Текст книги "Никого впереди"

Евгений Саулович Сапиро
Никого впереди

© Е. С. Сапиро, текст, 2015

© Издательство «Маматов», оформление, 2015

Слово ректора

Евгений Саулович сделал то, чего от него ждали. Он написал художественные мемуары или, если хотите, роман на документальной основе – «Никого впереди», где нашлось место для каждого из нас. Вне зависимости от того, в какой главе мы появляемся на свет – той, что ближе к началу или к концу.

Профессор Сапиро со свойственной ему иронией пригласил нас совершить путешествие в прошлое. Книга, которую вы держите в руках, – это проводник по приснопамятным временам: несколько фрагментов из раннего детства, первые шаги самоопределения, жизненные перипетии. Здесь переплетается все – дружба, карьера, семья. Все по правде и абсолютно живые эмоции. В лукавом прищуре автора скрывается острый взгляд на события, свидетелем и участником которых ему случилось быть.

Это уже не первая книга Сапиро, где в буквальном смысле играет каждый эпизод. Это и сравнительно недавний «Трактат об удаче», и совсем актуальные «Времена и мгновения», представленные автором в нашем университете. Вот и сейчас, каждый фрагмент первой части наполнен романтикой молодости: студенческие уловки, простые разговоры ректора, напоминание об «университетском ромбике» – все это заставляет остановиться и примерить эти истории на себя.

Вторая часть посвящена перестройке и смене общественно-политических парадигм. Текст стал чуть строже, точнее. Видно, что эта тема неподдельно волнует автора до сих пор. И мы, читатели, вновь, вместе с его героями, проживаем это уже ставшее историей десятилетие, ведь в нас еще жив нерв девяностых.

«Никого впереди» – нерафинированное, душевное воспоминание автора. Особенно ценна книга Евгения Сауловича тем, что она базируется на едином для нас всех фундаменте – университете. Сквозь призму художественного восприятия автор показывает, сколь значимое место в жизни человека занимает Alma Mater. В этом я вижу абсолютную гармонию автора и университета.

От имени Пермского университета

ректор Игорь Макарихин

Лиде – боевой подруге, редактору, цензору… и музе

От автора

Книги не приносят аисты, их не найдешь в капусте. Их рожают. В муках. Осознанно. Та, которую открыли вы, не исключение.

В далекие школьные годы учебники по гуманитарным дисциплинам я воспринимал как сухую справку, описывающую, кто, что и когда натворил. По форме – что-то вроде набора черно-белых фотографий со скупыми надписями под ними. Зато хрестоматии с их жанровым многообразием смотрелись мною как фильм: в цвете, в движении, а если сосредоточиться, то даже со звуком, дающими возможность почувствовать дух времени.

За свою жизнь я не только написал несколько монографий по экономике, но и отметился в мемуарном жанре.

Три года назад, перелистывая свои довольно откровенные воспоминания, я попытался прочитать их глазами молодого читателя. Просто задал себе вопрос: почувствует ли он деловую атмосферу моей эпохи, уже ставшей для кого-то историей второй половины прошлого века. И был разочарован. Стремление описать прошедшие события точно и правдиво, да еще со ссылкой на персоналии, привело к «справке», к статичному «черно-белому» изображению.

Тогда-то и возникла, наверное, очень странная для моего возраста мысль: создать на этом материале «художественный фильм», пригодный для «хрестоматии».

По какой дисциплине? Да, например, по новейшей истории, политологии, менеджменту, экономике. Но, главное, чтобы с ароматом тех десятилетий.

– Попытка не пытка, – решил я. – Будем рожать.

Зачатие, как и положено, доставило мне удовольствие, но вскоре начались неприятности. Тошнота от сделанного. Головокружение, но не от успехов. Где-то на половине пути даже появилась мысль прервать творческую беременность.

Уберегла от минутной слабости подружка по ремеслу – журналист и писатель Светлана Федотова. После ее: «Рожать и только рожать!» – плод стал активно прибавлять в объеме и в весе. Наступил момент, когда он попросился на свет. А здесь без медицины – никуда.

Но медицина-то теперь платная! Спасибо спонсорам, давним моим соратникам: политику и предпринимателю Олегу Чиркунову, компании «Новомет» в лице ее генерального директора Олега Перельмана. Они создали все условия, чтобы акушеры издательского роддома: Ильдар Маматов, Лилия Дубовая, Инна Плотникова, Елена Северюхина, Людмила Черных – филигранно приняли роды без вреда для здоровья ребенка… и автора.

За это им всем мой нижайший поклон!

Часть первая.

Пролог 1

Жаждущие, выстроившись в шеренгу, развернутой могучей стаей стремительно неслись вперед по безбрежному океану.

Добычи пока еще не было видно, но их молодой нюх уверенно подсказывал: вон она – впереди!

От скорости, напора, превосходства над «теми, кто не с нами»,сладко пьянило головы.

В какой-то момент их острые взгляды почти одновременно засекли цель.

У каждого из Жаждущих были свои планы распорядиться своей Добычей.

Они мгновенно скорректировали курс и, еще больше взвинтив темп, устремились в одну точку – к вожделенной Добыче!

Дьяков. 1949

Свое первое открытие в области микроэкономики Александр Дьяков сделал в шесть лет. Открытие гласило: где очередь, там обязательно имеется что-то вкусное, красивое или интересное. Увидев своими зоркими гляделками стоящих друг за другом людей, он молча, но решительно разворачивал взрослого попутчика в ту сторону. И чаще всего не напрасно.

Мама или бабушка, подходя к очереди, всегда задавали вопрос: «Кто последний?». А папа спрашивал по-другому: «Кто впереди?».

Однажды, отвечая на вопрос Саньки, почему он спрашивает не как все, папа сказал, что не хочет обижать людей, называть их последними. Ведь каждому гораздо приятнее чувствовать себя впереди.

Санька внес в этот ритуал свой вклад. Когда, выстояв очередь, они подходили к прилавку, он звонко спрашивал:

– Кто впереди?

Папа, принимая правила игры, отвечал:

– Никого впереди!

Дьяков. 1955

В двенадцать лет жизнь полна до краев и интересна. Особенно на каникулах. Тем более на летних.

Во-первых, у Санькиной мамы в ящике комода, где хранились семейные документы, еще прошлым летом появился лист из твердой бумаги с гербом РСФСР[1]1
  Российская Советская Федеративная Республика – первая среди равных республика Советского Союза.


[Закрыть], где сиреневым по белому было написано, что ее сын самостоятельный и образованный человек – выпускник начальной школы. Такому уже никто не осмелится кричать с балкона:

– Саша! Уже девять часов – пора домой!

А это означает, что весь теплый, загадочный вечер – вот он, твой.

Во-вторых, уже десять лет как окончилась война. Сам Санька войну не помнит, но по настроению взрослых ощущает, что вокруг становится как-то спокойнее, сытнее и даже форсистее. Удивительно, но выламываются не только девчонки. Лешкин старший брат – студент приехал на каникулы из Свердловска в брюках дудочкой и в ярко-желтых чешских туфлях-«говнодавах» на толстенной подошве. Любопытно, набьют ли ему морду сегодня вечером на танцах местные пацаны?

В-третьих, в магазин потребкооперации вчера завезли настоящие футбольные мячи. Правда, через полтора часа на прилавке их уже не было, но Санькина «компашка», мобилизовав все свои и родительские финансовые резервы, два мяча купить все-таки успела. А это значит, что сегодня Санька подтвердит, что умеет копировать не только «бобровскую»[2]2
  Всеволод Бобров – легендарный футболист и хоккеист сороковых-пятидесятых годов.


[Закрыть] походку, но и его коронные удары по воротам.

Все это будоражит, но, как человек образованный, Санька понимает, что это лишь эпизоды, а не события. То, что событие и эпизод – вещи разные, он усвоил недавно. Накануне 9 Мая в школьный спортзал вошла директриса и, прервав занятие, объявила:

– Ребята, давайте поздравим нашего Василия Ивановича, активного участника важнейших событий Великой Отечественной войны, с юбилеем Победы!

Физрук, он же военрук Василий Иванович, молоденьким лейтенантом потерявший два пальца правой руки еще в 1941 году где-то под Смоленском, как-то не по-командирски шмыгнул носом и после короткой паузы произнес:

– События – это контрнаступление под Москвой, Сталинград, Курск, Берлин. Все это было потом. А мне достались эпизоды. Правда, боевые.

События в сегодняшней Санькиной жизни тоже присутствовали. Так или иначе, они имели природно-климатическую основу и по этой причине ежегодно повторялись. Каждое из них он с нетерпением ждал.

Если по порядку, то событием номер один была новогодняя елка и следующие за ней зимние каникулы. Событием и надежнейшим сигналом прихода короткого уральского лета было первое купание в Каме. Следующее событие было совместным подарком далекого южного солнца и до боли родной советской системы снабжения продуктами питания: в начале августа в Камск приходили первые баржи с астраханскими арбузами. Арбузы появлялись на месяц-полтора, чтобы потом бесследно исчезнуть до следующего праздника души и живота.

Имелось в Санькином неписаном реестре и самое азартное событие. В июне-июле в прикамских лесах появлялся первый слой белых грибов. С чем можно сравнить чувство, которое Санька испытывал, обнаружив притаившуюся под сосной стайку боровых «беляшей»? Разве что с мячом, который удавалось вколотить «с лёта».

Сколь велика радость от находки крепышей в коричневых шляпках, столь же горестна «пустышка» – возвращение налегке с десятком сыроежек да парой «свинушек», срезанных «до кучи», чтобы не позориться с пустой корзинкой. Случалось такое не только в не балующее грибами засушливое лето. Бывало, что в самый сезон твои заповедные места буквально перед носом прочесывала какая-нибудь приблудная ватага с зоркими пионерками, не оставляющими никаких надежд вслед идущим.

Санька такой горький урок получил всего два раза. Но вывод сделал правильный. Вот и на этот раз, вывалившись из первой пятичасовой электрички, он вместе с тремя друзьями с ходу, еще по тропинке от железнодорожной платформы до леса, обогнал всяких там теток и пенсионеров. А вот рослые парень с девчонкой, похожие на баскетболистов, оказались им «не по зубам». Не смотря на все усилия и даже пыхтение ребят, рыжий затылок «баскетболиста» неуклонно удалялся. Против таких особо шустрых у друзей имелся в запасе прием, навеянный иллюстрацией из учебника истории, на которой изображались суворовские солдаты, скатывающиеся на собственных задницах со швейцарских Альп[3]3
  Картина В. Сурикова «Переход Суворова через Альпы».


[Закрыть].

Тропинка к грибному сосновому бору, километра в три длиной, огибала покрытую буреломом если не гору, то приличную горку. Достигнуть заветной цели можно было и напрямую – по неприметной тропинке. Этот путь был в два раза короче, но с колючими зарослями кустов, полусгнившими стволами и вывороченными корнями деревьев. И все это в гору.

Правда, противоположная сторона горы была лысая. Пробившись к вершине, друзья обнаружили «баскетболистов» далеко внизу и… позади. Приготовившись к суворовскому спуску, Санька радостно заорал:

– Кто там впереди?

И получил в ответ дружное:

– Никого впереди!

Дьяков. 1959

На семнадцатом году жизни Санька уже точно знал, что главная газета страны – «Правда». Но в ведомственном доме, в котором он жил, на «Правду» подписывались не все, а только партийные. Зато заводскую многотиражку почтальон приносил в каждую квартиру. А если в «коммуналку», то и не по одному экземпляру. Называлась многотиражка «Мотор». Так же, как многое, находившееся в радиусе десятка километров: Дворец культуры, стадион, фабрика-кухня и, главное, завод по производству авиационных двигателей.

Подписка на «Правду» была раза в три дороже, чем на «Мотор». Да и писали в «Правде» о тех, кого своими глазами не увидишь, о том, что собственными руками не пощупаешь. Другое дело в «Моторе» – все о своих да о нашем.

Поэтому Санька нисколько не огорчился, что его фотография с кубком в руках и текст под ней, что «решающий гол, определивший судьбу юношеского кубка города, забил воспитанник нашего спортклуба Александр Дьяков», появились в «Моторе», а не в «Правде» или в областной «Молодой гвардии».

Хотя отчет о соревнованиях был на последней странице, мало кто из знакомых не обратил на него внимания. Даже одноклассница Танька, которая до этого замечала лишь студентов или – в их отсутствие – десятиклассников, снисходительно спросила:

– Дьяков! Так ты у нас чемпион?

За что и схлопотала:

– Работай над собой, темнота. Не чемпион, а обладатель кубка!

Увидеть себя в газете было вдвойне приятно. Это означало, что ты если не знаменитый, то известный. На весь соцгород!

Почему вдвойне? Потому, что на этот раз известность была «трудовая», а не случайная, вроде прошлогодних четырнадцати секунд в кинохронике, где их показали с метелками и лопатами, а писклявый девчачий голос произнес за кадром: «Дружно вышли на ленинский субботник ученики восьмого класса школы № 77».

Победа была наградой за три года тренировок, за пропущенные из-за них походы в кино, за терпение и настырность. Фотография в газете была памятью о том чудесном мгновении, когда впервые в жизни Санька по-настоящему испытал это восхитительное ощущение – чувство победы. За две минуты до финального свистка, получив пас метрах в пяти от штрафной, он каким-то чутьем уловил, что уделает двух дергавшихся перед ним сине-белых. С хода, обойдя защитника и финтом уложив на газон выбежавшего вратаря, он оказался с мячом перед пустыми воротами.

И никого впереди!

Атаманов. 1960

Коля Атаманов провел детство в поселке, в котором все без исключения жители имели отношение к небольшой железнодорожной станции. Он родился в железнодорожной больнице, ходил в железнодорожный детский сад, учился в железнодорожной школе. Лет в десять ему было доверено отоваривать на всю семью продуктовые карточки в железнодорожном магазине.

Даже первый в своей жизни анекдот, который он услышал и запомнил, был железнодорожный:

После крепкой выпивки мужик просыпается в канаве, лежа в обнимку со свиньей. Не открывая глаз, осторожно начинает ощупывать соседа, но облегченно вздыхает:

– Свой брат – железнодорожник! В два ряда пуговицы!

Железная дорога сохранила ему, брату и двум сестрам отца. Отец был специалистом редкой профессии – слесарем по пневматике и гидравлике. За что имел «бронь»[4]4
  Не подлежал призыву в армию.


[Закрыть] и не был отправлен на фронт.

В тысяча девятьсот пятидесятом году Коля успешно окончил семь классов единственной в поселке «неполной средней школы». Теоретически имелось два варианта продолжения учебы: в десятилетней школе-интернате при узловой станции или в техникуме. Школьный вариант в их многодетной семье даже не обсуждался. Техникум и только техникум. Какой? Конечно, железнодорожный! С тем, чтобы через четыре года вернуться домой в новеньком кителе с погонами «техника-лейтенанта движения».

В пятьдесят четвертом он получил и китель, и лейтенантские погоны, и право на ежегодный бесплатный проезд в отпуск «в оба конца».

Дома демонстрировать новую форму технику-лейтенанту Атаманову долго не пришлось. Через три недели он «убыл по месту распределения» на вновь построенную станцию Кругобайкальской железной дороги.

Он получил должность дежурного по путям и довольно просторную комнату в общежитии. В комнате было все, что полагается: кровать, стол с двумя стульями, шкаф и тумбочка. Дно выдвижного ящика тумбочки было застелено синькой[5]5
  Копия чертежа, сделанная с оригинала, выполненного на прозрачной кальке.


[Закрыть] со схемой: «КРУГОБАЙКАЛЬСКАЯ Ж/Д». Поперек схемы красной тушью было написано: «Кругобайкальская дорога – кривовата и убога».

Специалистов на новой станции было мало, зато работы – хоть отбавляй. Молодой специалист окунулся в нее полностью, что называется, «по горлышко». Можно было бы сказать и «по макушку», но малую толику времени он от работы все-таки отщипывал. Причина была уважительной: через год Николай поступил на заочное отделение института. Естественно, что это был институт инженеров путей сообщения.

Двадцатилетие он отметил двумя событиями: удачной сдачей первой институтской сессии и… потерей невинности.

Не удивляйтесь. В середине прошлого века такие запоздалые чудеса еще случались.

Завершение сессии заочники отмечали с размахом, забронировав самый большой городской ресторан. Выпитого ему хватило, чтобы в голове приятно зашумело и исчезла закрепощенность. Но не настолько, чтобы отважиться отплясывать под джаз популярный тогда фокстрот «Мой Вася». Николай сидел в одиночестве за столом, когда к нему подскочила раскрасневшаяся девушка с капитанскими погонами железнодорожного связиста.

– Лейтенант! Что отсиживаетесь в окопах? Марш танцевать!

– Да я это… не умею.

– Не умеешь – научим! Не хочешь – заставим!

Весь оставшийся вечер он провел под командованием отчаянной капитанши.

Потом в общежитии они ходили из комнаты в комнату и подкреплялись «Кровавой Мэри». Капитанша командовала:

– Машка! Марш в двести пятую! До завтра! Маневровый – на горку!..

Проснулся он в ее постели. Неумело ткнулся губами в плечо. Капитанша повернула к нему голову. Лицо и на трезвый взгляд было приятным. Но сразу стало понятно, что тридцатилетний юбилей у нее остался, хотя и в недалеком, но прошлом.

– Жив, лейтенант? Благодарю за службу. А теперь одевайся и, соблюдая правила маскировки, полный вперед! Если засекут, то пойду я по статье «растление малолетних».

За три года работы Атаманов преодолел еще две служебные ступеньки: маневрового диспетчера и дежурного по станции. Институт он окончил, будучи ее главным инженером.

Перед назначением начальник станции сказал ему тоном, исключающим дискуссию:

– Главный инженер станции должен быть человеком партийным и женатым. Невесту я тебе предложить не могу. Ее надо выбирать по собственному вкусу. А партия у нас, слава тебе Господи, одна. Зайди к парторгу и напиши заявление. Я его предупредил.

Своему быстрому росту по службе Атаманов порой и сам удивлялся. В школе и техникуме он не был отличником, лидером, общественником, звездой художественной самодеятельности или спорта. Не было у него высокого покровителя или покровительницы. Даже нахальством судьба его не пожелала или забыла обеспечить.

А какая без него карьера?

В виде компенсации за «недостачу» кое-что ему все же перепало. Безотказное, ответственное отношение к работе, живой, даже азартный интерес к ней. И не только к работе. К окружающей жизни, к людям. Выше, ниже и рядом стоящим. Кто из них что может и чего стоит? Как устроены их быт и развлечения?

Газеты он читал от корки до корки, а не только заметки о футболе летом и о хоккее зимой, как это делало большинство его приятелей. Умудрялся выкроить время и для чтения художественной литературы, включая поэзию. Иногда и сам пытался рифмовать.

Поэтический процесс, как правило, протекал в дрезине, рассекающей фарами черную байкальскую тайгу строго пополам. Стихи были преимущественно бодрые, но случалось, что на него накатывала грусть, высекая чувства и сочинительные союзы от «а» до «и»:

 
Нету меня шашки, нет горячего коня.
Выходит, атаманство мне не по плечу.
И девушки красивые не любят меня,
А некрасивых я и сам не хочу.
 

Наверное, подсознательно он добирал то, что не было отпущено ему в должной мере в детские годы на его родной маленькой станции. Кругозор, культуру, способность разглядеть многоцветие жизни.

Не был Николай равнодушен даже к тому, что творится в далеком от Забайкалья мире. Меньше, чем к красивым и редким в их округе девчатам, но не без того.

Увы, интерес к внешней политике и девчатам пока носил скорее теоретический, чем прикладной характер.

Кроме ответственности и безотказности, все остальные качества молодого специалиста Атаманова находились вне зоны видимости руководства и кадровиков. Может, это и к лучшему. Для среднего командного состава службы движения узловой станции наличие кругозора, культуры и любознательности полвека назад не являлось поводом для увеличения числа звездочек на погонах. Впрочем, как и сегодня. Сильнодействующим стимулятором служебного роста было активное неприятие Атамановым конфликтных ситуаций. Уже через два-три месяца все работающие с Николаем знали, что попытаться вовлечь его в какую-то склоку и склонить на сторону «наших» или «чужих» было совершенно бесполезно. Он выслушивал жалобу «истца» и выносил вердикт: «Извини, меня здесь нет». Если кто-то пытался «проехаться» за его счет по мелочи, то он уступал. Если же по-крупному, переходил на формальные отношения: давайте документ, проводите контрольные замеры.

Часто, слушая перепалку соратников по труду, не желающих выполнять невыгодную работу, Николай предлагал свою помощь. Первое время – личную, став начальником – командную. Помогал без всяких условий. Процентов семьдесят это понимали правильно и отвечали взаимностью. Не с первого раза, но все же.

Не всегда удавалось все решать «мирным путем». Один раз даже пришлось пойти на крайнюю меру: врезать по физиономии. Физиономия принадлежала бригадиру, приписавшему своей бригаде треть объема работ, выполненных смежниками.

Акция была не спонтанной, а хорошо продуманной: мужик не только был не прав по существу, но и вел себя подчеркнуто нагло. Атаманов понял, что он или добьется своего, или останется в глазах своих подчиненных начальником только на бумаге. Он выпроводил обманутых бригадиров в коридор и остался с «непонятливым» наедине.

– Последний раз спрашиваю: подпишешь? – он кивнул на лежащий перед бригадиром исправленный «Акт выполненных работ».

– Не-е-е. Попробуй доказать! – ответил бригадир, педалируя «попробуй», а не «попробуйте».

– Попробую, – буркнул Атаманов.

Он еще раз взглянул на «оппонента», оценивая уровень его физической подготовки, взял в левую руку увесистую пепельницу, вышел из-за стола и внезапно, без подготовки, ударил снизу правой в плохо выбритый подбородок. Удар получился не сильный, но хлесткий. Сделав шаг назад, Атаманов демонстративно переложил пепельницу в правую руку:

– Еще доказывать?

Он чувствовал, что вот-вот, и он потеряет над собой контроль. Дошло это и до бригадира.

– Да ладно, ладно. Чего разволновались?

Главным инженером станции Атаманов проработал меньше года. Однажды, часов в восемь вечера, когда он сидел в своем кабинете и вносил последние изменения в свой рабочий график на завтра, зазвонил прямой телефон начальника станции:

– Николай, ты у себя? Я сейчас зайду.

Такое случалось и раньше, но не часто. Начальник вошел и сел на «гостевой» стул.

– Начну издалека. Тебе с этим старым хреном, – он ткнул отогнутым большим пальцем в знак «Почетный железнодорожник» на своей груди, – работать не надоело?

– Вячеслав Вячеславович! Я недавно Владимира Попова[6]6
  Советский писатель. Лауреат Сталинской премии за роман «Сталь и шлак».


[Закрыть] читал. Он пишет, что через два года после назначения каждый главный инженер проникается тихой ненавистью к непосредственному шефу – директору. Если автор и прав, в чем я сомневаюсь, то я «главным» еще года не проработал. Могу признаться только вам: в этом качестве я еще полуфабрикат.

– Тогда поедем дальше. Звонил Гаврилыч (так в своем кругу начальник называл заместителя начальника дороги – своего однокашника и друга), его переводят на Уральскую дорогу. Начальником. По традиции он предложил мне войти в команду. Конкретно: НОД-4[7]7
  Начальник отделения дороги. Аббревиатура, как правило, употреблялась с цифрой, указывающей номер отделения в Управлении конкретной дороги.


[Закрыть] в Камске. Но, чтобы не оголять станцию, он разрешил мне взять с собой только одну единицу. Как смотришь, если я тебе предложу стать этой «единицей»? Своим заместителем на новом месте пока взять не смогу – надо оставить кого-то из местных. А начальником отдела движения и пассажирской работы – милости просим. Думай. На размышление даю всю ночь. Для полноты картины информирую: в Камске я дважды бывал. Областной центр. Кама не Байкал, но тоже впечатляет. Персонально для тебя: рядом с нашей будущей конторой – университет. Студенточки – одна другой краше. Малинник! Спокойной ночи не желаю. До завтра.