Текст книги "Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста"

Глава вторая
Фракийская автомагистраль

Продвинуться по головоломке Смирнова нам помогла «Веда славян». Точнее, за нас тут продвинулись другие охотники за сокровищами. Они предположили, что строчка «обителью того, чей голос заставлял умолкнуть соловьиных птиц» указывает на Орфея, и процитировали на одном из форумов двенадцатую песню «Веды». В ней рассказывалось о рождении Орфея:

 
Сама птица соловьиная лопалась от злости,
Так завидовала дитю знаменитому.
 

В древности жило немало сладкоголосых певцов, однако мы с Настей, Гаммером и Глебом не сомневались, что в головоломке речь идёт об Орфее, и ухватились за эту наводку. К тому же в «Веде» нашлась вторая подсказка:

 
Девушка есть для тебя в лесной земле, в пещере,
Мать её полюбила Златого солнца,
Да и она светится, как солнце!
Пещера, где она сидит, есть тёмная темница,
Девушка ту пещеру освещает,
Пещеру она и греет как девять солнц!
 

Лесная земля, тёмная темница и девять солнц упоминались в головоломке – совпадение очевидное! Это, конечно, здорово, но что дальше? С «дорогой древних» было проще: из всех вероятных гробниц Орфея лишь одна располагалась неподалёку от вероятной рощи Диониса с фракийским оракулом, и мы вычислили протекающую между ними реку Арду. А где, на какой карте искать «тёмную темницу»?

Другие охотники за сокровищами наверняка вдоль и поперёк прошерстили «Веду славян», но я не поленилась купить её на «Алибе». Понадеялась отыскать в ней хоть малюсенький намёк на то, что́ нашему детективному отделу делать в Маджарове, и открыла перед вылетом из Калининграда.

Дохристианский эпос, уводящий к тому далёкому времени, когда славянские племена впервые заявили о себе в Родопах, – звучит внушительно! Не хуже финской «Калевалы». Правда, о последней нам рассказывали в школе, а про «Веду» я раньше не слышала. И неспроста. Выяснилось, что её в позапрошлом веке записал фольклорист Стефан Веркович. Ну записал, и ладно, да только он со своим эпосом отправился на археологический съезд в Казань, и там его обвинили в шарлатанстве. Вроде бы выяснилось, что «Веду» он сочинил сам и лишь выдал за сборник древних песен. Не знаю, так ли это, но мой интерес к ней ослаб.

Источники, надо признать, Веркович указал сомнительные. Песни ему помогли записать «некий пастух», «некий дед», «некий болгарин» – и множество других «неких». Примечание к одному из источников меня особенно порадовало: «Знаменитый старик знал около ста песен, но не мог их переписать, потому что на него ночью напали некие разбойники, которые его посекли на части вместе с его сыном». Нет, история жуткая, но примечание прозвучало забавно.

Ещё больше повеселили комментарии переводчика. Они, конечно, были современные, и Веркович тут не виноват, однако после них я уж совсем не воспринимала «Веду» всерьёз. Нет, ну правда! Переводчик с самым что ни на есть умным видом заявлял, что славяне унаследовали технические устройства Атлантиды и по берегу Дуная гоняли на реактивных автомобилях, пуляли во врагов огненными снарядами вроде противотанковых ракет и летали на доисторических реактивных самолётах, которые «поднимали одновременно тысячу коров и в бочках тысячу вёдер вина», – вот какими могучими были наши предки!

Гаммеру, ясное дело, эта чепуха понравилась. Дай ему волю, он в комментариях упомянул бы и славянских наноботов. Впрочем, Гаммер правильно сказал: не так важно, верю я записям Верковича или нет. Пусть историки выясняют их достоверность. Нас интересовало лишь то, что Смирнов использовал «Веду» при составлении головоломки. Поэтому я взяла её с собой в Болгарию. Читала в аэропорту, в самолёте и сейчас, ночью, тоже открыла. Уснуть всё равно не смогла – разнервничалась перед завтрашним отъездом в Маджарово.

Пролистала песни, посвящённые Орфею. Они не особо отличались друг от друга. Всякий раз старый царь молил Бога о наследнике, получал наследником Орфея, а потом брался найти ему жену. Орфей рождался недоношенным – на четвёртый месяц беременности, – что не мешало ему тут же хвататься за свирель и петь громким голосом на зависть соловьиным птицам. И да, едва родившись, он расправлял крылья, которые почему-то росли у него под мышками. А жену он, четырёхмесячный, требовал непременно такую, чтобы у неё лицо сияло, а косы доставали до земли. Вот, собственно, и весь сюжет. Ну ещё там семьдесят царей по любому поводу бросались танцевать в хороводе. Танцевали по две недели без отдыха и дивились, какой хороший Орфей со своими крылатыми подмышками и какая у него хорошая жена. Всё. И это – на сотню страниц!

Что здесь считать дополнительной подсказкой или прямым ключом к головоломке Смирнова, я не знала, хотя среди прочего встретила и довольно конкретные ориентиры. Например, в двенадцатой песне мудрый змей объяснял Орфею, где искать возлюбленную:

 
Проходи, велит, через лес,
Где найдёшь ты дерево засохшее,
Под ним находится потайная пещера;
В пещере сидит девушка всемирная красавица.
 

Я допускала, что сундук с золотом лежит в такой вот потайной пещере, но что с того? Нам теперь бегать по Родопам в поисках засохшего дерева? Чудесный ориентир для лесистых гор… Интересно, польских школьников Смирнов тоже заставлял читать «Веду славян», когда гонял их по макбучным квестам? Вряд ли. Уж наверняка подсовывал им что-нибудь попроще.

Раздосадованная, я захлопнула «Веду» и этим разбудила Настю. С ходу пожаловалась ей, что у Верковича все главные красавицы заняты только тем, что сидят в пещерах и ждут, когда за ними придёт будущий муж.

– Негодяй! – сонно возмутилась Настя. – Несите мой «Твиттер», буду его отменять.

До рассвета оставалось меньше часа, но спать по-прежнему не хотелось, и я достала книжку об Орфее, купленную у букинистов на Мусоргского незадолго до вылета из Калининграда. В ней болгарский исследователь Никола Гигов взялся подробно расписать биографию Орфея, и поначалу всё шло неплохо. Я с интересом читала, как Орфей бродил по Родопам, выпиливал из черепашьего панциря корпус лиры, делал из коровьих жил струны. Потом он полюбил Эвридику и захотел стать звёздным небом, чтобы разглядывать её во все небесные очи, то есть возмечтал получить несколько тысяч глаз, хоть и подозревал, что всё равно не сможет вдоволь налюбоваться своей Эвридикой. Немножко странно, но, конечно, романтично. Я даже всплакнула от мысли, что бывает такая любовь. Ну ладно, не всплакнула, но в глазах чуточку защипало. А вот дальше… Дальше пошло-поехало.

Выяснилось, что Орфей, живший в тринадцатом веке до нашей эры, ездил читать научные лекции в Египет, в Тибет, в Перу, а ещё он был великим лекарем, и сам Гиппократ плагиатил его рецепты, как Гомер плагиатил его стихи. И да, под конец жизни Орфей овладел могущественным знанием, которое предпочёл спрятать от современников, и оно до сих пор лежит спрятанное то ли в Тибете, то ли в Перу, и не совсем понятно, в чём это знание заключается. Я бы не удивилась, узнав, что речь идёт о чертежах доисторических самолётов и противотанковых ракет. Или о запечатанной в керамические сосуды армии израильских наноботов…

Я напрасно мучила себя псевдоисторическими книжками. Ничуть не продвинулась в решении головоломки. Гаммер называл её уравнением. Говорил, что нужно подставить ориентиры вместо переменных, как мы подставили реку Арду вместо «дороги древних людей», однако уравнение Смирнова было чересчур сложным. Тут даже мой папа не справился. До того как заняться филокартией, он преподавал историю в университете, а дальше «дороги древних людей» не продвинулся. Правда, не слишком усердствовал – посчитал, что я подсунула ему обычную задачку из интернета. Я не призналась родителям, что ищу сокровища, и чувствовала себя немножко виноватой.

В общем, на головоломку мы особо не рассчитывали и делали ставку на дополнительные подсказки. По версии Гаммера, старик Смирнов наугад разослал их, когда понял, что перемудрил с окнами чужого мира. Или не наугад. Как бы там ни было, в октябре, то есть через полгода после публикации в «Дженник Полски», я получила конверт с загадочной открыткой и решила, что её отправил кто-то из посткроссеров, а спустя пару месяцев мы с Настей, Гаммером и Глебом убедились, что марки, штемпели и даже отдельные слова таинственного послания – это набор подсказок, ведущих к сундуку Смирнова.

Марка с виноградом «рубин Кайлышки» намекнула на Болгарию в целом, марка с Орфеем – на Родопы, марка со стервятником – на муниципалитет Маджарово, а притворная подпись «я таджик» – на одноимённый город Маджарово, до Первой мировой называвшийся Ятаджиком. И мы вычислили, что подсказки не просто дополняют головоломку – они её дублируют! Из них складывалась упрощённая карта сокровищ, и я хотела вновь пробежаться по ним, но уснула. Так и легла на книгу об Орфее, а через два часа меня растолкала Настя. Пора было выдвигаться в путь.

Я совершенно не выспалась, но утром папа забросал меня сообщениями в «Вотсапе» и настроение немножко улучшилось. Уплетая на завтрак свеженькую баницу, я с улыбкой прочитала, как папа ворчит на маму. К его ужасу, она вдруг полюбила гречку. Дома третий день подряд ели гречневую манку, гречневые макароны, гречневые котлеты со льном, всякие полезные для желудка гречневые хлебцы, ну и саму гречку, как простую, так и зелёную, от которой папу воротило больше всего. Он скинул мне гифку с пофиолетовевшим миньоном, чем окончательно меня развеселил. Ещё папа написал, что у нас почти завершился ремонт и к моему возвращению строители поменяют весь шиндель, а главное, признался, что самую малость отредактировал мой школьный доклад о филокартии, показал знакомому редактору из «Открытого письма», где сам частенько печатался, и ждал, что осенью на его страницах появится моя первая публикация.

Я едва распрощалась с папой, а следом мама прислала мне фотографии двух новеньких открыток, чтобы я могла зарегистрировать их на сайте посткроссинга, и карточки пришли замечательные! На первой были нарисованы китайские достопримечательности. Отправитель написал, что живёт в Чунцине, расположенном в горах юго-западного Китая. Всячески расхвалил свой город, а под конец позвал в гости и пообещал, что станет моим бесплатным гидом. Даже указал номер своего телефона! Я бы никогда не решилась воспользоваться его приглашением, но приятно было вновь почувствовать себя членом большой и дружной посткроссерской семьи.

Вторая открытка пришла из Германии. На лицевой стороне красовался незамысловатый фотографический натюрморт: пустая тарелка и банка открытого джема на столике перед окном. На оборотной стороне девочка Катя по-русски написала: «Привет, Оля! Я родилась в Казахстане, в 9 лет переехала в Россию, а затем в Германию. Кто я по национальности, не знаю. Когда меня спрашивают, рассказываю эту заученную историю. У меня есть кот, он приехал со мной из России. Его зовут Филипп Августус Второй. Августус – это в честь месяца моего рождения, потому что кот был моим долгожданным подарком. Желаю тебе всего самого доброго».

Пока я регистрировала открытки, тётя Вика спустилась завтракать. Мы с Гаммером, Настей и Глебом переглянулись. Пора было привести наш план в действие. До возвращения в Калининград осталось тринадцать дней. Мы не знали, сколько времени потребуется в Маджарове, чтобы разобраться с подсказками «я таджика» и выкопать сундук Смирнова, да и не представляли, как потом с ним поступить, ведь с сундуком в самолёт не сядешь, но в любом случае догадывались, что отпрашиваться сразу на две недели бессмысленно – тётя Вика нас не отпустит и заподозрит неладное.

Ещё в самолёте Настя рассказала маме о некой туристической программе, по которой школьников якобы возили в Родопы наблюдать за египетским стервятником, «одним из самых быстро вымирающих видов птиц на планете». Тётя Вика стервятников пожалела, но заметила, что наблюдать за ними, наверное, скучно: ну летают себе, и молодцы. Разговор забылся, Настя к нему не возвращалась, а сейчас заявила, что «Оля изнывает по бедным птичкам и смерть как хочет ими полюбоваться». Мы договаривались изнывать вместе, однако Настя почему-то рассудила, что моё отдельное изнывание покажется более правдоподобным, и тётя Вика посмотрела на меня с нескрываемым сочувствием, словно это мне, а не египетскому стервятнику, грозило скорое вымирание.

По словам Насти, ближайший «орнитологический автобус» отбывал из Бургаса сегодня, в час дня, а следующий выезд состоится через неделю, если вообще состоится, потому что в пандемию группы набирались не всегда.

– И надолго? – с сомнением спросила тётя Вика.

– На пять дней! – бодро ответила Настя.

К счастью, тётя Вика вчера познакомилась с двумя женщинами из Смоленска и не переживала, что останется в Созополе без компании. Она разрешила нам уехать, но попросила меня и Гаммера отпроситься по громкой связи у родителей. Тут проблем не возникло, хотя Гаммер немножко стеснялся при всех говорить с папой – Давид Иосифович отвечал глухо, односложно, вопросов не задавал.

Моя мама восторженно поддержала нашу идею прокатиться в горы, заодно поболтала с тётей Викой о чудотворных свойствах гречневой крупы. Глеба звонить родителям никто не заставил, и я бы возмутилась такой несправедливостью, но побаивалась его мамы и промолчала – особого желания услышать голос Татьяны Николаевны не испытывала.

Тётя Вика отправилась к новым подругам на пляж, и мы бросились паковать вещи. Автобус из Созополя в Бургас ходил каждые полчаса, а вот из Бургаса в Хасково, от которого до Маджарова останется проехать километров шестьдесят, – дважды в день, и опаздывать на первый рейс не хотелось. Мы с Настей условились ехать налегке, но в итоге набили её чемодан. Глядя на нас, и Гаммер с Глебом взяли всего побольше – набили рюкзак Гаммера так, что едва застегнули верхний клапан. Напоследок Настя застряла в комнате, выбирая, что надеть в дорогу, и мне пришлось дважды бегать за ней на второй этаж.

Настя спустилась боевая: в хайкерах на толстой подошве, синем сарафанчике с юбкой чуть ниже колен и тоненькой байкерской куртке «Нортфолк». Куртка осталась Насте от бывшего парня, мотавшегося по калининградским фортам. Ярко-оранжевая, она изнутри была украшена картами, компасами и всякими лозунгами вроде «Круиз вопреки шторму», «От Полярного круга до южных широт через тропические моря» и смотрелась, конечно, здорово, но в жару Настя могла бы обойтись без куртки. Я и сама зачем-то натянула любимую бордовую толстовку. Впрочем, быстро взмокла и повязала её на пояс.

Когда мы вышли из калитки, Гаммер вспомнил о просьбе Давида Иосифовича купить пару миллилитров розового масла для Анны Сергеевны, мамы Гаммера. Ходить по парфюмерным магазинам времени не было, и мы отложили поиски масла на обратный путь. Добежали до старого города и успели заскочить в готовившийся отъехать автобус.

Минут за сорок добрались до Бургаса, а там двинулись через центр к расположенному на окраине автовокзалу. Торопились, но заглянули в кафе, и я заказала себе «сач пилешко месо». Пока мы ждали заказ, вбила название блюда в переводчик. Он выдал не самое аппетитное «кусок куриного мяса», но обед мне понравился, только от сытости меня разморило и остаток пути я шла вялая. Хорошо, вещи несли Гаммер с Глебом, иначе мы бы точно опоздали.

На пустынном и каком-то захолустном автовокзале кассир выдала нам билеты и сказала ждать на седьмой платформе. До отправления оставалось меньше пяти минут. На вопрос, где тут седьмая платформа, кассир неопределённо махнула рукой:

– Как где?! Там! Идите и найдёте. Один, два, три, четыре… семь! Понятно?

Ничего не понятно!

Других пассажиров поблизости не было, и мы ещё покружили по вокзалу. Отыскали седьмую платформу с запылённой и почти неразличимой табличкой. Когда появился автобус, Гаммер отдал водителю багажные квитки и затолкал вещи в багажный отсек, а мы с Глебом и Настей обнаружили, что на наших местах сидят пассажиры. Настя обратилась к водителю, но в итоге говорила чуть ли не со всем салоном, причём Настя задавала вопросы по-английски, а ей упрямо отвечали по-болгарски. Потом прибежала кассир и начала ругаться с водителем. К их спору охотно присоединились пассажиры.

Мы вчетвером, оглушённые, стояли посреди утомительного гула голосов, пока они вдруг разом не умолкли. В тишине одна из пассажирок по-русски объяснила нам, что автобус не тот, хотя да, платформа самая что ни на есть седьмая, но, если мы хотим попасть в Хасково, надо бежать на остановку, расположенную неподалёку от вокзала. Там проезжает автобус из Варны, и нам лучше поспешить, потому что по расписанию он уже ушёл, однако автобус частенько опаздывает, так что мы, если повезёт, успеем. Нет, второго автобуса сегодня не ожидается. Да, обычно их два, но сейчас ходит один.

Настя высказала бы кассиру и водителю всё, что о них думает, однако не захотела терять ни секунды и мгновенно, прежде чем я осознала происходящее, заторопилась наружу. Без неё я бы, честное слово, отошла в сторонку, села на тротуар и тихонько заплакала от бессилия. Настя же схватила меня за руку и куда-то повела. Глеб и Гаммер следом потащили багаж. Я не понимала, куда именно мы бежим. Мне представлялось, что Настя, обезумев, несётся наугад, но через пару минут мы выскочили на дорогу, а там кинулись в открытые двери автобуса. Водитель едва взглянул на наши билеты, и мы быстренько заняли свои места.

Когда вокзал остался позади, я заметила под лобовым стеклом табличку «Варна – Хасково» и чуть успокоилась, но расслабиться не смогла. Слушала, как ветер свистит в открытом люке на крыше, ждала, что нас четверых в любой момент выставят прочь, а Настя с Глебом, сидевшие за мной и Гаммером, уже о чём-то беззаботно болтали. Настя время от времени просовывала мне между спинками сидений то шоколадный батончик, то бутылочку воды, то влажные салфетки. Я машинально брала их и не выпускала из рук. Настя даже не вспотела в своей байкерской куртке! Хорошо быть такой худенькой. Да и вообще хорошо быть Настей, когда нужно мгновенно принять решение и не потерять при этом голову.

Мы выехали из Бургаса, миновали какой-то городок с двухэтажными серенькими домами, и я наконец расслабилась. Кусая шоколадный батончик, смотрела на поля дозревших подсолнухов с тяжёлыми и оттого поникшими цветками. Они сменялись виноградниками, колючими стернями и полями кукурузы, но подсолнуховые поля попадались чаще и по ним ползли комбайны – из вздёрнутых выгрузных труб рвался чёрный-пречёрный поток семян, словно комбайны не урожай собирали, а выкачивали нефть.

Вдали обозначились лысоватые холмы и разбросанные по ним красночерепичные деревушки. Залюбовавшись ими, я одновременно почувствовала усталость после бессонной ночи и радость от долгожданного путешествия в глубь Болгарии. Вокруг всё было сельскохозяйственное, страдное. Земля нигде не простаивала, и лишь вдоль речек, деливших угодья, темнели куцые, будто обкусанные, деревца и грязноватые дикие кусты.

У съезда к Вратице пахотные участки ненадолго сменились пустырями, показались развалки советских лет. Местами я заметила свежие пожарища с извитыми границами там, где удалось залить пожухлую траву и остановить продвижение огня, а следом округа вновь оживилась.

Гаммер отметил, что у нас в Калининградской области столько всего не посажено – земли-то хватает, а заняться некому, – затем достал смартфон и попробовал найти в Хаскове магазин парфюмерии. Интернет работал медленно, связь едва держалась на одной полоске, и Гаммер быстро сдался. Я сказала, что в крайнем случае розовое масло отыщется в аэропорту Бургаса, и мы неожиданно разговорились о Давиде Иосифовиче. Я его плохо знала. Только здоровалась с ним, когда забегала к Гаммеру, и он казался мне угрюмым домоседом, а тут вдруг выяснилось, что в молодости Давид Иосифович много путешествовал. Сам не любил вспоминать о том времени, но Гаммер иногда доставал альбомы со старыми фотографиями и силой вытягивал из папы скупые слова о запечатлённых им людях и городах.

Давид Иосифович работал судовым электриком и в начале девяностых ходил в Охотское море, откуда доставлял рыбу куда-то под Одессу, а потом получил рабочий диплом моториста и ходил уже по дальним морям – бывал в африканских и австралийских портах. Жил в Риге, Марселе и как-то провёл два года в Мексике – нанялся к мексиканцу, который поручил ему переделать украденный у американцев буксир-спасатель в туристическую яхту для арктических вод. На второй год мексиканца убили, но работу Давид Иосифович довёл до конца, потому что новому владельцу буксира понравилась идея водить туристов в Арктику, а лучше Давида Иосифовича там в моторах никто не разбирался и без него справиться с переделкой не получалось. Давид Иосифович продолжал путешествовать и жить в самых экзотических местах до две тысячи пятого года, когда родился Гаммер. С тех пор он дальше Польши и Литвы не выбирался.

За годы нашей дружбы Гаммер впервые так много рассказал о Давиде Иосифовиче. Я бы с радостью ответила взаимным откровением, однако он и без того знал о моих родителях достаточно, и я просто сказала, что молодой Давид Иосифович с его мёртвым мексиканцем и прочими страстями неплохо смотрелся бы на страницах «Охотников за сокровищами». Развеселившись, Гаммер предложил достать «Гномов-вредителей». Я и не догадывалась, что он привёз в Болгарию коробочку с нашей любимой настольной игрой. Глеб и Настя не возражали, хотя раскладывать карты в автобусе было неудобно. Мы кое-как сыграли два раунда, но быстро сдулись. Искать нарисованный на карте золотой самородок, когда на кону стоял настоящий сундук с золотом, не хотелось.

Холмы покрылись первыми лесочками. Окутанные дымкой, деревья прорисовывались угольно-чёрные, да и в целом за обочиной стало больше чёрного цвета: к уже привычным чёрным стерням и полям с чёрными цветками подсолнухов добавились чёрные пожарища и мутные заводи, в которых стояли коровы преимущественно чёрной масти. Вскоре я разглядела отблески огня. Траву почему-то никто не тушил. Ещё и водитель закурил за рулём. Он не слишком утруждался выдыхать в открытое окно. Автобус провонял жжёной травой и табаком. Мне сделалось неуютно, но горящие холмы ушли, водитель выбросил сигарету, за обочиной чернота вновь сменилась оттенками жёлтого, и я почувствовала, что засыпаю.

Боялась пропустить что-нибудь интересное. Морщила лоб и поднимала брови, чтобы удержать опускавшиеся веки. Веки всё равно опускались, и я лишь мельком выхватывала ползущие лопасти ветряков, металлические опоры ЛЭП, высокие скирды из наваленных друг на друга тюков сена. Задремала, однако меня мгновенно разбудили голоса Насти и Гаммера. Или не мгновенно, если судить по резко изменившемуся пейзажу за окном. Лесистых холмов стало больше, чаще попадались посёлки. За сеткой-рабицей показалось лавандовое поле. Лаванду почти всю сняли, и от неё остались сиротливые зелёные кустики, а цветы на окаймлявших поле розовых кустах завяли и, потемнев, скукожились.

Промелькнул указатель на Кабиле, но я поленилась открывать на смартфоне карту, чтобы разобраться, где именно мы проезжаем. Гаммер навис над спинкой своего сиденья и что-то доказывал Насте. Прислушавшись к их разговору, я поняла, что они обсуждают сундук Смирнова, спорят, найдут в нём слитки золота, фракийские сокровища, чертежи какого-нибудь невероятного изобретения или акции одной из принадлежавших Смирнову компаний. Глеб заметил, что акции теперь цифровые и хранятся в виртуальных хранилищах. Гаммер признал, что в акциях не очень-то разбирается, и согласился заменить их ценными бумагами на предъявителя. Сказал, что такой была награда героев в «Знаменитом Каталоге „Уокер & Даун“» Давиде Морозинотто.

– Надеюсь, мы найдём что-нибудь поинтереснее… – сказала Настя. – Уж лучше фракийские сокровища.

– А я согласен и на ценные бумаги. – Гаммер пожал плечами и тут же добавил: – А в «Библиотеке мистера Лимончелло» главной наградой был контракт на съёмку в рекламе.

– Серьёзно? – покривилась Настя.

– Там…

Гаммер давно пытался подсунуть мне книгу Грабенстейна и не хотел спойлерить, однако не удержался и под моё притворное возмущение раскрыл добрую половину интриги. По его словам, «Библиотека» была чем-то вроде «Голодных игр», только без крови и смертей. Герои разгадывали всякие ребусы и решали простенькие загадки. Победители снялись в рекламном ролике компании, выпускавшей настольные игры, а потом раздавали автографы и фотографировались с поклонниками в школе.

– Тухлая награда, – заключила Настя.

Гаммер поторопился заявить, что у «Библиотеки» вышло ещё более увлекательное продолжение.

– Куда уж увлекательнее? – усмехнулась Настя.

– Продолжение называется «Библиотека мистера Амаретто»? – спросила я.

Шутку никто не оценил.

Гаммер рассказал, что во второй части описаны Библиотечные Олимпийские игры, и там все бегают наперегонки с библиотечными тележками, делают сальто, преодолевая складки на ковре, соревнуются, кто быстрее прочитает книгу во время поедания пиццы, и состязаются, у кого дальше полетит бумажный самолётик. За этим следят миллионы зрителей, а голограмма Нила Армстронга говорит: «Маленький бросок листа бумаги, но гигантский скачок для всей бумажной промышленности».

Мы с Настей демонстративно захрапели, и Гаммер быстренько завершил свой не самый увлекательный пересказ. Помолчав, добавил, что победителям во второй части оплатили обучение в колледже.

– Это больше похоже на Смирнова, – призналась я.

Настя с Гаммером обсудили, какой бы колледж они выбрали. Между тем автобус свернул с Фракийской автомагистрали, которая вела от Бургаса прямиком в Софию, но свернул не на юг, а куда-то на север. Я испугалась, что мы всё-таки сели не в тот автобус, и уже не отвлекалась от дороги. Выяснилось, что автобус лишь сделал крюк, чтобы высадить пассажиров в Нова-Загоре и Стара-Загоре, а следом двинулся в Хасково.

Заглянув в смартфон, я увидела, что мы проехали треть всей Болгарии с востока на запад и теперь спускаемся в долину реки Марицы.

Холмы окончательно стеснились, просторных полей я не замечала, однако редкие участки с подсолнухами встречались и здесь. На дороге попадались тушки сбитых и закатанных машинами животных. Ближе к Димитровграду начались настоящие хвойные леса. До Хаскова осталось километров двадцать, и пассажиры оживились.

Мы проехали аквапарк «Райски кът». Миновали серый, безотрадный Димитровград с его отданными запустению заводскими районами на окраинах и похоронным бюро «Вечен рай» в центре, а вскоре добрались и до уныло-индустриальных пригородных кварталов Хаскова.

Глядя на панельки самого угрюмого советского стиля и битые тротуары, я приуныла. Даже увидев, что в город мы въезжаем через район, названный в честь Орфея, не слишком обрадовалась, а Гаммер назвал это хорошим знаком. Заметил моё настроение и попробовал меня приободрить. Сказал, что тут не хуже, чем в калининградском Юдиттене. Я бы ответила Гаммеру, но автобус свернул на старенький замызганный автовокзал, и отвечать расхотелось.

Я понадеялась, что мы пробудем здесь недолго и как можно скорее отправимся в Маджарово. Села с вещами на покоробленную скамейку, а Настя, Гаммер и Глеб побежали искать кассы – метались от одного забранного решёткой наружного окна к другому, затем скрылись за неприветливо темнеющей дверью вокзала. Заметив вывеску «Пощенска станция. Клон 4», я улыбнулась. Правда, окна и двери четвёртого отделения хасковской почты тоже прятались за решёткой и жизни за ними не угадывалось.

Вернулась Настя. Сказала, что тут везде стоят кабинки транспортных компаний, по большей части закрывшихся к вечеру, да и предлагавших лишь дальние поездки в Турцию, Грецию и ещё бог знает куда. Когда вернулись Гаммер с Глебом, мы вместе пошли осматривать таблички платформ. Отыскали шестую, на которой среди прочего красовалось и Маджарово. Не обнаружили ни намёка на кассу. Наконец Глеб обратился к водителю единственного припаркованного автобуса и выяснил, что последний из двух маджаровских автобусов давно ушёл и поездку придётся отложить на завтра.

Представив, что нас ждёт ночёвка на скамейках, я совсем раскисла. У меня и месячные начались. Очень вовремя… То есть, конечно, вовремя, но радости мало. Да и на что мы вообще рассчитывали? Наша поездка была обречена на провал. Хорошо, если до рассвета нас не ограбят и не похитят, а я уже видела тут обвешанных золотом цыган, и нет, я ничего против них не имела, однако цыгане у меня ассоциировались с калининградским Табором, и как-то не хотелось ночью оказаться в их компании.

Я ругала себя за такие мысли, злилась на собственную трусость, а потом Настя взяла меня за руку и повела прочь с вокзала – успела по «Букингу» забронировать два номера в одной из немногих хасковских гостиниц, – и я встрепенулась. Понадеялась выспаться и встретить новый день без утомительной хандры.