миссис Джей, не лучше ли дать девяностопятилетней женщине кислород и морфий и обеспечить покой, но получил вежливый отказ.

Как ни странно, миссис Джей стало лучше. Инфекция прошла, она вышла из шокового состояния, но с девяностопятилетними сердцем и легкими сделать ничего было нельзя, и, закатив глаза, я объяснял многочисленным представителям семьи и раввину, что трансплантация большинства внутренних органов в такой ситуации будет не слишком разумным и совершенно точно невозможным методом лечения. В результате я получил у них разрешение на следующий после трансплантации способ довести ее до выписки – трахеостомию[51]51
  Операция по созданию соединения полости трахеи с окружающей средой. Часто используется при необходимости длительной вентиляции.


[Закрыть], так как снять с вентилятора не представлялось возможным. Справедливости ради, выглядела она неплохо. Когда же кто-то из внуков надевал на нее очки и ставил перед ней книгу на иврите, она смотрелась просто отлично. (Очки вообще очень помогают пациентам выглядеть здоровее, чем они есть.) После трахеостомии встал вопрос о выписке, социальные работники принесли семье список ближайших домов престарелых и настоятельно посоветовали посетить эти места и решить, в какое из них миссис Джей отправится. Неудивительно, что действительно любящим маму детям ни одно из этих страшноватых мест не понравилось. На следующий день после тура мне и позвонил мистер Штейн. Акцент у него был очень забавный – как если смешать Тони Сопрано и Беню Крика из «Одесских рассказов» Бабеля. Мистер Штейн оказался представителем и единственным владельцем корпорации «Евреи Уильямсберга и Боро-Парка на вентиляторах дома». Это он, собственно, и предложил. Миссис Джей отправится домой, а мистер Штейн предоставит аппарат и поможет семье заботиться о маме на искусственной вентиляции. Деньги, причитающиеся от страховой компании дому престарелых, пойдут мистеру Штейну, но берет он меньше, а пациентам у него лучше. Не то чтобы я ему поверил, но так как средняя продолжительность жизни пациентов, подобных миссис Джей, в доме престарелых очень невелика, а вероятность повторной госпитализации близка к ста процентам, отправить ее вместо этого домой не показалось мне плохой идеей. После еще пары скоротечных инфекций и закупорки дыхательных путей, потребовавшей бронхоскопии, мы выписали миссис Джей на поруки мистера Штейна.

Я, если честно, и думать о ней забыл. Мы посмеялись с друзьями над предложением мистера Штейна делать трахеостомии, бронхоскопии[52]52
  Процедура обследования дыхательных путей и забора материала с помощью лаважа или биопсии.


[Закрыть] и другие реанимационные мероприятия на дому и разошлись по делам. Месяцев через шесть к нам в гости приехали родители жены с ее сестрой-малявкой, вымахавшей вдруг в шестнадцатилетнюю девушку. Почему-то им не захотелось слушать мои россказни о городе, и они решили нанять экскурсовода. По удивительному совпадению и без всякого лоббирования с моей стороны экскурсоводом стал наш друг Паша Пуш. Пуш – огромный лысый мужчина, одетый преимущественно по моде английских футбольных болельщиков и на мотоцикле. Раньше он преподавал историю в еврейском центре Ижевска. Я никогда не видел Пуша в деле, хотя и рекомендовал его всем безоговорочно, поэтому примазался к экскурсии. Погуляв по Манхэттену, мы решили переплыть на другой берег Ист-Ривер. Прямо у пристани нас встретили останки германской цивилизации в виде «Стейкхауса Питера Люгера», который много лет подряд признавался лучшим в городе. Съев по половине коровы каждый и запив всё это большим количеством пива, мы, устав от хамства официантов (часть антуража и не опционально), решили, что кофе с десертом лучше пить в еврейской части района, так как у хипстеров можно запросто получить какой-нибудь цикорий из тибетских трав.

Мы идем по сонным улочкам Уильямсберга, вокруг женщины в париках и орды детей, многие из которых рыжие. Рыжие люди – моя слабость. Говорят, их очень мало. Но не в Уильямсберге. Вдруг я слышу крик с другой стороны улицы: «Доктор, доктор!» – и вижу дочку миссис Джей. Она активно жестикулирует, требует, чтобы мы к ней подошли. Подходим всей нашей туристической группой с огромным лысым гидом в кожаной куртке, девушкой шестнадцати лет и двумя родителями. Лысый гид здоровается с ней на идиш, но даже этот, лично меня поразивший факт ее не удивил.

– Доктор, пойдемте сейчас же ко мне, посмо́́трите мою маму!

Я, мало что соображая от ужаса, промямлил, что у меня и стетоскопа-то с собой нет. Но она уже тянет меня внутрь, и я оказываюсь в квартире на 1 этаже. В небольшой комнатке было несколько детей лет от двух. Некоторые возились на полу с игрушками, двенадцатилетняя девочка делала уроки за кухонным столом, а в углу гостиной лежала миссис Джей в очках, с книгой на иврите и кокетливым шарфиком вокруг трахеостомии. Самое поразительное, что она меня узнала и улыбнулась.

– Ну правда же, она прекрасно выглядит?! – спросила миссис Джей-младшая.