Текст книги "Слой"

Костюмчик Валентина Матвеевича пришелся впору. Ну почти. Пётр подогнул рукава и брюки – намного лучше. Туфли – повезло! – оказались его размера. Пётр завязал галстук и, привыкая, прошелся по комнате. Так себе видок, лоховатый. «Здравствуйте, я представляю канадскую компанию. Купите у меня китайский фонарик…»

Эх, когда это было-то! Старые добрые времена… Теперь не то. Теперь Чрезвычайное Правительство и война, война, война. И Нуркин.

Пётр сжал кулаки и медленно выдохнул – не до ярости. Хладнокровие, иначе отсюда не выбраться. Скорее всего, и так не выбраться, но раз уж начал… Конечно, это не простая психушка, однако с Кочергиным вот получилось. Надо пробовать.

Он накинул поверх костюма свежий крахмальный халат и потянул дверь. В коридоре стоял невообразимый гвалт. Полонезов, намаявшись, слез с дежурного и принялся собирать по полу шахматы. Тот несколько раз пнул его ногой в живот и лишь после этого отодвинул засов.

Высокая створка открылась, и с лестницы вломились десять человек в зеленой форме, каждый – с дубинкой. Вместо того чтобы лупить по спинами, они тыкали больных, словно это были не палки, а рапиры. Больные мгновенно валились и уже не вставали.

«Электрошоковые, – сообразил Пётр. – Полезная штучка».

Зеленых он раньше не видел – или специальное подразделение, или со всех этажей собрали. Есть, по крайней мере, надежда, что и они его не знают.

Пётр закрыл кабинет и спокойно пошел к выходу. «Нет, так нельзя», – опомнился он.

– Осторожней, мясники проклятые! – негромко прикрикнул Пётр. – Это ж люди. Головы не трогать, только в корпус. Головы, сказал, не трогать! Кому их потом в чувство приводить? Ну, пусти, дай пройду.

Охранники посторонились, и он, еле сдерживаясь, чтоб не побежать, перешагнул через высокий порог.

Обычная лестница. Перила с голубой пластиковой полоской, неровные бежевые стены, на полу – плитка «в шашечку». Окна с решеткой, но отсюда она выглядела совсем не так, не по-тюремному. Просто чтобы инвалид какой не выпал или, допустим, ребенок. Здесь эта решетка не угнетала, не задерживала. Ступени – тоже как ступени. Раз-два, раз-два, вниз не спеша. Только не торопиться, на него могут смотреть. Да кому он нужен!

– Валентин Матвеич? – позвали сзади.

Пётр остановился.

– Валентин Матвеич, вас Аркадий Палыч просил зайти.

Это из новеньких кто-то. Будь на его место другой…

– Да? Хорошо. Хорошо, зайду.

Пётр помедлил и спустился еще на две ступеньки.

– Валентин Матвеич!

– Ну?

– Он просил срочно. Аркадий Палыч. Просил сразу же.

– Нда? Я и иду.

– Так он же на третьем!

– Гм… На третьем? Э-э… Гм, гм…

Только не бежать. Догонят, гады. Или внизу перехватят.

– Валентин Матвеич, постойте! – бойко крикнула откуда-то из-за двери Гитлер Югенд. – Не ушел еще? Вадик, влепи вот этому двойную, – распорядилась она. – Валентин Матвеич! Хорошо, что застала. Вас Аркадий Па…

Пётр медленно поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– …влович… – оцепенело закончила медсестра.

– Хорошо, зайду, – кивнул он и, удивляясь своей выдержке, пошел навстречу.

Поднявшись на площадку второго этажа, Пётр мимоходом поправил лацкан ее халатика и, свернув на следующий пролет, указал:

– Побыстрее тут заканчивайте. Нуркин скандалить будет.

– Какой еще Нуркин? – одурело спросила Югенд. – Ты сам-то кто? Эй, ты же… ты же Ерёмин! Мужики, это наш!

Пётр схватился за перила и, с силой оттолкнувшись, понесся наверх. Боковым зрением он видел, как у его задницы крутится, пытаясь достать металлическим кончиком, черная дубинка. Ноги, привыкшие передвигаться лишь от койки до унитаза, вдруг стали мощными и легкими, как крылья. Всё больше отрываясь от двух санитаров, Пётр преодолел промежуточную площадку и бросился ко входу на третий этаж.

Дверь обычная, не железная. Даже если закрыта, он запросто…

Пётр всей массой ударил по ручкам, и створки, сорвавшись со шпингалетов, распахнулись. Врачи. Много врачей – человек семь. Какие-то люди в цивильном. Две медсестры в одинаковых белых колпаках. Цокают каблуками. Удивленные взгляды. Вздернутые брови. Еще не переполох. Пока только смущение.

Заметавшись в красивом и неожиданно широком коридоре, Пётр дернулся туда, обратно, поскользнулся и потерял драгоценные, с таким трудом отвоеванные секунды. Санитары в зеленом загнали его в угол, к неизменному больничному фикусу, и выставили вперед электрошоки. Пётр безнадежно оглянулся – два окна и вереница одинаковых белых дверей. Надо было вниз. Здесь он попался.

Тот, что стоял левее, сделал глубокий выпад, и Пётр, не задумываясь, ответил: шаг вправо, разворот, наклон. Сознание констатировало полное фиаско, но тело продолжало действовать. Ладонь перехватила дубинку у самой рукоятки, правая нога приняла центр тяжести на себя, а левая оторвалась от пола и, развернувшись, врезалась в румяное рыло. Дубинка осталась в руке у Петра, и он, завершая движение, хлестнул второго по глазам.

«Она ж электрическая», – напомнила квадратная кнопка под большим пальцем.

Неважно. Мозги отключить. Только моторика.

Первый, кряхтя и обрывая с фикуса мясистые листья, уже поднимался. Пётр ударил его по затылку – крепко, с оттяжкой, потом обезоружил незрячего и, крутанув обе палки в воздухе, зажал их под мышками. Всё равно. Третий этаж. Бесполезно.

В коридоре показались еще двое. Пётр расставил согнутые в коленях ноги и поднял дубинки вверх. Это что – какая-то стойка? Откуда он ее?..

Санитары приблизились, и палки завертелись двумя размытыми восьмерками. Симметрично: голова – голова, шея – шея. Два всхлипа, два стона, два тела на полу.

Не дожидаясь остальных, Пётр метнулся к ближней двери. Заперта. Другая. Тоже заперта. Зачем? Третья, четвертая…

Он остервенело дергал ручки – не вполне осознавая, с какой целью это делает, но, как и с шахматами, полагаясь на Продуманный План и на неведомый вечерний замысел.

Закрытые кабинеты кончились, пошли открытые. Люди вскакивали и пятились, кто-то хватал телефонную трубку, кто-то, напяливая резиновую улыбку, начинал монотонные увещевания, но все они были одинаково бледны. Все смертельно боялись сотника.

Пётр проверил полтора десятка комнат, но того, что искал, не нашел. А он действительно искал – теперь он в этом не сомневался. Одна из дверей в другом конце коридора приоткрылась, и в узком проеме Пётр заметил манящий палец. Рысью преодолев расстояние до кабинета, он затормозил у стеклянной таблички с желтой надписью: «Процедурная».

Конечно! Процедурная. Если б всё вспоминать до, а не после… Сколько времени упущено? Катастрофически много, но теперь он… А что теперь? Что там, в этой процедурной, – автомат, вертолет? Что он мог приготовить, сидя в психушке? Не размышлять! Работать рефлексами. Они у него хорошие. Они вытащат.

Пётр рванул дверь на себя и влетел в помещение. Осмотрелся: два сдвинутых стола, белая марлевая ширма, низкий клеенчатый топчан и стеклянный шкаф с медикаментами.

– Долго гуляешь, – недовольно бросил плечистый мужчина за ширмой. – По идее, тебя давно уже должны поймать. А дубинки откуда? С охраной дрался? Это плохо, очень плохо. Ну давай.

Мужчина вышел вперед и протянул ему странную куртку с непомерно длинными рукавами.

– Не видел, что ли? Смирительная рубашка, – сказал, усмехаясь, Ку-Клукс-Клан. – Сам одевай, я с тобой возиться не буду.

Глава 5

Человек откинул тяжелое от пота одеяло и, поднеся к лицу металлический, с двумя латунными колокольцами будильник, присвистнул: так поздно вставать ему еще не приходилось.

Занавеска, вобравшая в себя многолетнюю духоту, пропускала не свет, а какое-то мутное марево – из-за этого комната казалась декорацией к черно-белому фильму. Под острым углом на зеркале был виден нереально плотный слой пыли. Приглядевшись, человек увидел, что оно вообще ничего не отражает. Он подумал, что тот, кто живет по ту сторону, чувствует себя как в тюрьме. Гадливо переступая через невесомые клубы на полу, человек подошел к центральной створке гардероба и четыре раза провел по ней пальцем. Получилось что-то вроде решетки. Человек приник к нарисованной дорожке, но, кроме глаза, в ней ничего не отразилось.

Если б человека спросили, зачем он рисует решетки, он бы пожал плечами. Этот вопрос ставил его в тупик. С детства.

* * *

– Бабки с собой? – спросил Ку-Клукс-Клан, старательно затягивая узел на животе.

– Угу, – ответил Пётр. – Во внутреннем кармане.

– Блин… Рубашку-то уже надели. Как их теперь оттуда?..

– Да не колбасись ты! Выведешь на улицу, тогда и рассчитаемся. Лучше закурить дай.

– Не употребляю. А насчет денег… смотри, Ерёмин! Меня в прошлом году кидал один. До сих пор с портрета как живой…

– Будут тебе деньги, успокойся. Всё как договорились, – заверил Пётр, смутно припоминая, что действительно договаривался. Вот только когда?

– А теперь я тебе, пардон, по харе врежу. Иначе не поверят.

Ку-Клукс-Клан не технично, но крепко звезданул его в глаз, затем в нескольких местах надорвал свой халат.

– Вот так. А то нового век не допросишься. Ну, готов, маньяк-циклотимик? Пошли.

Он открыл дверь и, огласив коридор зычным «поря-адок!», вышел из процедурной. В руках он держал плотный матерчатый пояс, на котором, точно ишак на привязи, тащился Пётр. Левая бровь не болела, но стремительно заплывала, и он чувствовал, как с каждой пульсацией зрение превращается из «стерео» в «моно».

– Расступись! – крикнул Ку-Клукс-Клан. – Я ему аминазы вкатил, но шут его знает… Кусается, дьявол!

Подыгрывая, Пётр плевался, рычал и всячески демонстрировал намерение вырваться.

– Ну-к дай я с ним поквитаюсь, – подскочил санитар в зеленом. – Он, падаль, Вадику переносицу сломал!

– Уймись, люди же кругом.

– И куда его? На четвертый? – поинтересовалась какая-то дама.

– Не. В пятнадцатую, на экспертизу. За ним уже машина пришла. Он, оказывается, опасный. Расступи-ись!

Пётр мимикой подтвердил, что опасен, и свернул за Кланом на лестницу.

– Ноги не поломай, – остерег тот, придерживая Петра за шкирку.

– Слышь, Кочергина не видел? – обратилась к нему пробегавшая мимо Гитлер Югенд.

– Нет. В кабинете посмотри.

– Там заперто.

– Сама ищи, – буркнул санитар.

– А чего ты здесь? У тебя же выходной сегодня.

– Отгулы зарабатываю, – сказал Клан, ускоряя шаг. – Мымра крашеная, – прошипел он, когда медсестра скрылась в отделении. – Всё ей знать надо! Уйду отсюда на фиг. Пойду в морг, там, говорят, жить можно. У нас и тут нормально получалось, каждый месяц кому-нибудь побег устраивали, пока всякие уроды не…

– Меня в пятнадцатой не хватятся? – спросил Пётр.

– Кому ты там нужен?

– Так… э-э… экспертиза.

– Направление липовое. Дружок бланки с печатями на принтере катает – только заполняй. В пятнашке о тебе и не знает никто. А наши рады избавиться. Ты же буйный, – хохотнул Клан, шутливо тыкая его в печень.

Миновав последний пролет, они спустились в вестибюль. Ничего примечательного внизу не оказалось – полукруглое окошко справочной, раздевалка, аптечный киоск в углу. Всё было похоже на обыкновенную больницу. Если б не участие в этом деле Кочергина, Пётр, пожалуй, мог бы купиться.

Значит, освобождение – подстава. Ловко разыграно. В один рукав – жучок, в другой – радиомаяк, и гуляй, Петруха, ищи своих. Старый номер. Да, но Кочергин… Он же его грохнул собственноручно. Чудная инсценировка… Опять что-то не сходится. По всем статьям больничка натуральная. Только Валентин Матвеевич не очень в нее вписывается. Какой из него психиатр? Он, помнится, больше по международным связям. По связям, н-да…

Ку-Клукс-Клан громыхнул дверью и вывел Петра на улицу. У самого входа стояла белая «Волга»-пикап с красным крестом и заклеенными стеклами.

– Не расслабляйся, рано еще, – процедил санитар и, кивнув водителю, направил Петра к машине.

Как и положено больному, Пётр разместился сзади – внутри находился довольно мягкий лежак, обтянутый темным дерматином. Дверцы одновременно хлопнули, и «Волга», затрещав разбитым сцеплением, поехала к воротам.

В оконной пленке кто-то расковырял маленькую дырочку, и Пётр мог наблюдать, как из будки вывалился сонный мужик, как долго он водил носом по документам и как наконец дал отмашку. Железная воротина немощно отползла в сторону, и машина вырулила в захлебывающийся зеленью переулок.

– Ну вот, Женька, а ты переживал, – раздался голос Клана. – Зарплата – копейки, халтуры на этой колымаге никакой, а тут – стольник. За десять минут. Вон там сверни. Слушай умных людей и будешь в полном порядке. И здесь еще. Да, здесь. Местечко потише. Всё, тормози. Эй, шизоиды-параноики! Как вам воздух свободы?

– Нормальный воздух, – отозвался Пётр. – Распутывай, а то руки затекли.

– Я Коперфильда по ящику видел, он сам из нее вылазит, – сказал невидимый сзади Женька.

– Большой опыт, наверно, – сострил Клан, обходя длинный кузов «Волги». – Бабки точно при тебе?

– Во внутреннем, говорю же.

Машина остановилась в каком-то вонючем дворе, тесно заставленном мусорными баками. Вокруг помоек копошилась прорва нечистых голубей и столько же суетливых, прыгучих, как резиновые шарики, воробьев. Большинство окон было зашторено.

Да, дворик что надо. Две узких арки, невысыхающие лужи и вечный смрад. Свидетелей не будет.

Санитар помог Петру снять смирительную рубашку и сложил ее «конвертиком». Пётр с наслаждением потянулся и размял ноющие плечи.

– Ну, давай.

– Я забыл, сколько с меня? – нахмурился он.

– Полштуки грина, – кротко объявил Клан.

– Какого «грина»?

– Блин… долларов, долларов, Петя, – он отчего-то начал нервничать.

– А в рублях можно?

– Давай в рублях, мне по барабану.

– Сейчас.

Пётр перебрал в кармане три червонца и задумался. Совсем без денег в город выходить было глупо. Но и тридцатка – тоже не деньги.

– А сдача есть?

– Какая, блин, сдача? Ты чего гонишь, козел? Ты без бабок, что ли? – взъярился Ку-Клукс-Клан. – Женька! Иди сюда!

– Я так и знал, – раздосадованно протянул водитель. – С тобой, идиотом, свяжешься… Сам разбирайся.

Не дожидаясь атаки, Пётр незатейливо саданул Клана в пах и, пользуясь тем, что его руки оказались временно заняты, добавил правой в глаз.

– Теперь квиты. А денег у меня нет. Не завезли сегодня.

– Сво-олочь, – пропел санитар, опускаясь на грязный асфальт. – Женька! Да Женька, блин!

Сообщник высунулся из кабины и, оценив обстановку, дал по газам.

– Вот сволочь! – заключил Клан. – Ладно, иди, раз такой крутой. Гуляй. Бесплатно. Помни мою доброту. Ну хоть на пиво!..

– Я б тебя угостил, – сказал Пётр. – Я не жадный. Но обстоятельства… Ты мне лучше вот что скажи…

Он замолчал, собирая вместе мучившие его вопросы, но так и оставил их при себе. Какой-то Ку-Клукс-Клан, какой-то несчастный санитар из психушки, промышляющий вызволением узников разума… Что он может знать? Он не спецагент, не провокатор, это ясно. Обычный обалдуй, и больница та – самая обычная.

– Иди-ка ты правда в морг, – посоветовал Пётр. – Честное слово, с мертвыми хлопот меньше.

– Ты откуда такой прыткий взялся? Из Чечни?

– Из Народного Ополчения. Слышал?

– Нет, не слышал.

– Ну и дурак.

Пройдя через похожую на кишечник вереницу тухлых и темных дворов, Пётр попал на какую-то невзрачную улочку. «Нижняя Мухинская», – прочитал он на треснутом колпаке из оргстекла и, не раздумывая, свернул направо, где светился прогал перекрестка – со светофором, с провисшими троллейбусными проводами и глупой рекламной вывеской «Бриллианты».

Нижняя Мухинская была до того тиха, что одним своим видом навевала покой и сонливость. Безобразные тополя вдоль мостовой, тяжелые струпья краски на стенах, отсутствие коммерческих палаток и обменных пунктов делали ее идеальной для съемок фильма о годах, скажем, шестидесятых или даже сороковых.

Скоро, метров через сто, она вольется в улицу пошире, растратит себя на блеск витрин, на хаос товаров, а пока Пётр любовался, вдыхал и, жгуче страдая по куреву, пытался вспомнить… вспомнить – хоть что-то еще, кроме ослепившего миража про бой у Кузнецкого, про молодого парня с «Мухой» и взрыв-пакет на брусчатке.

Ничего не возвращалось. Ни важного, ни мелочей. Он даже отчества своего не знал – потому что сегодня ему не сообщили. Подумав об этом, Пётр испугался. Через несколько часов наступит вечер. Если верить соседям по палате, то с минуты на минуту польются воспоминания, но ведь потом он заснет… А утром… Кто скажет, как его зовут? Утром он проснется более беспомощным, чем заколотый сульфой Гарри.

Нет, кое-что всё-таки отложилось. В частности, охранники у выхода из отделения – он помнил всех четверых, а не только сегодняшнего. Уже что-то, уже не ноль. И КВН. Целую неделю по утрам. Это он тоже помнил. И еще – план побега. С трудом шел, со скрипом, но ведь в итоге получилось. Нет-нет, он далеко не безнадежен. А Кочергин, а Нуркин! Оба – из черного списка Народного Ополчения. Много их там, гавриков? У-у-у! На твой век, Петя, хватит.

Он дошел до перекрестка и остановился, размышляя, куда идти дальше.

– Эй ты! Топай сюда! – начальственно крикнул парень у черного «БМВ». – Денег хочешь?

Тон Петру не понравился, еще больше ему не понравилась уверенность постороннего человека в том, что он нуждается в деньгах, однако он в них действительно нуждался.

– Чего тебе?

– Не «тебе», а «вам». Тьфу, ну вы, бомжи, оборзели! Толкнуть надо. До заправки. Во-он там. У тебя мышцы остались или пропил все? Короче, десятка. Взялся. Бы-стрень-ка.

На молодом парне были превосходные брюки и симпатичная пестрая рубашка. Петру захотелось иметь такую же – он как раз спохватился, что сам одет с чужого плеча, да и бланш под левым глазом наверняка успел налиться всеми цветами радуги. Бомж и есть.

– За десятку сам толкай.

Владелец «БМВ», собравшийся было сесть за руль, многозначительно замер.

– Гордый пролетарий? Сельская интеллигенция? Две. Две десятки, но за это – бегом. Чтоб ветром обдувало. Ферштейн?

– Маловато, – Пётр не приблизился к машине ни на шаг, но и уходить тоже не собирался.

– Сколько ж тебе надо, гегемон?

– Полштуки грина. Это долг отдать. И еще на жизнь.

– Ладно, клоун. Даю тридцать. Не за хамство, за находчивость.

– Сто рублей, и меняемся рубашками.

Тот попытался изобразить гомерический хохот, но хохот вышел так себе.

– А зачем мне твоя? В ней, наверно, блохи живут.

– Не ходить же тебе с голым пузом, – резонно ответил Пётр. – Не на пляже.

– Сам нарвался, бомжара, – тихо сказал парень.

Прохожие, предчувствуя конфликт, заторопились на другую сторону, а некоторые из пытливых пристроились возле троллейбусной остановки.

Человек в красивой рубашке расстегнул золотой браслет и опустил часы в задний карман, затем снял с круглого лба солнцезащитные очки и бережно положил их на приборную панель.

«Сам нарвался, – молча подумал Пётр, занимая стойку. – А часы хорошие, «Картье». Если выгодно толкнуть, можно всю больницу у Клана выкупить. И устроить карнавал – прямо на Красной площади. Нуркину понравится».

«Нет, – решил он. – Психов тревожить не станем, часы для другого пригодятся. Я по ним время засекать буду – что и во сколько вспомню. Скоро вечер. Скоро начнется».

– Давай, мил друг, не томи, – сказал он бывшему обладателю золотых котлов и модной рубашки. – Без тебя дел по горло.

Глава 6

Сначала Костя решил, что это всего лишь похмелье – тяжелое и безобразное. Потом понял: нет. Нет такой похмелюги, чтоб своя постель была неудобной, чтоб родная жена казалась посторонней бабищей, а на лице у нее обнаружилось столько изъянов, что и для посторонней непростительно.

Вылезая из-под одеяла, Константин приготовился к тошноте и головной боли, но организм был абсолютно свеж. Да и то сказать – двести грамм! А всё же свалило вчера, прямо под корень срезало. И уже заходя в ванную и одобрительно проводя пальцами под носом, Костя сообразил: не его вчера свалило. Другого кого-то. Того придурка, что отпустил немыслимые усищи, что таскался в школу – три раза в неделю, ну и получал соответственно. А дома – тоже получал, от этой обезьяны под названием жена. Вот житуха, елы-палы!

– Костя! Чайник поставь!

Супруга говорила со слегка вопросительной интонацией, что делало тон приказным.

– Чего ты там крякаешь? – зло бросил Константин, выдавливая из тюбика зубную пасту. – Сама и поставь! И вообще, кто должен завтрак готовить?

Почистив зубы, он густо намылил лицо и с удовольствием побрился, особенно тщательно выскоблив верхнюю губу.

Настя встала рядом и жалостливо прислонилась к дверному косяку. Растерянная, растрепанная, толком не проснувшаяся – глаза как щелочки, на щеке красные складки от подушки… Тьфу.

– Кость, ты чего?

– А чего?

– Орешь с утра.

– А ты? «Поставь чайник»! Не видишь, я занят?

Ругаться он не собирался, но в то же время не понимал, как тот, усатый, до сих пор ее не придушил. Это ведь не только сегодня, это каждый день: «поставь чайник», «помой посуду», «сходи в магазин». Зараза…

– Ты что, Костя? – повторила она, повысив голос. – Ты что, дружок? Ты на кого орешь, кобель? Думаешь, я всё забыла? Простила?! Где вчера шлялся?

– Глохни, мымра, – не отрываясь от бритья, сказал Константин и вытолкнул ее в коридор.

– К-как… к… как… – закудахтала Настя, вцепляясь в ручку и оттягивая дверь на себя – Костя водил станком вокруг кадыка и боялся отвлечься. – Как ты?.. Как ты назвал?! Кого – меня?!

– Коня! – огрызнулся он. – Не дергай, а то порежусь. Кофе свари.

Настя сделала несколько глотательных движений и, ничего не ответив, удалилась. Константин закончил бритье, потом критически ощупал горло и намылил его по новой.

Умывшись и отметив, что полотенце пора бы постирать, он вышел на кухню и сел за стол. Жена, затевая какую-то нервную игру, вела себя подчеркнуто спокойно: сделала бутерброды, разлила по чашкам кофе, поставила рядом сахарницу. Сама она уселась напротив.

– Мы начинаем новую жизнь, – сообщила Настя.

– Ну-ну.

– Мне всё надоело. Твое образование, твоя работа, твои ученики… Это раньше было престижно, а теперь другое. Раскрой глаза! Времена изменились, Костя, и уже давно. Переждать не получится, потому что ждать нечего. Людям безразлично, кто ты, им важно, сколько у тебя денег. Надо зарабатывать, понимаешь? А все твои «Волга длинней Миссисипи…»

– Миссисипи длинней, – спокойно возразил Костя. – Ну, продолжай.

Настя тяжело вздохнула и отодвинула чашку.

– В общем, так, – сказала она после паузы. – Мне всё равно. Где, каким образом – это твое дело. Деньги должны быть. Я не требую миллионов, но и копейки считать больше не стану.

– Короче, ультиматум.

– Да. Выбери, что тебе дороже.

– Получается, ты дороже. Ученики денег не требуют. Успокойся, это шутка. Сколько тебе надо?

– Ох, ох, крутой! Сейчас достанет лопатник и отслюнявит – капризной жене на булавки!

– Я спросил. Сколько?

– Не знаю. Чего прицепился? Заработай хоть что-нибудь, а там видно будет.

– Хорошо.

Костя встал из-за стола и пошел обуваться.

– Ты куда?

– За деньгами.

– Грабить, что ли, собрался?

– Ты же сама сказала – мое дело.

«Грабеж – это когда у живых, – подумал Костя. – А когда у мертвых – это как-то по-другому называется. Не важно. Хватит чистоплюйничать. Рыцарь нашелся. Нужны бабки? Будут. Сколько он их оставил на квартирах у приговоренных? Дурацкие принципы. Они для этой жизни не годятся. Для какой-то другой – может быть. Но другой у него нет».

– У меня тоже условие, – предупредил он. – Я изменюсь, но и тебе придется. Начнем с фигуры. Что-то я давно не видел твоей талии.

– Талии? – беспомощно улыбнулась Настя.

– А главное – грудь. У тебя должен быть третий размер, на худой конец – второй.

– Второй размер? – переспросила она.

– Лучше всё-таки третий. Такая, как сейчас, ты можешь устроить учителя географии, но человек с деньгами найдет себе поприличней.

Костя специально не выбирал слов или, напротив, выбирал – те, что быстрее дойдут.

– Как же я?.. – растерянно пролепетала она.

– А я – как? Старайся, работай над собой.

– Смеешься, – с облегчением молвила Настя. – Я, наверно, слишком жестко… но и ты пойми, ведь трудно же…

– Я понял, понял, – кивнул он, одевая ветровку и проверяя по карманам ключи.

– Ты скоро?

– Как получится.

– А всё-таки зачем ты сбрил усы?

– Так ведь новая жизнь.

С ветровкой Константин явно погорячился – солнце, несмотря на ранний час, припекало вовсю, к обеду могло раскочегариться и до тридцати. Возвращаться, однако, не хотелось. Не из-за глупой приметы, а потому, что дома – жена и трудный разговор. Этого он не любил.

Пройдя квартал, Костя свернул во двор и направился к трухлявому, как пень, трехэтажному дому. Благородная дамочка с пуделем посмотрела ему вслед и презрительно отвернулась. В доме осталось лишь два одиноких пенсионера да многодетная семья, и если кто-то заходил в подъезд, так только затем, чтобы выпить или, наоборот, отлить.

Ни того, ни другого Костя делать не собирался. Внимательно осмотрев горелый почтовый ящик с подозрительно свежим замком, он достал из нарукавного кармашка маленький ключ и вставил его в скважину. В глубине, под свернутой «Экстрой-М», он нащупал прохладную ребристую рукоятку. На этот раз он планировал обойтись без стрельбы.

Черный список, который сидел у него в голове не хуже таблицы умножения, составляли в порядке значимости, но ни этого, ни алфавитного порядков Костя не соблюдал. Он ликвидировал тех, кого в данный момент было легче достать, а всякие там системы пусть останутся для пижонов.

Сегодня он наметил Валуева. Казнить министра социального обеспечения можно было в любой момент – Валуев работал на дому, а семьи у него, как выяснил Костя, не имелось. На улицу Иван Тимофеевич выходил редко, в основном – вечерами. Проветриться, размять ноги и, вероятно, придумать на свежем воздухе новую мочиловку. Валуев писал боевики. Пек их как блины, в месяц по штуке, но в звезды так и не выбился – то ли таланта не хватало, то ли раскрутки, чёрт его знает. Жил безбедно, но без особого шика. В интернете висел по десять часов кряду – пресс-конференции, гнида, устраивал. Костя однажды подкинул ему пару вопросиков – был в гостях у товарища и воспользовался случаем – так Валуев ответил. Он всем отвечал. Тщеславный, гаденыш. На это и купим, решил Константин.

Он прошел мимо арки, похожей на ту, что была у подъезда Панкрашина, и споткнулся. Вместе с аркой вернулось странное ощущение какого-то противоречия, даже несуразности. Не мог Валуев быть писателем и дома безвылазно сидеть тоже не мог. Министр же! Его чуть не каждый день в новостях показывают… или постой…

Костя совсем запутался. Не появлялся Иван Тимофеевич в новостях – ни вчера, ни позавчера, никогда вообще, но в то же время Константин помнил, что Валуева знает вся страна, и пресс-конференции у него были – не интернетовские, а нормальные, с живыми журналистами.

Константин суеверно пощупал, не появились ли усы, и плюхнулся на ближайшую лавочку. Сознание словно разделилось на две части: одна талдычила про Валуева-министра, другая утверждала, что для такой должности Валуев-бумагомарака жидковат. Каждая из этих версий тянула за собой длинный хвост взаимоисключающих воспоминаний: об отряде Народного Ополчения и нелюбимой работе в школе, о связях с шикарными женщинами и тягомотине семейной жизни, о разных знакомых, о жутких попойках и о том, как позорно вчера окосел с половины пузыря.

Обе версии были реальны, но, как Костя заметил, не вполне равноценны. Та, в которой он воевал, рисковал и безбожно блудил, была роднее. Ее он знал куда лучше, чем вторую – с дырявым глобусом на учительском столе, со смешной зарплатой, со стремительно стареющей Настей.

Имей Константин склонность к теоретизированию, он, не исключено, просидел бы на лавке до вечера, но этим боец Народного Ополчения не страдал. Учитель географии поворчал для порядка и сдался. Куда ему было тягаться! Таких, как он, Костя отстреливал дюжинами.

Через десять минут Константин садился в вагон метро. От параллельной биографии осталось только затухающее раздражение, не слишком стильная одежда и возможность быстро попасть в любой конец города. На самом деле – в этом он был убежден – метро уже третий месяц как затопили.

Проехав пару остановок, он окончательно выбросил из головы всю эту чушь и занялся мыслями действительно важными. За второстепенной фигурой министра собеса подходила очередь вице-премьера Немаляева, имевшего три судимости. Костя опасался, что Немаляева ему не одолеть. В мире, где работало метро и не было комендантского часа, двадцать лет зоны значили поболе, чем собственный банк.

Выйдя на «Новых Черемушках», Костя огляделся и, раздосадованно цыкнув, спустился обратно. Он всегда путал эти полуокраинные районы и никак не мог запомнить, где и куда нужно поворачивать. Перейдя на противоположную сторону, он еще раз огляделся. Да, здесь.

От улицы тянулась, пропадая в деревьях, бесконечная цепь серых «хрущевок». Два дома отсутствовали – на их месте золотой фиксой торчало высокое кирпичное здание. Там, на четырнадцатом этаже, и трудился писатель Валуев.

Поднявшись, Константин вынул изо рта жвачку и поделил ее на порции. Затем залепил глазки у трех дверей и подошел к четвертой.

Валуев не отзывался долго, больше двух минут, но Костя точно знал, что он у себя, – электросчетчик вращался как бешеный. Наконец послышались шаги, и за чистенькой обивкой клацнули замком.

– Добрый день, Иван Тимофеевич, – с легким подобострастием сказал Константин.

– Здрасьте. Вы ко мне?

Валуев величаво поправил бархатный халат, под которым виднелась рубашка в тонкую полоску и шейный платок.

«Богема, твою мать», – внутренне ухмыльнулся Костя.

Ивану Тимофеевичу было пятьдесят с небольшим – самый рассвет интеллектуальных сил. В таком возрасте человек либо спивается и тупеет, либо обнаруживает в себе спящие таланты и принимается их будить. Валуев был как раз из этих, из перспективных. По крайней мере, хотел таковым казаться.

– К вам, Иван Тимофеевич. Извините, что без договоренности, на это есть особые причины. Меня зовут Константин.

– Очень приятно, Константин, прошу, – Валуев раскрыл дверь шире и посторонился.

«Что ж вы такой доверчивый, батенька, – подумал Костя. – Ведь не на даче в Абрамцево – в Москве. В городе криминальном и вообще достаточно мерзком».

– Чем обязан? – спросил в спину литератор.

Константин подавил снисходительный смешок и, дождавшись, пока не щелкнет язычок замка, ответил:

– Мы создаем издательство, и я…

Дверь закрыта. Можно начинать.

– А! Ясно, ясно, – Валуев дружественно приобнял его за плечи и повел в кабинет.

На широком письменном столе работал принтер – видно, господин сочинитель расстарался на новый боевичок. Рядом мелькал флажками-окнами монитор. У боковой стены, напротив серой рамы из ПВХ, стоял книжный шкаф-купе, до потолка забитый разноцветными корешками.

– Вы ведь понимаете, я профессионал… – Валуев церемонно прикурил и исподлобья зыркнул на Костю. – Оцените свои возможности. Если у вас молодое издательство…