Текст книги "Встречи на перекрестках"

Можно считать, что начало переговорного процесса по взаимоотношениям России с НАТО определилось в Брюсселе в середине декабря, где наша делегация участвовала во встрече с министрами иностранных дел стран, входящих в Североатлантический альянс по формуле «16+1», и в работе сессии Совета североатлантического сотрудничества. Одновременно в Брюсселе состоялись мои беседы с Х. Соланой, У. Кристофером и К. Кинкелем.

Накануне встречи «16+1», 10 декабря 1996 года, Совет НАТО сделал заявление об отсутствии у альянса «планов, намерений и причин» для продвижения ядерного оружия на Восток. Это могло служить хорошим предзнаменованием.

О результатах многочисленных бесед и наблюдениях доложил президенту Ельцину шифротелеграммой из Брюсселя: «Создается впечатление, что в позициях стран НАТО появляются удовлетворительные нюансы. Среди них согласие на модернизацию ДОВСЕ в увязке, правда пока не жесткой, с рассмотрением вопроса о военной инфраструктуре альянса на территории новых членов. Другой важный для нас момент – постоянный механизм консультаций с Россией предполагает обязательное наше участие в решениях по вопросам, которые затрагивают наши интересы. Обратила на себя внимание активная позиция Германии и Франции по продвижению идей консультаций. США также выступили в поддержку консультаций, уже не связывая их с изменением нашей позиции в отношении расширения НАТО».

Российское НТВ не так уж часто жаловало тогда министра иностранных дел. Тем более было приятно услышать, как меня сравнили с «политическим эквилибристом», когда пришлось решать в Брюсселе «сложное дипломатическое уравнение»: довести до лидеров НАТО жесткую позицию Кремля, а на деле договориться об установлении особых отношений. Еще год назад, подчеркнул комментатор НТВ, с Россией в НАТО никто не разговаривал. Сейчас налицо изменения в позиции альянса из-за твердой и одновременно конструктивной позиции России.

Официальное предложение о начале переговоров по документу, который определил бы комплекс наших отношений с альянсом, было выдвинуто натовцами 11 декабря в ходе встречи министров по формуле «16+1». Принимая во внимание тот факт, что НАТО начало разворачиваться в сторону наших реальных озабоченностей, мы решили начать переговорный процесс.

Подчеркивая кардинальное значение этого решения, Б.Н. Ельцин сказал Г. Колю в Завидове 4 января 1997 года: «Дело очень серьезное, чтобы отделываться малозначительными фразами. Если не будут сняты наши озабоченности, то стратегическое положение России серьезно ухудшится, а наше доверие к Западу будет радикально подорвано».

Сказанное полностью отражало российский подход – мы рассматривали предстоящие переговоры как средство избежать коренного перелома в наших отношениях с Западом в худшую сторону. Действительно, наступал момент, когда и мы, и Запад стояли перед выбором, от которого во многом зависела судьба постконфронтационного мира.

Натовская делегация, возглавляемая генеральным секретарем Х. Соланой, прибыла в Москву. Не помню, кому пришло в голову провести встречу в подмосковном особняке МИДа «Мещерино», но эта идея полностью себя оправдала. Переговоры проводились вдали от журналистов, и никто не «играл на публику». Корреспондентам, правда, это не понравилось, и в ряде статей нас поругивали за то, что мы «скрылись от средств массовой информации» (не премину сказать, что у нас часто путают необходимую закрытость конфиденциальных переговоров с отсутствием столь долгожданной гласности).

«Мещерино» – сказочное место. Великолепная старинная усадьба, в главном здании которой проходила наша встреча, построенная в 1830 году графом Мещерским, окружена огромным лесопарком, примыкающим одной стороной к берегу реки Пахры. В январе река подо льдом. Кругом – блестящий от белизны снег. Сквозь его толщу прорвались гордые и зимой и летом хвойные и печальные, с оголенными ветвями, лиственные деревья. Все кругом было погружено в звенящую тишину. А в доме тепло потрескивали дрова в камине. Здесь, в гостиной, и начались переговоры, продолженные за русским обедом – с соленьями, грибами, пирогами, салатами, селедкой, вареной картошкой, похлебкой в горшочках – блюд не перечесть – и, конечно, водкой в запотевших бутылках. Все было заботливо приготовлено «мещерским персоналом» – жителями близлежащих деревень.

Диалог начался за рабочим столом, был продолжен во время обеда, а потом, как любят говорить мидовцы, в формате «один на один», когда мы около двух часов прогуливались с Соланой на морозном воздухе по очищенным от снега тропинкам леса.

Еще до начала переговоров я задумался о превратностях судьбы. Здесь, в том самом здании, где мы работали и обедали, с 1924 по 1946 год жил «всесоюзный староста», председатель ВЦИК, а потом Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинин, рядом – генеральный секретарь Коминтерна Г. Димитров. Здесь побывали Мао Цзэдун и Ким Ир Сен. А теперь сюда прибыла делегация Североатлантического союза, созданного в свое время для борьбы с коммунизмом и социализмом.

С самого начала с двух сторон, хочу это подчеркнуть – с двух, проявилось стремление сделать встречу максимально деловой. Может быть, в какой-то степени такую тональность навеял «мещерский дух», а может быть, просто уже подошли к черте, когда по горло стали сыты взаимоповторяющимися аргументами, упреками, обвинениями.

Солана сразу же заявил – это было сделано в первый раз, – что он обладает мандатом на ведение переговоров от 16 государств – членов НАТО. Добавил, что считает своей задачей, с одной стороны, создавать и поддерживать консенсус между этими 16 государствами, а с другой – между ними и Россией.

Я чувствовал, что и камин, и даже зимний морозный лес чуть-чуть «растопили» Солану. В целом он оставался в несколько напряженном состоянии, может быть от ощущения того, что не располагал особой гибкостью, будучи зависимым от мнения руководителей НАТО и полученных инструкций. Но все-таки я впервые ощутил во время этой двухчасовой прогулки, что Солана хотел продвижения вперед, понимая значение этого, да и рефлекторного воздействия успеха или неудачи на ту его роль, которая так или иначе впишется в историю[36]36
  В этой связи не исключаю, что Солана был не в первых рядах зачинщиков натовских бомбежек Югославии в апреле 1999 года, несмотря на его публичные заявления в их поддержку. Думаю, что не без его инициативы было заявлено, что он уходит с поста генерального секретаря НАТО и будет работать теперь на практически аналогичном месте в Европейском союзе.


[Закрыть].

Ряд положений, изложенных Соланой в подчеркнуто общих выражениях, демонстрировал наметившееся сближение позиций. Он признал, что европейская стабильность и безопасность зависят от целого ряда институтов.

– Хотя НАТО – важный институт, но далеко не единственный, и я, – сказал Солана, – полностью разделяю этот тезис, зафиксированный в Лиссабоне.

Отношения Россия – НАТО, – продолжал Солана, – мне представляются в виде комплекса различных элементов. В то же время их нужно свести в целостную картину политических и некоторых юридических обязательств, а также неофициальных и конфиденциальных взаимных заверений. Отсюда – роль хартии.

Содержание документа он предложил разбить на пять разделов: принципы взаимоотношений; области консультаций и сотрудничества; механизмы консультаций; механизмы связи между вооруженными силами сторон; другие области сотрудничества (наука, экология, борьба с терроризмом, незаконным оборотом наркотиков, конверсия и т. д.).

Солана высказал немало идей, способных нас заинтересовать. Однако генеральный секретарь НАТО упорно избегал обсуждения по существу военных вопросов – по-видимому, на тот момент это не было санкционировано альянсом. Такое раздвоение, когда говорилось достаточно много о консультациях (правда, более аморфно о степени нашего участия в принятии конкретных решений), но в то же время упорно отодвигались на задний план военные проблемы, естественно, нас не устраивало. Видимо, Солана понимал наше настроение, и он произнес ключевую фразу, которая определила пределы его возможностей: «Вы встретитесь с американскими представителями, и важно уточнить их позицию на сей счет».

Солана уезжал из «Мещерина», как нам представлялось, не разочарованным. Но он повез с собой и наш главный «сигнал»: договоренности по военному блоку вопросов должны стать неотъемлемой частью общего документа. Очевидно, он вынес из бесед еще по крайней мере одно впечатление: как бы Россия ни была заинтересована в превращении «семерки» в «восьмерку», во вступлении в ВТО, Парижский и Лондонский клубы (о приближении этой перспективы в случае подписания хартии он так горячо говорил), мы не примем никакой «платы» за приглаживание нашей позиции в интересах НАТО, и эти вопросы не должны иметь никакого отношения к подготавливаемому документу и тем более включаться в него.

Второй раунд переговоров последовал в Брюсселе. Прямо с самолета наши эксперты отправились в штаб-квартиру Североатлантического союза, на встречу с натовскими специалистами, которые имели на руках российские предложения. Затем к экспертам присоединились и главы делегаций. После «Мещерина» мы рассчитывали на серьезную дискуссию по конкретным вопросам. Но такого разговора не получилось. Мы поняли, что у натовцев пока отсутствовало видение того, на что альянс мог пойти по военным проблемам. Нам предлагались общие рассуждения или повторение отдельных заявлений НАТО о его политике и намерениях. Механическое перенесение всего этого в готовившийся документ нами отвергалось. Его военно-политическая составляющая должна была, по нашему мнению, быть центральной и содержать конкретные положения.

Ни в коей мере не компенсировало образовывающийся «военно-политический вакуум» некоторое продвижение по другим вопросам. Так натовцы, например, согласились с нашим требованием, чтобы документ был подписан главами государств – России и всех 16 членов НАТО. По нашему настоянию натовцы проявили готовность включить в документ положение о трансформации организации Североатлантического договора.

«А не ограничиться ли нам фиксацией уже согласованных вопросов политического и организационного плана, не отложить ли тяжелые военные проблемы на потом?» – такая идея принадлежала одному из наших дипломатов, но она была отвергнута.

Дело не в том, что мы стояли на максималистских позициях – либо все, либо ничего. Нам было ясно, что мы не сможем обойтись без договоренностей по военным вопросам с целью реально уменьшить для нас издержки расширения НАТО. Это было главной задачей.

В таких условиях значительную тяжесть взяли на свои плечи не только мидовцы, в частности руководитель департамента С.И. Кисляк и его сотрудники, но и коллеги из Министерства обороны: генерал-полковник Л.Г. Ивашов, генерал-лейтенант Н.Н. Зленко и контр-адмирал В.С. Кузнецов. Это весьма подготовленные, умные люди, сочетающие стремление отстаивать интересы безопасности России с пониманием реальной обстановки и необходимости поиска договоренностей, которые могут создать стабильность.

Должен сказать, что межведомственная координация, в которой участвовали также специалисты-аналитики из СВР, была незаменима на всем протяжении «переговорного марафона». Чувства высокой ответственности и профессионализма соединили сотрудников различных министерств и организаций в одну команду. Не помню ни одного случая, когда члены этой команды ставили бы свои ведомственные интересы – как бы они ни были важны – выше общегосударственных. Полное взаимопонимание существовало и на уровне руководства тех организаций, представители которых готовили и вели переговоры.

В Брюсселе мы передали натовцам в письменном виде свои проекты всех четырех разделов документа. Вписали в них все приемлемые для нас натовские наработки. Были уверены, что на следующей стадии переговоров надо уже начинать работу с текстами.

Третья встреча делегаций России и НАТО была назначена на 9 марта в Москве. Накануне к нам прибыл заместитель генсекретаря Г. фон Мольтке. Из его бесед с Н.Н. Афанасьевским выяснилось, что маятник опять качнулся в обратную сторону.

Это подтолкнуло к телефонному разговору с Соланой. Я сказал ему следующее:

– Мы ожидали конкретную и, как вы говорили в Брюсселе, конструктивную реакцию на переданные вам наши письменные соображения, которые рассчитывали положить в основу дискуссии. Однако высказанные фон Мольтке устные замечания возвращают нас назад, например, изложение принципов из раздела о трансформации НАТО во многом отходит от содержания предыдущих договоренностей. Механизм консультаций, по словам Мольтке, предлагается нацелить на обмен мнениями и на стремление к достижению консенсуса, но при этом исключается обязательство принятия решений на консенсусной основе по вопросам, которые касаются совместного с Россией участия в деятельности по поддержанию мира.

Фон Мольтке и сопровождающий его представитель международного военного штаба НАТО вообще отказались обсуждать наши предложения по военным вопросам. Работу над разделом по модернизации ДОВСЕ предлагается отложить и ждать результатов переговоров в Вене, но мы не хотим, чтобы документ Россия – НАТО стал заложником дискуссии экспертов в Вене по модернизации ДОВСЕ. Не должно быть перелива вооружений и вооруженных сил из 16 стран – нынешних членов НАТО на новые территории.

Вы помните, Хавьер, – заметил я, – мы договорились в Брюсселе, что вы выскажете замечания по предложенному нами перечню объектов военной инфраструктуры, но ваш военный представитель оказался не готов к этому. В целом, если вчерашние консультации между фон Мольтке и Н.Н. Афанасьевским не тактический прием, а ваше видение предложенных нами письменных соображений, то это разочаровывает и не сулит ничего хорошего.

Солана сослался на то, что не имел возможности поговорить с фон Мольтке, и сказал, что привезет с собой в Москву проект хартии, хотя, «может быть, туда и не войдут все обозначенные вами моменты».

– Я не сплю которую уже ночь, – пожаловался Солана и опять произнес сакраментальную фразу: – Собираетесь ли вы на следующей неделе поехать в Вашингтон?

И в Москве генеральный секретарь НАТО оказался не готов обсуждать наши предложения по военным проблемам. Ничего нового сказано не было по ядерному оружию. Работу над разделом по модернизации ДОВСЕ по-прежнему предлагалось отложить.

Складывалось впечатление, что наши партнеры из НАТО не спешат, а может быть, даже тормозят выход на предметные договоренности. Все четче стала проявляться и тактика наших партнеров, ориентированная, с одной стороны, на действительные попытки развязок общеполитического и организационного характера, а с другой – притормаживание решения военных проблем. Мы все чаще слышали рассуждения о необходимости решать военные вопросы в Вене в рамках структуры ОБСЕ (меры доверия), а также многосторонних переговоров по адаптации ДОВСЕ, другими словами – вне контекста подготовки документа, призванного определить отношения России с НАТО.

Во всяком случае, обозначилась явная пробуксовка наших переговорных усилий, и мы пришли к выводу, что натовская сторона ждала наших контактов с американцами. В Вашингтоне уже была намечена моя встреча с президентом Б. Клинтоном и госсекретарем США М. Олбрайт, но, главным образом, натовцы ждали результатов российско-американского саммита в Хельсинки, который был намечен на 20–21 марта 1997 года.

23 января 1997 года в так называемой «желтой гостиной», расположенной рядом с моим кабинетом, я принимал Строуба Тэлбота. Буквально через несколько часов, по его словам, в США будут приведены к присяге новый Государственный секретарь и новый министр обороны. Оба набрали в сенате 99 голосов за и ни одного против. Накануне отъезда Тэлбот беседовал с Мадлен Олбрайт, которая просила передать мне, что будет добиваться дальнейшего продвижения наших отношений. Хотя она должна зарезервировать определенную гибкость в своем графике первых поездок за рубеж, Олбрайт надеется на скорую встречу, может быть здесь, в Москве, в конце февраля.

Одновременно Тэлбот сообщил, что на третий по значению пост в Госдепартаменте – заместителя госсекретаря по политическим вопросам – Олбрайт назначает Т. Пикеринга – бывшего посла США в Москве, а сам он остается второй фигурой в американском внешнеполитическом ведомстве. «Хотя сенат утвердил меня не с таким счетом, как Олбрайт, но, будь я договором, был бы ратифицирован», – сказал Тэлбот.

Я ответил, что рад, во-первых, предстоящей встрече с новым госсекретарем и, во-вторых, тому, что во главе Госдепартамента собирается команда из специалистов по России – это хороший признак намерения администрации развивать отношения с нами. Характерно, что при предшествовавшей встрече с Пикерингом, когда он уже знал, что кончается его срок пребывания в Москве, на мой вопрос, на каком месте собирается работать дальше, посол без всякого энтузиазма, но с не покидающей его чуть-чуть грустной улыбкой сказал:

– То, что мне предлагают в Госдепартаменте, – не для меня. Буду, наверное, продолжать заниматься Россией, но в одном из частных научно-исследовательских фондов.

Таким образом, выбор нового госсекретаря был явно противоположен решению ее предшественника.

Что представляет собой «железная леди»? Как сложатся отношения с этой первой в истории Соединенных Штатов женщиной-госсекретарем?

Уроженка Праги, дочь чехословацкого дипломата, перебравшегося в 1948 году с семьей в США, Олбрайт выбрала для себя на своей второй родине внешнеполитическую стезю. При этом трудно было говорить о ее однозначных политических пристрастиях. С конца 70-х годов она консультировала по вопросам внешней политики представителей либерального крыла Демократической партии – сенаторов Э. Маски, Дж. Ферраро, М. Дукакиса. Вместе с тем тесные отношения связывали Олбрайт с консервативными демократами и республиканцами.

Многие подчеркивают, что политические взгляды Олбрайт сформировались под влиянием З. Бжезинского, который был не только ее преподавателем в университете, но, в бытность свою помощником президента по национальной безопасности, взял к себе на работу в СНБ.

Думаю, что такое представление о формировании и, самое главное, устойчивой приверженности Олбрайт образу мышления, взглядам и идеям Бжезинского слишком поверхностно. С Бжезинским ее роднит разве только то, что она отстаивает «энергичное американское лидерство» в международных делах, резко критикуя изоляционистские настроения. В то же время она делает упор главным образом на использование «особого положения» США в международных организациях, американского доминирования в отношениях со странами-союзниками, нежелание многих стран противодействовать могущественным США. Думаю, что М. Олбрайт считает такой «арсенал» достаточным для проведения американской линии на международной арене. Во всяком случае, при всей своей жесткости в отстаивании интересов США (естественно, таких, какими они ей видятся) Олбрайт не принадлежит к тем, кто по любому поводу хватается за эфес сабли, и тем более к тем, кто не спешит ее вновь вернуть в ножны.

Совершенно случайно я узнал, что научным консультантом по диссертации, которую писала Олбрайт, был Северин Биаллер. Разговорились об этом с Мадлен, когда сидели за общим столом прощального ужина в Маниле, где в июле 1998 года состоялось заседание форума стран АСЕАН по безопасности. «Я считаю себя до некоторой степени ученицей Биаллера», – сказала Олбрайт, тогда еще не зная, насколько я был близок с этим исключительно интересным человеком в бытность свою заместителем директора в ИМЭМО.

С. Биаллер во время Второй мировой войны был в польском Сопротивлении. За это имел советскую военную награду. Был не просто членом Польской объединенной рабочей партии, но одно время техническим секретарем ее политбюро. Как только возвели Берлинскую стену, бежал на Запад. В США стал одним из самых крупных советологов. Возглавлял институт международных отношений в Колумбийском университете, где считался основным антиподом З. Бжезинского, работавшего там же. Мне представляется, что в течение многочисленных встреч с Северином – и в Москве, и в Суздале, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в других советских и американских городах, в которых проходили совместные симпозиумы, состоявшие не только из дискуссий, но и свободного времяпрепровождения с искренним обменом мнениями по самому широкому кругу вопросов, – я хорошо понял суть этого человека. Добавлю лишь, что он даже лучше нас знал слова всех советских песен о Красной армии, освободившей – и в этом он, несомненно, так же, как и мы, был уверен – мир от «коричневой чумы».

И на посту постоянного представителя США в ООН, и будучи госсекретарем Олбрайт жестко и напористо проводит внешнеполитическую линию США. Нередко привносит в работу и личные эмоции, и пристрастия в отношении тех или иных международных событий. По ее собственному признанию, она видит свою задачу в скорейшем подключении стран Центральной и Восточной Европы к евроатлантическим структурам. Не сказываются ли здесь и чувства эмигрантки из Праги? Но одновременно – абсолютно уверен в этом – Олбрайт нельзя назвать, как Бжезинского, антироссийски настроенным человеком.

Уже после знакомства с Мадлен Олбрайт я прочел ее выступление на слушаниях в сенате 23 апреля 1997 года, которое, как представляется, отражает неоднолинейное мышление госсекретаря. Олбрайт подчеркнула, что «невозможно построить неразделенную и свободную Европу, если демократическая Россия не будет ее полноценным участником». И это не дань риторике. «Мы сможем работать вместе с Россией, – сказала Олбрайт, – борясь с распространением вооружений, обеспечивая безопасность ядерных арсеналов и реагируя на гуманитарные кризисы и угрозы миру».

Вместе с тем, не будучи антироссиянкой, Олбрайт ни на йоту не отступила от многих стереотипов, свойственных американским политикам. Заявив, что подозрения в «имперских амбициях России», учитывая ее историческое прошлое, в «какой-то мере оправданны», Олбрайт одновременно признала: Россия имеет право защищать свои интересы. Однако тут же добавила, что США «никогда не признают ее права на так называемые сферы влияния вне пределов российских границ» (!).

По словам госсекретаря, США намерены и дальше оказывать содействие России, но далеко не бескорыстно. Одна часть такой «корысти» нас вполне бы устраивала. Олбрайт сказала, что «от Москвы в этой связи ожидается продолжение курса на демократические и рыночные реформы, полное уважение суверенитета соседей». Однако и к этому она добавила: «…а также взаимодействие с США по широкому кругу мировых и региональных проблем». Думаю, что, говоря это, Олбрайт имела в виду не только взаимодействие, базирующееся на совпадении интересов двух держав. Трудно предположить, что в данном случае она готова была бы отказаться от идеи «безусловного и бесспорного» лидерства США.

За полтора года госсекретарства Мадлен Олбрайт я виделся с ней раз двадцать; много было и телефонных разговоров. Многочисленные беседы, личное общение с госсекретарем позволили мне узнать ее гораздо лучше.

20 февраля 1997 года Мадлен Олбрайт приехала в Москву. Я сразу же почувствовал, что говорить с ней надо напрямую, без двусмысленностей, топтания на месте, стремления обойти острые углы. Такой стиль деловых отношений укрепился и в будущем. Уверен, что так же, как и я, Мадлен Олбрайт понимала, если кто-то из нас говорит «да», то это действительно означает не только его сугубо личное, тем более абстрактное, мнение, но и намерение действовать для претворения в жизнь достигнутого согласия. В то же время мы оба, очевидно, поняли, что «нет» с такой же определенностью означает – партнер по переговорам честно обозначает черту, за которую без движения с другой стороны он не перейдет.

В первой же беседе один на один я сказал госсекретарю: считаю препятствием на пути развития партнерства между нашими странами подход США к процессам интеграции на территории бывшего Советского Союза – мы не хотим, чтобы пытались «греть руки» на непростых и неоднозначных отношениях России с рядом бывших республик СССР. Другим раздражителем является вопрос расширения НАТО.

От первого вопроса Олбрайт практически ушла. По НАТО повторила, что график постоянного расширения будет соблюдаться, но сказала, что при подготовке документа Россия – НАТО навстречу нам следует предпринять ряд шагов, в частности по линии адаптации ДОВСЕ. Высказанные мною замечания Олбрайт достаточно четко суммировала в четырех областях: непродвижение военного присутствия, консультации и их механизм, положение о непродвижении ядерного оружия, трансформация НАТО. «Можно взять это, – сказала она, – за основу нашей дальнейшей работы. У нас есть идеи по каждому из этих четырех направлений».

Мне показалось, что особое значение она придавала следующим своим словам: «Известно, что в прошлом для улучшения отношений с Россией были возможности, но они оказались упущенными. Давайте не упускать их сейчас».

На этой же теме Олбрайт остановилась во время встречи с Ельциным 21 февраля. «Когда я занималась преподаванием, – рассказала Олбрайт, – то читала лекции об упущенных возможностях в американо-советских отношениях, объясняя, как можно было бы избежать их ухудшения. Полагаю, что мы согласны с тем, что у нас есть все основания не повторять ошибок прошлого и формировать отношения партнерства между нашими странами».

Судя по содержанию и атмосфере беседы с Олбрайт и по впечатлениям, которыми Борис Николаевич поделился позже, она, несомненно, ему импонировала.

Накануне приезда Олбрайт в Москву у меня родилась внучка. Узнав об этом, Мадлен передала фотографию, где она была запечатлена вместе с президентом Клинтоном, с припиской: «Машенька, когда ты родилась, мы с твоим дедом пытались сделать что-нибудь, чтобы мир, в котором ты будешь жить, был лучше».

Навряд ли Бжезинский мог бы быть автором этих строк.

Другие черты Мадлен Олбрайт – отсутствие напыщенности, располагающая непосредственность. Как не похожа она в этом отношении на своего предшественника! На заключительном вечере форума АСЕАН по безопасности в Джакарте в 1996 году, где все делегации демонстрировали номера своей самодеятельности (это ежегодный ритуал), Кристофер выскочил на сцену в спортивной форме с американским флагом в руках, демонстрируя победу американцев на проходившей в то время Олимпиаде. А как взорвался аплодисментами зал, когда на следующий год в Куала-Лумпуре Мадлен в сопровождении своей делегации прекрасно исполнила песню Мадонны на специально написанный остроумный текст о внешней политике США!