Текст книги "Зверь 44"

Я бы из принципа сгонял до «Медведя» проверить схрон, но командир приказал готовиться к переправе. Мы с Кирпичом поторопились закрепить на носу «Зверя» все пять телег поискового отряда – три ходовые и две запасные. Тут было не до схрона.

Час спустя в моторном отделении «Зверя» загрохотали два судовых дизеля мощностью в несколько тысяч лошадиных сил. Корпус дрогнул, на подъёмных цепях хлопнула задранная печная платформа, из четырёх выхлопных труб вырвалось чёрное облако выхлопа, и могучие гусеницы, заскрежетав, стронулись. Я под подошвами берцев ощутил приятную вибрацию земли. «Зверь» медленно покатил вниз к берегу, куда уже причаливал паром.

* * *

Пепельно-серые облака заслонили солнце. Ветер и качка усилились. Мы всей командой собрались на мосту и с тревогой следили за переправой. Нам редко доводилось так явно чувствовать уязвимость «Зверя». Страх за его судьбу сделал нас маленькими, ничтожными. Обычные оборвыши, которым и деваться-то некуда. Даже Сухой стоял поникнув, без обычной для него важности. Задерживаться на мосту было опасно, но мы ждали, когда паром приблизится к противоположному берегу, и с места не сходили.

Я вдруг понял, какие мы на самом деле чужие друг другу. Горстка людей, наугад собранная в механизированную похоронную команду взвода материального обеспечения тридцать пятого мотострелкового батальона. Логичнее было включить нас в состав танкового батальона – всё равно при больших поломках к нам приезжали механики из танкового ремонтного взвода, – но как-то так изначально повелось, что «Звери» чаще включали именно в мотострелковый. Ну и ладно. Это головная боль Сухого.

Сухой постоянно пропадал в разъездах. Катался на своём «Секаче» в штаб батальона и обратно. Следил за нашим снабжением, привозил на «Зверь» координаты маршрута и попутных мясорубок. Мы с Кирпичом, Фарой и Сивым уже готовились после переправы тянуть телегу по очередной наводке. Командир сказал, что нас ждёт «неопределённое число» хануриков.

– Дело говно, – вздохнул Сивый.

Тут я с ним согласился. «Неопределённое число» могло означать и десяток, и полсотню хануриков, а то и сотню. Как говорил Сивый: подохнуть успеешь, пока всех перетаскаешь. Но богатые мясорубки сейчас попадались редко. Не то что раньше. В одном котловане как-то положили бригаду со всеми штурмовыми, парашютно-десантными и разведывательными батальонами. Бог знает почему они подставились, но к ним съехалась дюжина «Зверей» – цепочкой окружила котлован и дымила целую неделю. Считайте, получился настоящий городок. Округу на несколько километров усыпало пеплом. Леший утверждает, что так всё и было. Может, и было. Я бы посмотрел. А сейчас мясорубки попадались мелкие и разрозненные. Наберётся, как вчера, хануриков под тридцать – и мы давай ворчать и жаловаться, что нам трудно.

Ветер предательски ударил в спину, и мы разом отступили от края моста. Кирпич с Сифоном замешкались, но потом тоже отступили. Не хватало свалиться в ледяную реку и подставить кого-нибудь из другой похоронной команды. Русалок, то есть выловленных из воды хануриков, никто не любил. Мерзкие они. Мерзкие и скользкие.

Ограждение моста давно обвалилось. По краю его словно обкусали – из надкусов торчали рёбра почерневшей арматуры. Тут спрятаться негде. Если только за стоявшим неподалёку «Секачом» командира. Под «Зверем» мост бы рухнул. Всё-таки сто восемьдесят семь тонн живой стали! Ну, не одной стали. В «Звере» было больше другого металла, и пластика, и дерева, и стекла, а ещё газа и солярки в резервуарах и всякого барахла вроде аккумуляторных батарей, но Сухой часто говорил «сто восемьдесят семь тонн живой стали», и мне нравилось за ним повторять.

Паром едва держался на плаву. Казалось, ещё мгновение – и он затонет, до того громадным представлялся водружённый на него «Зверь», по виду тонн на пятьсот, не меньше.

На «Звере» не было брони, он же не танк. Щиты на резервных баках не в счёт, они лишь оберегали от случайной пули и до сих пор висели целёхонькие. В прочем – ни полноценной брони, ни пушек, ни боеприпасов. Это объясняло скромный при таких габаритах вес. Иначе «Зверю» не покорилась бы ни одна река. Ну или пришлось бы его расчленять и расчленённым грузить в вагоны, чтобы заново собирать на противоположном берегу. Не хочу и представлять подобную канитель.

В высоту прифронтовой механизированный сжигатель гусеничного типа «Зверь 44» достигал семи метров! И это без учёта двух кормовых подъёмников. В ширину – девяти метров, а в длину – двадцати пяти. Настоящий двухэтажный дом на двух гусеницах шириной по три с половиной метра! В каждой гусенице – сто сорок цельных и сто сорок составных траков, а траки массивные, отлитые из марганцовистой стали и закалены так, что могут без критических повреждений подорваться на противотанковой мине. Шёл «Зверь» неторопливо. По бездорожью делал три километра в час, а по сносной дороге разгонялся бы до семи с половиной, да только сносных дорог почти не осталось. Не самая шустрая машина, согласен. Зато на горной передаче Сыч пускал её на тридцатиградусный уклон и не боялся, что трансмиссионное отделение накроется.

Останавливался «Зверь» редко. Иначе не поспевал бы за фронтом. Его и ремонтировали на ходу, если не полетело что-нибудь в ходовой части. А печи гасли по ночам, и то не всегда. Сейчас, во время переправы, они продолжали работать. Малой сказал, что к выгрузке на берег как раз прогорят последние ханурики из вчерашней партии.

Ветер разрывал серый дым печного дымохода, хлопал цепями кормовых подъёмников, кренил штанги бортовых прожекторов и разболтанное ограждение над кабиной Сыча, трепал растянутые над палубой бельевые верёвки. Хорошо, мы догадались снять одежду. И телеги надо было снять – перевезти их по мосту. Если ветер сорвёт хотя бы одну телегу, Сухой меня заживо выпотрошит.

Паром кренился на волнах, однако шёл уверенно, и никакие телеги в реку не сорвались. Вблизи от берега паром замедлился, начал разворачиваться, и мы увидели правый борт «Зверя» с нанесёнными белой краской четырёхметровыми буквами и цифрами. «ЗВЕРЬ 44». Краска облупилась и потемнела. Хорошо читались лишь первые две буквы, но к борту Сухой не докапывался. Зато приказал заново побелить палубу, то есть крышу «Зверя», хотя с прошлой побелки не прошло и месяца.

– Идём, – скомандовал Сухой. И мы пошли.

Ну, Сухой, Кардан и Леший забрались в «Секач» и поехали, а остальные – да, пошли. Неторопливо спустились к месту, расчищенному для высадки. Паром закрепил на нём громадную рампу. «Зверь», грохоча и омываясь чёрным выхлопом, сполз на берег. Высадка считалась ещё более опасной, чем сама переправа, однако Сыч знал своё дело, и вскоре «Зверь» вскарабкался по твёрдой земле на прибрежный косогор. Паром отбыл, следом уехал Сухой, а мы заглянули в отделения проверить, всё ли уцелело после переправы.

Отделений у «Зверя» было девять. Печное открывалось сбоку, а в другие восемь мы проникали с палубы. На носу «Зверя» располагалось отделение управления, дальше парами шли холодильное и жилое, топливное и мусорное, хозяйственное и печное. На корме последней парой располагались трансмиссионное и моторное, проверять которые Кардан отправился в одиночку. Не любил помощников, да к нему никто и не напрашивался.

Несмотря на болтанку, ничто не разбилось, не протекло, и мы вздохнули с облегчением. Только Кардан продолжал озабоченно проверять воду в системах охлаждения. Мы его не трогали. Знали, что он до поздней ночи будет ковырять кишки «Зверя», пока не убедится, что в трубопроводах нет утечки, пока не прощупает крыльчатки и лично не проверит натяжение ремней.

До новой мясорубки осталось километров десять. Мы могли бы отправиться в вылазку уже сейчас, но зазря бегать с телегой я не хотел. К тому же мы с Фарой продрогли на мосту. Отложив вылазку, побросали ватники на откинутой платформе и забрались погреться во вторую, только что вычищенную печь.

Малой включил поддув, чтобы мы не задохнулись, и закрыл дверь. Следом включил горелку – не на полную мощность, конечно, – и воздух к нам поступал горячий. Поелозив, мы кое-как устроились между продольными упорами, обычно удерживавшими противень, и расслабились. Наслаждались теплом кирпичного пода и, наверное, со стороны напоминали хануриков. Ну, знаете, на третью неделю они сдуваются, лицо у них оплывает и делается ослизлым. Вот и мы с Фарой лежали такие. Размягчённые от жара, дряблые, а по нашим лицам струился пот.

Засыпая, я подумал, как бы там печники случайно не задали нам настоящего жару. Сифон мог и нарочно подкрутить чего не надо, надеясь, что мы заверещим от ужаса, поржать себе в радость, а потом запутаться в датчиках и спалить нас с Фарой дотла. Мы превратимся в дым и пепел. Нас затянут сразу десять вертикальных дымоходов, мы вылетим в общий горизонтальный дымоход и, миновав старенькие фильтры, вырвемся наружу – серым облаком нависнем над землёй, пока нас не развеет ветер.

Улыбнувшись, я уснул. И мне приснилось, что на «Зверь» приехал генерал. Суровый, с начищенными сапогами и блестящими звёздами на погонах– я такие крупные звёзды только в газетах и видел. Там частенько печатали портреты генералов. И речи печатали. Кроме Фары, у нас грамотных не было. Когда он ленился зачитывать речи, я просто разглядывал портреты.

Иногда смешно, если по радио услышишь, что такого-то генерала сняли и он угодил в исправительную колонию или в штрафбат, а газету привезли трёхнедельной давности, и этот генерал ещё красуется на передовице, чеканит обычное: «Наше оружие и наши бойцы – последний рубеж, отделяющий мир от катастрофы», – и ему к груди крепят очередной орден, в действительности уже с позором снятый. Вот такой генерал, как с передовицы, в моём сне приехал любоваться «Зверем», а водить его и всё ему показывать почему-то выбрали меня.

Я засмотрелся на его сапоги, и Фаре пришлось ткнуть меня в бок. Опомнившись, я вытянулся во весь рост, даже чуть привстал на мысках и всё равно был генералу лишь по грудь с цветастыми орденскими планками и отдельно висящей золотой звездой героя. Я безошибочно отметил ордена почёта, за заслуги, за личное мужество и всякие медали в память, за укрепление и опять же за заслуги, хотя в планках совершенно не разбирался.

«Ну!» – взмолился Фара.

«Это особого рода аппарат», – наконец сказал я, не без любования оглядывая «Зверь».

«Хм», – безучастно ответил генерал.

Я повёл его по палубе, нахваливая работу команды и выдавая какие-то подсчёты, которых наяву и знать не знал.

«Хм», – одобрительно промолвил генерал.

Потом мы оказались в моторном отделении, и второй двигатель почему-то молчал. Кардан, перепачканный до черноты, возился с рубашками цилиндров, весь истекал потом. Увидев нас, он начал сбивчиво оправдываться. Так разнервничался, что выронил разводной ключ и тот канул в бездонном колодце вскрытого двигателя.

«Хм», – довольно грозно сказал генерал.

Меня задело за живое, и я горячечно ответил: «Машина очень сложная! Всегда что-нибудь может порваться или сломаться, но это не должно сбивать столку при общей оценке!»

«Хм», – чуть более снисходительно отозвался генерал.

Мы ещё долго гуляли по «Зверю», и генерал с особенным вниманием осматривал его верхние части, затем Фара застонал во сне, и я проснулся.

Фара продолжал спать, но я его растолкал, и мы с ним поговорили о Сивом. Вспомнили, как месяца два назад у нас в холод не осталось хануриков – просто не получалось выдолбить их из мёрзлой земли. Правила запрещали включать печи вхолостую, если хотя бы в одной из них что-нибудь не сжигалось, и тогда Сивый самостоятельно раздобыл нам свежего ханурика. Пока тот горел, мы всей командой по очереди грелись в соседних печах. Черпак болтал, что Сивый нарочно кого-то обнулил. Брехня, конечно. У нас и оружия-то нет. Оно, как и знаки различия, похоронной команде не полагалось. И чем Сивый кого-то обнулил? Не граблями же! В общем, брехня она и есть.

Мы с Фарой пошутили о Сивом, синхронно зевнули и приготовились вновь задремать, но тут круглая дверь печи приподнялась, запустив внутрь прохладу. Мы услышали шум гидравлического привода и грохот «Зверя», прежде скрытый от нас, и увидели улыбающуюся морду Сифона.

– Дверь зачини, зараза! – в голос закричали мы с Фарой. – Дует!

– Проваливайте уже, – хмыкнул Сифон.

– Чего там?

– Газ приехал.

«Зверь» в самом деле нагнали три заправщика. Они подкрались к нему с правого борта, где Шпала и Калибр изготовились принять и закрепить заправочные рукава. Крот в такие минуты сидел на уровнемерах – смотрел, чтобы резервуары не наполнялись больше чем на девяносто процентов. Одного резервуара хватало на плюс-минус восемьдесят восемь хануриков. Если заканчивался сжиженный газ, печи переключались на солярку, однако расход у неё был выше и горелки от неё чаще ломались, поэтому Сухой следил, чтобы нас заправляли вовремя.

Заправлялся «Зверь» на ходу. Учитывая его скорость, особых сложностей тут не возникало, но пустовавшие печи надлежало полностью отключить. Мы с Фарой нехотя выбрались наружу, быстро озябли и поторопились натянуть ватники. По откидной лестнице поднялись с платформы на палубу, побрели к правому борту посмотреть на заправщиков и перекинулись парой слов с Лешим, затем пришло время вылазки, и я отправил Фару в жилое отделение за Сивым и Кирпичом.

Подождав, пока «Зверь» выберется на ровный участок дороги, мы краном малого носового подъёмника спустили телегу, а следом спустились сами. Миновали затор из покорёженных и проржавевших легковушек. Провозились, перетаскивая телегу через рваные полосы отбойников, потом ненадолго застряли в лабиринте из опрокинутых на обочину грузовиков. Среди них попалась и с виду целёхонькая боевая машина пехоты. Мы зашли поглубже в открытое поле и добрались до обозначенной в навигаторе мясорубки. Сразу стало понятно, почему число здешних хануриков Сухой назвал «неопределённым».

Поле, насколько хватало глаз, тянулось вспаханное сотнями воронок. Знаете, как бывает на открытом болоте, когда оно просматривается вдаль и всюду видны тёмные глаза крохотных озёр? Так и здесь, но вместо озёр – воронки с ореолами чёрных подпалин. Будто поле нарочно изрешетили в отместку за… даже не знаю, за что мстить полю. Самое странное: никакой подбитой техники. Одни воронки.

– Кто-то убегал из-под обстрела, – предположил я вслух. – Кто-то очень важный. А по нему долбили из всех орудий и никак не могли попасть.

– Ну да, конечно, – отозвался Сивый.

– А что?

– Артиллеристы тут тренировались, вот что.

– Ну да, конечно, – передразнил я Сивого. – Скажи ещё: авиация. Артиллеристы удавились бы столько снарядов пускать на пристрелку.

Воронки встречались и помельче, и поглубже. В одну из глубоких ещё в холод побросали хануриков. Удобно. И не надо долбить мёрзлую землю. Без воронок и оврагов приходилось разогревать её кострами, иногда вовсе вскрывать взрывчаткой. В общем, хануриков побросали, но почему-то в навигаторе изначально не отметили. Их укрыло и спрятало снегом. Последний снег стаял недели две назад, мясорубка обнажилась, и к ней отправили поисковый отряд ближайшей похоронной команды, то есть нас с Сивым, Кирпичом и Фарой.

Ханурики здесь были чем-то средним между жабами и пузырями. Отчасти заплесневели, раздулись, покрылись желтоватой слизью и слиплись.

Поди посчитай, сколько их тут. И дна воронки не видать. Вот и «неопределённое число». К счастью, дно вскоре наметилось, и я прикинул, что мы управимся в две ходки.

Плесень меня не удивила – она изредка прорастала на промёрзших мясорубках, – а вот отсутствие меток «свой-чужой» показалось странным. Ни одной метки! И жетона ни одного! Фара аж вспотел от негодования, пока обшаривал хануриков. У них даже кармашков под жетоны не обнаружилось. Подобные мясорубки мы обычно обходили стороной, но Сухой сказал, что тут все ханурики наши, значит, забрать предстояло всех.

Мы с Кирпичом растерянно переглядывались, Сивый, поправляя маску, хмурился, а Фара не отползал от разложенных у телеги хануриков. Выворачивал карманы, прощупывал брючины, перочинным ножиком вспарывал вороты и наконец издал радостный крик:

– Нашёл!

Фара повозился, расстёгивая ватники и лёгкие куртки, неаккуратно подбитые чем-то вроде тонкого войлока, и убедился, что у хануриков из воронки взамен жетона был обыкновенный партак: на груди у каждого нашлись наколотые личный номер и группа крови. Мелкие цифры и так едва читались, а тут ещё кожа расползалась от малейшего прикосновения. Фара в любом случае не собирался заносить их в букварь.

– Зэки, – сказал Сивый.

– Ого, – выдохнул Кирпич.

Я слышал, что раньше зэков записывали в штурмовые отряды, но сам таких не видел. Им на фронте один день срока засчитывали за семь или девять, и многие шли добровольно. Из колонии – прямиком на фронт. Хорошо ведь: загремел на пятнадцать лет, а тут годика два побегай, постреляй – и на свободу. Или в воронку. Да, скорее, в воронку. Думаю, их особо не жалели. И семьям зэков не светило пособие, полагавшееся за смерть обычного бойца. Тогда заодно ужесточили законы, чтобы всяких недовольных сплавить в колонию, а следом со всем их недовольством привести к присяге. Уж не знаю, правда это или нет, но звучит хитроумно.

Мы вчетвером замерли и уставились на собранных нами зэков, словно увидели нечто невероятное.

– Ну хануры и хануры, – сказал я. – Чего встали?

Кирпич и Сивый взялись за грабли и подцепили из воронки следующего зэка. Фара нашёл у него в кармане ложку с нацарапанными именем и личным номером. Ханурик будто предчувствовал, что сгниёт в общей куче, и подстраховался. Не догадывался, что в «Книгу учёта безвозвратных потерь» попадают лишь по жетонам. Фара надумал сохранить ложку и сунуть в мешок, чтобы посмотреть на реакцию Черепа, когда тот магнитом выудит её из прогоревших костей.

– Не выудит, – заметил я. – Она алюминиевая.

– И что?

– А то.

Ложку Фара в итоге выбросил.

Мы выгребли из воронки всех зэков. На рваном дне осталась бурая хлюпкая масса, в которой утонули миски, пряжки, дешёвые портсигары и прочая дребедень. Загрузили в телегу побольше хануриков, чтобы во второй ходке шлось полегче, и потащили телегу назад, к лабиринту из грузовиков. Сивый быстренько слазал в боевую машину пехоты. Наверное, прикарманил себе какую-нибудь мелочь, да только не подал виду, а я до него не докапывался.

– Я вот думаю. – Кирпич толкал перекладину вытянутыми руками. – А ведь в тылу сейчас живут.

– Живут. – Я толкал перекладину грудью. – И мы живём.

– Не-е. Я о другом. Там живут! Понимаешь? Ну, там, в парк ходят, на гитаре играют, мороженое едят и… ну, собак выгуливают. И не прячутся. Просто идут и не прислушиваются, ветер это или «Жало» летит. И в пруду купаются со всякими надувными матрасами.

– Холодно сейчасв пруду, – заметил Фара. – И мороженое холодно.

– Ну да… – потупился Кирпич. – Холодно. А они едят!

– И я бы не отказался. Но мне и фруктовых палочек хватает.

– Вот… – протянул Кирпич. – И им там хорошо.

– А тебе плохо? – спросил я с неожиданной для самого себя злобой.

– Да нет, почему. – Кирпич качнул головой. – Я не жалуюсь, просто удивляюсь.

– Осторожнее, – я показал на преградившую нам путь гусеничную ленту.

Мы протащили телегу через ленту и дальше пошли молча. Даже Фара притих. В словах Кирпича не было ничего особенного – мы с Лешим о таком часто говорили, – но лично меня подкосил сам факт, что их произнёс Кирпич. Подобные мысли по определению не должны приходить в его голову, а тут пришли, и мне стало грустно.

Нагнав «Зверь», мы пристроились за кормой. Сыч, ясное дело, не собирался тормозить для нашего удобства, но мы и так справились. Нацепили на телегу крюки, завели под днище цепь и махнули Кардану. Он краном кормового подъёмника перекинул телегу на палубу, а мы вскарабкались по бортовой лестнице. Сгрузили хануриков в мусорное отделение и сразу отправились во вторую ходку.

Вообще хануриков предписывалось сгружать в отделение холодильное, однако оно располагалось неудобно – с правого, то есть с противоположного от печей борта, – и печники просили нас пользоваться именно мусорным, если только ханурикам не предстояло денёк-другой тухнуть в очереди. Сегодня очередей в печи не было.

Пока мы дважды носились к воронке и обратно, топливный отряд покончил с заправкой «Зверя», а Кардан взялся за покраску палубы. Белая крыша – наш опознавательный знак. Ночью мы её подсвечивали прожекторами. «Зверь» не трогали ни свои, ни чужие. Ни с земли, ни с воздуха. Пожалуй, «Зверь» считался самым безопасным местом на десятки километров вокруг. Безопаснее любого бункера с его защитными приблудами. От нас лишь требовалось всегда быть на виду.

Перекинув телегу с последними зэками на палубу, мы добежали до морды «Зверя» и полезли наверх. Слева от лестницы на страховочных верёвках висел Леший. Он резиновым скребком чистил двухметровый иконостас, вделанный в корпус «Зверя» и спрятанный под стекло. Один Леший за ним и ухаживал. Раз в неделю свешивался к иконостасу на верёвках, иногда брал и ведро стряпкой, но стекло всё равно оставалось каким-то мутным, намертво закопчённым, и образа за ним угадывались смутно.

К вечеру Леший вернулся на крышу. Сифон и Малой задержались жечь зэков в ночную вахту. Шпала подменил Черепа у дробилки. Кардан подменил Сыча за рычагами управления. Остальные отправились спать.

В жилом отделении у каждого отряда была своя теплушка, но сегодня я бы с радостью перебрался к снабженцам, то есть к Лешему с Черпаком. На ужин Черпак сварил гороховую кашу, и у нас в теплушке кто-то так напердел, что не помогла бы никакая маска. Я почувствовал себя как в душегубке. Ну, знаете, раньше по фронту такие разъезжали. Вроде грузовиков с герметичным фургоном, куда сгоняли ненужных пленных и пускали угарный газ. Вот и теплушки у нас почти герметичные: ни окна, ни продуха, только дряхлая вентиляция под потолком, возле единственного плафона. Мы вчетвером обвинили друг друга в газовой атаке. Я на всякий случай обматерил Кирпича, слишком уж радостно он посмеивался, и повыше застегнул молнию спальника, заодно по самую макушку накрылся одеялом.

Спали мы на двухъярусных шконках с панцирными сетками. Сколько ни подкручивай натяжные болты, сетка провисала и скрипела от любого движения. Утробный гул «Зверя» съедал редкие поскрипывания, и они не мешали, а вот если Фара начинал как одурелый ворочаться во сне, я просыпался. И сейчас проснулся, не зная, который час и долго ли ещё до рассвета. Подумал, что Фара опять вертится. Да и бог с ним. Меня затягивало обратно в сон, когда я уловил быстро оборвавшийся скрип. Он донёсся от шконок, где лежали Кирпич и Сивый. Затем послышался едва различимый шелест одежды. Это Сивый спустился со второго яруса и явно намылился наружу.

Я бы решил, что Сивому приспичило, однако он чересчур осторожно сдвинул задвижку и чересчур аккуратно прикрыл за собой дверь. Значит, что-то задумал.

Сон пропал, и я поторопился расстегнуть спальник. Спрыгнул на пол и услышал, как на первом ярусе умиротворённо посапывает Фара. Наскоро одевшись, обогнул завал в теплушке, мысленно обругал Кирпича, вечно разбрасывавшего свои вещи, и вышел в тёмный коридор.

Дверь у снабженцев была приоткрыта. Плафон они пока не выключился предположил, что Сивый зачем-то отправился к Лешему, но тут увидел, как в коридоре мельком осветилась лестница. Сивый выбрался на палубу – поднял люк и на несколько секунд пустил в коридор белый свет прожекторов.

Я кинулся следом.

Вылез на крышу. Заслонил глаза козырьком ладони и зажмурился. Прожекторы били на всю мощь.

Огляделся. Сивого не увидел.

«Зверь» монотонно гудел в ночи. Палуба чуть подрагивала, но казалось, что мы стоим на месте, а двигатели работают вхолостую. Даже не стоим, а висим в коконе света – вырванные из реальности, кем-то придуманные и вынужденные жить в мире его искажённой болью фантазии.

Я тряхнул головой, отгоняя мимолётное наваждение, и подбежал к развешенному на верёвках белью. Затаился.

Из дымохода слабой струёй вытекал серый дым. Работала лишь одна печь. Значит, Сифон, Малой и Шпала почти разобрались с зэками. Но где же Сивый? Может, действительно пошёл отлить?

Никого не заметив, я отправился на корму. Там по центру, зажатая баками резервного топлива, таилась сральная кабинка. Собранная из профнастила, она прятала раструб обычной стальной трубы. Труба шла вертикально вниз через стену, отделявшую моторное и трансмиссионное отделения, и по ней всё наше дерьмо вываливалось прямиком между гусеницами. Мы пробовали накрыть отверстие самодельным стульчаком, однако он быстро ломался и раструб в итоге торчал голый. В тёплые дни мы без проблем прикладывались к нему задом, а в холод балансировали над ним на корточках – приходилось сбрасывать мины со снайперской точностью. Та ещё радость.

Кабинка оказалась заперта на крючок снаружи. Я от досады долбанул по ней кулаком. С минуту постоял возле баков, не зная, как поступить дальше. Гадал, где искать Сивого. Он мог пойти в другое отделение. Мало ли зачем… Стащить пару галет из холодильного, повозиться с какой-нибудь приблудой в хозяйственном, заскочить к Кардану или, наконец, пополнить тайник, ведь должен был Сивый где-то прятать своё намародёренное добро.

Я протиснулся между кабинкой и баком, сел на кормовой бортик и достал из портсигара папиросу. Покурил пару минут, пока чинариком не обожгло губы, потом ещё просто посидел. С раздражением посмотрел на наручные часы с рогатой мордой лося на циферблате – когда-то у всех в команде были такие. Сплюнул на бугристую землю, медленно выползавшую из-под гусениц «Зверя», и вскоре заметил, что мы проезжаем посёлок.

Палубные прожекторы висели на коротких штангах и светили в обе стороны: на крышу «Зверя» и за борт. В их свете я увидел остовы горелых бревенчатых домов. Иногда из ночи выплывали дома с виду целые и будто бы жилые. Они вновь тонули во мраке, а я провожал их взглядом и всматривался в окна, надеясь кого-нибудь приметить. И действительно приметил! Только не в окне, а снаружи. Сивого. Это был он! Сивый шёл вдоль покосившейся, местами обваленной изгороди.

Я вскочил как подорванный и от собственной порывистости чуть не вывалился со «Зверя». Ограждения на корме не было – лишь низенький бортик отделял меня от семиметрового обрыва. Я упёрся рукой в топливный бак и весь подался вперёд.

Сивый шёл слева от меня. Значит, прокрался с правого борта. Нарочно выбрал такой путь, чтобы его не заметили с печной платформы. Прошмыгнул под клиновидным намордником «Зверя» и Кардану на глаза тоже не попался. Не рассчитывал, что кто-то подкараулит его с кормы.

Прожекторы секунд пять-шесть высвечивали Сивого. Затем он пропал в темноте. Я ещё видел краешек изгороди, но следом пропала и она. Я выругался. Подумал быстренько сбегать на нос, спуститься со «Зверя» и отправиться искать Сивого, однако на краткое мгновение где-то на самой границе прожекторного света и ночной темноты уловил едва различимую вспышку и дал бы голову на отсечение, что там промелькнул фонарь. Кто-то вышел к Сивому. Кто-то его встретил. Сивый соскочил со «Зверя» неслучайно. Ясен пень, неслучайно, о чём речь?! В нужном месте, в нужную минуту.

Сбывал намародёренное? Вряд ли. Он шёл без вещмешка.

Встречался с кем-то из жёлтых? Зачем?! Мы ехали не в командно-штабной машине, чтобы жёлтые нами интересовались. Мы из похоронной команды! С нас и взять-то нечего.

Может, Сивый раньше жил поблизости? Решил украдкой проведать родных или друзей… Нет, брехня. Он здесь никогда не жил. И проведывать ему было некого.

Я устал гадать. Плюнул на Сивого и заторопился обратно в жилое отделение. Надеялся поспать пару часов до побудки. Выбравшись из-за кормовых баков, столкнулся с Лешим и так перепаратился, что чуть на месте и не кончился. Его патлы кого угодно напугают! Леший тоже струхнул. Замер с рукой, протянутой к двери кабинки, и уставился на меня.

– Занято? – спросил Леший.

Я мотнул головой и побрёл дальше. Наверное, со стороны выглядел каким-то контуженым. А Сивый пусть хоть подохнет, я переживать не стану. Надоело с ним морочиться.

«Завтра не вернётся, сдам Сухому», – сказал я себе и на этом успокоился.

* * *

На рассвете поля покрылись инеем, как пролежавший в холоде мертвец покрывается белым бархатом плесени. Потом ветер исполосовал набрякшее за ночь небо и в резаные раны туч засочился алый свет утреннего солнца. Иней сошёл, оставив после себя влажные пятна. Постепенно распогодилось, и новый день обещал нам тепло.

Я последним из отряда выбрался на палубу. Даже Фара, обычно валявшийся на шконке дольше всех и сонно отбрыкивавшийся от побудки, опередил меня и теперь болтал с Кротом у спуска в хозяйственное отделение. Увидев меня, махнул рукой, а я, потянувшись, захрустел суставами и зевнул так, что в ушах зашумело.

Вчера не смог уснуть. Лежал с закрытыми глазами и прислушивался к звукам в коридоре. Ждал Сивого и боялся, что тот, укрывшись темнотой и гулом «Зверя», проскользнёт в теплушку незамеченный. Подумывал перебраться на шконку Сивого, чтобы уж точно узнать о его возращении, но представил, как на меня поутру вылупятся Кирпич с Фарой, и решил не пороть горячку.

Сивый не вернулся.

За полчаса до рассвета всех разбудил Шпала. Я отказался вылезать из спальника, а Фара и Кирпич сходили к раковине в конце коридора, умылись, поговорили там с Черпаком, ещё повалялись на шконках, обсуждая услышанную от Черпака историю, и отправились на палубу. Я по-прежнему лежал. Готовился донести Сухому об увиденном ночью и подбирал слова, когда в теплушку опять ворвался Шпала.

– Тебя Сивый ищет!

– Что…

Я швырнул в дверь свёрток со старыми штанами, заменявший мне подушку. Шпала шарахнулся, будто в него полетел артиллерийский снаряд.

– Вот гад… – вздохнул я.

Оделся и поднялся на крышу «Зверя». Сивый в самом деле меня искал. Ну то есть делал вид, что ищет. Стоял себе у левого борта. Облокотившись на поручни откидной лестницы, покуривал и поглядывал вниз, на печную платформу. Я сжал кулаки и двинулся к нему.

– Завтракал? – как ни в чём не бывало спросил Сивый.

– Нет, – процедил я со злобой.

– Ты чего?

Я приоткрыл рот, готовясь обматерить его, однако не произнёс ни слова. Чего бы я добился? Сивый стоял тут, на палубе «Зверя». У меня не было доказательств его ночной отлучки. Обратись я к Сухому, сам же получил бы по шапке. Сухой не любил трепачей. Даже Черпак в его присутствии боялся проронить лишнее слово.

– Не выспался? – Сивый изобразил сочувствие. – Если что, вчера напердел Кирпич. Все вопросы к нему.

Интересно, Сивый и вправду не догадывался, что я видел его встречу с незнакомцем в заброшенном посёлке?