Текст книги "Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста"

На башенке городской администрации висели сломанные электронные часы советских лет. В одном помещении «Народно читалище» виднелись запылённые книжные полки, а в другом открывался свал всевозможного барахла – прильнув к оконной решётке, мы разглядели цветные ульи, шкафы, велосипеды, инвалидные кресла, гантели и стопки перевязанных бечёвкой книг. По соседству с библиотекой в том же здании красовались разбитые витрины и проржавевшая дверь бара «Скай Клаб». И чем дольше мы гуляли по городу, тем чаще нам попадались следы тех лет, когда Маджарово процветало, а его улицы наполнялись отдыхавшими после смены шахтёрами.

Прошлись по пустынному парку капитана Петко-воеводы. За кустами обнаружили парочку облезлых палаток с ещё различимыми вывесками вроде «Кафе „Кодима“» или «Кафе-аперитив „Памела“». Всё это навевало уныние, как и парадный стенд «Туристически обекти в община Маджарово» с растрескавшейся картой местных достопримечательностей. Мы с Настей и Глебом быстро заскучали, а Гаммер фотографировал прогнившие газетные киоски, норовил отодрать на память какой-нибудь плакат, выискивал новые развалки и называл их чудесными образцами ретропостапокалипсиса.

Самым ухоженным зданием была школа. Мы поглазели на её ровненькие стены, на аккуратный дворик с баскетбольной площадкой и велопарковкой, словно по ошибке занесёнными сюда из более современного европейского уголка, затем побрели обратно в пригород. Напоследок отметили красивенькие урны, понатыканные по всему центру в таком количестве, будто власти Маджарова надеялись на возрождение города и ждали наплыва переселенцев, подобного тому, что случился после открытия рудника.

Солнце опустилось за вершины Моминой скалы. На тропинках, гремя колокольчиками, показалось стадо тщедушных овечек, разбавленное десятком чуть более добрых коз. Пастух подгонял их спокойным словом, изредка срываясь и хрипло гаркая на непокорный молодняк. Козы с готовностью отвечали ему задорным «бе-е», а овцы нехотя отзывались басовитым «бэ-э». Проводив их взглядом, мы вошли в калитку, и нас поймала обеспокоенная Станка – ужин стыл.

Мы подождали, пока Вихра приведёт двух стареньких соседок, и поднялись на веранду второго этажа. В другой день я бы порадовалась шумному застолью, но сейчас, вымотанная, больше молчала. Глеб тоже молчал, рассеянно смотрел в пустоту и лишь изредка, взглянув на Настю, улыбался самыми кончиками губ, а Настя вовсю отдувалась за нас – отвечала на все обращённые к нам вопросы.

Станка и Страхил плохо говорили по-английски, соседки английского не знали вовсе, но изредка выдавали что-нибудь по-русски. Вихра и дед Кирчо вразнобой переводили их болгарские слова, и разговор превратился в трёхъязычную какофонию. Ну или четырёхъязычную, если учесть, что одна из соседок зачем-то бросала фразы по-немецки. Гаммер между тем обсуждал с Богданчиком компьютерные игры. Богданчик время от времени распевал «Тихо в лесу кто-то жрал колбасу», подмигивал Гаммеру и был просто-таки счастлив, что рядом нет мамы, ругавшей его за такие песни.

Когда дед Кирчо заговорил о том, как его брат Данчо помогал отстраивать столицу Македонии после страшного землетрясения в шестьдесят третьем году и там познакомился с молодыми ребятами из Новосибирска, я выскользнула из-за стола. Поняла, что ещё чуть-чуть – и я помру.

Доплелась до овчарни и повалилась в кровать.

Ноги гудели, голова пухла, но сон не приходил, и я достала смартфон. Зашла в посткроссерскую группу. Там жизнь шла обычным ходом. Никаких головоломок, приключений и сокровищ. Девочки писали, что из-за пандемии открытки не доходят до Финляндии, хотя официальных ограничений не появилось. У меня у самой висела потеряшка с финским адресом, и я поплакалась об этом в группе, посмотрела на новые ягодные марки с облепихой, поворчала, что в Калининграде для них не подготовили штемпели специального гашения. Ненадолго отвлеклась от лабиринта мертвеца, но следом открыла на смартфоне «Золотую цепь» Грина и нашла нужный фрагмент текста.

«Коридор был в ширину с полметра да ещё, пожалуй, и дюйма четыре сверх того». «По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись тёмные вертикальные черты – двери или сторонние проходы, стынущие в немом свете». «Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол – серым и чёрным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел выгнутыми круглыми стёклами, прикрывающими электрические лампы».

Я не ошиблась! Коридор горной библиотеки в точности копировал коридор особняка из «Золотой цепи»! Ну хорошо, не в точности. Детали, конечно, отличались. В нашей пещерке не нашлось ни дверей, ни сторонних проходов, ни электрических ламп, и, главное, у Грина коридор привёл к лабиринту с сокровищами, а в Моминой скале он привёл к облицованному кафелем тупику с простенькой картой мира. Не могли же мы проморгать спуск?! Там и без перфоратора видно, что никакого спуска нет. Да и куда бы он вёл? В заброшенные шахты?

Перечитав описания библиотеки и лабиринта у Грина, я открыла сделанные в Калининграде конспекты шести книг Смирнова. Пробежалась по отдельно выписанным деталям вроде тайного прохода за шкафом с вымышленными книгами в рассказе Честертона «Злой рок семьи Дарнуэй». Вспомнила, что, по словам Вихры, в горной библиотеке наравне с обычными книгами стояли муляжи. Отсылка к «Злому року»? Но опять же – куда там идти через базальтовые глыбы?!

Или вот история Честертона о князе Отто, который приехал в Пруссию искать золото и построил у себя в замке настоящий лабиринт. Ещё одна отсылка? Князь искал сокровища и забрался в пещеру отшельника. Вход в неё чернел, «полускрытый колючим кустарником и совсем низкий, даже не верилось, что туда может войти человек». Слуги отшельника – да, у того отшельника были свои слуги! – напали на князя и завязали ему рот. Он сбежал, но с завязанным ртом не смог ответить часовому и получил пулю. Поучительная история. Жажда золота погубила князя. Замковый лабиринт его не спас. Тоже ведь, выходит, лабиринт мертвеца. Но головоломку Смирнова так назвали уже после его смерти, а значит, никакой связи тут нет. Да и мы шли по подсказкам «я таджика»! Выбрали более простой путь и вообще не должны были попасть в горную библиотеку, стоявшую на пути более сложном! Почему же в ней обнаружилась отсылка к «Золотой цепи»?!

Перечитывая фрагменты из электронных Грина и Честертона, я пожалела, что не взяла в Болгарию бумажные книги, хотя… они были самые обычные, советские, изданные громадными тиражами. Папа, увидев «Золотую цепь», сказал, что в детстве читал точно такое издание с парусным кораблём на обложке, а наш сосед дядя Витя отыскал в домашней библиотеке «Оцеолу» из такого же детгизовского собрания сочинений. Выделялся лишь «Потерянный горизонт» Хилтона, изданный в две тысячи седьмом году, однако он пользовался популярностью и раньше. Папа, например, в мои годы прочитал Хилтона, отпечатанного на пишущей машинке.

– Хватит! – Я сунула смартфон под подушку.

Закрыв глаза, задремала.

В тревожной дрёме продолжила метаться по книжным страницам, рассматривать чернильное пятно на развороте Майн Рида и щупать коленкоровый переплёт Честертона, затем вспомнила слово, днём вылетевшее из головы, и проснулась.

Апофения!

Одержимость, заставляющая видеть несуществующие взаимосвязи. Или как-то так.

Вспомнив слово, я почему-то успокоилась. Напряжение ушло. Мысли перестали кружить вокруг загадок «я таджика», и меня накрыла умиротворяющая тишина.

Глава пятая
«Кошки Шпицбергена»

Во сне мы с папой бегали по катакомбам бывшего Пиллау в поисках утерянной Янтарной комнаты. Над нами гремели гаубицы и стрекотали автоматы. Проснувшись, я сползла с кровати и отправилась на кухню хозяйского дома. Отыскала там корзинку с овсяным печеньем и услышала стрельбу на втором этаже, в комнате Страхила и Станки. Перепугалась, но сообразила, что всё ещё сплю. Открыла глаза во второй раз и опять поплелась на кухню. На полпути без всяких выстрелов с отчаянием осознала, что по-прежнему вижу сон! Проснувшись в третий раз, нащупала рядом Настю, почувствовала боль в занемевших ногах и с облегчением признала, что уж теперь всё точно происходит наяву.

Есть вроде бы не хотелось, но я зашла на кухню, слопала пару бутербродов, затем поднялась на веранду, чтобы с высоты понаблюдать за ласточками, бесновавшимися в соседних покинутых домах. Едва присев на скамейку, услышала голоса. Открылась дверь, и я увидела, как из комнаты Вихры выходит Глеб. Была уверена, что он спит, и не ожидала встретить его здесь.

Глеб замер. Кажется, растерялся. Или мне показалось? Если и растерялся, то на микроскопическое мгновение. Потом поздоровался и пошёл вниз по лестнице. Вихра, одетая в маечку и пижамные шорты, улыбнулась мне с порога и как-то неуверенно промолвила, что Глеб поднимался к ней с вопросами о горной библиотеке. Я только пожала плечами, а когда Вихра позвала, зашла к ней в комнату. Обнаружила турецкую печку-плиту «Кахведжи» и короб с заготовленными дровами. Рассказала о своей печурке «Манхайм», которую тоже кормила дровами, и мы с Вихрой разговорились о прелестях зимних ночей в стареньком доме.

В комнате царил уютный беспорядок. У двери гудел холодильничек «Зероватт» с поцарапанной эмалью – самые глубокие царапины были отчасти спрятаны за цветными магнитиками и наклейками. Под ворохом вещей у стены обнаружились и стиральная машинка, и гладильная доска. Под окном стоял музыкальный центр «Шарп», проигрывавший диски и кассеты, а на двух внушительных колонках красовались виниловые фигурки «Фанко ПОП» – Гаммер оценил бы.

Пока Вихра застилала кровать, мы болтали о посткроссинге. На официальном сайте Вихра зарегистрировалась шесть лет назад, за это время не получила и полсотни карточек, а коллекцию собрала получше моей, и мне стало обидно. У неё в коробке из-под сандалий лежали вышитая открытка из Нидерландов, швейцарская рельефная открытка с тканевой маркой в виде медицинского пластыря, ещё одна из Нидерландов с засыпанным внутрь листовым чаем и самодельная индийская, слепленная из журнальных вырезок и до сих пор пахнущая то ли специями, то ли благовониями. Мне вот ничего подобного не приходило!

В «Подслушано у посткроссеров» писали, что карточки иногда попадаются совсем уж невероятные, вроде настоящего дубового листика, поджаренного гренка или нижнего белья, и всё это – с адресом, марками и штемпелями. Я бы многое отдала за такую «карточку»! Да и открытку с чаем приняла бы с радостью, а Вихра была не слишком довольна, потому что надеялась собрать нувельки, выпущенные в стиле французских «Нувельз Имаж», написала о них в профиле, однако не получила ни одной.

В коробке у неё отыскалась и открытка из Калининграда. Ирина, ровесница моей мамы, отправила Вихре фотографию Потрохового моста и написала: «На майские праздники ездила в место силы – туда, где я наполняюсь радостью и счастьем. Это дом на хуторе в 200 км от города. Мы собираемся там семьёй. Гуляем по полям-лесам, поём песни у костра, играем в настольные игры и обязательно ставим спектакли. В этот раз была безумно смешная интерпретация Чуковского – „Мух-Цокотух“. Мой муж исполнял главную роль, я играла злую паучиху, а дочка – комарика-освободителя! Мы очень любим наш семейный театр!» Я не поленилась тут же найти профиль Ирины на сайте посткроссинга и написала ей, как обрадовалась, встретив в Родопах карточку из родного города.

Два года назад Вихра вытянула последний адрес. Мужчина из Флориды перечислил сотню интересовавших его тем: от персонажей видеоигр «Йоши» до икон Ватикана, – и попросил ограничиться единственной надписью: «Дорогой Лиам, твой дядя Брайант любит тебя больше жизни». Хотел собрать гору таких открыток, чтобы подарить их племяннику на совершеннолетие. Вихра пришла в ужас, представив, как на бедолагу Лиама обрушатся тысяча или две тысячи одинаковых посланий о навязчивой любви дядюшки, и с тех пор перестала вытягивать адреса, а мне затея Брайанта понравилась! Да, немного странная, но по-своему милая.

От Вихры я спустилась в хорошем настроении. Пошла будить Настю, потом позвала Гаммера и Глеба завтракать. На кухне никого не было, и я бы постеснялась опять лезть в хозяйский холодильник, а Настя раздобыла нам всяких разносолов со вчерашнего ужина, и мы устроились за деревянным столом, обсуждая планы на день. Притихли, услышав, как на втором этаже ругаются Страхил и Вихра. Они ругались долго и громко. Когда хлопнула дверь, на лестнице раздались торопливые шаги. Вихра, вся суровая и недовольная, ворвалась на кухню. Кажется, не ожидала встретить нас. Постояла у мусорного ведра, словно забыв, зачем пришла. Дёрнула плечами и сказала нам садиться в машину.

Мы быстренько вымыли посуду и послушно забрались в «опель-корсу». Гаммер, как самый широкий, привычно сел впереди, а мы с Настей и Глебом утрамбовались сзади. Вихра порывисто повернула ключ зажигания, вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев, и сорвалась с места.

Распугивая собак и редких прохожих, мы промчались через центр Маджарова и выскочили к пятиэтажным панелькам. Не доезжая до бетонного моста через Арду, свернули на юг. Неподалёку, отгороженный деревьями и соседскими дворами, промелькнул дом Вихры, и она остыла. Перестала вдавливать педаль газа, расслабила руки и даже улыбнулась мне в зеркало заднего вида.

Мы ещё минутку ехали молча, и происходящее начинало казаться совсем уж странным, затем Вихра как ни в чём не бывало сказала, что везёт нас в Сеноклас.

– Это недалеко.

– И там… – протянула Настя.

– Там ваши книги.

Утром Вихра поговорила с папой, и Страхил подтвердил, что в горной библиотеке побывали цыгане. Они безуспешно попытались продать книги и за ненадобностью бросили их в Сенокласе. Наверное, Страхил побоялся отпускать нас к цыганам, вот и поругался с Вихрой. Ну или они нашли другую причину для ссоры – тут уж я к Вихре с вопросами не полезла.

Выехав из Маджарова, мы катили по битому асфальту. Неспешно поднимались в поросшие лесом горы, дальние вершины которых тонули в синеватой дымке. Справа тянулось лысое поле хвостохранилища. Оно болезненно желтело в окружении зелёных склонов и было изрезано бетонными канавками. На поле торчали неприкрытые вершки труб, уходящих, судя по всему, глубоко вниз, словно там, под землёй, пряталось поселение, нуждавшееся в притоке свежего воздуха. Вихра сказала, что в хвостохранилище до сих пор покоятся рудничные отходы, которые и называют хвостами.

– Не лучшее место для прогулок, – усмехнулась она.

Страхил с друзьями иногда приезжал в Сеноклас рыбачить у речки Марешницы, а Вихра давненько туда не заглядывала, но не сомневалась, что быстро отыщет нужных нам цыган. Людей в посёлке осталось с полсотни.

– Там ведь, кроме цыган, одни старики. Да тут везде одни старики…

Я поспрашивала Вихру о Сенокласе и узнала, что это захудалый посёлок, где прежде ходили добротные каракачанские овцы с закрученными рогами и густой шерстью, а сейчас если кто-то и держал овец, то самых убогих. Когда-то через Сеноклас, как и через Маджарово, шла тропа контрабандистов. Вихра сказала, что они тащили сюда из Греции всё подряд: оружие, одежду, бакалею. От Сенокласа до нынешней границы, если знать, куда идти и где прятаться, можно махнуть часа за три, и тут частенько раскатывали «лендроверы» пограничной полиции.

Какой-никакой асфальт сменился гравийкой, и Вихра снизила скорость, однако после нечитаемого дорожного знака, покрытого пятнами ржавчины и будто изрешечённого пулями, асфальт неожиданно лёг более свежий, и «опель-корса» забухтела бодрее.

Дорога пустовала. Нам лишь изредка встречались узенькие, больше похожие на открытый гроб цыганские повозки с единственной лошадкой в оглоблях. Оглобли и дуга над лошадкой были деревянные, сбруя – обычная, как на картинках в учебнике истории, а колёса – автомобильные, и смотрелось это странно. Загрузив повозку пёстрыми баулами, цыгане и сами набивались в неё по три или четыре человека зараз и свешивали с бортиков ноги. Чёрненькие, обутые в резиновые шлёпки и одетые как попало, они выглядели довольными то ли поездкой, то ли жизнью в целом. Я пугалась, если кто-то смотрел на меня в ответ, но ловила себя на мысли, что не отказалась бы провести с ними денёк: просто пожить рядом, поскитаться по Родопам в их компании.

Заметив на лесной прогалине табор, я навалилась на Настю и подалась к окну. Настя возмутилась, но и сама уставилась на цветастые тюки, повозки без лошадей и шатровую палатку на деревянном каркасе – у нас в таких торгуют фруктами и овощами. Табор вроде бы пустовал, и только на низеньком пригорке у дороги, спрятавшись под леопардовым одеялом, лежали два цыганёнка. Один уснул, другой уткнулся в смартфон.

– И куда он втыкает зарядку? – поинтересовалась Настя.

– Заряжает от солнца, – предположил Гаммер.

– Хорошая жизнь. До́ма нет, кровати нет, а смартфон и солнечная батарея – пожалуйста.

Проехав чуть дальше, мы увидели цыганок. Они стирали одежду в оборудованных источниках – продолговатых деревянных корытах, куда из трубы стекала родниковая вода. На деревьях сушились лоскутные простыни, платки и прочие тряпки. Я гадала, где пропадают и чем заняты мужчины из табора, пыталась вспомнить, какие там слова идут после «Цыгане шумною толпою», а потом Вихру остановил зелёный «лендровер».

Двое вооружённых мужчин попросили нас выбраться из машины, и я увидела на их внедорожнике надпись «Гранична полиция». Они сунулись в багажник «опель-корсы», о чём-то поговорили с Вихрой – я уловила лишь одно знакомое слово: «Талибан», – затем жестами попросили Гаммера и Глеба показать подошвы ботинок. С сомнением взглянув на Настины хайкеры, поинтересовались и её подошвами, а жёлтенькие кроксы Вихры и мои вансы с цветными шнурками проигнорировали.

Когда мы вернулись к машине, я тихонько спросила Вихру:

– У тебя всё хорошо?

– Говорят, у Сенокласа были подозрительные следы, и…

– Нет-нет, я о другом.

– А… ты о папе? Да, всё в порядке, не переживай.

Мы расселись по местам и поехали дальше. Приметив рощицу белоснежных берёз, я вспомнила, что рудник в Маджарове помогали открыть советские рабочие. Они же построили пятиэтажные панельки на въезде в город, а ещё высадили по всему муниципалитету вот такие рощицы. Берёза прижилась, и на подъезде к Сенокласу её было особенно много.

Завидев очередную повозку, Настя протиснулась между передними сиденьями и спросила Вихру о цыганах. Вихра призналась, что знает о них мало. Общалась с ними в школе, но мельком. В её классе сидели семеро болгарских учеников, столько же цыган и восемь турок – школьный автобус собирал их со всей округи. Они никогда по-настоящему не дружили. После уроков болгары шли в столовую, а цыган и турок забирали родные: кого на машинах, кого на повозках, – даже в столовой поболтать не получалось.

Мы въехали в Сеноклас, и Вихра, умолкнув, припарковалась на обочине. Дальше предстояло идти пешком.

Выбравшись из машины, я подумала, что посёлок не такой уж захудалый: нас встретили белёные здания с краснокирпичной оградой, по опрятным дворикам стелился газон и бежали выложенные плиткой тропинки, – но стоило пройти в глубь посёлка, и сразу обнаружилось его полнейшее запустение. По обе стороны от грунтовой дороги попадались обшелушённые дома с просевшей крышей, выбитыми окнами и вываленным на землю скарбом, до того старым, что им не заинтересовались бы и самые бедные из бродяг.

Изредка я замечала приютившихся в тенёчке кур, одинокую спутниковую тарелку «Булсатком», вывешенный вместо утраченной входной двери ковёр. Среди сухих кустов и свалок кирпича выделяла ухоженное плодовое деревце или оборудованные для скота ясли. Самого́ скота поблизости не видела, но понимала, что даже в полуразрушенных хибарках тут по-прежнему живут люди.

Когда впереди обозначилась околица, дома пошли совсем скверные: без одной или нескольких стен, а то и вовсе разваленные до основания. В комнатах с уцелевшими крышами хозяева хранили сено, иногда набивая его под стреху. И вроде бы посёлок был горный, но за руинами домов открывался непривычный для здешних мест простор, лишь в отдалении ограниченный полосами леса и горбами холмов. Ни пашен, ни выгонов я не приметила – только выжженное солнцем разнотравье. К северу от Сенокласа лежало Ивайловградское водохранилище, оно могло бы отчасти оживить пейзаж, однако разглядеть его за холмами и деревьями не удавалось.

Вихра свернула налево. Мы с Настей и Гаммером пошли следом. Глеб за нами не торопился. Шёл будто нехотя и держался поодаль. Миновав парочку развалок, мы увидели на пригорке увешанное цветными тряпками дерево. Послышались голоса, и я догадалась, что мы приближаемся к цыганскому табору.

Вихра сказала, что дальше пойдёт одна, и я расстроилась. Из любопытства прокралась чуточку вперёд, но совсем уж внаглую пойти за ней не решилась. Снизу разглядела, что на пригорке стоят пять или шесть повозок, две палатки вроде той, что мы встретили в лесу, и обустроен открытый очаг, возле которого суетятся большинство цыган. Под деревом с сохнущим бельём притулились два стеллажа. На металлических полках красовалось неразличимое отсюда барахло.

– Думаешь, стеллажи из библиотеки? – спросила я Настю.

– Нет, заказали по каталогу «Леруа»… Ну конечно из библиотеки!

– Плохо.

– Почему?

– А вдруг там что-то спрятано в стойках?

– Сходи посмотри.

Настя толкнула меня в спину. Я увернулась и попыталась толкнуть её в ответ. Мы завозились, по очереди хватая друг друга и вытягивая к пригорку. Заметив, что Вихра возвращается, присмирели.

– Главное, чтобы книги не пошли на растопку, – вздохнул Гаммер.

Судя по всему, не пошли. Вихра сказала, что они лежат в одном из ближайших домов. Завладевший книгами цыган разрешил покопаться в них, но потребовал у Вихры зелёненькую на сто левов. Вихра убедила его взять зелёненькую попроще – на десять.

Когда мы двинулись к указанному дому, я обернулась и увидела, что цыган, с которым торговалась Вихра, спустился на пару шагов с пригорка и смотрит нам вслед, словно ждал нашего появления, а теперь захотел разглядеть нас получше. Если это вообще был тот цыган. Наверное, тот. Прикидывал, не прогадал ли с ценой. Ну или гонял куда более тёмные мысли. Мне стало не по себе, и я поторопилась за Вихрой. Добравшись до нужной развалки, обернулась вновь – цыган пропал.

Мы вошли в пустовавший дверной проём и очутились в единственной уцелевшей комнате. Она была до половины набита слежавшимся и, кажется, отсыревшим сеном. Пахло оно неприятно. Через пробоины в стене проникал солнечный свет, и мы сразу увидели сгруженные в углу книги. Если Смирнов и вкладывал в их расстановку на стеллажах особый смысл, то сейчас думать о ней не приходилось.

Глеб и Вихра остались в дверном проёме, а мы с Гаммером и Настей приблизились к книгам. Действовали молча, не спеша. Потом я вздрогнула – и рванула вперёд. Выхватила один томик. Не обратила внимания на предостерегающий шёпот Гаммера, не обеспокоилась тем, что потревоженная мною стопка упала и книги рассыпались по полу. Опустилась на колени и ладонью погладила обложку. Узнала бы её среди тысячи похожих. Оранжевая, с крохотным всадником и витиеватой буквой «Р» в имени автора, похожей на кнут или готовое к броску лассо.

Это был второй том собрания Майн Рида, изданного «Детгизом» в середине прошлого века. Под обложкой прятался «Оцеола, вождь семинолов», с которого когда-то начались наши блуждания по лабиринту мертвеца. В точности такой! Только без красно-синих карандашных рисунков, экслибриса, утраты в тридцать две страницы и чернильного пятна на развороте. Пролистав книжку, я убедилась, что в ней нет ничего особенного. Обычный новенький томик, насколько может быть новенькой книга семидесятилетней давности, полтора года пролежавшая в Моминой скале и затем угодившая сюда, в помещение с отсыревшим сеном.

Зацепок я не нашла, но продолжала сидеть с «Оцеолой», когда Гаммер прошептал:

– Смотри!

Я увидела зелёную обложку «Лорда Джима».

– Что-то нашли? – поинтересовалась Вихра.

– Издание на русском, – уклончиво ответила Настя.

Я только сейчас поняла, что она сзади нависает надо мной и тоже смотрит на «Лорда Джима».

– О… – неопределённо протянула Вихра.

Глеб по-прежнему стоял в дверном проёме, а мы с Гаммером и Настей отыскали ещё три книги Смирнова. Не было лишь «Таинственного похищения» Ружа – вечно оно где-то терялось. Точно такие издания Смирнов в сентябре прошлого года получил в библиотеке на Бородинской. Получил, чтобы тут же сдать и больше никогда в библиотеку не возвращаться. Два месяца спустя он умер, так и не дождавшись победителя в объявленной им гонке за сокровищами…

Пытаясь привести собственные мысли в порядок, я разложила перед собой пять до боли знакомых томиков и затаилась над ними. Наверное, со стороны выглядела немножко блаженной.

– Возьмёшь? – пройдясь по комнате, спросила Вихра.

– Нет.

Я качнула головой и, кажется, смутила Вихру – никак не могла привыкнуть по-болгарски кивать с «нет» и качать головой с «да». Отложила томики Смирнова и взялась за те книги горной библиотеки, которые видела впервые. Настя и Гаммер последовали моему примеру.

Вытащила тоненькую книжку. Озадаченная, уставилась на имя автора. Обнаружила, что держу английское издание Грина. Под неказистой синей обложкой прятались «Золотая цепь» и несколько мне неизвестных повестей.

Гаммер нашёл немецкое издание рассказов об отце Брауне, написанных Честертоном, а Настя – «Потерянный горизонт» Хилтона на французском языке.

Копаясь в свале из трёх сотен книг, мы по стопочкам раскладывали испанские, итальянские, корейские, японские, арабские издания одних и тех же произведений, выпущенных отдельно или сопровождённых дополнительными произведениями. Хотя насчёт последних трёх языков я не была уверена. Да это и не имело значения. Мы всё равно не понимали, что с ними делать.

Отыскали «Оцеолу» на английском и – о чудо! – «Таинственное похищение» на болгарском. Руж и Майн Рид почему-то были представлены лишь в двух вариантах: оригинальном и русском. Неужели не нашлось других переводов? «Оцеолу» наверняка перевели на десятки языков! Значит, Смирнов нарочно обделил вниманием именно Ружа и Майн Рида.

Я потянулась за очередной книгой, и мне попался английский Омар Хайям. Следом я наткнулась на греческого Платона. Ну, вроде бы греческого. Теперь я игнорировала многоязычных Грина, Хилтона, Конрада и Честертона – искала произведения, которых не было в списке Смирнова. Нашла немецкое издание «На Западном фронте без перемен», кучу всяких Моров, Муров, томики Ницше и Ньютона. Прежде не держала их в руках, однако смутно узнавала, словно видела совсем недавно… Может, углядела на полках «Народно читалище» в Маджарове? Вряд ли. В комнате Вихры стоял книжный шкаф. Там? Нет…

Настя уронила на меня испанское издание Хилтона, и я вспомнила! Все эти Моры и Муры с Ньютонами стояли у Хилтона в библиотеке Шангри-ла! В монастыре под выдуманной горой Каракал жили монахи-отшельники. Они – как же там было? – «предавались созерцанию и впитывали мудрость», точно! Смотрели, как крестьяне в низине добывают золото, разгадывали тайну долголетия, учились летать, а между прочим слушали Моцарта и читали Платона с Омаром Хайямом!

Ещё одна подсказка от Смирнова?

И как ею воспользоваться?

Хотелось поделиться своим открытием с Гаммером, Настей и Глебом, но в присутствии Вихры я вынужденно молчала.

Зажмурилась, прислушалась к собственному дыханию и чуть успокоилась.

Встала размять ноги и отошла к дальней стопке книг. Их будто нарочно отобрали по толщине корешков. Приблизившись, я увидела, что корешки не просто одинаковые по размеру, но ещё и оформлены однотипно. Вспомнила об упомянутых Вихрой муляжах. Пробежалась по ним взглядом. Названия повторялись на разных языках. Среди них: «Книга о папессе Иоанне», «Змеи Исландии», «Религия Фридриха Великого», «Кошки Шпицбергена», «Пресные озёра Мальты», «Десятая симфония Бетховена». И я моментально поняла, где именно встречала первые три книги, – Насте даже не пришлось ронять на меня Честертона. В его рассказе «Злой рок семьи Дарнуэй» они стояли в шкафу, который в действительности был дверью. Заголовки считались одновременно подсказкой и изощрённой издёвкой над теми, кто не знал, что Фридрих Великий не исповедовал никакой религии, в Исландии не водились змеи, а папесса Иоанна – глупая байка о женщине, сумевшей обмануть кардиналов и занять престол папы римского. Другие заголовки у Честертона, кажется, не мелькали, однако Смирнов явно сочинил их по схожему принципу. Наверное, на Шпицбергене не водились кошки, а на Мальте не было пресных озёр, хотя это довольно странно – остров-то большой.

Очередное открытие я приняла спокойно. Сняла лежавший сверху томик о папессе. Удивилась, до чего он тяжёлый. Попробовала его открыть. Крышка подалась не сразу, а подавшись, выпустила наружу серый песок – он просыпался на пол и мои кеды. Я только ойкнула и застыла с раскрытым муляжом.

– Ты в порядке? – Ко мне подошла Вихра.

Обернувшись, я увидела взволнованные взгляды Насти и Гаммера. Они всё поняли.

Это был тяжёлый песок. Как в банке из-под птичьего корма, найденной нами в Заливине. Тогда я с ужасом вообразила, что мы достали прах Смирнова, а сейчас уверенно схватила второй муляж. Приподняла пластиковую крышку и опять позволила песку просыпаться на каменный пол. Он сходил слоями, поблёскивал на солнце и распространял ощутимый металлический запах. Никакой ошибки: песок в точности такой же.

– Ого! – удивилась Вихра.

Она взялась за другие муляжи, и я испугалась, что в них обнаружится нечто важное. Пожалела, что вообще выдала себя дурацким ойканьем. Но в муляжах ничего, кроме песка, не было. Некоторые вовсе пустовали. Судя по всему, в них успели заглянуть цыгане или маджаровцы, поднимавшиеся в горную библиотеку.

– Зачем это? – спросила Вихра.

– Не знаю, – честно ответила я.

Глеб стоял на пороге и злил меня своей невозмутимостью. В доме маячника он чуть ли не первый лез долбить кирпичную стену, а здесь притих. Даже не помог разобрать книжный завал.

– Точно не прах, – по-русски прошептала Настя. – Тут бы пришлось полдеревни сжечь.

– Очень смешно, – отмахнулась я.

– А может, и сожгли! Людей-то никого.

Вихра потрогала тяжёлый песок, понюхала его и сказала, что это железный порошок.

Гаммер хлопнул себя ладонью по лбу.

Вихра недоумённо покосилась на Гаммера, и он, оправдываясь, промолвил:

– Комар.

Я едва сдержала смех, до того нелепо мы себя вели. Шпионов из нас не вышло бы. Если только комедийных. А вот Гаммеру было не до смеха. Он всем видом показал мне, что мог и сам догадаться ещё на маяке: никакой это не прах – обычный железный порошок!