Текст книги "Магистраль"

Олег вытащил синхронизатор из ремня и, взвесив его в ладони, сунул обратно в узкое отделение. Ячейка была еще не растянута, прибор вошел в нее туго, как нож в живое тело.

Станнер смахивал на разобранный пистолет. Матовая рукоятка требовала приделать к себе ствол – хоть какой-нибудь, хоть самый короткий, «бульдожий» – без него прибор казался неполноценным. Зато не вызывал возбуждения у милиции.

Третье устройство выглядело и вовсе не интересно. Мнемокорректор даже не с чем было сравнить, разве что с чехлом от сигары, как подумалось Олегу во время теста. Овальная заглушка, закрывавшая крохотное табло, прилегала к корпусу настолько плотно, что найти ее можно было лишь на ощупь. Кнопка, такая же незаметная, находилась в торце.

Шорохов распихал снаряжение по кармашкам и застегнул ремень поверх джинсов.

Ася к его осмотру «железок» отнеслась равнодушно – видимо, свой пояс она уже получила. Безмятежно покуривая в кресле, она стряхивала пепел куда-то в сторону, прямо на пол.

Василий Вениаминович всё это время набивал трубку и с любопытством следил за Асей. Убрав банку с табаком, он сказал:

– Не забудь затоптать бычок.

Она отвлеклась от своих мыслей и непонимающе посмотрела на Лопатина.

– Бычок, – повторил тот.

Ася сделала последнюю затяжку и, бросив окурок, прижала его подошвой.

– Вот и славно, – мурлыкнул Лопатин. – Теперь у Прелести есть моральное право помыть полы. Тряпка должна лежать вон там, – он указал на проем между шкафами.

Олег, перегнувшись через стол, обнаружил в комнате боковую дверь с двумя фанерными табличками «М» и «Ж».

– Я, вообще-то, Василий Вениаминович… – начала Ася, но договорить он ей не дал.

– А ты, Шорох, побыстрее с бумажками! Пока порядок не наведем, спать не ляжем.

– Спать тоже здесь? – осведомилась Ася и, заглянув в туалет, отпрянула. – Бо-оже!..

– Во-во, – произнес Лопатин. – Чтоб мои опера в такой антисанитарии сидели?.. Не позволю. Так что вперед, друзья! Ну и я, чем смогу…

Он выудил из-за шкафа тощий веник и взмахнул им, перегоняя плотный клуб пыли на другое место.

Олег вернулся к резке документов. Уничтожив первую, не самую объемную пачку, он расчистил часть стола. Под бумагой валялась масса мелкой ерунды вроде ржавых точилок, спичек и засохших стержней от шариковой ручки. Среди этого мусора лежала кривая бурая сигарета марки «Новость».

– Василий Вениаминович, из каких же она годов? – поинтересовался Шорохов.

– Из прошлых. Их знаешь, кто курил? Сам да-ра-хой и у-ва-жа-е-мый…

– Брежнев, что ли? Служба и до него добралась?

– Брежнев нам ни к чему, – серьезно ответил Лопатин. – Ася, ты шубу-то сними! – крикнул он.

– Вспотеешь, простудишься, – добавил Олег. – Между прочим, тут пепельница нашлась…

В туалете сердито загромыхали ведрами.

– Василий Вениаминович, я еще спросить хотел. Документы, которые здесь лежат… они, может, не очень-то и секретные…

– Секретные, Шорох, секретные.

– Тем более. С нашей дверкой, даром что она бронированная…

– Любой дурак справится, да? – угадал Лопатин. – Не беспокойся, дураки сюда не попадают.

– На хитрый замочек надеетесь? Но есть же «болгарка», автоген, тротил, наконец…

– На свете много чего есть хорошего, – согласился Василий Вениаминович. – Только замок у нас хитрее, чем ты думаешь. Потом как-нибудь проверишь, когда время будет.

Олег кивнул и начал совать в машинку сразу по три листа. Ножи гудели натужней, но всё же справлялись. Лопатин, бросив бороться с пылью, принялся освобождать ящики в столах. Из смежной комнатушки вышла Ася с ведром воды и дырявой тряпкой на перекошенной швабре. Шубу, вероятно – из принципа, она так и не сняла.

Отправляя листы в уничтожитель, Шорохов невольно скользил взглядом по блеклому шрифту, выхватывая отдельные строчки.

«ОБЪЕКТЫ: М., 2 дня, Россия, 1995; М., 2 дня, Россия, 1995.

ВТОРЖЕНИЕ: полная замена…»

«Самое банальное, что только можно изобрести», – прокомментировал про себя Олег.

«ОБЪЕКТ: М., 21, Россия, 1993.

ВТОРЖЕНИЕ: передача коммерческой информации…

ЦЕЛЬ: вложение капитала в…»

«Нет, дорогой. Так бизнес не делается. Даже в России девяносто третьего».

«ОБЪЕКТ: Ж., 17, Россия, 2003.

ВТОРЖЕНИЕ: попытка задержать объект по пути в…

ЦЕЛЬ: предотвращение насилия…»

«Эту жалко. Семнадцать лет… Что там с ней было? А, уже прожевалось…»

Его внимание привлекла мятая страница с жирным пятном посередине. Отчет был подписан опером по имени Лис, но Олегу бросилось в глаза не это.

«СЛОЖНОСТЬ: Особая, класс С.

КОМПЕНСАЦИЯ: Нестандартная (рапорт прилагается).

ДОПОЛНИТЕЛЬНО. В связи с чрезвычайной ситуацией оператор принял решение…»

Шорохов, продолжая читать, взял со стола следующую бумажку и в этот момент почувствовал, что у него за спиной кто-то появился. Дверь не шелохнулась, шагов по лестнице Олег тоже не слышал, однако он был уверен, что в кабинете их уже не трое, а четверо. Он рванул с пояса станнер, но тут заметил реакцию Лопатина. Если начальник и удивился, то удивился приятно.

– Здрась, Василь Вениаминыч! – скороговоркой бросили сзади. – Привет, Аська! – Швабра упала и громко ударилась о край ведра. – Какая ты нескладная, Прелесть! Кто же в шубе полы моет?.. Здорово, Шорох.

Олег обернулся и увидел то, к чему давно уже был готов. Возле антикварного шкафа стоял мужчина его роста и его комплекции с сигаретой в зубах и с глупенькой улыбочкой на небритом лице. На его собственном, Олега, лице.

– Здорово… – медленно выговорил Олег. – Здорово, Шорох…

* * *

Близился к концу третий месяц на базе. Октябрь принес с собой мутное темное небо и бесконечные дожди. Народ, и до этого выходивший на улицу не часто, сидел в корпусе целыми сутками. За половину учебного срока группа сократилась до двадцати человек, зато те, кто удержался, были уж точно людьми не случайными.

На какое-то время ситуация с отчислениями стабилизировалась: в последние две недели из группы не выкинули никого. Оставшиеся курсанты расселились по свободным кубрикам согласно симпатиям, однако до общих комнат всё-таки не дошло – «мальчики» и «девочки» по-прежнему жили отдельно. Хотя спали, как правило, вместе.

Друзьями Олег так и не обзавелся, более того – перестал к этому стремиться. На его глазах распалось уже столько компаний, что относительность дружбы на базе стала очевидной. Приклеившийся Иван Иванович Иванов, ходячий фельетон курса, каким-то чудом не вылетел и за три месяца окончательно превратился в шороховский придаток.

На очередном занятии он сел, как всегда, перед Олегом. На улице моросило уже пятый день, листья с берез обреченно срывались и прилипали к мокрому асфальту. В классе горел свет, и от этого вид за окном казался еще тоскливей.

Невзирая на пакостную погоду, курсанты пребывали в приподнятом настроении. Мужчины побрились, а женщины изобразили на лицах подобие макияжа, некоторые даже нацепили гражданскую одежду, однако большинство явилось всё-таки в форме – так было удобней. Сегодня, по слухам, им планировали сообщить что-то безумно секретное.

Инструктор, тоже как будто слегка взволнованный, торопливо вошел в помещение, но на полдороге к кафедре остановился и сунул руки в карманы. В этот раз на нем была простая застиранная хэбэшка с ефрейторскими «сопельками». Некоторые неугомонные курсанты нашили себе погоны старших офицеров – генеральских у Хапина в запасе не было, – и по сравнению с толстыми полковничьими звездами одинокие лычки инструктора выглядели забавно.

– Похоже, у нас утечка информации… – сказал он с иронией.

Все слухи и утечки проникали в группу весьма простым способом: Ася в разговоре с девушками случайно роняла какую-нибудь фразу – этого было достаточно. Старшина Хапин, в отличие от нее, лишнего не болтал, поскольку школьное начальство уже убедилось, что курсантам хватает и одного источника. С «секретной» лекцией всё вышло строго по сценарию: Ася намекнула, что опоздавшие пропустят самое главное. В итоге курсанты собрались за полчаса до начала.

– Сегодня обойдемся без демонстраций, – предупредил инструктор. – Побеседуем о вечном. Никто не возражает?

Из двадцати человек пятеро хмыкнули, остальные пожали плечами.

– Время… – молвил он. – По утверждению теоретиков, время имеет начало и конец. Кроме того, оно способно искривляться, сжиматься, вытягиваться и… на что оно еще способно?.. А еще в нем бывают петли и дырки. Как на колготках, наверно. Спорить не стану, но сам я дырок не видел… Чего и вам желаю, – раздельно произнес инструктор. – Хорошо. Пусть у него будет и начало, и конец, и что угодно. Но мы точно знаем, что в тысяча девятьсот семидесятом году время, Земля и человечество уже существовали. Мы точно знаем, – повторил он, повысив голос, – что в две тысячи семидесятом году время, Земля и человечество по-прежнему существуют. Всё остальное вас почти не касается. Потому что вам хватит работы и на этом отрезке. Сто лет: от семидесятого года двадцатого века до семидесятого – двадцать первого. Зона ответственности нашей Службы.

Кто-то из курсантов чихнул, кто-то подвинул стул, и эти два звука провалились в тишину, как в омут.

– «Нашей» Службы?.. – спросил Иван с ударением. – Значит, есть и другие?..

– За обсуждение данной темы полагается… – инструктор выразительно постучал пальцем по мнемокорректору. – Разница в том, что вам закроют несколько месяцев, а мне несколько лет. Сказав «наша Служба», я всего лишь противопоставил ее другим ведомствам… допустим, налоговой полиции и рыбнадзору. Понятно?..

Иванов пригладил всклокоченную макушку, но в его прическе это едва ли что-то изменило. Инструктор медленно дошел до стола и сел, сложив ладони у подбородка.

– У вас интересная книга, – обратился он к Ивану. – Энциклопедия дохристианской Руси? Спрячьте ее под подушку, она вам не понадобится. Мы не занимаемся историей. Каждая операция – это частный случай, краткий миг в чьей-то жизни, иногда трагический… Но он не имеет отношения к истории. Или так: не должен иметь, – подчеркнул инструктор. – В этом и заключается наша задача. Любой человек, вторгаясь в прошлое или получая информацию из будущего, нарушает естественный ход событий. Здесь вопросов нет?.. Отлично. Дело за малым: разобраться, что же это такое – «естественный ход». Вы можете возразить, что год две тысячи сороковой с точки зрения потомков уже состоялся, тогда как для нас он находится в будущем. Соответственно, на взгляд потомка, это жесткая и полностью определенная событийная линия, не терпящая никаких «бы» и «если». Мы же с вами считаем, что две тысячи сорокового года еще не существует. Он пока формируется – под влиянием наших поступков и нашего ежесекундного выбора. Правильно?..

Инструктор покусал большой палец и, положив руки на стол, неожиданно объявил:

– Нет! Неправильно… Вам ведь обещали разочарование? Обещали утрату иллюзий?.. Готовы?.. Сейчас утратите, – сказал он серьезно. – Понятие «будущее» исключительно субъективно. Любое событие находится в будущем лишь по отношению к иному, более раннему событию. Относительно же более позднего оно… нетрудно догадаться, в прошлом. Таким образом, каждый момент времени всегда будет расположен не только «после» чего-то, но и «до». Каждый момент – часть той самой сложившейся линии. И языческая Русь, и Гагарин, и верхняя граница нашей зоны, две тысячи семидесятый год, – всё уже история, всё уже в прошлом. Я ничего не упустил?.. Ах, да… Где-то на этой линии помещается и ваша жизнь. Которая, как и моя, объективно уже состоялась вплоть до…

У стенки опять чихнули, и инструктор покачал головой.

– Совершенно верно. И даже это. И то, что вы сделаете через неделю, через месяц… К сожалению. К великому сожалению… Объективно всё это уже произошло. Мы с вами родились, потребили некоторое количество пищи, сносили столько-то пар обуви – и умерли. Примерно так мы воспринимаем людей прошлого. Точно так же кто-то воспринимает и наше настоящее. Жизнь каждого человека уже прожита – до последнего вздоха. Она вплетена в общую магистраль, которая лично мне представляется эдаким бесконечным бетонным столбом… ну, возможно, у вас фантазия окажется побогаче… Вот что Служба подразумевает под «естественным ходом событий». Бетонный столб. Его мы и охраняем.

Инструктор снова покосился на энциклопедию и отвернулся к окну.

– Жду ваших вопросов…

Курсанты подавленно молчали. Олег несколько секунд рассматривал поверхность парты и, убедившись, что ничего нового не увидит, перевел взгляд на плачущую березу.

Америку инструктор не открыл, отнюдь. К аналогичному выводу Шорохов мог бы прийти сам, путем несложных логических рассуждений. Однако ему, как и всякому нормальному человеку, проделывать этот путь не было нужды. Даже попав на базу, в школу операторов, и уже зная, к чему их готовят, Олег не спешил забегать вперед. Будет время – всё объяснят. Теперь время настало, и им объяснили. Почти всё. Шорохов чувствовал собственную беспомощность и бесполезность. Он не мог избавиться от мысли, что его обманули, – в самый момент рождения, когда ему дали жизнь, но при этом отобрали что-то не менее ценное.

Вот выйти бы к доске, снять трусы и показать инструктору задницу… Или сей факт тоже записан в скрижалях истории?.. Он тоже нацарапан на нашем столбе?

«Это известная фишка… – ответил себе Олег. – Во-первых, оголяться прилюдно я не стану, духу не хватит. Во-вторых, если и решусь – значит, так оно и было. И всё давно уже сделано. Всё, что для меня «есть» и «будет», – для кого-то уже в прошлом. А мне остается… не мне, а всем… Всем нам остается лишь катиться по рельсам. До чего же, блин, тошно…»

– Но если жизнь каждого человека уже сложилась, – начала рыжая с последней парты, – тогда тем более любопытно узнать, что с тобой будет через год, через десять лет, через пятнадцать…

«Она либо полная тупица, либо чудовищный циник», – подумал Шорохов. Рыжая была единственной сокурсницей, которая ему не нравилась, – настолько, что он уже дважды отказывался разделить с ней узкую школьную койку. Рыжая, как приличный мужик, на эти демарши не обижалась, а спокойно разворачивалась и шла искать альтернативные варианты. Дублеров она находила без проблем, кажется, с ней переспал даже робкий Иван Иванович. Олег презирал ее за распущенность и звал не иначе как «Рыжей». Рыжая не обижалась и на это.

– Да, любопытно… – процедил инструктор. – Была б моя воля, я бы это любопытство удовлетворял: сообщал бы всем желающим дату смерти их близких, месяц, когда грузовик переедет любимую собаку, день, когда единственный ребенок сядет на иглу, и день, когда он скончается от передоза…

– Чтобы люди мчались всё это менять?!

– …а потом приходил бы опер вроде вас и всё возвращал на место, – добавил инструктор. – Корректно изменить то, что уже случилось, нельзя. А всё уже случилось, это мы с вами выяснили… Нет, я бы выдавал информацию в виде наказания. Хочешь знать – знай. Твое право.

– Что ж вы так?.. – с укором сказала Рыжая.

– Естественный ход событий нельзя подправить, его можно только нарушить. Или разрушить. Отдаленные последствия даже для ничтожного вторжения не в силах просчитать ни один вычислительный центр. Я говорю не о современных ресурсах… – он показал глазами в потолок, – …о ресурсах куда более мощных. И кто гарантирует, что спасение любимой собачки не приведет к гибели ста человек? Другое дело, что многие изменения вскоре поглощаются без остатка. Естественный ход событий обладает колоссальной инерцией и стремится к самовоссозданию… Но оператору об этом лучше не помнить. Существуют и такие моменты, или точки, где изменения нарастают в бешеной прогрессии, которую невозможно ни спрогнозировать, ни прервать. Система уравновесится, но уже в новом виде, с учетом навязанных ей корректировок. Время как часть Вселенной будет существовать – в том или ином состоянии, с человечеством или без. Я внятно излагаю?

– Получается, какую-то отдельно взятую собачку всё-таки можно спасти без ущерба для рода людского… – вопросительно произнес Иван.

– Наверняка, – ответил инструктор.

– А другую собачку спасать нельзя, поскольку это грозит катастрофой…

– Не исключено, что именно так.

– Простите, но откуда людям известно об этих… э-э, моментах? – осведомился Иванов с сарказмом. – Ведь если бы в них уже вляпались, мы бы давно жили в э-э… новом мире.

– Наличие таких точек установлено сугубо теоретически. Хотя кто же поручится, что наш мир не является результатом чьего-то вторжения?.. – инструктор криво усмехнулся. – Главное – не уповать на то, что очередная операция окажется рядовым случаем, от которого ничего не зависит. Вы можете изменить историю и увидеть, что спустя пару лет всё вернулось вспять. Вы можете спасти соб… да будь она неладна!.. вы можете, к примеру, купить в киоске газету – и этим повлиять на дальнейшую судьбу человечества.

– Тем, что прочитаем интервью с Киркоровым? – рискнула пошутить Рыжая.

– Тем, что некоему дяденьке, предположим, не достанется этого номера, и он не позвонит по объявлению и не снимет квартиру, и не познакомится с некой тетенькой, и та не родит некоего гиганта мысли… или террориста… А восполнить его отсутствие система не сможет.

– Ни влиять на прошлое, ни разведывать будущее человек не вправе, – подытожил Иванов. – Какой же тогда в этом смысл?!

– В чем? – не понял инструктор.

– В наших синхронизаторах.

– Ну, в наших-то смысла как раз много. С их помощью мы добираемся до нарушителей и компенсируем их вторжения.

– Нет, я… – Иван описал руками широкой круг. – Я не о том…

– А, вы о значении для цивилизации и тэ пэ?

– Вот именно, «и тэ пэ».

– Я убежден, что это одно из самых вредных открытий, – признался инструктор. – Две тысячи сороковой год, в котором состоялось первое перемещение во времени, проклят всей Службой и каждым опером в отдельности. Беда в том, что синхронизатор слишком доступен. Вместо того чтобы его засекретить, о нем поспешили раструбить. Лет через пятьдесят атомные бомбы продаваться на базарах еще не будут. Через пятьсот, надеюсь, тоже. А синхронизатор… Цена на него в шестидесятых годах двадцать первого века равна трехмесячной зарплате школьного учителя.

Класс шумно выдохнул.

– Или он совсем ничего не стоит, или учителя там в порядке… – заметил один из курсантов.

– Частное владение синхронизатором запрещено, но… вы понимаете. В две тысячи шестьдесят пятом, по данным местных операторов, оборот составил около трехсот тысяч единиц. Большинство из них, к счастью, никогда не заработает. В основном люди приобретают их на всякий случай, для ощущения власти над судьбой. Блажен, кто верует…

Инструктор встал и прошелся вдоль доски. Зачем-то взял мелок, положил обратно, вытер пальцы о губку и, увидев, что испачкался еще сильней, удрученно покашлял.

– Вообще-то, вам крупно повезло, господа опера… Период активного применения пока только надвигается. Частота вторжений достигнет пика к две тысячи десятому и в следующее столетие вряд ли снизится. Прибор попадет на черный рынок уже к концу сорокового года, сразу после изобретения. Тридцать-сорок лет – опасный возраст, особенно для мужчин: хочется что-то поменять в жизни. Иногда – саму жизнь… Сейчас рождаются те, кому в две тысячи сороковом будет около тридцати пяти. Первое поколение, получившее в руки такую игрушку. Ну как не воспользоваться, правда? Они вторгаются и в более ранние года с целью повлиять на своих родителей, но это достаточно сложно. Даже полным кретинам понятно, что результат может не совпасть с ожиданиями.

Инструктор, щурясь, покачался на носках и вернулся за стол.

– Когда вы жили дома… – продолжал он, – еще до школы… когда ездили в транспорте, гуляли по паркам… Вы не думали о том, что среди вас находятся люди из будущего?

– Кто думал – тот лежит в психушке, – отозвалась Рыжая.

– И всерьез об этом не говорят. Значит, Служба пока справляется. Дальше будет тяжелее. Многие нарушители в наше время уже родились, и теперь у них есть возможность вторгаться не в папину-мамину жизнь, а в собственную. Самый простой вариант… и поэтому самый распространенный… но, на мой взгляд, один из самых неумных… Так вот, способ в корне изменить свою судьбу – это…

– Простите! – неожиданно вклинился Иван. – У нас сейчас перерыв, и мы…

– Серьезно? – инструктор посмотрел на часы. – Надо же… Ладно, к этому варианту вернемся позже. А кто любит кино, тот должен сообразить сам.

– Тебе что, приспичило?! – зашипели на Иванова отовсюду, но инструктор уже поднялся и вышел из класса.

– Иван Иваныч! – воскликнул Олег. – Ты что здесь делаешь? Ты учишься, или повинность отбываешь?

– Ничего я не делаю… – тот вдруг улыбнулся. – И ты тоже. Разве нет?

– В каком смысле? – растерялся Шорохов.

– В прямом.

Олег было задумался, но вспомнил, с кем он разговаривает, и, чертыхнувшись, направился в курилку.

* * *

Шорох с досадой посмотрел на мигающую лампочку, и Олег лишь сейчас понял, как сильно она его раздражает, – не двойника, а его самого, хотя разницы между ними не было.

Шорох пожал руку Лопатину и по-свойски чмокнул Асю, Олегу же он просто кивнул. Тот кивнул в ответ и машинально опустил недочитанный лист в прорезь уничтожителя.

Двойник выглядел изможденным и, похоже, здорово торопился.

– Василь Вениаминыч, я тут еще часа два проторчу. В смысле, он, – двойник показал на Олега.

– Откуда ты знаешь? – нахмурился Лопатин. – Ах, да…

– Вот именно, – сказал Шорох. – Бумажки и Прелесть порезать может. Когда полы домоет. А мне бы сейчас… то есть ему… сгонять бы кой-куда. Работы, Василь Вениаминыч!.. – он провел ладонью по горлу.

– Не пойму я твоей логики, – заметила Ася. – Что ты пытаешься на этом выиграть? С синхронизатором всё равно не опоздаешь.

– Первый день службы?.. Посмотрю я на тебя через месяц, Прелесть. Субъективное время идет, и фиг ты его остановишь. Оно идет – и проходит… Можно двадцать лет прожить в одном году и в нем же состариться. Отдыхать мне положено или нет?! А вы тут бумажки кромсаете… Выручайте, Василь Вениаминыч! – взмолился он. – Дело простое: полная замена, прямо в роддоме. А?..

– Лучше я, – решительно произнесла Ася.

– Ну уж нет! – отозвался Олег. – Швабра на кого останется, на меня? Я бычки по полу не раскидывал. Справлюсь, Василий Вениаминович, не волнуйтесь.

– Орел… – буркнул тот, глядя почему-то не на Олега, а на двойника. – Показывай материалы.

Шорох протянул мини-диск в прозрачной коробочке.

– Задача из учебника, – сказал Олег, посмотрев на экран.

– Нехорошо это… – Василий Вениаминович снова снял шляпу и бросил ее на стопку серой бумаги. – Нехорошо и опасно.

– Как и всё в нашей жизни, – изрек Шорох.

Лопатин недоверчиво покосился на двойника, затем на Олега и сказал, неизвестно к кому обращаясь:

– Быстро ты стал… философом.

У него на языке явно вертелись какие-то вопросы, но он терпел. Любой обмен информацией, даже на тему погоды, не мог не вызвать последствий, которые всегда негативны, – просто потому, что в «естественном ходе событий» они отсутствуют. Олег сознательно брал это определение в кавычки, уж очень оно ему не нравилось. Называть поток времени «бетонным столбом» было, кажется, удобней, но лишь на первый взгляд: пресловутый «столб» мгновенно возникал в воображении и тянул за собой мыслишки о бренности, тленности и полной предопределенности. Мысли, одним словом, не полезные.

Олегу и самому хотелось расспросить двойника, но он был уверен, что Шорох ничего не скажет, иначе эту встречу классифицируют как типичное вторжение. И тогда за ними нагрянут – либо сейчас, либо позже…

«Не за нами, – поправился Олег, – а за мной. В настоящем или в будущем, – но это я. Один человек в двух лицах. В разных временах. Нет уж, пусть он молчит… Да, я уж помолчу…»

– Ты там… далеко?.. – спросил Лопатин.

Шорох погладил небритую шею и с неохотой ответил:

– Не настолько, чтобы успеть забыть.

– Помнишь сегодняшний день?

– И весьма подробно.

– Василий Вениаминович!.. – вмешался Олег. – Если он знает, что это было, то… так оно и было. Фактически я уже всё сделал.

– Ты мне голову не дури! – рассердился Лопатин. – Пока ты не включил свой синхронизатор, ничего еще не сделано, ясно? А помнить можно всё что угодно, в том числе и то, чего никогда не было. Вернешься с задания – убедишься… Добро, пошел, только без экспромтов, – закончил он неожиданно.

– Спасибо, Василь Вениаминыч, я верил, что вы не откажете, – Шорох повернулся к Олегу. – Главное, не дергайся. Всё у тебя получится.

Тот набрал на табло время и глубоко вдохнул. Школьные тренировки позволяли почувствовать физический процесс, но не могли передать того, что испытываешь при самостоятельной отправке.

Олег обнаружил, что прибор у него в руках подрагивает, и, пока начальство не передумало, придавил круглую кнопку старта.

Контуры предметов стали нечеткими, а голоса зазвучали низко и тягуче. Каждое из трех тел при движении размывалось в длинный прозрачный шлейф. Свет плавно померк, и Олег, переступив с ноги на ногу, услышал, как под подошвой зашуршал сухой мусор.

Прибыл…

Вокруг была тьма. Сообразив, что в комнате нет окон, Олег дотянулся до стены и, проведя по ней ладонью, нашел выключатель.

Молочные плафоны затрещали и по очереди вспыхнули – за исключением среднего, который спустя несколько секунд всё-таки зажегся, но, щелкнув, тут же погас.

На полу плотным слоем лежала нетронутая пыль, а столы опять были доверху завалены макулатурой, – хотя Олег подозревал, что уничтожитель документов Лопатин уже приобрел.

От субъективного настоящего его отделяла всего неделя. Это было не страшно, совсем не страшно. В школе они перемещались и на год, и на два… Могли бы и на двадцать, ничего особенного… И всё же Олега трясло.

– Поговорим?.. – раздалось рядом.

Олег чуть не вскрикнул: в кресле Василия Вениаминовича, умиротворенно сложив руки, сидел всё тот же двойник.

– Ты?.. Ты откуда?

– Откуда и ты, – ответил Шорох, поднимаясь. – У меня к тебе просьба.

– Так я ведь… я уже… – Олег посмотрел на синхронизатор и еще до того, как увидеть дату финиша, понял, что всё в порядке: ни Аси, ни Лопатина в кабинете не было.

– Другая просьба, не эта, – сказал двойник.

– Настоящая, – догадался Олег. – А эта, значит, для прикрытия…

– Нет, отдохнуть мне тоже не помешает. Но ради лишнего часа я бы к вам не поперся. Скоро в моей группе… то есть в твоей… пройдут повторные тесты. Убеди Лопатина, чтобы Иванова поручили тебе. Вот, собственно, и всё.

– И какой нужен результат?

– Из Ивана Ивановича славный опер получился бы…

– Понятно, – проронил Олег. – Значит, он опять тест завалит.

– Все завалят. Уже завалили, вернее. Все пятеро. Мы с Прелестью до сих пор вдвоем горбатимся. Вениаминыч не берет никого. Странный он…

– Да это ты странный! – возмутился Олег. – Ты на что меня подписываешь? На вторжение!

– А во что мы вторгаемся? Будет Иванов служить или домой вернется, – ничего не изменится. Мы все уже вырваны: и я, и он, и Лопатин. Все, кто связан со Службой.

– Ну да, вырваны из среды, инструктор говорил… Только естественный ход событий…

– Да нет нас в магистрали! – воскликнул Шорох. – «Естественный ход» идет своей дорогой, но уже без нас. Удивительно, что я тебе такие вещи объясняю… Нас же всех заменили, об этом еще в самом начале предупреждали.

– Что-то я не помню… – признался Олег.

– Как это, интересно, не помнишь?! Что бы с опером ни случилось – магистраль не пострадает. Все судьбы вмурованы в бетонный столб насмерть. Но это уже не наши судьбы, а тех, кто там остался. Тех, кто проживет нашу жизнь за нас.

– Кто же они такие?

– Близнецы, – недоуменно ответил Шорох.

– Кто?! Нет у меня близнецов, – отрезал Олег. – И у тебя тоже нет.

– Раньше не было, до Службы. А теперь у нас с тобой братец имеется. Искусственный. Клон, – спокойно пояснил Шорох.

– Клон?..

– А что ты так напрягся? Близнец есть у каждого опера. Должен же кто-то остаться вместо нас. Там, в магистрали. Ходить на нашу работу, пить с нашими друзьями, спать с нашими бабами. Погоди… Ты и это забыть умудрился?!

– Умудрился…

– Слушай, у тебя никаких больше провалов нет? Если половина школьного курса из головы вылетела… Может, тебе не тот сектор закрыли?

– Всё будет нормально, – пообещал он. – Мне только не нравится, что моя служба начинается с нарушений. Да еще каких!..

– Каких?.. – двойник вздернул брови. – Ну?.. Каких нарушений? Пока ты не начал влиять на внешние события, нарушений нет. Можешь поссориться с Лопатиным и перейти в другой отряд. Можешь вообще застрелиться… хотя лучше не надо бы… Ко времени, Земле и человечеству всё это уже не имеет отношения. А Иванов нужен в Службе. Сделай, прошу тебя… Иногда мы отступаем от буквы закона, чтобы сохранить его дух. И заодно – тот самый бетонный столб… будь он проклят. В общем, я на тебя надеюсь.

Шорох раскрыл синхронизатор и, не прощаясь, нажал на кнопку.

Оставшись в одиночестве, Олег утомленно потер лоб и сунулся по карманам. В куртке нашлась только зажигалка, – пачку «Кента» он выложил, и теперь она пребывала в этой же комнате, но на неделю позже. Чудно…

Он присел на угол стола и, приподняв ворох бумаги, разыскал среди карандашей древнюю «Новость». Сигарета была почти невесомой и грозила высыпаться. Прикурив, Олег вытащил из-под стопки бланков металлическую пепельницу.

– Ну и дрянь… – пробормотал он, кривясь.

После третьей затяжки Шорохов надолго закашлялся и с отвращением затушил сигарету.

– Дрянь, – повторил он.

Олег не мог поверить, что такую отраву курил сам Генеральный Секретарь.

Он лениво пощипал мятые листы – где-то здесь валялся и недочитанный отчет оператора по имени Лис. Недочитанный и еще не порезанный… На мгновение Олегом овладело какое-то беспричинное девичье любопытство, но, взглянув на табло, он спохватился и вышел из комнаты.

Десяток ступеней по узкой лестнице, подпружиненная щеколда, упругий скрип стальных петель, хруст отжатого дверью снега – и холодный ветер в лицо. Темно-синее небо, редкие звезды, замызганная «Ока» у тротуара. Ничего сверхъестественного: тот же декабрь, только семью днями раньше. Шорохов, курсант, слушает заключительные лекции и готовится к выпускному тесту. Шорохов, клон, возвращается с работы.

Он не стал уточнять, куда едет заменившая его кукла, – к себе домой или к нему, к Олегу. Пожалуй, что всё-таки «к себе». Отныне это место принадлежало клону – судьба, вплетенная в общую магистраль, намертво схваченная раствором «естественного хода событий». Чужая жизнь, о которой Олег ни капли не жалел.

Шорохов, оператор Единой Межвременной Службы Контроля, поднял воротник и перешагнул через порог.

Олегу подумалось, что люди должны смотреть на него с ужасом и восторгом, но переулок был пуст.

* * *

Он вспомнил. Вспомнил и не поверил, что мог об этом забыть. Одно из первых занятий: инструктор объяснял, почему не стоит переживать за своих близких. Потому что для них ничего не изменилось. В тот момент, когда шестьдесят курсантов попали на территорию школы, в разных городах России появились шестьдесят клонов.