Текст книги "Ветербург. Каждое дерево качается отдельно"

Кит

– Насос включился! – слышится голос, сопровождаемый матерком отставного маэстро, живущего в деревне уже восьмой год.

Засуха. Дачница поливает картошку, из шланга, который наполняется насосом, забирающим всю воду из ручья. Всю воду. Дом дачницы стоит на околице, там где втекает в деревню ручей, единственное спасение в засуху деревеньки, населённой летом другими дачниками и одним местным жителем.

Все ждут окончания полива картошки. Тогда-то и начинается работа. Все спешат забрать втекающую воду. Одни наполняют бочки, другие – банные ёмкости, третьи – третье.

Когда-то в деревне было с десяток колодцев, но после заготовки леса, проведённой мобильным коллективом истребителей деревьев, сопровождающих тяжёлую технику, похожую на стратегические бомбардировщики, вода ушла, и добыть её можно было только с очень большой глубины. Но в деревне осталось всего два глубоченных колодца, у которых иногда скапливалась очередь за питьевой водой.

Всё началось с губернатора, провозгласившего в девяностые, что область, обладающая такими богатыми лесными ресурсами должна заниматься только лесными ресурсами, и что пусть земли сельскохозяйственного назначения зарастают лесом, который будет расти сам, вместо овса, льна, ячменя и ржи. И животноводства не нужно. На лесные деньги можно будет и мясо закупать, и молоко, и всё остальное. Так и сделали.

Поля стали зарастать деревьями и кустарником. Пилорамы расплодились, заняли места коровников. Три фермы закрылись. Местные коровы стали покидать дворы местных жителей. Из тридцати кормящих бурёнок, к концу второго десятилетия от начала губернаторской программы, на руках местных жителей осталось три.

А тут ещё этот Насос появился! С большой буквы, потому что так прозвали тётку Таню – обладательницу самого мощного насоса в деревне. С ней пытались соревноваться, но что толку! Ведь её дом стоит первым в очереди к ручью. Никаких сельских сходов не соберешь с этими дачниками! Они, понимаешь, прописаны в городе, а здесь они свободные граждане, никому не подчиняющиеся!

Появились, правда, партизаны. Они перерезали шланги или ломали насосову плотину в ручье, но Насос установил камеру видеонаблюдения и засёк террористов. Им пришлось по-хорошему отрабатывать барщину, установленную Насосом, во избежание привлечения к суду.

Вскоре открылась новая опасность. Леса в области поредели, и уже новый губернатор задумался о судьбах родного края. Он нашёл выход и разработал программу добычи полезных ископаемых. Искали их долго но нашли. Ими оказались залежи песка. На этих песках стояли леса, населённые пункты, вроде деревеньки, с живущими здесь насосами. А тут ещё подвернулось, кстати, строительство федеральной дороги грандиозного назначения и торговля песком пошла в гору. Правда горы вокруг нашей деревеньки стали пропадать, и вода в глубоководных колодцах стала убывать. Да и ручеёк стал тощать.

Задумались люди. Не знали что делать: или продолжить борьбу с Насосом, или замахнуться на высшие силы? Задумались-пригорюнились. Кто-то стал искать путей спасения через свои городские связи. Кто-то приготовился сматывать удочки из этого благословенного уголка природы, теперь уже почти проклятого места.

Маэстро стал говорить, что просто климат меняется, теплеет, и потому надо привыкать жить по законам полупустыни. Ведь живут же там люди. Мол, арабов-мигрантов можно пригласить для делёжки опытом. Но это предложение не было принято населением деревеньки с энтузиазмом. Даже напротив: кто-то выбил реформатору стекло в доме, и маэстро даже написал в местную газету заметку о ксенофобии жителей области.

Заметку благополучно замотали, а в администрации был поднят вопрос о бурении артезианской скважины.

Но лето заканчивалось. В августе прошли обильные дожди, и вопрос нехватки воды как-то, как всегда и было раньше, перестал быть актуальным. Дачники подсчитывали свои запасённые за сезон соления, закатки, добавив к ним ещё и грибные составляющие.

А однажды все даже собрались на отвальную Маэстро. Он всех обнял и сказал, что уж в следующем-то году они всем миром решат все насущные вопросы и пожелал всем благополучного и радостного зимнего пребывания в городе. И даже всплакнул. Последней уехал Насос.

Только остающийся зимовать в деревне Лёша, единственный местный житель, не задумывался о будущем. Он с удовольствием сидел на всех отвальных, если они были, курил свои ядовитые сигареты и получал удовольствие от выпитого спиртного и съеденного закусочного, обещая дожить до следующего года и рассказать всем всё, что произошло без них.

В следующем году деревенька стала похожа на сказочного кита и одновременно на средневековый замок на горе посреди озера. Карьеры вокруг деревеньки заполнили талые и грунтовые воды, и не хватало только Конька-Горбунка, чтобы в один миг оказаться в этом чудесном государстве.

Вода вернулась!

Щепки

Под окнами то ли огород, то ли луг. Большущие старые яблони, старательный прямоугольник грядок. В стороне поле картошки. В низинке сломанная яблоня и много сильной травы, где-то скошенной, а где-то высоко взметнувшейся. Дальше взгляд радостно скачет по макушкам рябин, лип, ольхи. И над всем этим зелёным, мощным склоном царит плакучая берёза. Но царит она не как сторожевая башня, а как матушка, зорко следящая за детьми. А может она ждёт или провожает нас. Кто знает…

Дальше взгляд уходит в небо. Улетает как лыжник с трамплина и надолго задерживается в облаках.

– Настя, пойдём за щепками, – слышится через открытое окно уверенный голос бабы Насти. Сказано так, что не отвертишься. Вздремнувшая было после купания, Настя вздрагивает. – У вас и растопки-то для печки не осталось, а Мишка баню подрубает, полно щепок-то.

Хочется заплакать, но Настя подчиняется, берёт корзинку, и выходит на улицу.

– Где мать-то? – Строгий голос бабы Насти заставляет соображать и всегда быть настороже.

– Да в магазин пошла.

– А что мне не сказала? Мне спичек надо купить. А она ведь и грядку вон не дополола. Пошли.

Баба Настя сразу, как только новые дачники приехали в деревню, взяла над ними шефство. Так в советские времена отличники в школе и лучшие рабочие на производстве брали «на буксир» отстающих и отлынивающих от своих прямых обязанностей товарищей.

Пошли они почему-то не прямо к бане, а кругом, сначала вдоль ручья, а потом по тропинке к роднику. Пели комары, цвиркали птицы.

– Стой! Ложись! – вдруг громко зашептала провожатая и, схватив за руку Настю, пригнула девочку к земле. – Мишка едет. Переждём.

Мишка, которому шёл седьмой десяток, проехал мимо на лошади.

– Бежим!

Добытчицы потрусили к бане, быстро набрали щепок и двинулись было назад. Но баба Настя опять взяла Настю за руку, остановила её.

– Он хоть и родственник мне, но вредный мужик. Любую щепочку пристроит, за любое перышко удавит.

Она ещё продолжала что-то говорить, а Мишка, уже без лошади, приближался к ним, улыбаясь. Подойдя, одобрительно мотнул головой.

– Молодец, Настя, будет хоть чем печь растопить. А то с дровишками у вас пока плохи дела.

И непонятно было, к которой Насте были обращены эти слова. То ли он одобрял действия маленькой Насти, то ли бабу Настю хотел подколоть.

Но скорее всего он видел, как залегли в траву две подруги, и потому глаза его весело блеснули.

Коралловый миф

У меня особые отношения с этим склоном, с этим зелёным прекрасным чудовищем. Он не суров, но и не романтичен. Он сам по себе. Он вытянут. Он беспечен. В нём живут родники. В родниках серебряная вода. Сосед Жора возил её на анализы в Петербург. Как будто склон болен, а Жора заботится о его здоровье, возит на анализы продукты его жизнедеятельности. (Порочный круг ассоциаций.) А Жоре стало интересно потому, что из Жоры вышел чудесный камень. Он всем его показывал: серо-коричневый, внешне похожий на коралловый риф, – с зазубринами и острыми вершинами. Все удивлялись: и как это он вышел из Жоры, проделав путь от почек до выходного отверстия! Жора всем предлагал потрогать этот его почечный риф, но все пугались и прятали руки за спину. А именинник радостно улыбался, и было видно, что он счастлив. Теперь Жора хранит ценный камушек за стеклом, в специальной коробочке. Кто хочет взглянуть и потрогать – звоните. А у кого есть подобные залежи в организме, советую узнать адресок.

А ещё из склона вытекает Святой ручей. Там раньше и часовня стояла, прямо над ручьём. В праздник Параскевы Пятницы сюда приезжал митрополит Новгородский, служил молебен. А вокруг ярмарка клокотала, народа тьма, и леса не было, а были сплошные поля. И народу в округе было только мужского пола 3 тысячи. Теперь-то и трёхсот не соберёшь обоих полов.

Пока я нащёлкивал эти строки, в небе из облаков сформировался огромный крылатый субъект, не знаю какого рода и звания, но довольно светлый. Заглянул в окно и весьма быстро удалился, а за ним проплыл облачный крест, как на Андреевском флаге.

Это стоит июль. Грозовые облака создают удивительный сериал года, не надоедающий, но притягивающий взгляды людей.

А с холма-то смотреть дивья, как говаривала моя мама.

Коммуналка

Настойчивые, а возможно и нагловатые, трясогузки верещат. Они, видите ли, поселились в нашем летнем домике под самым коньком, и теперь выражают своё недовольство тем, что мы приехали и тоже здесь поселились. Они вселились в апреле, а мы в мае, поэтому считают себя хозяевами дома. Недовольны даже тем, что я сижу перед окном на первом этаже, даже его не открывая, и скачут передо мной демонстративно, настойчиво и трепетно.

Птенцы, видите ли, у них вылетают…

Склонное

Длинное облако, почти отражение склона, сбросило десант дождя, но он такой мелкий, что я понял – это само облако. Но небо опять закудлатилось. Вдали вдруг распахивается синь. У нас здесь всегда так: какая бы погода ни стояла, но на закате всегда появляется солнце.

Ну, вот, посмотрел очередную серию. Пора идти ужинать. Не тут-то было – забарабанил дождь. Придётся переждать. Чуть косенький, но очень уверенный, колотит по крыше, как оратор на телешоу, дождавшийся, наконец, слова. Но синь, как нахрапистый телеведущий резко обрывает его и даёт слово не рекламной тишине.

Ожидание

Трава густая и высокая. Пройти трудно – путаешься, спотыкаешься, чертыхаешься. Влажное лето, высокая трава.

Скосишь её – просторно и пусто, но и в густой траве, у земли, у самых корней места много: и пробежать можно, и провилять, извиваясь, как змея, и затаиться, если ты маленький.

Этот тихий адреналин рождает чувство спокойной уверенности, как будто душа настраивается на приём света. И жизнь травы, деревьев, птиц, и неба, и земли становится понятной, и ты своим посвистом или шелестом участвуешь в этой симфонии, исполняя своё предназначение.

Выходишь на луг, ещё цветущий, но уже с жёлтыми стеблями травы, с сухими семенами.

Стрекочут кузнечики. Это не те птицеподобные телеприёмники, всё время ищущие и находящие нелепые поводы по поводу своего существования.

Стрекочу кузнечики – весёлый настойчивый народ, принимающий и этот жаркий полдень, и всё, что должно произойти на пути к осени.

Он приезжает на свой участок, в своё поместье в восемь с половиной соток. Каждый метр этого пространства знаком, каждый метр буквально полит его потом.

Взять эту калитку. Он переделывал её много раз. Или этот куст жасмина, притащенный за 300 километров. Или три этих можжевеловых дерева, выкопанных в лесу здесь и посаженных перед окнами. Три окна, три можжевельника.

Три куста крыжовника были здесь и до него. Им больше двадцати лет, за ними нет никакого ухода, а они живут. И даже плодоносят. И это несмотря на то, что во второй половине лета на них появляются мелкие гусеницы и объедают листья. Так и стоят голые прутики с мелкими ягодами крыжовника. Он темнеют и становятся вкусными. Из них варят вкусное варенье. Так и с людьми бывает. За ними нет никакого ухода, а они живут и работают. И ещё сами заботятся о ком-нибудь.

А вот и правда, через которую мы перешагиваем: по голым ногам деревьев проводят пилой. Деревья падают с глухим стоном. Это правда болезненная, но она не оставляет его печаль. И эта древесная тоска, и эта жизнь в деревянном убежище, которое надо отапливать дровами… Об этом уже писал знаменитый фантаст, но собственный опыт не даёт покоя, как больная голова покоя ногам не даёт.

Вот иван-чай отцвёл, и его рефлексия, итог его жизни, ватные семена, разносится ветром по свету.

Тоска свободного времени рождает много дурного и много хорошего. Главное – не загнать собственное сердце, его клапаны, пропускающие все эти печали через себя.

Небо очистилось, но солнце опять садится в тучи, и значит завтра будет чем оправдывать своё безделье. И поэтому он ждёт дождя.

Термос

Если девочка с аккордеоном взволнованно и сосредоточенно ждёт учителя, и вдруг покажется, что опять вернулись тридцатые годы двадцатого века, не спеши делать выводы.

В термосе тысячелетий всё сохраняется довольно долго. Дети щебечут, собираясь в кучки. Но ты тоже сумей сосредоточиться, как та девочка. И не надо придумывать аналогий. Даже если Гитлер и вернулся, хоть мысли и скачут, скажи «Чур меня!» Это древнее приветствие. Они его боятся. «Отведи от меня чары!»

Все задумались о крови. И не о запахе её, и не о цвете. О её близости. В кучки собираются по её близости. Рядят-судачат. Присматриваются друг к другу. Начинают говорить друг другу комплименты. Повторяют их. Потом ещё и ещё. Говорят, мол, как хорошо нам вместе, как мы хороши. Как хорошо мы поступаем. Поэтому надо что-нибудь построить. Можно канаву, можно стену. Главное, чтобы было в честь нас.

Мотивировки

– Одной моей родственнице всегда 25 лет, но я уже даже не помню, сколько ей точно. И новенькой её не назовёшь. Моей бабушке 75. Но ей на 12 лет меньше. Она почему-то прибавляет себе всегда только двенадцать лет, – говорит одна.

Другая знакомая убавила своей маме пять лет, чтобы на кресте стояла дата, удостоверяющая, что она была не старше, а моложе лежащего рядом мужа.

Операция

Вислоухое утро радостно повизгивало и посвистывало. Лаковые листья еще не шелестели, но уже распоряжались ветром. Майский тренинг напрягал чувства, проверяя их на свежесть, а на тропинках партизанили в засадах необыкновенно размножившиеся в этом сезоне клещи-националисты. Они казались таковыми, они были неприятны, как скачущие на площадях люди, забывшие своё достоинство, стянутые ниточкой бьющего в синей жилке пульса.

Они, клещи, эти маленькие и черные создания, стали даже проникать в дома и даже дважды спрыгнули на Марину Васильевну с потолка, подобно родственным им кровососущим – клопам, но оба раза с криками и воплями были раздавлены и отправлены в печь. Но третья попытка оказалась удачной, и очередной злодей был обнаружен ранним утром уже впившимся в заднюю поверхность бедра пострадавшей.

Все были разбужены, все были возбуждены и переполнены сочувствием Марине Васильевне, хотя и желали ещё спать. Хоть положение было и комичным, но надо было действовать. Тут же привычно обнаружилось подсолнечное масло, валерьянка. Из-за отсутствия ваты, из ватной салфетки надёргана вата (почти корпия)), сделан ватный тампончик, пропитан обильно маслом и наложен на клеща. Вскоре тот, как и положено, почувствовал дискомфорт, стал задыхаться и вынужден был в поисках воздуха высунуть свою маленькую, глупую, но упрямоклещевую головку. Для страховки подлили ещё масла. Затем капнули пару капель валерианы. Говорят, лучше бы волокардина, но за неимением оного, можно валерьянку. Это вообще приводит злодея к параличу. Он расслабляется, и тут надо хватать его за лапки и голову – и выдёргивать из страдающего тела.

Из Марины Васильевны данного паразита извлекли хирургическим пинцетом. Все вздохнули с облегчением.

Между тем, надо заметить, что в те дальние времена, когда всё было дёшево, а маме казалось, что дорого, советские авиаторы с замечательных самолётов-кукурузников регулярно опрыскивали каким-то зельем поля и леса и все мы ходили по лугам-лесам в одних рубашках. Конечно, так ходили только те, кто не боялся комарья, слепней и других таких же непоседливых крылатых. Тогда этот вопрос был практически решён. Но опыт тоталитарного строя нам не указ, поэтому есть сеть определённых бизнесменов, накинутая на страну, якобы решительно и безусловно решает вопросы обработки тел дозами малых медицинских препаратов. Малых, но злобных.

Варяжский гость

Уж и не знаю, кого напоминает этот юноша. То он покажется молодым подосиновиком, еще не распустившим свою шляпку, то явится вялоподобным фаллосом. А то, вдруг, предстанет героем сказки, крошкой Цахес, или просто маленьким, светлым старичком.

Все ждут от него мировых рекордов. И он их устанавливает. Но устанавливает всегда только за рубежами родины… Особенно велики его успехи в Европе. Там он, встречаясь с элитой мирового спорта, раскатывает её по всем параметрам.

Он выбегает на дорожку бодрый и энергичный, с боевым наклоном вперед. И только взгляд исподлобья и подчеркнутая решимость выдают его волнение.

Страшная метаморфоза происходит с ним на родной земле. Как будто его подменяют, как будто он становится здесь маленьким робким мальчиком, желающим отличится, но не знающим как.

Он говорит решительные слова, делает энергичные телодвижения, старается дышать глубоко и привольно. Но слова его звучат неубедительно, движения не имеют полной амплитуды, а воздух доходит только до середины легких. Что делать! Он нравится болельщицам, они скандируют его имя, они ждут от него домашних побед. Но победы остаются за рубежами родины, а на родной земле он проигрывает малоодаренным атлетам, робок на дорожке, и тренерам за него стыдно. Хотя тренеры знают, что все равно основное дело он выполнит – «сделает» этих самоуверенных европейцев и побежит рядом с сильными американцами. Он и американцы, а на финише он их накатывает! Красотища!

Но приходит Олимпиада, он накатывает. Он выигрывает. Но медали отдают американцам, потому в крови его какое-то лишнее лекарство, которое они назвали допингом, а у него нет справки о том, что он норвежский астматик, и что лекарства ему, как норвежцам, необходимы, так как иначе ему нечем будет дышать.

В этих мучениях проходит его карьера, уходит драгоценное время. Светит лишь одно – остаться в памяти соотечественников красивой легендой о варяжском госте.

Но чудеса на свете бывают. Он смог. Сумел однажды преодолеть себя, вырвать этот молочный зуб, прикрутив его проволокой и прикрутив её к двери исторической справедливости, и стал победителем. Никто точно не знает, как это произошло. Кто открыл дверь? А зря. Ведь всем хочется кем-нибудь стать. Все и стали. Наблюдателями.

Урок

С птицами у меня вообще-то сложные отношения. С детства стараюсь им помогать. То сляпаю скворечник, то дуплянку. И живут в них не только скворцы, но и стрижи. Стрижи уже после скворцов. Носятся с сумасшедшими криками с бешеной скоростью, даже страшновато становится, когда проносятся низко, над самой головой.

Я в детстве синичку задушил. Дали мне её подержать, а она так мне понравилась, такая она нежная была, что руки сами сжались от умиления… Потом спас скворца, вырвал из лап кошачьих. А он не пил и не ел. День не ест, другой. Стал его кормить, а он умер. Потом свили дрозды гнездо в сарае на даче, яйца отложили, а мы ходим туда-сюда, пугаем их, яйца стынут. Взял я тогда гнездо, перенес на дерево, аккуратно закрепил. А дрозды к нему даже не подлетели. И так три раза было.

С тех пор я к птицам не прикасаюсь. Только наблюдаю за ними.

Уж не помню, когда обратил внимание на это племя. Оно перемещается в пространстве, но предпочитает города. Видно, много у него общего с людьми. Еда, любопытство, склонность к хулиганству, даже агрессии, умение действовать поодиночке и в стае.

Смотрю как-то в окно, со своего седьмого этажа, между домами натянуты провода. (Однажды я пытался сосчитать их, но добравшись до семнадцати, сбился со счёта – в глазах зарябило.) Села на провод ворона. Сидит довольная, раскачивается на ветру провод. И вдруг она опрокинулась вперёд и повисла на проводе вверх ногами. Покачалась на проводе вверх ногами, потом замахала крыльями и приняла прежнее положение.

Очень смешно мне стало, тем более видно, что и вороне этот кульбит понравился.

И начала она упражняться. Научилась делать сальто без помощи крыльев. Сделает и сидит, снова довольная. Видит, что я вижу её и повторяет упражнение. Наверно, из других окон люди тоже наблюдали, вот она и старалась на бис.

Прошло четыре дня. Гимнастка продолжала цирковые представления.

Вдруг на соседние провода и на крышу село несколько ворон. Стали наблюдать за коллегой.

Та очень старалась и, сделав несколько сальто, вперёд и назад, гордо посмотрела на соотечественниц.

У тех, вероятно, был свой сценарий подготовлен, и по окончании представления две зрительницы подлетели к артистке и стали благодарить, учить её уму-разуму: клевать, бить крыльями и подвергать иным унижениям.

Наконец, все летающие улетели. Загрустил я, ведь если бы сам не увидел, да ещё с доставкой на дом, то не поверил бы. А главное загрустил от того, что не снял это шоу. Хотя бы на простой фотоаппарат. Фотиков-то с видео тогда ещё не было. Плёночные были. Видимо, плёнка не была заряжена.

Много лет прошло. И вот, третьего дня, смотрю в окно. Сидит ворона. Посидела и вдруг делает сальто. Секунды три посидела. Оглянулась и отбыла в неизвестном направлении.

Прежняя ли это подруга была или из поколения более юных – не знаю. Но думаю, что та же. Уж больно быстро она улетела.

Наверно запомнила урок.