Текст книги "Встречи на перекрестках"

Но общее финансирование отставало от реальных потребностей оперативной деятельности. ЦРУ получало на свои нужды 2 млрд долларов в год, и финансирование увеличивалось, а СВР – на порядок меньше. Если учесть, что после распада Варшавского договора перестал существовать своеобразный разведывательный пул, а ЦРУ продолжало сотрудничать со спецслужбами целого ряда государств, то такой разрыв в финансировании был еще более ощутимым.

ЦРУ и английское СИС направили в свои резидентуры указания использовать в максимальной степени нелегкую ситуацию в российских спецслужбах для установления связей с отдельными их представителями. Чтобы еще больше расшатать положение в спецслужбах России, в первую очередь ЦРУ и СИС стали менять тактику и в отношении ранее завербованных сотрудников. Обычно – и это явствовало из ретроспективного анализа – предателей, вне зависимости от того, были они «добровольными заявителями»[16]16
  Пожалуй, одной из наиболее колоритных фигур «заявителей», то есть добровольно предлагающих свои услуги иностранной спецслужбе, был А.И. Кулак, полковник, сотрудник ПГУ, не просто участник Великой Отечественной, но получивший во время войны звание Героя Советского Союза. Находясь в загранкомандировке в США в 1962 году, он инициативно установил сотрудничество с ФБР. В предательстве Кулака не было ни грана от недовольства существовавшей в СССР системой – это хорошо знали и американцы. Но он был недоволен своим положением в этой системе, считая, что заслуживает много большего, чем быть заместителем начальника одного из отделов в ПГУ. Недовольство подогревалось постоянным и безудержным употреблением алкоголя.
  Уже после ухода Кулака на пенсию поступило сообщение от одного источника разведки о его предательстве. Судя по реакции Центра (что явствовало из дела Кулака, хранящегося в архиве), этому сначала не поверили. Затем пришел абсолютно независимый параллельный сигнал в отношении Кулака. Когда Кулак умер в 1984 году, уже было известно о предательстве «Федоры» (фэбээровский псевдоним Кулака). Тем не менее похоронили его с почестями из-за опасения за безопасность источников. Посмертно он был лишен государственных наград.


[Закрыть] или завербованы иностранной спецслужбой, как правило, пытались как можно дольше сохранять в виде «кротов» и лишь в случае угрозы провала вывозили в США, Англию, другие страны. Теперь, даже когда отдельных неразоблаченных предателей ждала перспективная работа, пренебрегая этим, подчас подталкивали к бегству из загранкомандировок.

Еще до моего прихода в разведку, в мае 1991 года, с помощью английских спецслужб перебрался в Англию находившийся в Норвегии под журналистским прикрытием подполковник Бутков. Моральный облик Буткова определяет хотя бы то, что в конце 1997 года он и приехавшая в Англию его любовница – жена другого сотрудника роспосольства в Осло, на которой он впоследствии женился (свою супругу Бутков бросил, она живет в России), – были арестованы британскими властями и осуждены к тюремному заключению за преступные финансовые махинации в их предпринимательской деятельности. А сколько в некоторых средствах массовой информации, в том числе российских, писалось об «идеологическом борце» Буткове, вынужденно связавшемся с английской разведкой, о «характерном для КГБ провале в Норвегии» и так далее и тому подобное.

В начале 1991 года не вернулись из загранкомандировки два сотрудника научно-технической разведки – подполковник Илларионов, работавший в Италии под прикрытием должности вице-консула в Генуе, который при содействии американских спецслужб выехал в США, и майор Гайдук, работавший старшим инженером в торгпредстве в Оттаве.

Уже при мне, в 1992 году, бежали в США два сотрудника СВР: из Бельгии и Финляндии. И самым, пожалуй, крупным предателем оказался полковник Ощенко, находившийся в командировке в Париже. Он был завербован английской спецслужбой и тайно вывезен в Великобританию. Все трое тоже были из научно-технической разведки, а Ощенко даже ждало повышение в Центре, куда он должен был вскоре прибыть, так как его загранкомандировка близилась к завершению.

Что сыграло основную роль в его поспешном бегстве? Ознакомившись с выводами специально созданной комиссии, я заключил, что, может быть, он побаивался возвращения, так как перед новым назначением в Центре должен был пройти очередную проверку, которая с большой вероятностью могла бы показать его преступную нечистоплотность, – как выяснилось, Ощенко уворовывал из средств, выделяемых ему для расчетов с источниками. Что касается наших достоверных данных, то мы знали: Ощенко представил своим хозяевам из СИС, наряду со списком агентуры, совершенно другую версию своего поспешного ухода из Парижа.

К слову сказать, мы сразу же отступили от той практики наказания в той или иной форме тех, кто давал перебежчику положительные характеристики, начиная чуть ли не с учебных заведений. Жизнь показывала, что в ряде случаев те черты характера, которые приводили к измене, возникали не во «младенчестве». Мы стали анализировать недостатки в работе подразделений Центра и резидентур. Это было сделано со всей принципиальностью при участии А.Л. Щербакова, курировавшего научно-техническую разведку.

Я здесь пишу о предателях. А сколько было неудавшихся вербовочных подходов за это время к сотрудникам наших спецслужб, особенно перед тем, как они заканчивали свою работу в загранучреждениях и возвращались в Россию.

Став директором СВР, я ознакомился с документом Центрального разведывательного управления США по методике вербовочной работы. ЦРУ создало своеобразную «модель вербуемости», выделяя такие черты объекта, как «двойная лояльность», самовлюбленность, тщеславие, зависть, карьеризм, меркантилизм, сексуальная неразборчивость, склонность к пьянству. Особое внимание обращалось на неудовлетворенность служебным положением, семейными отношениями, жизненные трудности, сопровождаемые стрессами.

В документе приводилось три типа объекта вербовочных устремлений: «авантюрист» – ориентируется на достижения максимального успеха любыми средствами, стремится к более существенной роли, которая, как он считает, соответствует его данным; «мститель» – месть за свои обиды либо конкретным людям (руководителям), либо обществу в целом; «герой-мученик», стремящийся любой ценой выйти из неблагоприятного для него стечения обстоятельств.

Что касается идеологической, политической подоплеки вербовки, то в «модели» ЦРУ она, должно быть, отсутствовала не случайно. По словам двух бывших директоров ЦРУ, Р. Хэлмса и У. Колби, они не знали ни одного советского или российского перебежчика, который перешел на сторону противника по идеологическим соображениям.

С феноменом предательства я столкнулся еще задолго до того, как возглавил СВР. Работал в «Правде» в то время, когда арестовали Пеньковского – сотрудника Государственного комитета по науке и технике, полковника ГРУ. Масштабы того урона, который он нанес обороноспособности СССР, несомненно были более чем значительными. Его вербовка была успехом ЦРУ. Все это бесспорно. После того как советская контрразведка установила его связи с представителями Центрального разведывательного управления США и он был арестован, в зарубежной печати, как это обычно бывает, стали создавать вокруг него ореол героя.

В то время Пеньковский уже сидел на Лубянке, и одному из моих коллег по «Правде» предложили написать о нем материал в газету. Ему устроили встречу с Пеньковским, который тогда еще не знал, что объявлено во всеуслышание о его задержании, – очевидно, таков был прием следствия с целью получить как можно больше его признаний. Так или иначе, но, по словам корреспондента «Правды», Пеньковский принял его за представителя ЦК («где-то я вас видел») и умолял использовать его несомненные возможности и связи для двойной игры. «Я сделаю все, – говорил Пеньковский, – чтобы нанести соизмеримый с моим отступничеством вред американцам». Это ли не раскрывает истинный облик такого «героя»?

Нечто подобное было и с О. Гордиевским – бывшим заместителем резидента внешней разведки в Лондоне, которого завербовали еще во время его работы в Дании. Много интересного и необычного о деле Гордиевского мне рассказал один из бывших руководителей внешней контрразведки ПГУ. Гордиевский, который попал под подозрение, был вызван в Москву якобы для оформления его назначения резидентом. Во время продолжительного дебрифинга (активное целенаправленное собеседование), который проводил рассказывавший мне об этом генерал в отставке, Гордиевский был близок к признанию, и он стал зондировать возможность своего активного использования против англичан, даже предлагал различные «гарантии» того, что будет «надежно» действовать на этом направлении. Об этом результате первого дня работы с Гордиевским доложили руководству КГБ.

Работники внешней контрразведки были уверены, что на следующий день он полностью признается во всем. Но вдруг поступил приказ: дебрифинг прекратить, наружное наблюдение с Гордиевского снять, направить его на отдых в подмосковный санаторий. Оттуда он и сбежал и был английской разведкой тайно переправлен через границу с Финляндией.

Я ознакомился с материалами дела Гордиевского. Любопытство подогрел вышеприведенный рассказ отставного контрразведчика. Широко распространена, например, версия о том, что сведения о шпионской деятельности Гордиевского были получены от О. Эймса. Этой версии придерживается и сам Гордиевский. Оказалось, что разоблачение Гордиевского носило далеко не «одноразовый» характер. Советской разведкой были получены в свое время сведения из Дании, страны, где Гордиевский находился в двух командировках. Датчане дали британским спецслужбам первичную информацию о нем как о «перспективном на вербовку» сотруднике советской разведки и помогли в 1974 году вывести на него британского резидента в Копенгагене Роберта Фрэнсиса Броунинга.

Эти сведения вначале подверглись сомнению. Затем насторожил косвенный сигнал уже из Великобритании от агента. Это подтолкнуло к серьезному анализу, одним из выводов которого был тот факт, что подозрительно «выводились из игры» те работники резидентуры в Лондоне, которые стояли выше Гордиевского: в 1983 году был выдворен заместитель резидента, его непосредственный начальник; в апреле 1984 года был объявлен персоной нон-грата резидент Аркадий Гук. Не расчищали ли таким образом Гордиевскому путь к руководству резидентурой?

Тогда и созрело решение вызвать его в Москву и поработать с ним непосредственно.

Дело Гордиевского еще больше утвердило в мысли о необходимости усилить и упорядочить работу внешней контрразведки. При этом нужно было обойти несколько «подводных камней». Такое усиление не должно было привести к атмосфере подозрительности в СВР и не разрушать обстановку доверия к сотрудникам. Одновременно следовало избавиться от любых проявлений беспечности. Не было сомнения в том, что служба безопасности в разведке должна быть собственной, дабы к любому нашему сотруднику не могли бы подойти работники зарубежных спецслужб под «чужим флагом». Вместе с тем служба собственной безопасности СВР должна самым тесным образом взаимодействовать с ФСБ, на что и была сориентирована.

Наконец, далеко не простой вопрос с реализацией получаемой информации. Как сделать так, чтобы и не расшифровать наши ценнейшие источники, и срочно принять меры в отношении разоблаченных предателей. А бывало и так, что нами самими проявлялась нерасторопность, граничащая с халатностью. Вот, например, история предательства Резуна, с делом которого в архиве СВР я ознакомился.

В конце мая 1978 года советская внешняя разведка получила сообщение своего источника в британских спецслужбах (теперь об этом уже можно сказать) о том, что в течение года английская разведка через свою швейцарскую резидентуру и с использованием специально направляемых в Швейцарию сотрудников центрального аппарата ведет работу с завербованным ею сотрудником резидентуры ГРУ в Женеве.

Все началось с его обращения в июне 1977 года в офис одного английского издателя в Женеве, являвшегося агентом британской разведки (СИС), с просьбой подобрать для него литературу по последним разработкам в области вооружений. Он объяснил свой интерес тем, что публикует материалы по военной тематике в советских специализированных журналах, получая значительные гонорары. Воспользовавшись таким поворотом в разговоре, английский издатель предложил и Резуну «с такой же целью» дать сведения о советских танках. Советский дипломат согласился на их публикацию за соответствующее вознаграждение, но без ссылок на источник.

Получив эти данные, СИС решила вести дело к вербовке. Агенту поручили продолжить работу с нашим гражданином, предоставить ему необходимую литературу, при этом всячески поощряя его к передаче сведений англичанам. Такая работа проводилась в течение еще нескольких встреч сначала в кафе и ресторанах, а затем на квартире женщины – агента британских спецслужб. Встречи на квартире легендировались якобы заинтересованностью Резуна (англичане уже предполагали его принадлежность к военной разведке) приобрести у дамы стереосистему.

Знакомясь с делом Резуна, я не мог не удивиться, с какой скрупулезностью наш источник информировал о мельчайших подробностях вербовочной работы, осуществляемой СИС. Только на пятой встрече агент-издатель сказал Резуну, что его информация высоко оценена и ему полагается вознаграждение. Тот пришел в большое волнение, заявил, что нуждается в деньгах и готов дать другие сведения на тех же условиях. Англичане решили, что настало время подключать к делу сотрудника-профессионала, и командировали в Женеву опытного разведчика, владеющего русским языком.

На состоявшейся встрече, организованной все тем же агентом, Резун признался в принадлежности к ГРУ, назвал свое воинское звание – капитан – и согласился сотрудничать с СИС.

Любопытно, что, несмотря на его разглагольствования о несогласии с режимом, утверждение о том, что отец и мать его были якобы репрессированы, британская разведка на основе изучения его личности пришла к четкому убеждению: основным мотивом его сотрудничества является материальная выгода.

Полученные сведения не вызывали ни грана сомнений в их достоверности. От этого же источника наша внешняя разведка получила полный список тех сотрудников СИС, которые работали по Резуну[17]17
  Кстати, в этом списке значился и Сесил Десмонт Хью. Так как весь период: своей деятельности в британской разведке он специализировался на работе по советским, а затем российским гражданам, к Хью было привлечено наше особое внимание. Это не помешало российской стороне после ухода Хью из разведки (даже, возможно, легендированного) дать ему визу на въезд в Россию, чем он неоднократно пользовался. Решение об этом было принято в расчете на взаимность. Однако расчет этот, к сожалению, не оправдался.


[Закрыть]. Однако, поскольку сведения были получены от особо оберегаемого источника, подключать к работе с ними можно было только очень ограниченный круг. Но дело было не только в этом. Речь шла о сотруднике ГРУ – другого разведывательного ведомства, и нужно было тщательно продумать согласование всех необходимых мероприятий. Не исключаю, что согласованию мешала существовавшая некоторая разобщенность между двумя нашими спецслужбами.

Так или иначе, но 8 июня 1978 года Резун связался со своими хозяевами из британской разведки, обрисовал ситуацию таким образом, что находится на грани провала, и был вывезен с семьей через аэропорт в Базеле в Великобританию.

Наш источник сообщил, что уход Резуна не привел СИС в уныние. Весь период сотрудничества с англичанами Резун постоянно боялся разоблачения, опасался досрочного отзыва в Москву за бездеятельность (он даже оказался неспособным реализовать предложение англичан помочь ему в вербовке иностранца для повышения престижа в резидентуре ГРУ).

Так подробно я рассказываю о деле Резуна еще и потому, что он сейчас фигурирует на Западе чуть ли не как крупный писатель, который в своих книгах и интервью, будучи «идейным борцом» за свободу, поведал миру о «невероятных преступлениях ГРУ».

Очень хорошо о мотивах предательства пишет в своей книге В. Кирпиченко: «Во всех известных случаях предательства никаких идеологических мотивов не просматривается. Причины его самые прозаические и низменные: казнокрадство и, как следствие, вербовка иностранной спецслужбой на основе компрометирующих материалов; бегство от больной или нелюбимой жены; уход от семьи с любовницей; пьянство и деградация личности на этой основе; трусость, проявленная при столкновении с иностранной спецслужбой; патологическая жадность к деньгам и вещам; половая распущенность; боязнь ответственности за промахи в служебной деятельности; бездушное или неприязненное отношение к своим ближайшим родственникам и даже желание отомстить своему начальнику ценой собственной измены. В этом далеко не полном наборе мотивов предательства возможны самые удивительные сочетания и комбинации»[18]18
  Кирпиченко В.А. Разведка: лица и личности. М., 1998. С. 316.


[Закрыть].

Бросается в глаза схожесть черт объекта вербовки в модели ЦРУ с признаками предательства, описанными Кирпиченко. Очевидно, что и наши спецслужбы руководствуются аналогичным «набором» в своих вербовочных подходах. Конечно, заинтересованность в разработке и привлечении на свою сторону, особенно работников спецслужб других стран, проявляют все разведки мира. Но…

В то время, когда я пришел в «Ясенево», уже обозначилось резкое снижение активности в той части работы, которая называется в разведке «человеческим фактором». После августа 1991 года многие находились в ожидании. Сказывалась не только некоторая растерянность в связи с реорганизациями и перестановками, – ряд руководителей спецслужб, в том числе ПГУ, а на первых порах и СВР, избегали таких острых мероприятий, как разработка сотрудников спецслужб противоположной стороны, чтобы не осложнить отношения с западными государствами. Все еще ждали, что и они пойдут хотя бы на изменение форм своей работы.

В этом отношении очень характерным было дело кадрового сотрудника ЦРУ Леонарда Хермана Белгарда, о котором мне подробно доложили. Судя по «файлу», мы знали всю его подноготную. Белгард, 1946 года рождения, в совершенстве владеющий русским языком, говорящий свободно на французском и испанском и в меньшей степени – на немецком и шведском, поступил на работу в Центральное разведывательное управление США в 1978 году. До этого он был юрисконсультом ряда филиалов западногерманских фирм в Соединенных Штатах. Еще во время его первой командировки в Мексику, где он работал под прикрытием третьего секретаря посольства США, Белгард, активно устанавливающий контакты с сотрудниками посольства СССР, попал в поле зрения нашей внешней разведки.

С июля 1981 по август 1983 года Белгард находился на работе в генконсульстве США в Ленинграде, с июля 1982-го был назначен руководителем опергруппы ЦРУ. Весь этот «ленинградский период» Белгарда был полностью прозрачным для КГБ – в результате потерпел провал один из его ценных агентов. В Лэнгли, судя по всему, были далеки от определения истинной причины провала, и Белгард был в октябре 1983 года направлен в очередную командировку в Женеву под прикрытием сотрудника постоянного представительства США при Европейском отделении ООН. Располагая о нем значительным объемом информации, ПГУ активно отслеживало его и в Женеве. В частности, под непосредственным контролем нашей внешней разведки Белгард вел разработки двух советских граждан, а также девяти представителей ГДР, Чехословакии, Польши, Болгарии и Венгрии. Через этих лиц было доведено до Белгарда немало дезинформационных сведений.

С октября 1988 по июль 1991 года он уже находился в командировке в Швеции, получив повышение и работая заместителем резидента ЦРУ под прикрытием первого секретаря американского посольства. Мы знали, что, помимо своего главного интереса – установления отношений с сотрудниками советских учреждений в Швеции, – Белгард поддерживает связи с агентурой американских спецслужб из числа советских граждан, прибывающих на встречи в Швецию, другие Скандинавские страны. При этом американец выступал под вымышленными фамилиями, менял свою внешность.

Хотя Белгард, судя по нашим данным, считался в ЦРУ опытным и удачливым специалистом, в результате одного из просчетов в работе с советским гражданином он был спешно переведен в Париж в сентябре 1991 года. В Лэнгли, наверное, посчитали, что «сбой» в Стокгольме – это единичная неудача Белгарда.

На основе многолетней игры была детально отработана операция с целью привлечения этого представителя ЦРУ к осознанному сотрудничеству с внешней разведкой России. Расчет делался на то, чтобы раскрыть американцу истинное положение вещей, когда в течение многих лет он практически работал под контролем ПГУ, а затем СВР, и одновременно предложить ему организовать «очередной успех», чтобы еще больше укрепить свою профессиональную репутацию. Операция, по мнению тех, кто ее готовил, имела большие шансы на успех. Однако было принято решение от мероприятия воздержаться. Правильно ли мы поступили? Не могу однозначно ответить сегодня на этот вопрос.

Вскоре после команды прекратить разработку Белгарда мы получили от нашего весьма надежного источника документальное подтверждение, что в зоне интересов ЦРУ была не только информация о раскладе в российском руководстве, его возможных действиях внутреннего и внешнего плана, претворении в жизнь договоренностей о передислокации ядерного оружия с Украины и из Казахстана на территорию России, надежности охраны ядерных материалов, но и целенаправленная работа по разложению тех государственных структур, которые могли бы служить России для сохранения статуса великой державы, недопущению тесной группировки вокруг Москвы суверенных стран СНГ.

Все окончательно встало на свои места после выступления перед сотрудниками директора ЦРУ Гейтса, подчеркнувшего, что «человеческий фактор» остается основным в деятельности американской внешней разведки. А ведь был шанс хотя бы несколько притупить этот фактор, возможно, выработать новые правила поведения на разведполе. Но мяч оказался не в наших руках.

Еще раз убедился в этом во время своей поездки в США в ноябре 1991 года. Уже будучи директором Центральной службы разведки, принял участие в семинаре американо-советской рабочей группы по проблемам стратегической стабильности. С американской стороны во встрече участвовали ряд руководителей Госдепартамента, заместитель министра обороны П. Вулфовиц и его коллеги из руководства Пентагона, включая тогда еще заместителя председателя Комитета начальников штабов генерала Шаликашвили, некоторые высшие представители Совета национальной безопасности и, что было самым важным для меня, Фриц Эрмартс – председатель Национального совета разведки ЦРУ. Директор ЦРУ предпочел на том этапе со мной не встречаться, и это тоже воспринималось как определенный сигнал.

Выступая на встрече, я сказал о том, что существует большое поле совпадающих интересов для разведок двух стран – в противодействии международному терроризму, наркобизнесу, организованной преступности. Остановился и на конкретных способах осуществления такого сотрудничества: обмене развединформацией, разработке и осуществлении совместных мероприятий по предотвращению или розыску и задержанию исполнителей преступных акций, взаимодействии в пресечении распространения ядерного, химического и биологического ОМУ, а также незаконной торговли оружием.

Сказал и о «правилах поведения», среди которых назвал отказ от методов насилия (похищения отдельных лиц, принуждения к сотрудничеству), психотропных препаратов. Заявил, что формы и методы разведработы должны отвечать принципам гуманности, уважения прав человека и достоинства личности. Меня внимательно выслушали, но никакого конкретного ответа на свои предложения я не услышал.

Шанс был и потому, что во многом менялись настроения людей в нашей службе. Непосредственное влияние на них, несмотря на инерционность мышления наших западных партнеров, не мог не оказать отход от статичной идеологизированной модели международных отношений. Сохранение в неприкосновенности всего того, что было во время холодной войны, неминуемо привело бы нашу внешнюю разведку к невостребованности и в конечном счете к самоликвидации.

Но дело было главным образом не в стремлении «самосохраниться». Во внешней разведке работали люди, отлично осознающие смысл перемен, происходящих за ограждениями, которые отделяют штаб-квартиру СВР в Ясеневе от остальной части страны. Да, были и те, кто жил старым, даже мечтал о возврате тех времен, когда КГБ занимал одно из важнейших мест в руководстве страной. Но таких было меньшинство. Большинство приветствовало перемены, расширение демократии, отказ от идеологической зашоренности.

Абсолютно беспочвенны примитивные суждения о «молчаливом неприятии» основной частью сотрудников СВР отхода от тоталитаризма в России, об «устойчивом консерватизме» или «профессиональной конфронтационности» разведчиков – а в начале 90-х годов об этом упорно твердили в ряде средств массовой информации.

Мои новые коллеги не раз с болью говорили о том, что разведка больше, чем любая другая структура, пострадала в сталинские времена. В 1937-м были репрессированы, расстреляны практически все работники зарубежных резидентур, почти все руководители в Центре. Основной костяк ныне работающих во внешней разведке не имеет ничего общего ни по своим настроениям, ни по своей профессиональной подготовке с менталитетом и уровнем некоторых «партийных назначенцев» в службу после этих репрессий и расстрелов.

Характерно, что руководитель архивного подразделения СВР по своей инициативе принес мне некоторые дела работников тех времен, как бы демонстрируя ту пропасть, которая отделяла нынешних сотрудников разведки от таких «назначенцев».

Несколько томов составляли дело «Захара» – псевдоним Амаяка Захаровича Кобулова. В деле значилось, что он окончил пять классов, курсы счетоводов, работал счетоводом на заводе, производящем бутылки для розлива боржоми, потом стал бухгалтером в НКВД Грузии, который в то время возглавлял Берия. Здесь и началась его головокружительная карьера – в 1940 году Кобулов был назначен резидентом в Берлин.

Меня заинтересовали эти тома и по другим соображениям. Как известно, много писалось о том, что Сталин не верил в возможность нападения Германии на СССР летом 1941 года, считая все поступающие сигналы об этом дезинформацией Англии. Оказывается, были и другие источники, которые убеждали Сталина в «ложности» таких сигналов.

В деле «Захара» находится, по-видимому продиктованное Кобуловым, донесение в Центр о вербовке Берлингса (псевдоним «Лицеист») – представителя одной из газет Латвии в Берлине. Это донесение, датированное 21 августа 1940 года, говорит само за себя:

«В одном из ресторанов Берлина я, «Лицеист» и «Философ» (один из оперработников берлинской резидентуры. – Е. П.) затронули вопрос о новом государственном строе (в странах Балтии. – Е. П.). «Лицеист» хотя и молодой, но очень культурный, образованный человек. Он сказал, что всецело поддерживает стремление советской власти, направленное на освобождение трудящегося человечества. После общего разговора я поставил перед ним вопрос о его дальнейших перспективах. «Лицеист» ответил, что он сам не знает, так как у него незаконченное высшее образование, русский язык знает весьма слабо, следовательно, ему будет очень трудно учиться в Советском Союзе. Весь вопрос упирается в материальные средства.

Он, как корреспондент латвийской газеты, с 01.10.40 освобождается от своих обязанностей, таким образом лишается источника существования. Тогда я сказал, что мы его поддержим, если он нам поможет, подчеркнув, что связь с ним должна носить тайный характер. Для выполнения наших заданий «Лицеист» должен остаться в Германии.

«Лицеист» был удивлен таким предложением, высказал опасения за свою жизнь, если узнают немцы… Я его успокоил и обещал в случае необходимости обеспечить выезд из Германии. Что касается опасения за расшифровку, предложил ему не болтать о связи с нами, даже своей жене. После некоторых колебаний «Лицеист» согласился. Хочу отметить, что «Философа» беру потому, что «Лицеист» плохо говорит по-русски, а я тоже не блещу немецким. «Философ» и я обоюдно разъясняем».

Читая этот примитивнейший рассказ о вербовке, я подумал о том, насколько огромен тот путь, который прошла наша разведка с тех злополучных годов – конца 30-х – самого начала 40-х – до сегодняшних дней.

Но вернемся к дальнейшей работе с «завербованным» «Лицеистом». В деле «Захара» находится протокол допроса 21 мая 1947 года арестованного Мюллера Зигфрида[19]19
  Известно, что особенно в 50—60-х годах распространялись слухи в Германии и других странах: дескать, руководитель гестапо Мюллер находится в Советском Союзе. Это не соответствовало действительности. Я не исключаю при этом, что поводом для таких слухов был арест и задержание однофамильца Мюллера, который тоже работал в гестапо, но не на той должности.


[Закрыть], уроженца Штутгарта, 1916 года рождения, немца, с высшим образованием, бывшего члена национал-социалистической партии, служил в гестапо в отделении 4-Д, которое под руководством Шрейдера работало по советскому посольству и вообще по русским, находящимся в Германии, с 1940 года перешел в абвер.

Привожу выдержку из этого протокола.

На слова Мюллера «Кобулов был нами довольно ловко обманут» последовал такой диалог.

«Вопрос. В чем выражался этот обман?

Ответ. К Кобулову в августе 1940 года был подставлен агент германской разведки латыш Берлингс, который по нашему заданию длительное время снабжал его дезинформационным материалом.

Вопрос. Откуда у вас такая уверенность, что вам удалось обмануть Кобулова? Может быть, наоборот, Кобулов водил вас за нос?

Ответ. Я твердо уверен, что Кобулов не подозревал об обмане. Об этом свидетельствует тот факт, что Кобулов в беседах с Берлингсом выбалтывал ему некоторые данные о политике советского правительства в германском вопросе. Как мне известно со слов работника германской разведки, полковника СС Ликиуса, руководившего работой Берлингса, сведения, полученные из бесед с Кобуловым, представляли интерес для Германии и его донесения докладывались Гитлеру и Риббентропу.

Сам агент Берлингс удивлялся словоохотливости Кобулова и заявлял, что Кобулов поступает весьма неосторожно. Например, Берлингс говорил мне, что ему удалось настолько влезть в доверие к Кобулову, что последний рассказывал ему даже о том, что все его доклады он направляет лично Сталину и Молотову. Очевидно, все это позволило Гитлеру рассматривать Кобулова как удобную возможность для посылки дезинформации в Москву, в связи с чем он лично занимался этим вопросом. Материалы, предназначавшиеся для передачи Кобулову, прежде Риббентропом докладывались Гитлеру и только с его санкции вручались агенту Берлингсу, который после этого относил их Кобулову».

Так продолжалось с августа 1940 года вплоть до нападения Германии на Советский Союз.

Показания Мюллера не единственное свидетельство «игры» немцев через агента-двойника. В германских архивных документах, опубликованных после войны, есть ссылки на донесения Орестеса Берлингса, которому немецкой разведкой было присвоено кодовое имя «Петер». В сопроводиловках его донесений, в том числе на имя Риббентропа, он называется «немецким агентом в советском посольстве».

А вот несколько выдержек из обобщенных документов Центра, основанных на информации, полученной от Кобулова со ссылкой на «Лицеиста», которые направлялись на самый советский верх.

«Свои задачи политики Германии видят в том, чтобы:

1. Избежать войны на два фронта. При этом важно обеспечить хорошие отношения немцев с Россией…

2. Урегулировать возникшую на Балканах проблему (в Румынии). Ситуация вызвала осложнение отношений с Россией. Но важно не допустить возникновение конфликта с ней из-за этого.

Создание Восточного Вала преследует цель оказать влияние на СССР и побудить его к мерам по укреплению дружеских отношений с Германией» (справка 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР с изложением агентурного сообщения «Лицеиста»).

За полтора месяца до этого Берия докладывал Сталину на основе информации, полученной от «Лицеиста», что 22 октября 1940 года Риббентроп обсудил с Гитлером подготовленный германским МИДом план, одним из элементов которого является заключение пакта СССР с Японией, «чтобы показать миру полный контакт и единение между четырьмя державами» (Германией, Италией, Японией и СССР).

В то время, когда надежные источники наших разведслужб – Шульце-Бойзен Харро («Старшина»), Харнак Арвид («Корсиканец») и другие «бомбили» информациями о готовившемся нападении Германии на СССР, о том, что именно этой цели служит концентрация немецких войск у его границ, а Ильзе Штёбе («Альба») в феврале 1941 года сообщила об основных положениях плана «Барбаросса», направлениях готовившихся немецких ударов по СССР, нарком государственной безопасности Меркулов направил менее чем за месяц до начала войны (25 мая) записку на имя И.В. Сталина, В.М. Молотова и Л.П. Берии, в которой со ссылкой на донесения «Лицеиста», в частности, говорилось: «Война между Советским Союзом и Германией маловероятна, хотя она была бы очень популярна в Германии, в то время как нынешняя война с Англией не одобряется населением. Гитлер не может идти на такой риск, как война с СССР, опасаясь нарушения единства национал-социалистической партии… Германские военные силы, собранные на границе, должны показать Советскому Союзу решимость действовать, если ее к этому принудят. Гитлер рассчитывает, что Сталин станет в связи с этим более сговорчивым и прекратит всякие интриги против Германии, а главное, даст побольше товаров, особенно нефти».