Текст книги "Семь"

Семь
Евгений Пышкин

© Евгений Пышкин, 2024

ISBN 978-5-0062-4134-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хлеб

Приехала бабушка, и чтобы продукты не испортились у нее, она привезла их к нам. Выложила на тумбочку в прихожей. Среди них я увидел и хлеб.

Бабушка приехала, ступила через порог дома, приглашая с собой морозный воздух улицы. Наполнилась прихожая невидимыми завитками льда и пологом снежной шубы деда мороза, или не пологом, а будто студеная рука проникла в дом, да дверь закрылась, но успел-таки воевода зимних воинств в последний миг спастись – убрал руку.

Привезла бабушка с собой продукты, потому как важно, чтобы они не испортились. Их немного было, всего-то и убрались на тумбочке в прихожей, тумбочка была невысокой, порыта она сетью мелких морщин, как и бабушкино лицо, только морщины на кофейной когда-то полировке прямые, нет той лучистости, как у старческого лица вокруг глаз и уголков губ. Но исток таких разных морщин един – действие времени. Время рисует на лице бороздки, словно птичьей лапкой царапает, и что за птица, как звать – никто не знает. Время – так говорят, – оно как птица летит быстро и ничего не упускает. Вот и тумбочке в прихожей достались следы. Время щедро на морщины.

Продукты, лежащие на тумбочке, разные, но среди прочих имелся и хлеб, обёрнутый в полиэтиленовый пакет. Казалось, хлебный дух незаметно струится из-под полупрозрачной обертки. Тонкий аромат змейкой щекочет кончик носа, но, возможно, мерещится и не более, сам вид мучного вызывает в памяти знакомые образы: пружинистую мягкость, да запах выпечки.

Хлеб привезти – вот что странно. Другие продукты питания – ладно, но хлеб в любом ларьке, магазине, маркете купишь. Да куда ж его девать-то, хлеб? Но вопрос вопреки здравым рассуждениям сам с губ сорвался:

– А хлеб-то зачем?

– А разве можно оставить подарок лисы? Без него никуда. Вот и привезла.

– Какой лисы?

– Обыкновенной. Почти сказочной, но вполне настоящей.

И всё началось с рассказа, что перед войной…

В мирное время дядя Семён подарки возил своим племенникам, ребятишки малые очень радовались им, да неважно какие подарки. Любому радовались. Так сахарная голова – предел мечтаний, ибо слаще ничего в жизни не было, но вот незадача ее, голову сахарную, родители прятали высоко, что не добраться. Лежит она на дальней полке и дразнится, видит око да зуб неймёт.

Но чаще ребят дядя угощал хлебом, его-то не прятали. Сам дядя хлеб мог не съесть, а племянникам привезти. «Ой, а откуда хлеб». «Да лиса подарила». «Как так подарила?» «А просто лиса взяла, да подарила по доброте душевной». «Не, не может быть». «Может, сейчас расскажу, как дело было».

И дядя Семён рассказывал, да жалость одна: истории те до обидного оказывались короткими. Вот еще бы чуточку послушать, помечтать, но нет. Истории те подобно первому снегу, что выпадал в теплынь, выпадет, да сразу и растает.

Лошадь у дяди Семёна имелась, в хозяйстве животина полезная. Скажем, хоть пару бревен вывезти – и то дело, да и так… Конь-трудяга, лошадь-кормилица, с такими словами соседствовало имя молчаливого помощника. Без него некуда. Что там колхозный трактор, иль иные механизмы, они, на что и есть, механизмы – железяки бездушные.

Дядя Семён, как только прочно снег установился в лесах, сани справил, веревки, топоры, пилы – пора пришла за дровами ехать. Срубил пару бревнышек и мелочь сложил – сухостоины всякие, скрепил скрепками из дерева – веревки натянулись туже.

Отправился Семён в обратный путь и лису увидел. Эка невидаль. Каждый знает. Что такого в лисе, в животном лесном, только она хитро так на задних лапах стояла – никогда такого он не видел, не припомнит, а кроме того в передних лапах кору держала точно человек. Нет так: меж передних зажала, а вот так: под левой мышкой кора, а правая о дерево опирается.

Семён от удивления чуть вожжи не выпустил – засмотрелся, а лиса – плутовка рыжая – дай, да заговори: «Мужичок, не спеши!»

Придержал лошадь.

Лиса же продолжала говорить сладко: «Да ты не бойся не обману. Не смотри на меня так пристально. Что ты такого увидел особого? А то, что о лисах в сказках рассказывают, так то – сказки – неправда, никого я никогда не обманывала, не обманываю и не буду обманывать. И тебя не обману. Я вот что хочу узнать. Дети у тебя есть? Много ли?»

«Да не много, но взрослые они давно», – ответил Семён.

«А малые детки есть?»

«Племянники».

«Вот и замечательно, вот и славно, вот и передай им хлеб».

И лиса, на две лапы встав, стараясь равновесие сохранить, обеими лапами протянула мерзлую кору Семёну. Семён удивился, в затылке почесал, подумал-подумал и принял странный подарок. Хлеб? Какой такой хлеб. Он стал разворачивать: кору убрал, там пахучие еловые веточки были, они только-только сорваны, а внутри береста тонкая-претонкая и мох весь хрусткий от мороза, и внутри хлеб – целый ломоть. Правда, хлеб на морозе подмерз. Семён глянул, а лиса шмыгнула от него, лишь рыже-огненными искрами хвост из-за дерева, потом за кустом, пока не исчез. Вот диво. Самая настоящая сказка. Семён краюху за пазуху спрятал, чтоб отогреть дорогой подарок у сердца. «Спасибо тебе, лисонька», – только он и произнес.

И вроде б не было лисы, вроде б померещилось, почудилось ему, что стояла она на задних лапах, о дерево облокотившись.

Тишина морозная обволакивала лес, ветки снегом да инеем облеплены, точно сахарные палочки. Где же лиса? Да вот же, вот след ее осталось. Значит, приходила она из леса, значит, подарок приносила она.

«Такая история, ребята», – закончил дядя Семён.

«Ну, еще расскажи, еще», – умоляли дети.

«А как же расскажу».

«И про лису?»

«И про нее плутовку расскажу. Без нее никуда. Я ей, как увижу, привет от вас передам. Мол, передал подарочек, детишки рады. Но сами терпение имейте, ждите, приду, поговорим, но потом, потом…».

А потом пришла война – старуха беззубая и злая с глазами мертвыми да ледяными. Осиротела деревня. Мужчины ушли на фронт, старики, женщины да малые дети остались лишь. Призвали и дядя Семена. Он с фронта письма племянникам писал: «Как вы там поживаете? А лису помните? Плутовку-то? С подарком? Не забывайте ее. В лесу будите, может, встретите. Встретите, то привет передавайте от меня».

Пухлые буквы в треугольных конвертах радостно подпрыгивали при виде племянников. Они уже в школу пошли, грамоту знали. Каждое письмо от дяди Семёна его теплом согретое помнили.

А тут, не заметили как, полгода с начала войны минуло. Зима наступила…

Дети, в лес приезжая за дровами, иногда посматривали по сторонам: кто ж его знает, вдруг лиса явится с подарком. Хитрая плутовка, верно, пряталась за толстым деревом и пристально гостей разглядывала. Племяннику чудилось: снег скрипнул, ветка хрустнула, ветерок несмелый пробежал – лиса. Ан, нет. Только небо пронзительно-синее, чистое да глубокое, деревья заиндевевшие, бахрома на ветках вновь, как в начале года – сахар. И всё вокруг окутано тишиной, точно и нет никого в лесу, точно вымерло.

«Чуешь? Хлебом тянет. Лиса рядом».

«Мерещится тебе, от жилья повеяло. Дом рядом».

Сестра не верила брату, но в мыслях желала, хотела встретить плутовку, увидеть в ее лапах хлеб и принять с благодарностью душистый гостинец.

Трещина

Путь от станции до деревни занимал на машине минут десять, не больше. Узкая дорога в две полосы сегодня была оживлена: чуть ли не каждую минуту навстречу попадалось авто. Много раз ездил этим маршрутом. Я его, кстати, и любил за то, что можно проехать без проблем, но такое оживленное движение на трассе случилось впервые.

Впереди заметил машину ДПС на обочине. Полицейский вышел на дорогу и привычным жестом попросил припарковаться.

– Документы. Нет, не выходите, если все в порядке, то можно и… – Я протянул водительские права. – Страховочку, пожалуйста, покажите. Так. Вижу. Счастливого пути.

Странно, кого они тут ловят? Длинный рубль? Можно от скуки и спросить, да сейчас уж поздно – полицейский ушел. Я посмотрел в зеркало заднего вида и заметил его у служебной машины. Он о чем-то переговаривался с напарником, сидящим в салоне, затем перевел взгляд на мой автомобиль, будто решил удостовериться, уехал я или нет. Могло показаться, что полицейский сосредоточено посмотрел мне в глаза. Дальше произошло нечто странное. Он приложил левую руку к виску. Я еще подумал, что смахивает капли пота, что не удивительно, чуть ли не тридцать градусов было, и это в середине осени. Но нет, полицейский в шутку отдал честь.

Что за ерунда? Причем жест такой залихвацкий, радостный. Что-то беспечное в этом движении руки. То ли у полицейского хорошее настроение, то ли…

Я оборвал поток бессвязных мыслей и посмотрел в лобовое стекло. Время растянулось как резина, будто смотришь на мир в замедленной съемке. Очень медленно. Слишком медленно. Движений почти незаметно.

Я чуть ослабил давление на педаль тормоза. Левой ногой приспустил сцепление. Автомобиль тронулся.

Служебная машина уже исчезла с зеркала заднего вида, но перед мысленным взором так и стоял последний кадр немого кино: полицейский, отдающей честь. Нет, он просто в хорошем настроении, и я не понимаю, зачем так долго о нем думаю. Ну, мало ли. Может, у человека день рождение, например, или ребенок родился. Чем зацепил сознание этот незначительный эпизод?

Меня будто опустили в мутную воду неопределенности. Я видел и не видел дороги. Я замечал ее границы, но не осознавал, где еду. Вот этот путь, соединяющий станцию с поселком. Путь, похожий с высоты летящего самолета на паутинку, которая рвется от порыва ветра.

Впереди я заметил идущую по обочине девушку. Ее появление вывело из задумчивости. Оля? Это точно она? Нет, просто незнакомка похожая на нее. И все-таки это она, Оля. Я быстро приближался к ней, но казалось, стою на месте, а девушка спиной движется на меня, словно судьба настигает. Странное ощущение. Да, это Оля. Но что она здесь делает? Ее дом в деревне через четыре дома от моего, но я знал, они, то есть ее родители, давно продали дом. Почему она здесь? Что-то случилось? Наверно.

Оля остановилась и развернулась. Она подняла руку. Я слишком резко затормозил.

– Простите, а вы не подбросите… – Ее лицо застыло в странном выражении. В нем были и радость от неожиданной встречи, и удивление, и какая-то горечь. – Женек?

– Вроде, я. Привет. Садись.

Она села, принеся с собой знакомый запах, который я давно знал, но так и не смог объяснить, в чем его химия и привлекательность. Это не парфюмерия. Я бросил короткий взгляд на Олю. Она смотрел вперед. Нажал на газ. Она молчала.

Взгляд невольно возвращался к ней. Светлая кожа. Простое лицо не красивое, но приятное. Светло-русые волосы заплетены в косу. Именно такой я и ее помнил с детства, именно такой ее и любил. Любил?

Серый язык дороги шуршал под колесами. Я молчал. Музыка не звучала. Мне почему-то всегда отвлекала мелодия, хватало звуков улиц, но сейчас пожалел, что оставил магнитолу в городе.

– Зачем едешь? – спросил я.

– Да так. – Оля пожала плечами.

– Без цели?

– Ну, как бы есть цель. – И она замолчала.

Секунда. Другая. Третья. Время, по капли падающее в небытие. Его не воротишь. И не мечтай. Быть молодым – хорошо. Хорошо думать, что жизнь лежит перед тобой точно открытая книга, как черновик, и можно помечтать, а чистовик ты напишешь позже. Ложь. Все набело с момента рождения. И никаких иллюзий.

– Цель? – поинтересовался я. – Какая?

– Встретить тебя.

Только секунда короткая и безумно длинная, как сама вечность. Черная капля повисла, готовая сорваться, но она медлит. Наконец, падает в черный колодец. Судорожный всплеск мыслей на дне сознания. Я не ожидал такого ответа. Я будто приперт к стене.

– Зачем? – осторожно спросил.

И Оля посмотрела вдруг на меня. Взгляд туманный и обволакивающий. Все, что угодно, только не смотреть, только не вглядываться в зеркало прошлого, которого не вернешь. И время вновь растянулось. Это уже не черные капли воды, а субстанция похожая на смолу. Время липкое, мерзкое, тягучее. До деревни десять минут? Да кто это сказал? До деревни целая вечность. Пока доберешься, весь поседеешь. Когда же кончится эта дорога?

– Я хотела задать тебе один вопрос. – Голос отрешен.

Я молчу. Жду продолжения. Время – черная смола. Я – муха, попавшая в липкий плен прошлого.

– Жень, ты, о чем мечтал?

– В смысле?

– По жизни.

Это самый трудный вопрос. Не буду же ей отвечать, что ни о чем? Хоть это и правда. Мне жалко себя, а больше я жалею ее, но я не могу вымолвить ни слова. Я трушу. Как последняя сволочь. Знаю, что разрушил ее мечту. Уже без всяких «возможно» и «кто же знал».

– Что молчишь?

Ни капли упрека в голосе. Простой разговор. Встретились случайно двое и мирно беседуют.

– Извини.

– За что?

– За то, что не могу ответить на вопрос.

– А он разве сложный?

Нечто родилось в голосе – интонация, которую я не могу расшифровать, но которая заставляет насторожиться.

– Да нет. Вопрос самый простой. Но я не могу ответить.

Что за ерунду я мелю?

Оля молчит. Тягостно шуршит асфальт под колесами, только чувствую, как два щербатых вальца прокатывают мою душу, оставляя ее живой, но плоской и апатичной.

– У тебя какие-нибудь дела? – спросила она.

– Да нет. Машину ставлю на прикол. Гаража в городе нет. Зимой я не езжу.

– Да вроде осень теплая.

– Не говори. Жара. Почти тридцать градусов в октябре.

Я был готов отдать всё, что угодно, чтобы кончилась эта дорога. Еще одну минуту тягостного молчания я бы не вынес. Наконец-то, деревня. Метров двести осталось.

– Поверни налево. Мне на кладбище, – сказала она.

Я не кивнул, не произнес. Я как робот исполнил приказ. Нажал на тормоз, утопил педаль сцепления, закрутил руль против часовой стрелки.

Мы въехали на территорию кладбища – железные ворота оказались открыты. Высокий штакетник находился справа, за ним – кресты. Прямо стоял скит. Я развернулся перед ним, чтоб удобнее было выехать.

– Не поможешь?

Только сейчас заметил у Оли на правом плече небольшой рюкзак. Забрал его. Он оказался легким.

Мы зашли на кладбище и направились мимо могил. Оля впереди. Я, как побитый пес, поплелся сзади. Было смешно видеть со стороны эту картину, если не было б так грустно.

Нас накрыла тишина. Самая настоящая. Ее нарушал шелест листвы. Птиц не слышно. Кладбище находилось рядом с деревней, но, казалось, ютилось на краю света. И никого рядом нет, кроме нас. Один на один в странном молчании. Я не сказал о мечте, которой не было, да и Оля не произнесла ни слова, хотя знаю, что скажет, если спросить. И я этого почему-то боюсь.

– Открой, – сказала она.

Я все понял. Ослабил веревку на рюкзаке. Оля достала пластиковые цветы. Она, не торопясь, намотала длинный стебель на арматуру железного креста. Также, не спеша, повторила процедуру с другим букетом. Я неотрывно смотрел за движением ее пальцев.

Сколько лет прошло после нашей последней встречи? Лет шестнадцать-пятнадцать. Не меньше. Что было с ней? Этого я не знал. Могу лишь предполагать по фотографиям в социальных сетях. В том прошлом, длиною в полтора десятка лет, что было у меня? Ничего, кроме попыток оправдать существование. Оправдать небольшую трещину, разверзшуюся до гигантского разлома, от которого невозможно отгородиться рукой, ибо он загораживает весь горизонт.

Мой взгляд скользнул ниже. Прочел табличку. Здесь похоронен ее отец. Мать жива. И это странно. Странно то, что я знаю, что Олина мать жива. Откуда? Взгляд скользнул ниже. Сухой холм могилы зарос жесткой щетиной травы. Отчего умер ее отец? Диабет, ослеп, инсульт – сухие слова, дошедшие в виде слухов, вместили короткую жизнь человека. Или всё было в другой последовательности? Да что гадать, я особо не интересовался, так зачем рассуждать сейчас?

Я заметил, Олины пальцы вцепились в крест. Я впился взглядом в эти пальцы, боясь отвести взгляд, боясь, что в мое поле зрения попадет ее лицо, и я увижу его вопреки. Оля молчит. Кажется, она побледнела. Нет, это осень, и желтые листья отсвечивают на солнце.

– Ну, ладно. Пошли, – произнесла она отрешенно.

И в этом октябрьском дне, в жаре и духоте почувствовал, как в висках бьется кровь. Сердце ухает редко и тяжело.

Я пропустил Олю вперед.

Мы подошли к машине. Она открыла дверь, но задержалась. Облокотившись о крышу авто, Оля, смотря на меня, спросила:

– Неужели у тебя ничего не было? Никакой мечты?

Я впиваюсь взглядом в ее глаза. Не хочу отпускать их. Хочу смотреть бесконечно. Хочу молчать без конца. И больше никаких вопросов и никаких ответов.

– Неужели не было? – вновь спросила она.

– Ты знаешь… – И я осекся.

Зубцы шестеренки цепляют камешек, они пытаются перемолоть инородное тело, но все бесполезно. Шестеренки заедают. Нечто подобное происходит в моей голове. Меня переклинивает.

– Знаешь, есть вопрос. Серьезный. Ты должен ответить на него, каким бы он странным тебе не показался.

– Хорошо, я отвечу.

– Ты бы женился на мне сейчас?

Странный и неуместный вопрос. Всё похоже на безумие, но я ответил:

– Да.

– Поехали.

Куда? Я и так знаю, куда. Домой. Просто домой. Не оглядываясь, не думая.

Я запустил двигатель, и мы покинули кладбище.

– Жень, погоди, ты же хотел поставить машину на зиму?

– Хотел, да расхотел. – Я вспомнил полицейского и его странный жест.

– Почему?

– Потому что я…

Проглотил конец фразы.

Я слежу за дорогой, боковым зрением замечаю пристальный взгляд Оли. Что несет взгляд? Я не знаю. Если есть мечта, хоть какая-то, надо ее воплотить. Если нет мечты, что мешает помочь осуществить ее для другого?

Впереди появляется знакомая машина. Она все также стоит на обочине. Полицейские, видимо, сидят в авто. Я приложил пальцы к виску и отдал честь.

– Жень, ты чего? – спросила Оля.

– Сейчас расскажу…

И начинаю рассказывать историю длиною в жизнь. Жизнь бесконечную, порой никчемную, в которой вот эти полицейские есть единственный интересный эпизод. Но с этого момента все будет иначе?

Склероз

Когда это случилось? В выходной? Вроде. Не помню точно. Такой бардак в голове, что мама не горюй. Причем в последнее время. Раньше ничего так, лежало в мозгу по полочкам. Тапки напялишь, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп и – нужная вещь у тебя в руках, образно выражаясь. Сейчас же, будто твою голову вместо белья прополоскали в реке. Эх, старость – не радость.

Вспомнил! Была суббота, восемь утра, настало время утреннего чаепития. Как понял через несколько минут, безумного чаепития. А ведь грозы, точнее легкого помешательства, вначале ничего не предвещало. Я вылез из норы, то есть из постели, потянулся и, поднявшись, протопал на кухню. Там заварил чая покрепче и отправился в кабинет чем-нибудь заняться: почитать книгу, телевизор посмотреть – свежие трупы в новостях. Чтоб кровь взбодрить. Выходной же.

Захожу в кабинет, а он там, точнее, в зеркале. Стоит и смотрит на меня молодой мужчина лет тридцати. Черты лица его точеные, сам в белом халате, в руках – колбочка, в которой плещется жидкость коньячного цвета. На губах незнакомца играет ехидная улыбочка. «Опля! – думаю про себя, – попал. Приехали».

В общем, я как вошел, так и застыл с чашкой в руке. Держусь за ложку – пошевелиться боюсь, а в голове ни единой мысли, кроме душераздирающих криков разума: «Выпустите меня отсюда!» А затем и он притих.

Разглядываю гостя, как дурак. В голове ни одной завалящей мысли. Впечатление такое, что кто-то канат в голове сильно натянул, он лопнул, и в ответ – звенящая тишина.

Молодой человек непринужденно поправил очки (видать, мое появление для него не являлось неожиданностью) и произнес:

– Доброе утро.

Мысли оттаяли, и я сказал:

– Доброе. Это как посмотреть. Ты кто? То есть… Вы кто и что здесь делаете?

– Здравствуйте, – растянув рот в улыбке, произнес незнакомец. – Что я здесь делаю? Это же моя квартира.

Только сейчас заметил, что за его спиной стоит диван. Мой диван! Я обернулся. Дивана сзади не было. Значит, пока я спал, он успел мебель умыкнуть?!

– Я говорю о том, что вы делаете в зеркале?! – возмутился я.

– Я не в зеркале, а в своей комнате, это вы – в зеркале.

Вспомнилась «Алиса в Зазеркалье», и я умолк. А ведь молодой человек не так глуп. Он прав. С его точки зрения, это я в зеркале, а он в комнате, а с моей точки… Меня переклинило. Должна же существовать, помимо двух мнений, истина, и она посередине, то есть в зеркале, что между нами. Может, с зеркалом что-то не так?

Я поставил чашку на камин и осторожно протянул руку. Она наткнулась на гладкое и холодное препятствие. Стекло? Быть не может. Эта стена является внешней и за ней находится улица. Тогда как у него оказался мой диван? Чего я привязался к дивану? Разум забегал в поисках выхода.

Молодой человек, хмыкнув, произнес:

– Что молчите-то?

– Удивительно. Я зашел выпить чая, почитать книгу…

– Приятного чаепития.

– Спасибо. У меня вопрос. Любопытства ради. Скажите, что вы там делаете? – И я указал на колбу в его руке.

– Так, баловство. Эликсир молодости изобретаю. Вот намешал составляющих и попробовал на вкус. Гляжу, вы в зеркале. Решил, напутал с рецептом. Не тот отвар.

«Интересно, а что у меня за чай?» – мелькнуло на периферии сознания. И тут безумная мысль вспыхнула: «А, может, я сошел с ума? Спокойно разговаривать со своим отражением – это куда ни шло, но с чужим? Ведь он – чужое отражение?»

Я попятился к столу. Машинально взял трубку радиотелефона и набрал номер скорой помощи.

– Слушаю, – сухо ответили на том конце.

– У меня тут проблема.

– Погодите, вас как звать?

Я назвал имя, фамилию, отчество.

– И что вас беспокоит?

– Мое отражение.

На том конце озадаченно засопели и через несколько секунд заинтересованный голос спросил:

– Конкретизируйте, пожалуйста!

– Мне оно не нравится.

– Мне мое тоже не нравится, особенно по утрам.

– Но оно не мое!

– В смысле? У вас в зеркале чужое отражение?

– Да!

– О, это серьезно. Говорите адрес.

Я что-то промямлил. В динамике щелкнуло.

Молодой человек в зеркале во время телефонного разговора смотрел на меня, улыбаясь. Положив трубку, я спросил незнакомца:

– Что глядите?

– Зря вы в скорую помощь позвонили.

– Не учите меня! Я лучше знаю!

– Вы же здоровый человек. Зачем вам врач? – разочаровано произнес он и скрылся.

– Э, стой! Куда?! Ты ж единственное доказательство моей болезни!

Теперь-то я был уверен, что со мной не все в порядке. Подойдя к зеркалу, я увидел лишь отражение своей комнаты и тот злополучный диван, а вот моего отражения не было. Я вглядывался в гладкую поверхность, смотрел на нее под разными углами, но себя там не обнаружил. Еще этого не хватало!

Врач приехал быстро. Я проводил его в кабинет, и указал на причину беспокойства – зеркало. Рассказал всё без утайки. Он подкрался к зеркалу, будто желал кого-то напугать. Кстати, местный эскулап тоже не отразился в зеркале. Я почувствовал, как мышцы стали ватными, а земля поплыла из-под ног. Незаметно взялся за край столешницы, чтобы не потерять равновесия. Взгляд врача опустился вниз на камин, где я оставил чашку.

– Чай, значит, пили? – спросил он.

– Позвольте… – ответил я, не понимая к чему ведет врач.

– Нет, не позволю! – взвился он, – платите за ложный вызов немедленно!

– Минутку, вы не отражаетесь в зеркале, как и я.

– И чего?! – с ехидством ответил он, разведя руками, – я же вампир.

– А я?

– Вы тоже, только на пенсии.

Я схватился за стул. Врач испуганно сделал шаг назад. Я сел на стул в изнеможении. Ну да, вспомнил, я – вампир, только старый.

– Доктор, что вы посоветуете мне от склероза? – произнес я беспомощно.

– Другая песня, – радостно заявил он. – Сейчас выпишу вам рецепт, сходите в ближайшую аптеку и дело в шляпе.

– А как быть с молодым человеком в зеркале?

– Забудьте. Это галлюцинация вследствие малокровия. Ваш незнакомец исчезнет, диван вернется на место, и жизнь пойдет своим чередом. Видите ли, когда вампиры живут долго на земле, они все меньше и меньше нуждаются в крови, но отказ от красной радости вызывает склероз и видения.

– А где логика? С одной стороны, мы должны пить ее, чтоб не было помутнения рассудка, а с другой – в ней меньше потребность. Это как понимать?

– Ха! Чего захотели. Такова вампирская природа. Поэтому…

Он что-то черканул на листке, вырванном из блокнота, и протянул листок мне. На бумаге было написано: «ГЧ», а внизу справа – его фамилия и подпись.

– Это что?

– Витаминная добавка из человеческой крови, по сути, гематоген. Приобретете в ближайшей аптеке. Фармацевт знает. Наш человек. Желаю не болеть. Проводите меня? Вас не затруднит?

Я проводил его и, стоя на пороге, поглядел вновь на листок с красиво выведенными буквами. Интересно, а когда я последний раз пил человеческую кровь? Напряг память, но тщетно. Лишь пустота отозвалась в ответ. Проклятый склероз! Ладно, пойду в аптеку, а иначе этот выходной пройдет во власти галлюцинаций.