Текст книги "Рогнеда. Книга 1"

– Правда, воевода.

– Как звать вас?

– Я – боярин Василий из рода Колычевых. Вотчина наша в Борисов-граде, городок такой есть у реки Сулы. Выехал я из Москвы с небольшим отрядом, да нарвался на ногаев. Они всех моих людей порубили, а меня в плен взяли. Если бы не холоп мой, – Василий кивнул в сторону Михалко, – сгинул бы я, а так стою перед тобой.

– Откуда ведаешь, что ногаи напасть на нас собираются?

– Сам видел, как они готовятся к чему-то. Да и разговор слышал. Хоть и не разумею их языка, но несколько слов уловил. Из них и понял я, что собираются они крепость эту на щит взять. Поэтому, как освободился, сразу сюда кинулся. Тебя чтоб предупредить и не дать пролиться крови православной.

– А ты что скажешь? – Тарас Петрович обратил взор на Михалко.

– Ничего он тебе не скажет, воевода. Немой он. От рождения.

– Чудны дела твои, Господи. Боярин, больше похожий на оборванца, и его холоп, который к тому же немой.

– В том не наша вина! – Василий сверкнул недовольным взглядом.

– Ладно… – Воевода положил ладонь на стол. – Ждем вестей. Если подтвердится сказанное тобой, благодарность получишь от всего нашего воинства, что предупредил вовремя. Если лжешь и выгоду свою тайную имеешь – умрешь. Ты и холоп твой.

Василий подумал, сколько раз за последние дни слышал он подобное. А вот, поди ж ты, жив пока. Значит, оберегает его десница небесная.

В горницу протиснулся седовласый воин.

– Воевода, посланец прибыл.

– Зови.

Вошел невысокий воин в холщовой рубахе да штанах, заправленных в высокие лапти.

– Что вызнал?

– Видел много конных. Верстах в двух от города, за большой балкой. Не менее полутыщи. Подобрался близко, сколь было возможно. Речь не наша, судя по всему басурманская.

– Скоро кинутся?

– Не знаю, воевода. Но готовятся споро. Я их на малое время только и обогнал. Поспешать надо.

– О том и сам ведаю… – Воевода прошелся по горнице, остановился напротив Василия с Михалко. – Значит, правда то. Ну, что ж, тебе, боярин и быть на стенах, в первых рядах. Да холопа своего возьми. Он один против десятерых выстоит, вон, жлобина какой, да и ликом страшен, как нечистая сила. – Воевода оборотился в красный угол, низко поклонился, трижды осенил себя крестом. – Пресвятая Богородица, заступница небесная! Помоги выстоять против супостата и злыдня! Не оставь нас в час суровый и тяжкий!

Кончив молиться, воевода обратился ко всем, кто присутствовал:

– С Богом, други. Авось, оборонимся от супостата.

– Дозволь спросить, воевода! – Василий выступил вперед.

– Спрашивай. Да не тяни.

– Как думаешь оборону держать?

– Будем стоять, пока силы хватит, а там как Бог даст.

– Изрубят нас ногаи. Больше их, считай, аж в два раза. А у тебя воинов если сотни полторы наберется, и то хорошо. Остальные холопы да мужичье неотесанное. С ними много не навоюешь.

– Сам знаю! – Воевода тяжело опустился на скамью, вздохнул. – Но помощи нам ждать неоткуда, своими силами обороняться надо.

– Надо взять ногаев хитростью.

– Это как? – Воевода вскинул голову, в глазах вспыхнула надежда.

– Впустим их в крепость и здесь всех перемелем. Они конные – набьются, что огурцы в кадке. Не продохнуть им здесь будет в тесноте такой. А люди твои в это время со стен разить их будут. А чтоб не выскочили нехристи обратно, ворота завалить надобно.

– Сдурел, боярин? Или ногаи в неволе тебе вообще разум отшибли? Где это видано – впустить ворога к себе домой?

– По-другому никак, воевода! – Василий скрыл обиду, обозвав про себя воеводу старым дураком. – Сам помысли – долго ли ты выстоишь против полутыщи озверевших ордынцев? И часа не пройдет, как они подпалят крепость со всех сторон и сварят вас живьем, словно раков в котле. Решайся, воевода! Один шанс у нас, более выхода нету.

– А ну как, не сдюжим мы с ними? Тогда как?

– А если не сдюжим, то и горевать будет некому. Все поляжем.

Воевода в сомнении покачал головой, грузно встал, прошелся по горнице, прикидывая и так, и этак. По всему выходило, что прав этот пришлый боярин. Вот свалилось-то несчастье на его седую голову! Откуда принесла нелегкая этих басурман? Не могли стороной обойти, нехристи?

– Уговорил, боярин, – наконец решился Тарас Петрович. – Сделаем так, как ты сказал. Авось и удастся хитрость эта.

Вышли на улицу. Вся небольшая крепость напоминала потревоженный улей. Многие воины уже выстроились вдоль стен, зорко вглядываясь в темноту. Другие бегали внизу, тож готовясь к обороне. Тащили дымящиеся котлы, двое мужиков сгибались под тяжестью больших каменьев. Все тащили на стены, чтоб попотчевать врага, когда тот полезет на штурм.

Воевода подозвал к себе начальных людей и стал отдавать распоряжения. Подбежал запыхавшийся воин, спросил:

– Куда баб да детей малых девать?

– Кто совсем стар да немощен, пусть в церкви укроются. Туда же детей малых отправьте. А остальных, кто не стар еще – всех на стены. Пусть подсобляют воинам.

– Понял, воевода! – И убежал выполнять повеление.

– Нам куда прикажешь встать? – Василий выступил вперед.

– Возьми под свое начало десяток людей, да у ворот встань. Когда врага набьется в крепость достаточно, знак дай, чтоб ворота затворяли.

Василий скорым шагом направился к воротам. Михалко, сопя, вышагивал рядом. Глаза немого горели, и он действительно напоминал лешего. Взглянув на него, нетрудно было догадаться, что он не дождется того момента, когда возьмет в руки меч и примется рубить направо и налево. Василий знал, что время это наступит скоро.

Крепость имела форму подковы. В центре стояла небольшая церквушка, где сейчас укрылись старики да дети малые, за ней располагался двор воеводы, дальше шли избы для гарнизонных воинов. Расширяясь у ворот, далее крепость сужалась, и конные воины сразу теряли всякое преимущество, стиснутые со всех сторон стенами, и были обречены на истребление. В то же время гарнизонные воины, расставленные вдоль стен, смело могли разить врага, зная, что каждая пущенная стрела найдет свою цель. Мысль о том, чтобы впустить ногаев в крепость и тут уничтожить, родилась у Василия внезапно, в тот момент, когда его вели во двор воеводы.

Ворота были еще заперты. Василий обозрел стены, увидел островерхие шлемы и послал двух воинов, на правую сторону и на левую, велев передать, чтоб схоронились и до времени не высовывались. Поискал глазами воеводу, но тот пропал.

«А воевода-то труслив оказался. Схоронился, наверное, у себя в погребе и выжидает, чья сторона возьмет. Вот бестия!»

* * *

Каюм махнул рукой и пять сотен воинов заскользили среди деревьев, словно тени. Выехав из леса, ногаи сгруппировались, перестроились. От общей массы отделились две цепочки воинов и потекли в разные стороны, одна на запад, другая на восток. Каюм принялся медленно загибать пальцы. Когда согнул девятый палец, к хану подскакал воин дозорного десятка:

– Ворота крепости открыты, хан. Видно, руссы совсем ополоумели. Или приглашают нас в гости? – Глаза воина смеялись.

Каюма кольнуло нехорошее предчувствие. Что-то засосало под сердцем, укрытым тонкой сеткой кольчуги. Он подозвал воина, отправленного на разведку.

– Когда ты был возле крепости, ворота оставались открытыми или закрытыми?

– Закрыты, хан. А на стенах я видел стражников и даже слышал, как они переговариваются.

– А сейчас? – Каюм повернулся к дозорному.

– Никого не видно, – ответил тот, не понимая, чего так тревожится хан. – Может, они побросали свое добро и покинули крепость?

Каюм оглянулся на воинов. Всеми овладело нетерпение. Многие горячили коней, готовые тут же сорваться в галоп, чтоб быстрей достичь стен крепости. И рубить головы, наполняя добром переметные сумы. Тревога отступила от сердца Каюма. С такими воинами он непобедим! Хан поднял руку, выждал мгновение и согнул в кулак. Ногаи сорвались с места и, обтекая своего хана, ринулись вниз. Каюм дал шпоры коню и влился в общую массу воинов. Его тут же взяли в кольцо десять воинов, и они устремились к крепости, скрытой еще за легким предрассветным туманом.

В тишине раздался пронзительный свист, а вслед за ним люди на стенах услышали все нарастающий конский топот. Воины крепче сжали рукояти мечей, лучники передвинули на грудь полные колчаны, чтоб ловчее было выхватывать стрелы. Мужики и немногочисленные бабы, согнанные волей воеводы на стены, закрестились, шепотом поминая Господа и прося у него защиты. Все ждали, холодея от страха и нетерпения. Оставшиеся мгновения для обороняющихся слились в вечность. Но они кончились вмиг, оборванные диким криком кочевников, а затем ногаи ворвались вовнутрь крепости, словно вихрь.

Первые десятки разделились и помчались вдоль стен в поисках защитников. Но их не было, а следом напирали все новые воины, жаждущие крови. Задние давили на передних, и вскоре все три сотни воинов оказались внутри. Был среди них и Каюм. Одного взгляда опытного воина было достаточно, чтобы понять – они угодили в ловушку, расставленную руссами.

– Заворачивай!!! Заворачивай!!! – орал он, стараясь перекричать общий шум, отчаянно стегая нагайкой по головам воинов.

Пытаясь развернуть коней вспять, ногаи еще более усилили суматоху. В это время сверху полетели первые стрелы и камни. Началось светопреставление. Храпели кони, вставая на дыбы и скидывая всадников под копыта, где их тут же давили, превращая в кровавое месиво.

Самые отчаянные из кочевников наконец поняли, что попали в ловушку, и пытались повернуть назад, но в такой толчее сделать этого не могли. И гибли, озверев от крови и беспомощности. Самые отчаянные прыгали с коней наверх, пытаясь достать защитников, но им тут же рубили головы и обезглавленные тела падали обратно.

В защитников тоже полетели первые стрелы и люди начали падать, обливаясь кровью. Мертвые падали вниз, раненых оттаскивали назад, а на их место тут же заступали другие. Двое мужиков поднатужились и опрокинули котел с кипящей смолой. Поднялся страшный визг, воздух наполнился запахом горящего мяса.

Василий выждал, когда все басурмане ворвутся в крепость, и дал знак двум воинам, стоявшим наготове с топорами. Те поплевали на ладони, крякнули и перерубили толстые канаты. Ворота с глухим стуком упали, перегораживая выход.

Каюм понял, что удача изменила ему. С тремя десятками воинов он смог пробиться к самой стене и там выдержал первый натиск пеших руссов. Воинов вокруг своего хана становилось все меньше и меньше. Руссы орудовали длинными палками с петлями на концах. Не подходя близко, они стаскивали ногаев с седел и тут же добивали. Вскоре Каюм остался почти один, если не считать двух воинов, прикрывающих его спину. Но вот упал один, а вскоре и второй, захрипев и схватившись за торчавшую из горла стрелу, сполз с коня.

Каюм вертелся на коне, словно сто демонов вселились в его тело, наполнив нечеловеческой силой. В каждой руке хан сжимал по мечу, а сам, окровавленный, со шрамом, оставленным стрелой, он и впрямь напоминал демона и был страшен. Он слышал и чувствовал, как за стенами беснуются две сотни ногаев. Как они лезут на стены, устилая свой путь телами, пытаясь помочь своему хану. Он надеялся на их помощь и еще верил в удачу.

Счастливая звезда ногайского хана закатилась. Почти все они полегли под стрелами защитников. Битва, а точнее избиение, постепенно затихало. Руссы выстояли, победив врага своей хитростью. Вся крепость была завалена людскими и конскими телами. Кони без седоков сбились в тесную кучу, подрагивали влажными боками, страшась запаха крови.

Только Каюм был еще жив. Руссы отступили. Из толпы воинов кто-то крикнул на языке, понятному хану:

– Сдавайся, хан! Хватит махать мечом. Сдавайся и будешь жить!

Каюм оскалился и прочертил мечом круг, как будто опоясав себя.

– Не сдастся, – покачал головой воин с повязкой через все лицо, закрывающей один глаз. Добавил уважительно: – Хороший воин. Знаю я этот знак ногайский. Он готовится умирать и зовет своего Бога, чтобы тот стал свидетелем его славы.

– Басурман, он басурман и есть! – Стоявший рядом мужик зло сплюнул, половчее перехватил деревянный кол с набалдашником на конце. – Жаль, велено живьем брать. А так бы утыкать его стрелами, как ежа, и дело с концом.

И тут Каюм увидел того, кого ожидал узреть менее всего. Василий раздвинул воинов, вышел наперед, прокричал:

– Помнишь меня! Помнишь, как измывался, относясь, словно к собаке? Вот и тебе пришел конец. Сам умрешь, как собака!

Каюм не понял сказанного, но смысл до него дошел. Он поднял глаза к небу, шепча слова последней молитвы, и в этот момент волосяной аркан захлестнул его за плечи и выдернул из седла. На него сразу навалились, скрутили, поставили на ноги.

Василий подошел, с ненавистью посмотрел в лицо хану, поднял руку и хотел ударить, но стоявший рядом воин перехватил.

– Не тронь его, боярин. Не велено воеводой. Ему решать, что с басурманином делать.

Тарас Петрович появился как раз в тот момент, когда ногаев уже добивали. Все время битвы он, как и предугадал Василий, отсиделся в глубоком погребе, выкопанном как раз вот для таких осад. Он корил себя за трусость, но ноги сами привели его в погреб и усадили на перевернутый бочонок из-под вина. Там он и просидел все время, пока не решился выбраться наружу, поняв, что все-таки удалось одержать верх над супостатом. Страх сразу прошел, и Новосильцев вновь почувствовал себя грозным воеводой.

Он протиснулся сквозь строй воинов, обступивших связанного Каюма. Хан стоял с гордо поднятой головой и никого не видел вокруг. Он знал, что его ожидает, но смерти не страшился, принимая ее как избавление от того позора, который испытывал сейчас.

– Спеленали мы его, батюшка. Лютый оказался, все сдаваться никак не хотел. Ну, да Бог помог, поймали злодея.

– То славно! Победа, стало быть, за нами осталась.

– За нами, батюшка, за нами. Одолели басурман, – зашумели воины вокруг.

– Хана этого смерти предать, – распорядился воевода. – Чтоб все видели. Отсеките голову и выбросьте через стену остатним басурманам. Пусть забирают ее и детям своим и внукам расскажут, что ходить на Русь опасно. Обратно можно без головы вернуться.

Хана схватили, поволокли в центр крепости.

– Погодь, воевода, – выступил Василий вперед. – Позволь должок мой с него взыскать. Ждал я этого долго да, видать, дождался.

Воевода кивнул головой. Василий подошел к Каюму, достал из-за пояса меч.

– Ну-ка, подмогните.

Воины прижали хана к земле. Василий выпростал ханскую руку, взмахнул кинжалом и отсек большой палец, на котором красовался перстень, царский подарок. По толпе прошел вздох, а Каюм даже не вздрогнул, а только глаза прикрыл, да веки чуть шелохнулись. Грязное, в подтеках крови лицо пересекла борозда от капельки пота.

Василий выбросил обрубок пальца, надел кольцо и, не глядя на поверженного хана, проговорил:

– Не тебе дарено, не тебе и носить.

– Ну-ка, покажь, – заинтересовался воевода.

Василий подошел ближе, протянул руку.

– Это мне самолично государь наш Иван Васильевич в дар преподнес. За службу верную и подвиги ратные. А этот басурман отнял его у меня и всячески надругался.

Воевода, видя такое дело, склонил голову.

Каюма казнили тут же, на крепостной площади. Одним взмахом меча отделив голову от тела. Мужик, вызвавшийся быть палачом, поднял голову над собой, чтобы все видели, а потом перекинул через стену. Так окончилась жизнь Каюма, ногайского хана. Хоть и сопутствовала ему удача, но у небольшой русской крепости, на самом порубежье с Дикой степью, боги отвернулись от него.

Ближе к вечеру следующего дня ногаи снялись и тихо ушли в степь, куда так стремились. Унося в холщовом мешке голову своего хана.

А в крепости еще долго приходили в себя от нежданного набега. Хоронили убитых, восстанавливали порушенные дома. Воевода вдруг расщедрился и велел возводить новые стены, взамен устаревших. И выделил для этого немалые деньги. Верно, много передумал Тарас Петрович, сидя в темном подвале и слыша, как наверху беснуется вражеская нечисть.

Боярину Василию воевода выделил в провожатые десять воинов, чтоб беспрепятственно доехал до родных мест. Напоследок, когда сидели в горнице, молвил, хитро прищурившись:

– Спасибо тебе, боярин. За то, что предупредил вовремя, и за то, что совет дельный дал, как от ворогов оборониться. Не поверил я тебе вначале, был такой грех, но потом уразумел, что твоя правда, и поступил по-твоему.

Слушая слащавую речь воеводы, все ждал, когда тот скажет главное. И наконец услышал.

– Будешь в стольном граде, кланяйся от меня церквам златоглавым да куполам соборным. А, если представится случай быть перед царем-батюшкой, то и за меня словечко замолви. Скажи, что сидит де в крепости у Сабакинских ворот воевода Новосильцев. Днем и ночью блюдет он границы русские и всячески их оберегает. Ни сил, ни живота своего для этого не жалеет. Еще скажи, что случился набег недавно большой. Не менее трех тысяч басурман налетело. Воевода держал оборону крепко, три дня бились и с божьей помощью врагов обратили в бегство, а часть порубили… Скажешь?

– А чего не сказать? Замолвлю за тебя словцо. – Василий подумал, что избави его Бог еще раз появиться пред грозные очи царя.

– Ну, то и славно! – Воевода потер руки, предложил: – Выпьешь вина чарку на дорогу?

– Благодарствую. Но путь неблизкий и надо бы уже выезжать.

– Тогда с Богом! – Воевода, как показалось, не расстроился отказу Василия, а наоборот – даже обрадовался.

Выпроводив боярина, Тарас Петрович сел на лавку, набулькал целую чашу вина и, перекрестившись, выпил одним махом. Отдышавшись и пригладив бороду, потянулся за пирогом с зайчатиной.

Опять под копытами коня мелькала проезжая дорога. Рядом скакал Михалко, одной рукой сжимая повод. Вторая безвольно висела вдоль тела. Досталось в схватке с кочевниками, когда кинулся в самую гущу за боярином. Сам Василий почти не пострадал, только бок немного саднило от шальной стрелы. Чуть отстав, скакали конники, выделенные воеводой. С такой охраной Василий не страшился и надеялся благополучно добраться до Борисова.

К вечеру остановились на короткий отдых. Василий, сидя у костра, подумал, как удачно все складывается. Угодил в плен и выскользнул. Утерял царский перстень, а вот он красуется на пальце, сверкая дорогим камнем. А ведь не чаял уже и живым быть. За всеми этими передрягами забыл, что отец его, боярин Твердислав, умер. Теперь он единственный наследник и владетель всего. И того тайного, ради чего все и затевалось.

Боли от утраты не было. Да и какая боль, если сам и спровадил отца на тот свет? Интересно, похоронили уже отца, аль его дожидаются? Скорее всего, ждут. Не осмелятся без его ведома предать тело отца земле, убоясь гнева наследника. Значит, надо спешить. С этими мыслями Василий и прикорнул, привалившись к нагретому за день стволу большой смоковницы. Вскоре его разбудил Михалко, и они тронулись дальше.

* * *

Город Борисов встретил перезвоном колоколов. Звонили к обедне, и свободный люд спешил в церковь. Василий вместе с верным холопом минули городские ворота и по булыжной мостовой поскакали к хоромам бояр Колычевых. Сопровождающих Василий отпустил еще за полдня до того, как показались стены древнего града. Места пошли родные, знакомые с детства, и тут он уже мог двигаться без опаски. Молчаливые воины, приставленные воеводой, слезли с коней, поклонились боярину в пояс и поскакали обратно, торопясь быстрей достичь дома, чуть не порушенного ногайским отрядом.

Дома стоял стон и плач. Кормилица, которую он помнил с младых лет, увидев боярина живого и здорового, кинулась в ноги, заголосила:

– Слава тебе, Господи, батюшка! А мы уж и не чаяли тебя увидеть. Все глаза проглядели, все слезы повыплакали. Ждем, а тебя все нет. Думаем, не случилось ли чего, может, беда какая одолела.

– Много чего случилось, бабка. Много. Всего и не расскажешь, – устало проговорил Василий, слезая с коня.

Подошел ключник Матвей, поклонился.

– Отца похоронили уже? – спросил Василий, внутренне напрягшись.

– Нет, боярин. Тебя все дожидались. Как же мы могли без твоего соизволения?

– Где он?

– В холодной лежит. На улице-то жара. Вот и положили его туда. Ждали, пока ты приедешь. Захочешь проведать его, возьми это, – Матвей протянул чистую тряпицу, добавил: – Жара на улице.

Василий почувствовал слабость в ногах, но с собой совладал. Кинул поводья, взял из рук Матвея белый лоскут и на ватных ногах пошел к избе, стоявшей отдельно ото всех строений. В летнюю жару там хранили продукты, а зимой использовали для иных каких нужд. Сбоку подошел Матвей, скинул пробой и толкнул тяжелую створку.

Василий вошел и сразу уловил сладковатый запах, голова слегка закружилась. Внутренне вздохнул, поднял глаза. Отец лежал, обложенный кусками льда, добываемого из специальных штолен глубоко под землей. Лед быстро таял и человеческое тело, которое раньше было боярином Твердиславом, разлагалось, покрываясь слизью. Рой насекомых жужжал в воздухе. Василий почувствовал, как горький ком поднимается из живота и готов вырваться наружу. Он отшатнулся назад, повернулся и выскочил на свежий воздух. Дворня, увидев боярина белым, как полотно, закрестилась, бабы тихонько заголосили.

Василий постоял, прислонившись к дверям, малость отдышался. Хриплым голосом произнес:

– Похороните боярина со всеми почестями. – И прошел в дом.

Твердислава Колычева похоронили, как и велел Василий – на следующий день, на родовом кладбище, в трех верстах от города. Василий стоял около заколоченного гроба и плакал. Или ему только казалось, что он плакал? Просто какая-то пелена глаза застлала.

После похорон, на третий день, посетил Василий отца-настоятеля церкви Вознесенья и долго беседовал с ним. Все хотел узнать, какие слова говорил отец перед смертью.

– Тебя все звал, сын мой. Да грехи свои через меня Господу передавал. Прощения просил… – Отец Сильвестр переложил посох из одной руки в другую, вздохнул. – Жалко батюшку твоего. Христианская душа была и кроткая. Говорят, болел он долго. Недуг его тяжкий свалил, он и не поднялся более. Все в деснице божьей. Теперь он у Господа и там держит ответ за дела свои земные. И на тебя строго взирает, чтоб не опорочил имя его и был истинным продолжателем дел его.

Они еще долго говорили, и вышел Василий из церкви успокоенный. Уверовал вдруг, после слов отца-настоятеля, что и не виновен он вовсе в смерти отца. Ошиблась тогда бабка сослепу и дала не то снадобье, которое у нее Василий спрашивал. А, может, само оно пришло в негодность после того, как Василий цельный год не решался его использовать. Поэтому и в плену ногайском не сгинул он, а вышел с честью, победителем. Оттого как не виновен он в смерти батюшки. И Господь явил к нему милость, снял камень с души.

Через два дня тайно, ночью, прихватив лишь смоляной факел, проник Василий в сокровищницу. Все там оставалось по-прежнему. Только золото да каменья, казалось, сверкали еще ярче, так, что взгляд оторвать было невозможно.

Вскружило голову у Василия, и потекли планы разные, наполняя разум идеями. Одна безумней другой. Забыл он начисто последние слова отца своего, что трогать фамильный клад можно только в том случае, если крайняя нужда возникнет. А так – ни-ни. Если бы и вспомнил, то и отринул тотчас бы. Старики по своим понятиям жили, а он – молодой, у него вся жизнь впереди, и нечего такое богатство под землей прятать. Золото – это сила и власть. Нечего помалу торговать, как до этого было, а надо всем показать, на что способен он, боярин Василий.

И закрутило, завертело Василия в хозяйских делах. С того времени, как умер старый хозяин, минуло более двух лет. Молодой боярин отстроил хоромы новые, считай – в два раза больше старых, землицы прикупил. Да не в самом городе, а в двух верстах выше по реке. Здесь и дышится вольготней, и природа такая, что, сколько ни смотри, не насмотришься. Торговать начал с размахом и с прибылью не малой. Да не только здесь, на родине своей малой, айв заморские страны стали караваны его ходить. На это дело была пущена основная часть фамильного клада, но Василий о том не жалел. Знал, что через несколько лет вернется то золото к нему сторицей.

Молодой боярин приосанился, заматерел, власть почувствовал. Сам воевода посадский не единожды бывал у него на подворье, угощался. Стал он строг и требователен. За любую, даже небольшую оплошность взыскивал со всей суровостью. Дворовые люди, по чьим спинам не раз и не два прохаживался кнут, вспоминали прошлого хозяина. Тот тоже бывал строг, но не так, как наследник, который не знал жалости, а простых людишек и за людей не считал, приравнивая, разве что, к скотине домашней.

Один человек только был в чести у боярина. Это немой Михалко. Помнил, наверное, Василий, как тот спас его из ногайского плена. Потому и приблизил, сделав ближайшим помощником. Хоть и зачерствел сердцем Василий, а давнюю услугу Михалко помнил и многое ему прощал. Сам немой не отходил от Василия ни на шаг. В руках всегда сжимал кнут из выделанной воловьей кожи. Часто он им охаживал зазевавшихся да нерасторопных людишек, и те боялись его почище хозяина.

Была у Михалко страсть одна, о которой ведал только хозяин его и никто более. Любил Михалко девок молодых, особенно ранних. Тех, кто еще только выходил из-под крыла маменьки да папеньки. И тут же попадали они в крепкие руки немого. Зародилась страсть эта вскоре после того, как прибыли они в Борисов-град. В один из дней узрел Михалко, как девчушка одна, сверкая пятками и размахивая плетеной корзиной, отправилась в лес. Увидел Михалко крепкие загорелые икры, и ноги сами понесли следом. Выследил он ее среди кустов, подобрался почти вплотную, не сводя горящего взгляда с толстой девичьей косы. И тут какой-то туман нахлынул на разум, вмиг превратив Михалко из человека в дикого зверя. Очнулся он, когда уже стоял над бездыханным телом.

С той поры и повелось. То тут пропадет девчушка молодая, то там. Уйдет в лес или еще куда и – пропадет, исчезнет с концами. Сколь их не ищут – все без толку. Один раз аж две деревни поднялись. Три дня искали, да так и не нашли. Все поля вокруг излазили, все буераки. Поползли с тех пор нехорошие слухи, что завелся в окрестностях города аспид огнедышащий, который хватает молодых девок и тащит к себе в логово, где всячески над ними измывается, а потом пожирает.

Василий об этих слухах знал, но отмахивался, как от очередных народных бредней. Чем еще людишкам заниматься, как не языками чесать, когда остаются они без должного хозяйского пригляда? Да и своих дел хватало по горло, чтобы на всякую чушь заостряться.

Однажды призвал Василий к себе Михалко по какой-то надобности. Того долго не было, а, когда явился немой, то показалось хозяину что-то не то в его облике. Был он весь помятый какой-то, в изодранном кафтане, с кровавыми пятнами на больших, заскорузлых ладонях. Василий подумал, было, что подрался с кем-то Михалко. Спросил недовольно:

– Ты где шляешься? Сколь тебя можно дожидать?

Михалко промычал в ответ что-то невразумительное.

Василий подошел ближе, попытался заглянуть в глаза верному подручному. Михалко глаз не казал, а только шмыгнул носом и спрятал руки за спину. «Тут другое, – понял боярин. – Не драка молодецкая, а что-то пострашнее». Чтоб проверить себя, спросил просто так, без всякого умысла:

– Ты что ли бесчинства эти творишь? Те, о которых люди уже не один день бают?

Михалко прятал глаза, опасаясь встречаться с грозным взором разгневанного хозяина. Тут вдруг ожгло Василия страшной догадкой. Понял Василий, что прав он оказался, и аж задохнулся от злости.

– Ты что, смерд, ополоумел?! На дыбу захотел? – И ударил наотмашь по лицу.

Михалко покачнулся, но на ногах устоял. Только замычал обиженно. Из носа стекла тоненькая струйка крови и затерялась в бороде. Вскипая все больше, Василий ударил еще два раза, и только после этого злость понемногу утихла. Голова Михалко моталась из стороны в сторону, что кочан капусты, из разбитого носа текла кровь, заливая ворот кафтана.

Василий отдышался, велел:

– Уйди с глаз моих! Затаись где-нибудь и на глаза не показывайся. Потом решу, что с тобой делать… Забавы свои прекрати, а не то велю оттащить к посаднику, где с тебя шкуру живьем снимут и солью посыплют… Понял меня?

Михалко кивнул головой и скрылся с грозных очей боярина.

Первой мыслью Василия было отдать Михалко в руки палача. Нечего держать возле себя такое чудовище. Еще, не ровен час, прознает кто о бесчинствах его, и на самого боярина падет злое недовольство. Ведь все знают, как близок немой к боярину Колычеву. Поразмыслив немного, не стал этого делать. Девки что – бабы еще нарожают. Людишек испокон века на Руси хватало, и добра этого и впредь в достатке будет. А Михалко, почувствовав вину свою, еще преданней будет. И пойдет за хозяином своим и в огонь и в воду. Только прикажи – любое желание исполнит. На том и порешил.

Через два дня опять позвал к себе Михалко. Взгляд у того был, как у побитой собаки, а на дне черных, словно глубокий омут глаз таился страх. Василий напустил на себя грозный вид.

– Помни, смерд! Еще услышу про бесчинства твои, сам казню, без суда посадского. Запомни доброту мою и служи верно, аки пес.

Михалко бухнулся на колени, схватил руку боярина, обслюнявил всю. Василий брезгливо выдернул длань, обтер о полу халата.

– Ступай! Нужен будешь, позову.

С тех пор перестали пропадать девки, и народ потихоньку стал забывать об аспиде огнедышащем. А Михалко принялся служить боярину еще преданней.

Вскоре после этого появилась на подворье у боярина новая дворовая девка. Имя у нее чудное было – Рогнеда. С виду обычная, но манили к себе ее глаза, скрывающие в себе какую-то тайну. Хотелось один раз окунуться в них и уже никогда не всплывать на поверхность.

Жила она с дедом, древним подслеповатым стариком лет, наверное, девяноста от роду. Родителей Рогнеда не помнила, все время рядом был один дед. Мать задрали волки, когда отважилась одна отправиться в лес в осеннюю пору. Отец сгинул где-то далеко в чужих землях. Подрядился он корабельщиком к купцу одному. Да так и плавал, дома бывал изредка – только наскоком. Дед рассказывал, что и имя народившейся дочери он дал. Наслышался в других странах имен разных диковинных, вот и нарек народившееся дитя не по-нашенски, не по-славянски. Нарек, да и опять исчез. Девчушка со временем подросла и к имени своему привыкла. Дед стал называть ее Рогней. С тех пор так и повелось.

Оставшись одни, дед с маленькой внучкой перебрались на дальнюю заимку. Не сами, конечно, перебрались, а боярин приневолил. Любил боярин потешить себя охотой славной, и для утех охотничьих велел соорудить на берегу лесной речушки заимку. А чтоб порядок там был во всем, отправил туда деда с маленькой еще Рогнедой.