Текст книги "Фаллический смутьян"

Короткий отдых в Ольгохте

– И что мы тут, блядь, сидим до сих пор, долго еще муде тут будем морозить? Поезд до Хабаровска ждем? – со всей революционной решительностью вопрошал Василий. – Так командиру, наверно, забыли доложить – поезд по средам не ходит, – Василий кивнул на блок календаря. – 8 фев-ра-ля 1922 го-да, сре-да, – прочитал он по слогам.

– Успеется тебе в снежок мордой твоей тупой упасть, не торопись, – по-дружески отвечал ему Сергей.

– Да от контры уже и след простыл – их не видно и не слышно. А знаешь почему? Да потому что их тут нет! Теперь они уж на 20 верст отбежали. А там уже и Волочаевка, а оттедова до Хабаровска рукой махнуть. Хорошо мы им дали, нужно было сразу дальше идти.

– Ишь ты, блядь, Бонапарт! Тебе бы дать войско, ты бы уже в Японии высадился и императора пленил, – иронизировал Сергей.

– Императора мне пленять без резону – я бы его порешил на месте, а японцы мне бы спасибо сказали, – отвечал не уловивший иронии Василий.

– Японцы – люд темный, как и все остальные. Для них император – это что-то типа бога, только в человеческом обличии. Они могли бы не совсем правильно оценить твои действия по спасению японского народа. Зарезали бы тебя и съели – говорю же, темный люд, – повысил ставки Сергей.

Василий несколько озадачился – съедение японцами не очень походило на героическую смерть в его понимании.

– Командование может и ошибается, но лучше бы оно все время только так и ошибалось – тут и пожрать дают, и тепло довольно. Помнишь, неделю без еды сидели? Не торопись, да и может японцы чего замышляют. Все к лучшему в этом лучшем из миров, – резюмировал Сергей.

Василий продолжил обдумывание невеселой участи быть съеденным японцами, а Сергей вышел подышать на улицу. Его окутал морозный воздух. Белых действительно не было. «Отступили в Волочаевку. Эх, Васька, интуитивно, а правильно все понимает – проницательность прям-таки народная. Таких не обмануть», – подумал Сергей. Он прибыл в Народно-революционную армию Дальневосточной республики с последним пополнением – пополняли опытными и политически подкованными бойцами. В НРА начиналось брожение – сказывались обстоятельства: долгое отступление по диким таежным местам, недостаток всего – еды, воды, одежды, оружия. Армия разваливалась, но не развалилась – она не имела такого права. Здесь, на никому в мире не известном клочке земли Приамурья, за действиями народа, поднявшего свою не умеющую читать голову, смотрел весь мир. На них смотрели умирающие от голода индийцы, на них смотрели полуодетые замерзающие китайцы, из тесных рабочих общежитий на них были устремлены глаза британцев.

Сергей помнил, как начиналась то, что сейчас называют Первой мировой войной. Он помнил народные ликования, когда люди, забыв или не знав вовсе о логике, с необъяснимым энтузиазмом бросились увлеченно колоть друг друга штыками, расстреливать тела друг друга из пулеметов, рвать друг друга на части снарядами. И лишь трупный аромат воинской доблести зародил в них первые сомнения. Какая дорогая цена для зачатков всего лишь одного чувства.

Не сказать, что Сергей сразу все понимал, нет – это было бы обманом. Наоборот, он не понимал самого главного – зачем? И это несколько смущало его. Он слышал бравурные фразы о доблести, господстве, владычестве, влиянии, но, когда дело доходило до конкретики, не нашлось ни единой души, которая бы смогла конкретизировать как он, Сергей, будет доблестно господствовать над проливами. Он подозревал, что на бедный огород, который даже ему не принадлежал, никто не завезет Трон Владыки Проливов. Представлялось довольно маловероятным, что чин от волостного писаря и выше вообще решится замарать обувь в здешних краях. Да и Сергей не шибко горел желанием повелевать проливами – скорее он хотел, чтобы кто-то излечил его отца от жутких грудных хрипов, тянущихся много лет, а его мать от многочисленных язв из-за скудности пищи. Да, юность Сергея была не сахаром, но, благо, местные жители были мало осведомлены о вкусе сахара, поэтому не шибко горевали. Воистину правдиво ответствовал местный священник – бог все предусмотрел.

Но Сергей оказался на фронте, пусть он и не понимал зачем. Тогда он размышлял: «Наверняка через много лет, когда люд наш будет образован и будет учиться, кто-нибудь прямо скажет, дескать, все это было из-за того-то и того-то. Не будут же спустя много-много лет лишь все так же туманно говорить про господство и сферы влияния – кто поверит в это говно?»

Государственные мужи подготовились к решению эпических задач господства со свойственным им профессионализмом – главные выгодоприобретатели господства, Сергей и его товарищи, лихо хлебнули пота и крови под градом тяжелых снарядов противника. И казалось, что конца этому не будет, или будет, но не совсем тот, который устроил бы Сергея. Но в один прекрасный день война закончилась. Она просто взяла и прекратилась – оказывается, это было возможно. Сергей вернулся домой. Может не навсегда, но, судя по обстановке, очень надолго куда-то делся хозяин земли – говаривали, он уехал в южные губернии. Впрочем, об этой утрате Сергей не особо горевал – ему пришлось по вкусу работать на земле столь же яростно, но более сыто. Так что неожиданное отсутствие вполне устраивало Сергея, хотя волостной писарь и даже сельский священник критиковали столь грубое отклонение от устоев: «Кто-то должен все разделять по-божески меж людьми, по справедливости разделять – так было издревле, так мы поколениями жили. Весь быт наш скромный может рухнуть, если отречься от сих простых постулатов. Мир наш не терпит рубки с плеча, он сложнее, чем может казаться каким-то пришлым людям».

В 27-ю стрелковую дивизию Сергей попал уже по своей воле – он ценил прекрасные древние традиции и был готов воевать, чтобы они нашли достойный приют на музейной полке. 27-я представлялась ему брандспойтом, который должен был бодрящей струей прогресса оросить немытые жопы хамства. Он помнил тот холодный и голодный бросок через тайгу. Бойцы были обуты по-летнему – они обматывали ноги тряпьем, но были готовы идти по снегу хоть неделю, лишь бы все получилось. Им потребовалась всего пара дней жутких нечеловеческих усилий. Когда тем морозным ноябрьским утром они ворвались в Омск, противник был растерян, он не ожидал, что финал истории наступит так скоро. К вечеру все было кончено. По улицам вели понурых пленных, победители считали трофеи. Тогда казалось, что это конец.

Сергей вернулся в настоящее – на него дунуло холодным ветром и голосом командира: «Собирайтесь, выступаем!»

«Где же теперь все они, ребята из 27-й, – подумал Сергей напоследок. – Сколько их осталось на Енисее, сколько сгинуло у Вислы. Но ради чего? Чтобы мы сейчас поставили во всем этом жирную точку. Чтобы „сфер влияния“ больше не было, чтобы реликты рабовладения больше никогда не подняли своих уродливых голов, чтобы дети никогда более не гнули свои маленькие спины сызмальства, как это пришлось делать мне. Нет, все это было не зря, нужно только завершить дело». Он открыл дверь и зашел в помещение.

– Командир сказал выступать, – с мрачной решительностью передал Сергей.

– Наконец-то! – ответствовал Василий. – А знаешь, Серег, чушь ты мне про японцев сказал – без нужды им меня сжирать. Сам рассуди: вот ничего им не принадлежит, живут они в какой-то своей тесной коморке, в архитектуре которой даже угол подъема хуя приходится учитывать. И на кой им целыми днями без отдыха батрачить на императора ентого своего, или еще на какого господина. Ради такой жизни? Нет, они мне только спасибо сказали бы – чай, не долбоебы какие!

Труд освобождает

«Если сегодня не закроешь, блядь, план прошлой недели, то кто его закрывать будет?! Я за тебя должен звонки делать?! Может мне и мозг свой включить вместо твоего?!» – бодро начинался мотивирующей речью Кирилла очередной трудовой день Вани. Иван старался оптимистично воспринимать сие как коучинг, за который еще и доплачивают, пусть и немного. «В принципе, за коучинг только и должны доплачивать – а как еще, если один человек самоутверждается за счет других?» – рассуждал он. Тем не менее Ваня отдавал себе отчет, что все это больше напоминало не единственно справедливый коучинг, но скорее коммуникацию барина с крепостным. Вполне возможно, где-то посреди далеких океанских волн плавает гренландская полярная акула, заставшая еще Ивана Грозного. И если бы всесильная эволюция дозволила ей вырваться из родных холодных вод, то старая рыба, озарив наш мир своим ясным акульим взором, вероятно, и не заметила бы вовсе, что крепостное право было когда-то отменено.

Но наш печальный человеческий удел – оперировать категориями гораздо более скромными. В каждый недолгий перерыв между бодрящими звонками потенциальным клиентам, Ванин мозг терзали муки: Членство, Лиза, одиночество, скоротечность бытия, отсутствие обещанного звонка от эксплуатирующей компании.

Тьма опускалась на швы выхинских панелек. Ваня вышел из конторы и, как завещал Максим Леонидов, пошел бродить в дурном настроении. Перед глазами мелькали вывески «Парикмахерская Эконом», «Дом быта» и светящиеся буквы магазинов разливного пива. Внезапно на его волосы начали падать крупные снежные хлопья – первые в этом году. «Эх, была – не была!» – решил Ваня, зашел в магазин алкоголя и купил на последние деньги бутылку ржаного дистиллята, очень кстати прекрасно помещавшуюся в карман. Ваня хотел попробовать водку такой, какой она была до государственной монополии 1894-го года. Тогда мудрые государственные мужи решили, что ходить мимо денег – это даже не моветон, а дурной моветон, и взяли всю продажу алкоголя в свои мудрые руки. До того черного для всей России дня, водка, или, как тогда ее называли, хлебное вино, была дистиллятом из ржи – напиток сохранял вкус и ароматику сырья, из которого он был сделан. Заботливые царские чиновники решили, что для богобоязненного крестьянского люда такие мелочи, как вкус и аромат, излишни – дескать, этому мужицкому люду бы только напиться, а чем – это уже не слишком важно. Именно поэтому, а может и потому, что так было стократ дешевле и проще – кто знает, в качестве альтернативы хлебному вину государство великодушно решило продавать своим поданным спирт-ректификат, разведенный водой. Ни одна страна в мире, ни до, ни после, не додумалась сделать чистейший спирт, лишенный какого-либо вкуса и запаха, кроме вкуса и запаха спирта, своим основным напитком.

Совсем недавно Ваня узнал печальную историю становления крепких напитков в России, а уже сегодняшним холодным вечером среди длинных рядов ректификованной водки судьба ниспослала ему случайный одинокий презент с надписью «ржаной дистиллят» на этикетке. В полной мере насладившись эффектом Баадер-Майнхоф, он не считал себя вправе пройти мимо. Ваня вышел из магазина с бутылкой в кармане и уверенно шагнул в снежную тьму.

Ноги повели его, аки заправского Веничку Ерофеева, в сторону железной дороги – есть для каждого русского сердца что-то сакральное в видах заснеженных путевых столбов и уходящих в далекую ночную даль рельсов. В конце концов, еще крокодил Гена воспел мчащийся прямиком в небытие голубой вагон.

На подступах к станции Ванин слух уловил гитарную струну. Иван пронзил своим пока еще ясным взором кванты пространства. Он увидел пожилого человека, играющего на гитаре возле перехода на другую сторону железнодорожных путей. «Как у него пальцы не отмерзли», – подумал Ваня. Но сила искусства упрямо противостояла холодам – сквозь падающий снег неслись печальные слова старинного романса:

 
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
 

«Михаил Юрьевич как будто гимн взрослой жизни писал», – подумал Ваня и любопытствующе подошел ближе. Пожилой гитарист завершал песню, матеро перебирая пальцами по жестким струнам. Когда он закончил, Ваня и еще один мужчина, также подошедший усладить наверняка измученный слух, захлопали в ладоши. Старый музыкант расплылся в искренней и грустной улыбке.

– У вас семиструнная гитара, – сказал стоявший рядом мужчина. – Довольно редкая по нашим временам вещь.

– О, всегда приятно видеть разбирающегося в вопросе человека, – дружелюбно ответствовал музыкант, явно приятно удивленный наблюдательностью незнакомца.

– Говорят, раньше, в Союзе, ее пытались популяризировать, но сейчас от этого, увы, не осталось и следа. Теперь русская гитара – это достояние истории, увы, – продолжал мужчина.

– Ой, да что вы – никто не пытался ее популяризировать, это все сказки. И я это прекрасно знаю.

– Ну как не пытался, если на семиструнке играл хотя бы автор «Аве Мария», как его… Ва… Ба…

– Вавилов! О, да вы еще более осведомлены в вопросе, нежели я думал, – ответствовал музыкант с явно довольным видом.

– Да, Вавилов!

– Ах, я лично знал и Вавилова, и многих других. Уверяю вас, семиструнная гитара никогда не была популярна, и исправить это никто никогда толком не пытался.

– Вы лично знали Вавилова?!

– Да, мы все тогда знали друг друга.

– Вы, вероятно, профессиональный музыкант? Впрочем, это заметно.

– Спасибо. Да, есть немного, как-никак Заслуженный артист РСФСР, – со скромной гордостью ответствовал гитарист. – А о семиструнной гитаре…

– Так, вечер добрый! – прервали беседу два внезапно появившихся человека в черной форме. – Что, музицируем? А разрешение на данную предпринимательскую деятельность в данном месте у вас имеется?

Пожилой гитарист лишь промолчал в ответ – наступила некоторая пауза. Вероятно, данного разрешения на данную деятельность в данном месте у него не было.

– Так, собираем инструмент и уходим, – великодушно заявили стражи общественного спокойствия.

Когда старый музыкант начал послушно упаковывать инструмент в чехол и закрывать стоящую на асфальте сумку, люди в черной форме двинулись к стоящей недалеко старушке – продавщице цветов. Судя по тому, что она сразу же начала поспешные сборы, у нее тоже не было никаких законных оснований заниматься предпринимательской деятельностью – только не согласованное с администрацией желание есть.

Нужно отдать должное – операция по наведению порядка была молниеносно и профессионально завершена по заветам Толстого – абсолютно ненасильственно. Все это время будто вросший в землю Ваня молчаливо стоял и ждал, когда все закончится – ему не нужны были проблемы. Иваново оцепенение было прервано экспертной оценкой ситуации от мужчины – собеседника гитариста.

– Вот пидорасы! – резюмировал ценитель искусства.

– Ну вы потише, потише, – напрягся Ваня.

– Да что потише? Я в этом городе почти 60 лет живу, а эти щенки еще будут мне указывать?

Незнакомец неожиданно прервался, вероятно, распознав матерым взглядом бутылку в Ванином кармане.

– Это у тебя что? Водка?!

– Ну можно и так сказать, – уклончиво ответствовал Ваня.

– Ну давай выпьем за знакомство!

– Так мы даже не знакомы.

– Василий Игоревич, – с истерической бодростью представился мужчина и крайне охотно протянул Ване руку.

– Иван, – обреченно подал руку в ответ Ваня.

– Ну пошли прогуляемся на ту сторону, не здесь же стоять, – сказал Василий, видимо уже подписавший Ваниной бутылке смертный приговор.

– Да у меня и закуски никакой нет, – предпринял последнюю попытку противостоять всей безграничной мощи алкоголизма Ваня.

– Пф, сегодня ты закусываешь алкоголь, а завтра ебешься в жопу, – улыбаясь сказал Василий и дружески похлопал Ваню по плечу. – Ты, Ваня, сам откуда? Парень ты, вижу, что надо, – продолжил резкое вхождение в близкие друзья Василий.

– Отсюда, – растерянно отвечал Иван.

– Вот и я вижу, наш – ждановский!

Они форсировали железнодорожные пути и повернули налево, блуждая меж бесконечных жилых домов околомкадных просторов. «Куда же мы идем? Впрочем, наверное, так лучше, чем одному», – смирился со своей участью Иван. Наконец они уперлись в забор парка Кусково.

– Блядские заборы, – сказал Василий. – У России две беды: безопасность и адепты ее – заборы. Везде от тебя норовят все закрыть, везде тебе норовят устроить досмотр и обыскать очко. А какой смысл в этом заборе? Зачем он нужен? Вань, вот ты можешь назвать хоть одну логическую причину?

Ваня на секунду задумался. Всю жизнь он относился как к данности и к большому забору вокруг парка, и к маленькому заборчику вокруг говн придомовой территории, который соседка иногда заботливо обматывала колючей проволокой.

– Знаете, Василий, что-то не могу придумать.

– Вот именно – в этом нет ни малейшего смысла. Мы все равно зайдем в парк через калитку, только потеряем время на обход этого блядского забора. Смысла нет.

– Да ни в чем его нет, – автоматически вырвалось у Вани.

– Ты знаешь, Ваня, мне кажется, что все эти люди придумывают все это только с одной целью – чтобы мы заебались. Спрашивается, зачем вообще нам нужны эти люди, которые должны работать для нашего спокойствия и комфорта, но приносят нам только беспокойство и геморрой? Причем за наши же деньги.

Ваня интуитивно догадался, кого Василий подразумевает под «этими людьми». Он поймал себя на мысли, что не может найти в простых тезисах простого алкоголика Василия никаких противоречий.

Они встали у скамейки, и Василий едва уловимым жестом попросил Ваню достать бутылку. Ваня, уже несколько проникшийся уважением к неожиданному спутнику, подчинился. Льющийся прямо из горлышка дистиллят начал увлекательное путешествие по их организмам, и лишь снежная ночь была им молчаливой свидетельницей.

В процессе постижения утерянных алкогольных традиций, они перемещались севернее, в сторону очередной железной дороги – по ней пытался добраться до недосягаемого счастья еще Ерофеев, на ней навек избавилась от несчастья Каренина. Пред замутненным взором проплыли закрываемые забором дворцы уважаемых людей прошлого. Мог ли граф Шереметьев предположить, что спустя века потомки его крепостных будут отдавать деньги, чтобы посмотреть на нажитую непосильным графским трудом роскошь? И золото фасада слепило своим блеском, не давая разглядеть страдания и голодную смерть, и убранство кричало о торжестве приемов, заглушая тяжелые хрипы тысяч и тысяч рабов.

«Нужно было просто усерднее работать», – с черной иронией подумал Ваня, вспомнив рассуждения Гриши. Мгновенно его слегка пьяное тело передернула дрожь, а душа наполнилась странной обидой. Но сейчас он был во всеоружии – рука потянулась к карману, мгновенно откупорила бутылку, и плод трудов дистиллеров устремился вглубь его глотки. Василий не мог остаться в стороне и сразу же за Ваней зверски присосался к бутылке. После глотка на лице Василия нарисовалось не разочарование, но отчаяние.

– Эта – все, – мрачно констатировал он.

– Что будем делать? – вопрошал Ваня.

– Пойдем, – уверенно ответствовал Василий. – Я знаю, где сейчас можно купить еще.

Они вновь форсировали железную дорогу, и величественный неоклассицизм предстал их взору. Василий завел Ваню в небольшой магазин в одном из домой, и уверенно дал ему в руки бутылку водки, мол, на! Он дал Ване не только бутылку, но и понять, что и продолжение банкета будет за его счет. «Символическая плата за сомнительное общение», – как всегда оптимистично рассудил Иван и оплатил большую прозрачную бутылку из последних средств, отложенных на неделю бодрящей гречнево-картофельной диеты. Если раньше Ваня удивлялся, дескать, как можно пропить зарплату, то теперь понял, что все зависит от масштабов зарплаты. Все когда-то бывает в первый раз: первый поцелуй, первый секс, первое тотальное ощущение никчемности. «Что же эти окаянные канальи из эксплуатирующей уже который день не звонят», – почему-то вспомнил Ваня, отдавая последние деньги. Когда-то давно, когда ничего не предвещало беды, Ваня мечтал слетать отдохнуть на Кубу. Побродить с сигарой по улицам Гаваны и насладиться духом истории в Санта-Кларе, усладить взгляд пейзажами с высот Сьерра-Маэстра, а душу – ромом Сантьяго-де-Куба в одноименном городе. Да, не ахти какие возвышенные желания, но какая горькая ирония, что даже сих скромных высот ему не суждено было достичь. Мог ли он тогда знать, что будущее предоставит ему лишь случайного спутника-алкоголика и бутылку водки посреди бескрайней холодной ночи.

Надежды на лучшее не было – работа отнимала у него практически все время, а взамен давала деньги для поддержания жизни в отнимаемое работой время. Это колесо сансары крутилось внутри замурованного чана с говном. Так что вариаций отдыха было немного. Да и отдыхом это мог назвать лишь очень пристрастный человек.

Тем временем Василий все дальше уезжал на волшебной тройке русской водки, и в нем начал пробуждение не ценитель семиструнной гитары, но простой обладатель лучшего в мире позднесоветского образования.

– Вообще, я думаю, что русские появились на Земле не в процессе эволюции, – сказал уже изрядно бухой Василий.

– А как? – без какого-либо интереса вопрошал Ваня.

– До конца непонятно, но что не в процессе эволюции – это точно. Ученые доказали это. Еще в 19-м веке на Урале обнаружили находки, которые нельзя объяснить той историей, которую всем преподают в школе.

– Например?

– Да я не помню точно. Но это доказано – почитай ранние книги профессора Игнатова. А он – не абы кто, а председатель экспертного совета по развитию исторической науки.

Свет научных авторитетов и заплетающиеся ноги довели Ваню и Василия до Терлецкого парка, где они дали последний бой остаткам зеленого змия. Иван остановился у таблички. «Тут проходил Владимирский тракт», – гласила надпись на ней. Издревле на Руси заезд на тюрьму был популярным видом досуга – можно сказать, тюремная параша – неотъемлемая часть традиционных ценностей. И именно тут веками проходили свой скорбный путь в дальние губернии люди в робах. Ване показалось, что стало так тихо, что, если прислушаться, можно услышать звон кандалов. Он понял, что пора собираться в обратный путь.

– А еще говорят, что в 18-м веке в Японии нашли потерпевший крушение космический корабль с инопланетной принцессой, – продолжал Василий делиться своими знаниями.

– Это бред, – ответствовал ему подуставший от скрываемой истины Иван. – Если у какой-то цивилизации есть технологии, которые позволили им преодолеть бездну межзвездных пространств, то у них нет монархии. Рад был знакомству, Василий! Мне пора.

Иван доковылял до дома, чтобы мгновенно уснуть. Утро приветливо встретило его головной болью, жуткой сухостью во рту и отвратительным настроением. Начинался новый день, на кои не так уж и расщедрилась злая человеческая биология. Ваня посмотрел на часы, быстро умыл небритое лицо, надел куртку, единственные кроссовки и решительно распахнул дверь в подъезд – нужно было идти и исполнять свои должностные обязанности.